Текст книги "ВИТЧ"

XXX

Ровно в десять заехал Толик, и они с Максимом отправились по адресу, накарябанному карандашом на огрызке листка, который Толик не выпускал из рук, как будто это был как минимум план острова сокровищ. Они долго блуждали на Толиковой «хонде» по каким-то переулкам, наконец вырулили к нужному особняку. На тротуаре перед ним стояла вереница черных джипов с тонированными стеклами.

– Солидный автопарк, – сказал Максим.

– Подожди меня в машине, я сейчас, – сказал Толик и, выскочив из машины, побежал к дверям. Там долго переругивался с кем-то через домофон, отчаянно жестикулируя. Затем вернулся.

– Ну что? – вопросительно вздернул подбородок Максим.

– Да внутрь не пускают. У них там секреты всякие. Я думал, правда пустят, а теперь… Но это неважно. Потому что они сейчас выйдут, и мы поедем на инициацию.

– На что?

– Инициацию! Посвящение в смысле. У них бывают выездные заседания, оказывается. Это даже лучше.

Почему это должно быть лучше, Максим не знал – Толик на все смотрел с оптимизмом. Максим вздохнул и, откинувшись на спинку сиденья, закурил. Едва сделал первую затяжку, как двери особняка открылись.

– Вот! – радостно дернулся всем телом Толик. – Выходят!

Максим нагнулся, чтобы получше рассмотреть выходящих людей. Их было человек пятнадцать. Все, как один, в темных пальто. Толик побежал к ним. Там что-то спросил у коренастого лысого мужчины и суетливо вернулся к машине.

– Выходи, поедем на их джипах.

Максим, чертыхаясь и кряхтя, выкарабкался из машины.

– Это Антон, главный, – представил лысого крепыша Толик. – Мой однокурсник, кстати. А это Максим. Журналист, писатель, ну и так далее.

Максим пожал крепышу руку. Пожатие у того было, как ни странно, вялое.

– Я не главный, я – председатель, – с некоторым опозданием поправил Толика Антон.

– Простите, а в чем суть вот этого всего? – спросил Максим, ежась от промозглого осеннего ветра.

Антон ничего не ответил, а только открыл заднюю дверцу джипа. Толик и Максим, переглянувшись, полезли внутрь. Антон что-то показал остальным членам клуба (видимо, что его джип поедет первым) и сел за руль. Едва они тронулись, он поправил зеркало заднего вида и посмотрел Максиму прямо в глаза.

– Понимаете, Максим, жизнь состоит из парадоксов… Люди умирают в пустыне от холода, а не от жары. На плоту в море умирают не от голода, а от обезвоживания – и это когда столько воды кругом, только соленой. В ледяной Арктике люди слепнут от солнца. Маяковский боялся умереть от заражения крови, а в итоге застрелился… Вот.

После этого возникла напряженная пауза.

– Это вы сейчас, простите, к чему? – робко нарушил тишину Максим.

– Это я к тому, что люди часто находят радость в совсем нерадостных вещах.

Судя по мрачному выражению лица, сам Антон был на пути к большой радости.

– А-а… Ну да. Мазохизмом называется, – усмехнулся Максим и тут же почувствовал чувствительный удар локтем со стороны Толика. Но Антон не обиделся.

– Возможно, – меланхолично ответил он, крутя рулем. – Вы, кстати, давно были в зоопарке?

– Лет десять назад, – пожал плечами Максим и добавил после паузы: – А мы что, едем в зоопарк?

Антон ничего не ответил, только посмотрел в боковое зеркало, проверяя, не отстал ли кто из следующих за ним. Разговорчивость явно не входила в число его добродетелей.

Вскоре Максим заметил, что они проехали метро «Баррикадная», но, не доезжая до главного входа в зоопарк, свернули направо. Следом свернули и все машины, что ехали за ними. Через пару минут джип Антона прижался к обочине и остановился. Остальные участники кавалькады тоже выключили моторы и потушили фары.

– Приехали, – сказал Антон и стал выбираться из машины.

Максим с Толиком последовали его примеру.

Когда все приехавшие вылезли из машин, Антон, не говоря ни слова, пошел по направлению к темнеющей вдалеке ограде зоопарка. Вся группа двинулась следом. Некоторые тихо переговаривались между собой, некоторые курили, у одного даже была в руке бутылка, к которой он периодически прикладывался. Только сейчас Максим заметил, что один из мужчин идет как будто не сам – его вели под руки двое сопровождавших. Глаза у него были завязаны черной лентой, а на носу была какая-то странная прищепка, словно он собирался принять участие в синхронном плавании для слепых. Максим хотел спросить, что это значит, но решил обождать. Тем временем Антон подошел к решетке и тихо свистнул. С противоположной стороны чья-то невидимая рука ловким жестом сняла несколько прутьев. Антон встал слева от образовавшегося проема и стал пропускать вперед членов клуба, слегка похлопывая их по спинам, как будто считал, все ли на месте. Максим с Толиком так же безмолвно нырнули в дыру. Последним провели инициируемого.

Спустившись по небольшому травяному склону, группа вышла на асфальтированную дорожку и застыла, видимо, в ожидании дальнейших инструкций. В зоопарке было темно, хоть глаз выколи. Словно ночная подсветка была специально выключена. Максим искренне не понимал, зачем в такой темноте нужна еще и повязка на глазах.

– Куда теперь? – громко и как-то церемонно спросил Антон у «жертвы».

Та после некоторого раздумья мотнула головой и, гнусавя от прищепленного носа, пробормотала:

– Налево.

Все тут же двинулись налево. Впереди шла поддерживаемая с двух сторон «жертва». Бедняга шел медленно, при этом высоко поднимал ноги, как будто они были деревянными. Со стороны он был похож на Буратино. Не хватало только колпака и длинного носа. А если бы он начал в такт ногам двигать согнутыми в локтях руками, было бы просто идеальное сходство.

– Что это? – шепнул Максим Толику.

– А я откуда знаю? – пожал тот плечами.

– Если его убивать ведут, я тебя сам убью, – зло прошипел Максим.

– Ты думаешь? – озадаченно спросил Толик.

– Я не думаю, я точно тебя убью.

Максим прибавил шагу и нагнал ушедшего вперед Антона.

– А зачем ему нос защемили? – спросил он, не очень рассчитывая на внятный ответ, но Антон на этот раз оказался разговорчивее.

– Чтобы он не чувствовал запаха. Животные ж по разному пахнут.

– А суть в чем? – начиная нервничать, спросил Максим.

– Он сам подведет нас к клетке, куда мы его запустим. На десять минут ровно. После того как он зайдет, наш специальный человек, местный, выпустит то животное, которое в этом вольере содержится.

– А если это лев будет? – растерялся Максим.

– Значит, выйдет лев, – меланхолично ответил Антон.

– Логично, – согласился Максим. – Но он же его загрызет.

– Может быть, – сказал Антон.

Затем подумал и добавил:

– Хотя не факт.

Максиму все это начало сильно не нравиться. Еще ему не нравилось, что втянувший его в эту авантюру Толик, несмотря на свою природную болтливость, молчал, как будто это его вели на заклание. Максим предпринял очередную попытку понять происходящее.

– Но я что-то не понимаю смысла, – сказал он, стараясь не раздражаться.

– Это инициация, – терпеливо объяснил Антон. – Посвящение в ряды клуба. Удовольствие здесь заключается в интересном, я бы сказал, своеобразном соприкосновении со смертью. Типа экстремальных видов спорта.

– А-а, типа клуба самоубийц? – спросил Максим, подумав, под какую статью уголовного кодекса все это безобразие подпадает и что конкретно ему будет в случае фатального исхода.

– Не совсем, – ответил Антон. – Мы даем больше шанса выжить. Но что-то общее есть. Зоопарк – это наше посвящение новичка. Дальше идут другие вещи.

– Например? – удивился Максим.

Он с трудом себе представлял, что еще может идти после такой инициации, особенно если инициированный встретится со львом.

– Например, одна из наиболее экстремальных акций – это укол.

– Это как? – раздался голос нагнавшего их Толика – он, видимо, начал приходить в себя.

– У нас стоит огромный мусорный бак отходов одной инфекционной больницы. Использованные шприцы, иглы, ампулы. Человек залезает и сам выбирает то, из чего мы ему делаем смесь. После этого он должен выбрать между обычным шприцем и тем, который мы ему предложим. Затем вкалываем.

– И что дальше? – спросил Максим.

– Дальше? Дальше мы его выпускаем в жизнь. Там он проверит, что у него в организме, и будет лечиться.

– Мило… А если у него СПИД обнаружат?

– Значит, у него СПИД.

Похоже, любой вопрос автоматически превращался в ответ. Максим поежился и нервно закурил.

– Господи, и за это люди деньги платят?

– Да, – коротко ответил Антон. – И немаленькие. Знаете, сколько стоит заполучить ночью целый зоопарк?

– Наверное, много, – пробормотал растерявшийся Максим. – Я как-то никогда не пытался арендовать ночной зоопарк.

– А ведь еще надо договориться, чтобы получить ключи от клеток. Да и на животных страховку оформить… Всякое, знаете ли, бывает.

В этот момент «жертва» замерла и вытянула правую руку в сторону одного из вольеров. Все остановились, как будто были брейгелевскими слепцами, а он – их поводырем.

Максим напряг зрение, пытаясь понять, что же находится за клеткой. Но так и не смог ничего разглядеть. Решеток не было, значит, скорее всего, не хищник. Хотя в темноте было трудно разобрать – может, там был ров или еще что-то.

– Нет, а все-таки интересно, – продолжил Максим, чувствуя, что его самого начинает колотить дрожь. – А что будет, если лев его сожрет?

– Если насмерть, мы вливаем в инициируемого алкоголь, бросаем пустую бутылку рядом, и завтра он будет прописан в газетах как очередной пьяный, забравшийся в зоопарк. Если калечится, то везем в больницу.

– Это гуманно, – серьезно поддакнул Толик, и Максим посмотрел на него с удивлением. Но Толик, похоже, искренне считал подобное поведение гуманным.

Тем временем непонятно откуда возникший служащий зоопарка взял «жертву» под локоть и потащил куда-то в темноту, видимо, собираясь провести на территорию вольера.

– А вы не боитесь нам все это рассказывать? – спросил Максим.

Антон меланхолично смерил его взглядом.

– А чего бояться? Если что, вы – соучастники.

«Мило, – подумал Максим. – Значит, все-таки уголовщина». И непроизвольно сделал несколько шагов назад. Но тут же наткнулся на стоящего за спиной высокого бородатого мужика.

– Извините, – сказал Максим, но тот слегка развел руками – мол, ничего страшного.

Выглядел он при этом совершенно спокойным. Возможно, причиной тому была бутылка виски, к которой он периодически прикладывался.

– А вы, простите, тоже проходили этот обряд? – спросил Максим.

– Ну да, – ответил тот безучастно и сделал очередной глоток.

– И как?

– Да никак. Меня запустили, а я сразу в воду полетел. Берега скользкие – еле выкарабкался. Повязку снимать нельзя, иначе обряд не пройдешь. Холод адский. Ко мне что-то подошло такое и понюхало. Потом ушло. Потом оказалось, белый медведь. Так десять минут и просидел. Обычно задним числом страшнее даже.

– Понятно…

Максим посмотрел в сторону вольера. За оградой виднелась фигура жертвы. Он стоял не шевелясь, как изваяние. Что-то вроде памятника невинным жертвам современных развлечений. Бородач тем временем снова отхлебнул виски и задумчиво продолжил:

– Один мужик, правда, к кенгуру угодил. Она его крепко приложила. Прямо в голову. Теперь инвалид.

– Кто, мужик?

– Да не. Кенгуру. У мужика-то был черный пояс по карате, он рефлекторно ей ответил. Ногой в голову.

– Жалко.

– Что жалко?

– Что кенгуру оказалось без пояса по карате.

– А-а… Хотите?

Бородач протянул бутылку виски Максиму.

– Я б с радостью, – замялся Максим, – но здоровье не позволяет. Врач сказал, что после инфаркта алкоголь может быть фатален.

– Понимаю, – кивнул тот, хотя по нему было сложно сказать, что у него могут быть какие-то проблемы со здоровьем – держался он молодцом, учитывая, что бутылка была уже почти пустой, а «уговорил» ее он явно в одиночку.

– А зачем все это надо? – спросил после паузы Максим.

Бородач пожал плечами.

– Ощущения какие-то странные. Необычные. Зоопарк – это еще цветочки.

– Да я уже слышал про уколы.

– Да укол – это тоже цветочки.

«Что ж здесь ягодки-то?» – с ужасом подумал Максим.

– А вообще, – неожиданно продолжил бородач, – если вдуматься, то животным тоже развлечение. Скучно же в клетке всю жизнь сидеть.

– Да уж, наверное, на волю хочется.

– Тут вы ошибаетесь. Знаете, что происходит, когда животное долгое время живет в клетке, а потом оказывается на воле? Погибает. Тут ведь сытая жизнь. И завтрак, и обед, и кофе в постель. Охотиться не надо, бороться за выживание не надо. Все инстинкты атрофируются. Но животное на то и животное, что у него нет никаких рефлексий и мыслей о самореализации. Оно просто хочет кушать, спать, трахаться. Так что инстинкты атрофируются, а сомнений насчет правильности или неправильности такого существования нет.

– А если бы у них были подобные мысли? – спросил Максим, не очень понимая, куда клонит собеседник.

– Я думаю, они, как и люди, попытались бы оправдать свое существование в неволе. Или по крайней мере объяснить, почему они не выполнили главное божественное напутствие.

– Это какое?

– Плодитесь и размножайтесь. Вот дикий лев говорит льву зоопарковому: «А почему ж ты там не размножался? Ведь были же все условия! Но у меня львят штук сто народилось, а у тебя от силы пяток». И, если бы зоопарковый лев умел рефлексировать, он бы ответил: «Понимаешь, старик… ну-у… мне постоянно мешали. То посетители громко кричали, то приходили служащие меня мыть, то львицу некрасивую подсовывали, то меня всячески мучили». Он бы нашел тысячу причин. А на деле причина могла быть крайне простая.

– Это какая же?

– Да, может, у него просто член не стоял. Ну или плохо стоял.

Максиму вдруг показалось, что вся эта «львиная» дискуссия странным образом относится к Привольску.

– А вдруг нашелся бы какой-нибудь лев, который бы решил убежать из зоопарка?

Бородач удивленно посмотрел на Максима, не ожидая, что того так увлечет звериная тематика.

– Ну, остальные бы его прикончили.

– Зачем это?

– А вдруг он расскажет, что в зоопарке их никто не мучил и посетители вовсе не кричали?

– Ну че там, Виталик? – громким шепотом спросил в этот момент кто-то у «жертвы». – Ты живой?

– Меня кто-то трогает, – прогнусавила «жертва».

Участники подошли ближе, пытаясь разглядеть, что там происходит. Максим не удержался и тоже подошел. Инициируемый стоял по-прежнему не шевелясь. По его белому лицу бродила маленькая когтистая лапка. Она ковыряла черную повязку, словно пытаясь ее снять. Присмотревшись, Максим увидел, что это коала. Она свисала с какой-то ветки и смотрела на «жертву», беззащитно улыбаясь улыбкой маленького Будды.

XXXI

В 1986 году наступила эпоха перестройки, гласности и ускорения. Советский Союз стал, образно говоря, давать течь. Причем, как и предполагал лозунг, с нарастающим ускорением. Гласность распахнула двери доселе закрытых архивов, развязала языки молчавшим до того людям, отпустила поводья некогда сдерживаемого идеологией Пегаса. Все зашевелилось, забурлило, задрыгалось, задергалось. Диссиденты наконец получили возможность докричаться до власти, которая в течение семидесяти лет их слушала, но не слышала. Власть получила возможность докричаться до народа, который в течение семидесяти лет ее слушался, но не слушал. Народ получил возможность просто покричать. В общем, все заголосили, как бабы на деревенских похоронах. Но и про дело не забывали. То есть на настоящее и будущее положили, что называется, с прибором, зато за прошлое взялись с таким остервенением, что умудрились перевернуть все с ног на голову и наоборот. Минус на плюс, плюс на минус. Стали открываться и некоторые закрытые города. Привольск-218 был в числе первых. КГБ тогда еще имел влияние и силу, и майор Кручинин разумно рассудил, что если и распускать народ, то сейчас. То есть указом сверху, не дожидаясь инициативы масс. В противном случае, учуяв свежие веяния, народ сам ринется в бой, и тогда могут и поколотить. В феврале 1986 года из тюрьмы был освобожден правозащитник Щаранский, а в состав Политбюро ЦК КПСС вошел Ельцин. В марте майор Кручинин собрал жителей Привольска-218 в кинотеатре и объявил, что начиная с этого момента Привольск-218 прекращает свое существование.

«Всем спасибо, все свободны», – как мрачно пошутил с места Вешенцев.

– И куда теперь? – раздались недовольные голоса собравшихся.

Кручинин пожал плечами.

– Езжайте домой. По своим городам и весям.

– К-как это п-понимать? – возмутился щуплый Зуев.

– Да, – гаркнул Горский. – Мариновали, мариновали, а тут бац – и амнистия. Мы не согласны.

Горского поддержало явное большинство, потому что тут же раздались злые выкрики и посыпались вопросы.

«А куда переезжать?» – «Так мы же все продали, когда в Германию летели!» – «У нас все здесь теперь!» – «Ага! Пять лет мы им были нужны, а теперь раз, и не нужны!»

Кручинин пожал плечами. Его больше волновали кадровые перестановки в КГБ, происходящие в последнее время, чем возмущение привольчан.

– Делайте что хотите. Хотите – присоединяйтесь к соседнему городу. Не хотите – живите как хотите.

Он сошел с трибуны под топот ног и свист.

«Чего им еще надо? – подумал он с удивлением. – Денежной компенсации, что ли?»

На следующий день майор стал собирать вещи, предварительно подготовив отчет по поводу последних дней Привольска-218. Правда, кому именно пойдет этот отчет, он не знал – наверху была неразбериха. Перед отъездом он попросил лейтенанта Чуева вызвать Якова Блюменцвейга.

Тот пришел, и майор показал ему единственную бумажку, которую он все это время хранил и никуда не отсылал – то самое пятистишие.

– Это ваше творение? – спросил Кручинин.

Блюменцвейг гордо кивнул.

– Знаете, Яков Борисович, – сказал Кручинин. – Все эти годы я хранил ваш стишок и никому не показывал. Тут не было никакой причины, кроме одной – я все пытался понять, а что, собственно, значат эти слова про серость, спираль и вот это вот «ам!» в конце.

– А я и сам не знаю, – пожал плечами Яков.

– То есть как? – опешил майор. – А зачем же писали?

– А черт его знает. Утром как-то проснулся, а в голове эти строчки. В том самом виде, в котором они сейчас у вас перед глазами. Я записал. А потом вам послал. Тогда все что-то слали. Я тоже решил.

Кручинин хмыкнул и убрал записку в карман. Потом достал початую бутылку водки и две рюмки. Молча разлил водку и пододвинул Якову его порцию.

– За что пьем? – деловито осведомился Блюменцвейг.

– За свободу не хотите?

Блюменцвейг посмотрел в окно, сказал «нет» и, не чокаясь, опрокинул в себя свою рюмку. Майор, смущенный непоследовательностью собутыльника, выдержал небольшую паузу, но потом все-таки последовал примеру Якова. Занюхал рукавом кителя и, подождав, пока тепло разольется по телу, сказал с хрипотцей:

– Мне тут несколько месяцев назад прислали сверху приказ – взять у жителей Привольска подписку о неразглашении. А я его похерил. А почему – сам не знаю…

– Правильно сделали. Никто ничего и так никому не скажет.

– Вы так думаете?

– Уверен.

– И вы?

– И я.

«Интересная личность, – подумал майор. – Говорит уверенно, а ничего не объясняет».

– А вы знаете, – спросил Яков, – что местный народ собирается закрыть Привольск, который вы только что открыли?

– А вы знаете, что мне, если честно, глубоко наплевать. Я же сказал – пусть делают, что хотят. А почему, кстати?

– Боятся.

– Чего?

– А я еще сам пока не знаю.

«Опять двадцать пять!» – мысленно чертыхнулся майор.

– И вот еще что, – сказал Яков, вставая. – Я сегодня вечером буду прорываться. Присоединяйтесь. Я знаю одно место, через которое можно уйти. Если что, встречаемся за зданием НИИ в двадцать два ноль-ноль.

«Ой, – с каким-то сочувствием подумал майор, глядя на невозмутимого Якова. – А ты, братец, кажись, рехнулся».

Но вида не подал, даже попытался рассмеяться.

– Да я уж как-нибудь сам, как все нормальные люди, через дверь.

– Ваше дело, – пожал плечами Блюменцвейг и, прежде чем выйти, задумчиво произнес куда-то в пространство:

– В общем, я их понимаю. Я ведь и сам, считай, такой.

И вышел.

Майор остался сидеть, в недоумении уставившись на закрытую дверь.

«Мда-а, – подумал он, поежившись и наливая себе новую порцию водки, – шесть лет – это не кот начхал. Тут и здоровый человек разумом поедет, не то что поэт…»

Опрокинув рюмку, Кручинин крякнул и стал собирать документацию. Попутно решил позвонить генералу Валяеву, но в трубке было тихо, как в морге: ни гудков, ни шуршания, ничего.

– Чуев! – крикнул он через стену лейтенанту. Но никто не отозвался.

Майор бросил бумаги и телефон и вышел в предбанник. Чуева нигде не было. Он поднял трубку чуевского телефона, но там тоже было глухо. Во всем Привольске было всего два телефона: у него и у лейтенанта – в целях безопасности. И даже когда проводилась акция «Звонки родным», звонили с чуевского аппарата.

«Черт, куда ж лейтенант-то делся? – растерялся майор, кладя трубку. – Только что ж здесь был». Чуев должен был, по идее, ехать вместе с Кручининым. В принципе в компании майор не нуждался, но Чуев обещал достать грузовик, ведь добираться до Москвы надо было своими силами. Никаких не то что самолетов, но и сухопутного транспорта КГБ уже не предоставлял, да и не до того было. В восемьдесят пятом году на Запад сбежал полковник КГБ Гордиевский, и на Лубянке, где и без того нервничали в преддверии очередных перестановок и процесса либерализации, началась такая сумятица, что о каком-то там Привольске с какой-то там интеллигенцией тем более все позабыли.

Через пару часов Кручинин плюнул на Чуева и принялся укладывать нехитрый скарб в стоявший у входа мотоцикл с коляской – последний подарок от начальства. На всякий случай подождал на улице еще час, но вскоре стало темнеть, а лейтенанта по-прежнему нигде не было.

«Загулял где-то, – подумал майор. – Ну и ладно, сам доберусь». И, чертыхнувшись, ударил по кикстартеру, заводя свой «Иж». Еще раз глянул на здание управления, где провел шесть лет, и, вздохнув, тронулся в сторону КПП.

Окидывая прощальным взглядом куцый ландшафт Привольска-218, Кручинин с непонятно откуда взявшейся тревогой отметил какое-то странное затишье и пустоту и без того не шибко густонаселенного городка. По мере приближения к КПП эта тревога росла в геометрической прогрессии. Майору стали лезть в голову загадочные слова чокнутого Блюменцвейга, и, сам не понимая почему, он выключил переднюю фару мотоцикла и сбавил скорость.

Первое, что бросилось Кручинину в глаза, – это отсутствие солдат на КПП. По идее, первая пара должна была охранять небольшой шлагбаум, за которыми были массивные железные ворота и вторая пара «пограничников». Но сейчас у шлагбаума не было никого, если не считать трех гражданских лиц из числа «коренных» привольчан. Майор уже было решил, что солдаты тоже послали все к черту и попросту смылись, но тут он заметил кое-что, от чего по спине у него пробежал неприятный холодок – у стоявших рядом со шлагбаумом гражданских в руках были калаши. Учитывая, что оружию в Привольске было неоткуда взяться, оставался только один вариант – автоматы ранее принадлежали охране. Майор сбавил скорость до почти пешеходного темпа и стал вглядываться в очертания приближающегося КПП. У железных ворот тоже не было охраны, зато там стояли человек пять, и тоже явно местные гражданские. За пару десятков метров до шлагбаума майор остановился. Мотор, однако, предусмотрительно глушить не стал.

– Эй, товарищи! – крикнул, слегка привстав. – Я – майор Кручинин!

– Поздравляю, – негромко сказал один из охранников.

– Откройте шлагбаум и ворота и дайте проехать!

– Не положено, – ответил все тот же мужчина.

– А я вообще с кем разговариваю? – разозлился Кручинин. – Вы кто вообще по чину?!

– По чину никто, – ответил мужчина, но больше ничего объяснять не стал.

– Вы – никто, а я здесь главный! И вообще… что значит «не положено»? Кем это еще «не положено»?

– Кем надо, тем и не положено, – крикнул мужчина.

Ответ носил настолько классический военно-абсурдно-расплывчатый характер, что Кручинин понял: дальнейший разговор – потеря времени. Тем более что двое других мужчин угрожающе сняли свои калаши с плеч.

Майор растерянно замолчал и сел обратно на протертое сиденье. Затем быстро глянул на часы – половина десятого. Блюменцвейг говорил что-то о здании НИИ. А может, положить их всех и прорваться? Ну этих троих он, допустим, уложит. Если просто тихо подойти, чтоб поговорить. А что с теми, которые у ворот? Они ж его в морковку покрошат на месте. Впрочем, бабушка надвое сказала. Люди гражданские – могут и с предохранителя не успеть снять. Похоже, смена власти произошла раньше, чем он предполагал. Хотя он ее вообще не предполагал.

Майор на всякий случай незаметно расстегнул кобуру и осторожно ступил на землю.

– Э-э! – крикнул один из охранников и выставил вперед дуло автомата. – Не шали, майор.

– Да я поговорить просто, – добродушно сказал Кручинин.

– Никаких разговоров, – отрезал охранник. – Стрелять будем без предупреждения.

Кручинин поднял руки вверх – мол, ладно, ладно, все нормально, и попятился назад. Перекинул ногу через мотоцикл и, чертыхнувшись, повернул ручку газа. Затем сделал плавный разворот под напряженными взглядами охранников и поехал назад. За время этого короткого маневра у майора от напряжения взмокла спина – могли ведь и вдогонку пальнуть. Когда наконец отъехал на достаточное расстояние, расслабился и на полной скорости рванул к бетонному зданию НИИ. Там заехал на задний двор и заглушил мотор. На часах было без двадцати. Кручинин закурил и задумался. Что предложит Блюменцвейг, он не знал, но зато он знал, что, кроме как через КПП, вырваться отсюда было невозможно. Городок был слишком мал, поэтому его легко обнесли двойной высоченной бетонной стеной с колючей проволокой. Нет, теоретически можно было попробовать перебраться через первую стену, но за ней гуляла целая свора овчарок. Самое интересное, что попыток сбежать из Привольска (чай, не заоблачная высь), особо никто не предпринимал, если не считать безумный полет переводчика Файзуллина на самодельном дельтаплане.

В тот момент, когда майор докурил третью подряд сигарету и уже собрался уйти несолоно хлебавши, откуда-то из кустов раздался тихий свист.

Майор повернул голову и увидел сидевшего на корточках Блюменцвейга. Тот повертел головой влево-вправо, а затем вышел из зарослей, отряхивая колени.

– О! – радостно воскликнул Кручинин, спрыгивая на землю. – Слава богу!

При виде мотоцикла с коляской Блюменцвейг скривил губы.

– Ты б, майор, еще на танке прикатил, – почему-то переходя на «ты», сказал он.

– Слушай, Яков, что за петрушка? – тоже перешел на «ты» Кручинин. – Я на КПП, а там стоят какие-то люди с автоматами. Что происходит?

– Ты не кричи так сильно-то, майор, – нервно озираясь, процедил Блюменцвейг. – Ты хвост за собой не притаранил часом?

Майор испуганно оглянулся.

– Да нет вроде.

– Короче, власть в городе захватили большевики. Шутка. Я же сказал, все, теперь никого не выпустят и сами не уйдут. А ты «подписку о неразглашении». Смешно. Ха-ха. Да это они с тебя подписку возьмут скорее.

– Ничего не понимаю. Что за бред? Зачем им здесь оставаться? Зачем меня держать? Где, блядь, Чуев?!

– Тсс, – приложил палец к губам Блюменцвейг. – Чуев, как и все твои люди, сидит под домашним арестом. Оружие, как ты понял, у них отобрали. Я вообще удивлен, что тебя не кокнули на месте. Все-таки кишка тонка у нашей интеллигенции.

Последнее предложение Блюменцвейг произнес, сочувственно цокнув языком, как будто жалел, что майора не кокнули.

– Отсюда вообще никто не должен выйти, – добавил он после паузы.

– А обслуга?

– Все останутся здесь. У времени, так сказать, в плену.

– Да что вообще тут происходит?!

– Долгая история, майор…

– И как же ты собираешься уходить?

– Иди за мной. Будем мой подкоп добивать.

– А вещи?

– Ты б, майор, еще стол письменный с собой притащил. Забудь о вещах. О жизни подумай. О вечном, так сказать.

Яков сделал несколько шагов по направлению к забору, опустился на землю и стал разбрасывать ветки и сучья. У самой стены был лаз.

– В принципе я почти вылез с той стороны, – сказал он, начиная погружение в яму. – Под две стены рыл. Как полагается. Я давно… давно чувствовал, что дело движется к финалу… Не отставай, майор.

Кручинин, чертыхаясь, полез за Яковом, отплевываясь и вытирая глаза от сыпавшейся земли.

– Узковато тут…

– А ты думал, я тебе тут шоссе пророю? Тут как раз на среднестатистического писателя расчет. Ты чуть покрупнее, но авось пролезешь…

В этот момент где-то совсем рядом над головой залаяли овчарки. Майор даже услышал шорох их когтистых лап.

– О, – сказал довольный Блюменцвейг, – движемся ко второй стене.

– И все-таки, – сплевывая пыль, продолжил Кручинин, – я не понимаю, зачем заново закрывать открытый город? Зачем брать людей?

– Объективно говоря, – тяжело дыша, ответил Яков, – ты ведь мне тоже живой не нужен.

«Мило», – подумал майор и на всякий пожарный пощупал кобуру – пистолет был на месте.

– Это еще почему? – спросил он вслух.

– Да все потому же. Я-то о Привольске никому не скажу, а ты можешь рассказать.

– Да что за херня? – разозлился Кручинин, яростно сплевывая землю. – Вы тут совсем, что ли, с ума посходили?!

– Вылезем – расскажу. Стоп. Вот здесь тупик.

Яков вынул из кармана фонарик и включил его, освещая себе дорогу, точнее то, что должно было стать дорогой. Потом достал из-за голенища сапога железный совок и стал усиленно долбить сухую землю. Уставший от ползанья на брюхе, Кручинин с трудом перевернулся на спину, но тут же уткнулся носом в «потолок». Клаустрофобией он не страдал, да и вообще был человеком смелым, но тут даже ему стало не по себе.

«Как в могиле, – подумал он, втягивая носом сырой запах земли. – А ведь обратно уже не поползешь – ногами-то вперед. А если завалит? Черт, надо было все-таки прорываться через КПП. Нет, все. Лучше сейчас вообще ни о чем не думать».

Через полчаса Яков вытер перепачканное лицо, улыбнулся во весь рот и легонько пнул ногой плечо майора.

– Подъем, майор. В смысле переворот. Мы у цели. Чуешь воздух?

Кручинин открыл глаза, перевернулся на брюхо и потянул носом. Действительно, спасительной прохладой откуда-то струился свежий воздух.

«Слава богу», – подумал он, поводя затекшей шеей.

Яков с удвоенной энергией стал долбить землю и расширять ход. Наконец места стало достаточно, и он, убрав фонарик и совок, принялся змеевидными движениями выкарабкиваться наружу.

Кручинин быстро, почти судорожно полез следом, потому что уже начал опасаться – не вздумает ли его новый спаситель законопатить его здесь навсегда.

– Да не пихайся ты, майор, – сказал Яков и добавил, словно прочитав мысли Кручинина. – Раз тебя взял, значит, взял. Мне на том свете зачтется.

Наконец Блюменцвейг выбрался наружу и подал руку майору.

– Давай-давай, надо торопиться.