Текст книги "ВИТЧ"

Но едва майор выкарабкался, у него за спиной раздался чей-то голос:

– Да, собственно, не надо никуда торопиться.

Блюменцвейг стал мотать головой в поисках источника голоса, а Кручинин схватился за кобуру, но тут же замер, почувствовав, что в спину уперлось что-то твердое, – видимо, дуло автомата.

– Не надо, майор, – сказал второй голос.

Чья-то ловкая рука вынула пистолет из его кобуры, и вдавленное в хребет дуло исчезло.

Блюменцвейг и Кручинин слегка отступили обратно к стене и увидели двух людей с автоматами. Третьим (без оружия) был Ледяхин.

– У вас все или еще кто ползет? – спросил он и равнодушно посмотрел куда-то в сторону, словно его совершенно не интересовал ответ на поставленный вопрос.

– Ловко, – усмехнулся Блюменцвейг. – И давно вы про этот ход узнали?

– Да Чуева потрясли слегка, он и сказал, что слышал, как ты предлагал майору встретиться у НИИ. Сначала думали завалить ваш ход, и дело с концом, но тебя пожалели.

– За это гран мерси, – саркастически поблагодарил Блюменцвейг. – И что же дальше?

– Пойдем домой, – пожал плечами Ледяхин.

– Это в Привольск, что ли?

– Ну а куда ж еще?

– Ладно, – покорно сказал Блюменцвейг и незаметно подмигнул майору. – Но я так скажу тебе, Ледяхин, твой дом, может, и Привольск, а вот мой… мой не здесь. И я лучше сдохну, чем буду играть по вашим правилам.

Тут Яков неожиданно пнул ногой одного автоматчика, а второго толкнул плечом так, что тот не удержался на ногах и шлепнулся на землю.

– Рвем когти! – завопил Блюменцвейг и метнулся в темноту.

Кручинин, опешивший от такой смелой выходки Якова, на долю секунды задержался, но затем рванул следом.

– Стоять!!! – завопил Ледяхин.

Блюменцвейг и майор, пригнув головы, понеслись во весь опор к темнеющему вдали лесу.

– Расходимся, майор! – крикнул Яков и сделал резкий скачок влево. Майор метнулся вправо. Застрекотала автоматная очередь. Блюменцвейг услышал свист пуль и почувствовал, как обожгло правое ухо, но это только придало ему сил. Краем глаза он заметил, как Кручинин охнул и, взметнув руки, рухнул оземь. Сначала Яков хотел рвануть к майору на помощь, но, испугавшись за свою жизнь, передумал и, виляя всем телом, как загнанный заяц, продолжил свой зигзагообразный бег по направлению к лесу. Еще какое-то время слышалась автоматная очередь, но явно палили наугад, просто в темноту. Минут через двадцать Блюменцвейг уже несся по лесу, раздвигая руками хлещущую по лицу листву и хрустя сухими ветками. Еще через несколько минут выскочил на какое-то пустынное шоссе. На его счастье, вскоре показался грузовик. Водитель согласился взять взъерошенного и грязного странника с собой.

– Только на одном условии, – строго сказал шофер.

– Каком еще условии? – тяжело дыша, спросил Блюменцвейг.

– Анекдоты знаешь?

– Какие анекдоты?

– Обыкновенные. Про Брежнева или чукчу. А лучше про Рабиновича.

– Допустим, – удивленно ответил Яков и пощупал мочку задетого пулей уха – ничего страшного, царапина.

– Вот! – обрадовался водитель. – Будешь рассказывать мне анекдоты. Я в дороге уже почти четырнадцать часов. Мне спать нельзя, а я мужик с юмором. Если ржу, сон как рукой снимает.

– Мать твою, – тихо выругался себе под нос Блюменцвейг, но делать было нечего. Он полез в кабину и в течение следующего часа, перепачканный землей и едва избежавший смерти, травил анекдоты. Все, которые только мог вспомнить. Водитель был очень доволен и громко хохотал, хлопая себя по ляжке тяжелой шоферской рукой.

XXXII

Максим и Толик мчались по ночной Москве. Мимо мелькали огни вывесок и рекламных щитов, сливаясь в одну бесконечную радостную кашу. Максиму почему-то вспомнились слова Зонца об искусстве как о свете, к которому должны тянуться люди, и о том, что сейчас вместо этого света по всей стране разноцветные лампочки горят.

– Слушай, – прервал молчание Толик, – а что у тебя с книгой? Издатель так и не позвонил?

– Нет, – хмуро ответил Максим. – Да и не надо. Нет никакой книги. И издателя нет. И жены нет. И семьи нет. И уютного дивана с собакой нет. И плазменного телевизора. И вообще ничего нет. ВИТЧ и жопа.

– Че за ВИТЧ? – сказал Толик, продолжая равнодушно крутить руль и созерцать летящую навстречу Москву.

– Да я и сам не знаю. Один товарищ мне говорил, что это когда интеллигенция мечется между государством и народом вместо того, чтобы собой заниматься. А другой говорил, что это когда она перестает метаться. Вот я и думаю, где тут истина…

Толик хмыкнул и включил радио.

«И снова немного настоящего ретро, – сказал бодрый голос ведущей, – на волнах “Радио Новая жизнь ФМ”. Музыка Исаака Дунаевского. Слова Михаила Светлова. “Физкультурная”».

После небольшого музыкального вступления с трубами и барабанами бодрый советский хор затянул:

 
Яркому солнцу навстречу
Выйди с утра, молодежь!
Выпрями гордые плечи,
Силу на ловкость помножь!
 

Максим невольно вздрогнул. Каждое повторение слова «солнце» звучало как «Зонцу». В этом контексте песня приобретала несколько иное звучание, неприятно подчеркнутое убийственно радостным пафосом музыкального сопровождения: «Яркому Зонцу навстречу выйди с утра, молодежь…»

– Смени волну, – буркнул Максим.

– Тебе не нравится? – удивился Толик и пожал плечами.

Он сменил волну, и Максим уловил промелькнувшее слово «новости».

– …состоялась презентация двухсотого романа известной писательницы Кругловой. Поздравить народную писательницу с этой круглой цифрой пришли известные поэты, музыканты, композиторы… Интересно, что в этот же день у коллеги Кругловой, писательницы Комаровой, состоялась презентация сто двенадцатого романа…

– Этим ВИТЧ не грозит, – хмыкнул Максим.

– А? – вопросительно дернул головой Толик.

– И наконец криминальная сводка, – продолжил ведущий.

– Мне нравится слово «наконец», – сказал Толик, – как будто мы только ее и ждали.

– Слушай, Толик, – сказал Максим, чувствуя подступающую тошноту, – помнится, ты что-то там говорил по поводу напиться. По-моему, самое время избавиться от воспоминаний о зоопарке путем погружения в глубокую алкогольную интоксикацию.

– Я вообще-то говорил по поводу развлечься, а не напиться, но это, в общем, почти одно и то же. А тебе что, так не понравилось в зоопарке? Странно… И потом, тебе ж нельзя пить.

– Уже можно. Даже нужно.

– Да?

– Слушай, Толик, давай не тормози. Ты же знаешь все эти клубы-шмубы-хуюбы. Соображай быстрее.

– Да не дави ты на мозг! Надо ж баб найти каких-нибудь. Не просто ж так идти.

– Да плевать я хотел на баб.

– Ты хотел, а я не хотел, – разозлился Толик и стал набирать какие-то номера на мобильном.

Максим опрокинул голову на прохладное боковое стекло и закрыл глаза. Пульсирующий висок успокоился. Он не слышал, что говорил Толик. Очнулся только тогда, когда тот стал трясти его за плечо.

– Эй! Заметано. Едем в клуб “Witch”. Слыхал о таком?

– Какой клуб?! – вздрогнул Максим, решив, что, видимо, еще не до конца проснулся. Может, Блюменцвейг перед смертью клуб организовал?

– “Witch”. Ну, ведьма, ведьма по-русски! На кой хер тебе русский вариант? Там какая-то презентация. Мой приятель устраивает.

– Твой приятель устраивает, а меня устраивает то, что он там устраивает, – съюморил Максим.

«Witch так witch, – подумал он, доставая сигарету. – Так даже символичнее».

XXXIII

Уже стемнело, когда Ледяхин с помощниками-поэтами наконец перетащили бездыханное тело Кручинина обратно в Привольск. Сначала думали повесить его перед зданием НИИ в качестве устрашения и назидания для Чуева, охранников и вообще всех, кто вздумал бы бежать. Даже придумали табличку, которую можно было повесить на майора – что-то типа «Я предал Привольск-218». Но потом поняли, что это будет перебором (чай, не звери все ж таки) и просто зарыли Кручинина неподалеку от здания будущей школы. Место выбрали специально открытое – как знать, не послужит ли оно в дальнейшем кладбищем для умирающих привольчан. Надо мыслить перспективно. Блюменцвейговский лаз, естественно, законопатили – забросали землей и сухими ветками. После чего, довольные, пошли спать. На следующий день было общее собрание, на котором «коренным» привольчанам предстояло ответить на множество непростых вопросов. Главным был, конечно, вопрос – что делать дальше? Остальное множество непростых вопросов паровозиком тащилось за ним. На сцене стоял стол с графином воды – президиум, в котором заседали Ледяхин и Тисецкий, а председательствовал Куперман. На авансцене – деревянная будка для выступлений ораторов.

Первым слово взял Куперман. Чувствовалось, что «майка лидера», выражаясь велоспортивным жаргоном, медленно, но верно переходит в его руки.

– Я считаю, товарищи, что ситуация складывается неплохая. Засекреченных химиков у нас тут давно нет. Обслуги из народа не имеется – все своими силами строили и делали. Детей у нас тут не имеется. КГБ мы тоже держим под контролем. На повестке дня два вопроса. На что жить и как отбиваться в том случае, если чекисты попытаются овладеть нами силой.

На последних словах, в которых явно проскальзывал какой-то сексуальный подтекст, в зале раздались смешки. Куперман быстро понял ошибку и поправился.

– Вы же понимаете, – обиженно замахал он руками, – что там быстро хватятся майора Кручинина и приедут наводить порядок. Мое предложение такое: усилить контроль за стенами, увеличить количество людей на КПП, установить круглосуточное дежурство и патруль – благо людей хватает. В случае чего, угрожать взорвать химкомбинат и отравить им всех и вся.

– И н-нас? – испуганно спросил Зуев.

– Да он, бля, уже четыре года как не работает! – крикнул Авдеев.

– А кто об этом знает? – удивился Куперман. – Химиков давным-давно перевели отсюда, Кручинина нет, Чуев под замком. А может, у нас тут токсичное производство полным ходом идет.

– А Блюменцвейг?

– Блюменцвейгу никто не поверит. Да и не будет он ничего говорить.

– А что по поводу еды? – раздался чей-то женский голос.

– Ну а что? Склады у нас пока забиты, слава богу. Кроме того, предлагаю наращивать свое огородное хозяйство и животноводство. У нас уже есть несколько коров и пара быков.

– Что значит «у нас»?! – возмутился Миркин. – Это мои коровы и быки! И гуси с курями тоже! – на всякий случай добавил он.

– Ты, Лева, не понимаешь серьезности момента, – нахмурился сидящий за столом Ледяхин. – И потом, никто их у тебя не забирает. Но дай и нам какое-то потомство.

– Во-вторых, товарищи! – продолжил Куперман. – На химкомбинате находится оборудование, которое кишмя кишит химически устойчивыми сплавами золота и платины, а также платины и серебра. В-третьих, и это самое главное. Мы можем установить торговые отношения с нашим большим соседом – городом С. Насколько я знаю, они нуждаются в химических удобрениях, а, если вы помните, в течение трех лет мы только и занимались тем, что их производили, причем непонятно, для кого и куда. Весь этот товар валяется без дела, и его можно запросто сбыть. А заодно потихоньку возобновить его производство.

– Ага! – усмехнулась Буревич. – Сначала, говорит, растащим оборудование, в котором золото и платина, а потом на нем начнем производить говно для полей. С логикой тут все в порядке.

– Товарищи, товарищи, – зазвенел в непонятно откуда взявшийся колокольчик Ледяхин. – Давайте без выкриков с мест. Я считаю, что товарищ Куперман внес несколько замечательных рационализаторских предложений. Хотите покритиковать или внести свои – ради бога. Только выходите на сцену и не устраивайте базар.

В зале притихли – похоже, Куперман выжал максимум из сложившейся ситуации. Тогда встал Тисецкий.

– Друзья, есть еще один вопрос, который, я считаю, требует рассмотрения. Это отпуска. В конце концов нас тут полторы сотни. Все – живые люди. Мы не можем беспрерывно сидеть в пределах Привольска. Предлагаю сделать так, чтобы каждый привольчанин получил хотя бы три недели в год и мог бы поехать, ну, к морю, например.

Это предложение было поддержано гулом одобрительных голосов.

– Ну вот и славно, – сказал Тисецкий. – После собрания в порядке живой очереди подходите ко мне – я буду составлять список. Только сразу предупреждаю: летние месяцы в ограниченном ассортименте, поэтому давайте относиться с пониманием к этому факту. Те, кто получат летние в наступающем году, через год получат осенние или зимние. Чтоб была ротация.

– Подводя итог, – встал Ледяхин, – хочу обратиться к вам, друзья, со следующими словами. Мы на данном этапе являемся оплотом совести и интеллекта в условиях распадающейся на глазах империи, именуемой Советским Союзом. Мы же во многом и определили этот распад. Но под обломками этого распада полягут многие умы нашей эпохи. Распад – это всегда хаос и анархия. Наша же задача – сохранить то лучшее, что было в нас, для сохранения вообще всего.

Последнюю фразу не понял никто, включая произнесшего ее Ледяхина, но пафос был более или менее понятен, и никто не стал возражать.

Присутствующий на этом заседании лейтенант Чуев, которого силком приволокли как пленного диверсанта с завязанными руками, вытаращив глаза, слушал все эти речи и недоуменно поводил головой. Никто из сидящих в зале не высказал никакого желания покинуть Привольск, обрести свободу и вернуться домой. Это настолько потрясло лейтенанта, что, когда его вернули к остальным пленным, он так и не смог пересказать им, о чем, собственно, «эти придурки» там говорили. Только сидел и мычал что-то невразумительное.

Оставалось надеяться на чекистов, которые хватятся Кручинина и придут, чтобы разогнать всю эту шарашку. Но тут надежды себя не оправдали. Последний отчет Кручинин посылал полгода назад. С тех пор несколько раз сменилось его непосредственное начальство, и вообще все думать забыли про какой-то там Привольск-218. Благо объект был не шибко важный. По десятибалльной шкале КГБ ему была присвоена оценка четыре. А все объекты ниже пяти было решено на время оставить в покое. Папку с последними отчетами забросили на полку. Кручинина искать никто не стал – тем более что он был холост и родителей не имел. Единственным активным человеком оказалась невеста Чуева. Она знала, что жених находится на каком-то секретном объекте, но где и что, она не знала. И так и не узнала. Потому что через пару месяцев влюбилась в какого-то начинающего то ли кооператора, то ли бандита и вовсе забыла про лейтенанта. А сам Чуев, посаженный под домашний арест, попытался вылезти через окно на волю, но сорвался со скользкого карниза и разбился насмерть. Остальная же охрана, состоящая из шести человек, покорно осталась в Привольске. А об их месторасположении вообще никто не знал. И отпуск было решено им не предоставлять. Что-то вроде пожизненного заключения.

XXXIV

В клубе было душно, громко, темно и битком набито. Толик вызвонил каких-то двух полублядей-полустуденток. Максим подумал, что в наше время эти понятия как-то стали сливаться в нечто взаимозаменяющееся. Одну звали Вера, другую как-то на А (Ася? Аня? Аля?) – Максим моментально забыл ее имя. В клубе проходила какая-то презентация, но чего именно, никто не знал. По залу ходили девушки с флаерами, а ближе к выходу стоял кто-то в костюме огромного мобильного телефона. Он (или она?) тоже раздавал что-то – кажется, телефонные карточки на бесплатный звонок. Видимо, рекламная акция какой-то телефонной компании. Мест за столиками не было, поэтому Максим, Толик и девушки уселись на высокие стулья у бара: девушки в центре, мужчины по краям. Вера села ближе к Максиму, вторая, которая на А, ближе к Толику, который тут же принялся ее ненавязчиво лапать. Кажется, девушки здесь были уже не в первый раз. Вскоре они уже тянули какие-то разноцветные коктейли и периодически кивали проходящим мимо знакомым. Толик пил пиво. Единственным, кто целенаправленно употреблял исключительно крепкий алкоголь, был Максим. Сначала бил по водке, потом понял, что совершенно не пьянеет, и перешел на текилу. Когда он опрокинул очередную рюмку текилы, закусил лимоном и поморщился, Толик спрыгнул со стула на пол и потащил Асю-Алю куда-то за собой – то ли на танцпол, то ли в туалет.

– Мы сейчас, – крикнул он уже изрядно окосевшему Максиму.

Вера в этот момент что-то требовала от бармена – то ли трубочку, то ли лед, то ли еще что-то. Она кричала ему это на ухо, привстав и перегнувшись через стойку бара. Она даже не заметила, что Толик с ее подружкой исчезли.

Когда села обратно на стул, завертела головой, ища их глазами. Потом заорала Максиму, перекрикивая долбящую музыку:

– А где Толик с Асей?!

Максим покрутил пальцем у уха.

– Звонить пошли!

Это предположение о двух ушедших в туалет людях показалось ему почему-то очень смешным, и он расхохотался. Вера кивнула, не расслышав ни единого слова. После чего продолжила качаться в такт музыки, отхлебывать из коктейльного бокала и одновременно жевать жвачку. Сделав очередной глоток, она полузакрыла глаза и заорала как зарезанная:

– Это диджей Йо-Йо Спуки!

– Что?! – закричал Максим, наклонившись к ней.

– Это Йо-Йо Спуки!!! Обожаю его! А вам кто нравится?

– Мне нравится Ницше! – заорал Максим и опрокинул в себя очередную порцию текилы.

– Кто?!

– Ницше!!!

– Даже не слышала! – удивленно закричала Вера. – А в каком стиле он работает?

– В стиле иррационализма!

– Это как?!

– Утверждает, что темная сила хаоса есть первозданная сила мирового порядка!

– Гот, что ли?

– Кто?!

– Гот… ну, готику сочиняет.

– В некотором роде. Только он уже ничего не сочиняет. Умер.

Максим цокнул языком и развел руками. Затем налил себе текилы – он предусмотрительно купил в баре сразу целую бутылку.

– От чего? – удивился Вера.

– От сифилиса. Или от душевной болезни.

– Надо же, – расстроилась почему-то Вера. – Такой молодой, и умер.

– С чего ты взяла, что он моло… А-а!

Максиму стало лень что-то объяснять. Он махнул рукой и деловито натер лимоном тыльную сторону руки. Затем посыпал солью. Облизал, опрокинул текилу и, морщась, заел лимоном.

– А вы не танцуете? – спросила Вера.

Максим, все еще морщась от кислоты во рту, замотал головой.

– Да ладно! Это ж easy!

– Изи? – вздрогнул Максим.

– Ну, легко, в смысле.

– А-а… А вы что пьете?

Ответ совершенно не интересовал Максима, но, следуя устаревшим представлениям о вежливости, он считал, что надо поддерживать разговор.

– Секс он зэ битч. Секс на пляже, короче.

– Тоже неплохо, – кивнул Максим.

Неожиданно к ним подплыла размалеванная девица лет семнадцати. А может, старше. Максим смотрел на все и всех уже слегка расфокусированным взглядом.

– О, Вер, здорово, – сказала девица и небрежно кивнула Максиму: – Здрасте.

Максим кивнул в ответ.

– Привет, – ответила Вера, равнодушно жуя жвачку.

Музыка в этот момент слегка сбавила свою нечеловеческую громкость – видимо, возник короткий перерыв в связи со сменой диджеев.

– Слушай, – сказала девица, наклонившись к Вере. – Это полный снос крышака. Бубла рулез. Чистое разводилово. Он такой ко мне, прикинь, на козе кривой подваливает, хуе-мое, у меня скайп типа глючит, а так я на виртуалку всегда готовый, типа плотный стояк у него на меня. А я ему: «Хуясе, Бубла, на кой хер мне твоя виртуалка?» Я за динамо, типа, не играю. Обещался на вебке залипнуть, так обломись, моя черешня. Я просто в ахуй выпала! А хрен ли ты мне тогда мозги серваком своим недоношенным дрочишь? Да еще спамом всю френдленту засрал. Да я таких флешмобщиков баню на раз-два-три. А этот крендель такой сразу врастопырку, хуе-мое, давай по клаве барабанить, ты да я, зачотная пилотка. Я пац-та-лом. На хера он мне такой сплющился? Убей себя об стену.

Требуя одобрения своего возмущения, она почему-то повернулась к Максиму и спросила:

– Да?

– А? – вздрогнул Максим, который выслушал этот набор слов с удивленной полупьяной ухмылкой. – А-а. Да. Конечно. Раз пилотка зачетная, то да.

Девица замерла в недоумении, потом повернулась к Вере, мотнув головой в сторону Максима.

– А это че за инвалид?

– Толика приятель, – невозмутимо ответила она, посасывая коктейль и слегка качаясь.

– А-а… Ну ладно. Слушай, пошли в тубзаторий, успокоимся?

Вера равнодушно пожала плечами.

– Ну пошли.

Девица пошла первой. Вера сползла со своего стула и отправилась следом.

Максим успел легонько дернуть ее за юбку.

– Че? – обернулась та, вопросительно вздернув подбородок.

– Слушай, Вер. А что такое «зачотная»?

– Крутая, типа.

– Ясно, – мотнул головой Максим. – А «пилотка»?

Вера, продолжая жевать жвачку, ничуть не смутившись, ткнула себя пальцем в район между ног, чуть пониже пояса.

Максим тупо уставился на ее палец. Потом до него дошло. Он вскинул взгляд на Веру и заплетающимся языком сказал:

– Спасибо. Вопросов больше не имею.

Вера затерялась в толпе, а Максим повернулся к бутылке, чтоб налить новую порцию. В этот момент откуда-то возник Толик. Без спутницы. Вид у него был бодрый, даже слегка воинственный.

– А где эта… Аля? – спросил удивленный Максим.

– Ася? Да ну ее, – махнул рукой Толик, объяснять, что конкретно он имеет в виду, не стал. – Ну, как те Вера? – спросил он, закуривая и запрыгивая на свой табурет.

– Поболтали. Ницше обсудили.

– Какого в жопу Ницше? – заржал Толик. – Да она за всю свою жизнь, дай бог, инструкцию по уничтожению тараканов прочла.

– Это примерно и есть Ницше, – ответил Максим, отрешенно уставившись на человека в костюме сотового телефона.

Потом он закурил и стал ловить глазами ответный взгляд бармена. Тот, наконец, доделал чей-то заказ и, заметив ищущие глаза Максима, вскинул подбородок – мол, чего еще?

– Слшй, – проглотив все гласные в простом глаголе «слушай», сказал Максим. – Дай-ка мне еще рюмочку пустую.

Бармен дал Максиму стаканчик. Тот тут же наполнил его до краев текилой. Не забыл и про свой. Конечно, что-то пролилось мимо, но бармен быстро и услужливо вытер лужицу. Тут снова загрохотала музыка.

С зажатой во рту горящей сигаретой Максим взял оба стакана с текилой и соскочил на пол, почти ничего не расплескав.

– Да ну вас с вашими пилотками, – зло пробормотал он себе под нос. – Я пойду вон… с телефоном поговорю лучше.

– Эй, ты куда? – крикнул очнувшийся Толик.

Но Максим уже шел прямиком сквозь толпу танцующих к человеку-телефону.

– Макс!!! – заорал Толик. – Максим! А девчонки?

Максим проигнорировал и этот крик – он пробирался сквозь лес рук, ног и потных лиц. Морщился от грохочущей музыки, щурил правый глаз от лезущего в него дыма собственной сигареты и прикрывал телом два стаканчика с текилой. При этом он чувствовал себя героем из «Ностальгии» Тарковского, несущим зажженную свечу.

«Только не разлить, – думал Максим, нащупывая ногами дорогу. – Только не расплескать. Если донесу все, как есть, все будет хорошо…»

Добравшись наконец до цели, Максим, радуясь, что ничего не расплескал, легонько стукнул плечом одетого в костюм человека. Лица последнего не было видно – только прорези для глаз и рта.

– Телефон!!! – радостно-пьяным голосом заорал Максим, не замечая выпавшую изо рта сигарету, и протянул стаканчик с текилой. – Держи! Я угощаю!

«Телефон» отчаянно замахал руками – мол, не могу, работа.

– Да ладно. За мое здоровье. Выпьем!

– Не могу! – бесполо-визгливым голосом закричал человек в костюме. – Сниму костюм – мне голову снимут!

«Интересно, баба или мужик», – подумал Максим.

– А ты прямо так – через вот эту дырку! Ща…

Он стал судорожно озираться. Рядом стояла какая-то малолетняя «соска» с коктейлем в руке.

– Извините, – сказал Максим и вынул у нее трубочку прямо из бокала. Та хотела возмутиться, но потом выругалась матом и отошла.

Максим стал пихать трубочку в прорезь для рта. Человек-телефон стал отплевываться, яростно жестикулируя.

– Да нельзя мне!

– Ну давай, телефон! – кричал Максим, тыча трубкой в прорезь. – За мое здоровье! Не обижай. Скучно ж так стоять-то. Ты ж все равно в костюме! И не надо ничего снимать!

Наконец тот понял, что Максим не отстанет. Он стал вертеть головой с антенной – не видит ли кто?

– Только один глоток! – завизжал он и потряс указательным пальцем перед носом Максима – мол, только один.

Он взял зубами просунутую в прорезь трубочку, а Максим сунул другой ее конец в стакан с текилой.

– Ну давай, телефон! – крикнул он. – За то, чтоб все кнопки работали!

И опрокинул в себя свою порцию.

«Телефон» жадно всосал текилу. В конце даже хрюкнул.

– Вот! – хлопнул его по костюму Максим. – Молодец! Стой здесь! Сейчас бутылку принесу!

«Телефон» замахал руками, но Максим уже убежал за бутылкой.

Где-то наверху гулким эхом громыхала музыка. Максим и человек в костюме телефона сидели на какой-то лавочке в предбаннике мужского сортира в подвале клуба. Вокруг были кафельные стены и зеркала. В руке у Максима была почти пустая бутылка текилы. Человек-телефон сидел, прислонившись спиной к стене, и что-то бубнил – ему хватило восьми полновесных порций. В прорезях для глаз давно не было никаких глаз – только лоб и темные слипшиеся волосы. Максим чувствовал, что и сам в последней стадии – мир вокруг ходил ходуном, все плясало и прыгало. Язык почти не слушался, как будто распух, укушенный сотней пчел. Голова была ватной. Мимо них периодически проходили девушки – женский туалет, как всегда, был забит, и они все шли в мужской.

Глядя на них, Максим думал, что вот уже и различий полов никаких не осталось. Все стерлось. Он приобнял человека в костюме и запел:

– Позвони мне, позвони-и-и-и!

«Телефон» неожиданно ожил и подхватил пьяным блеющим голосом:

– Позвони мне ради бога-а-а-а!

Они стали петь, раскачиваясь в такт песни:

– Через время протяни-и-и-и! Голос тихий и глубокий-далекий… (тут они разошлись в версиях). Дотянись издалека-а-а-а-а!

Голос человека в костюме звучал глухо, как из-под воды.

Продолжая петь, Максим опустил глаза на пол и посмотрел на ноги человека в костюме. Там были кеды.

«И здесь унисекс», – с тоской подумал он, перестав петь.

– Слушай, телефон! – пихнул он соседа локтем в бок. – А ты вообще кто, баба или мужик?

– Мужик, – глухо ответил «телефон».

– Жаль…

– Почему жаль? – икнув, спросил тот. – Мне нравится.

– Я просто с телефоном еще не трахался, – засмеялся Максим и стал игриво жать на нарисованные на груди кнопки с цифрами.

– Я тоже, – серьезно ответил «телефон».

После чего стал заваливаться набок, но Максим успел его подхватить и вернуть в вертикальное положение.

– Знаешь, телефон, – сказал Максим, – мне так хуево, что даже хорошо.

– Это как? – глухо спросил «телефон».

– Это так, что, если бы мне было сейчас хорошо, было бы в сто раз хуевей.

– А-а, – понимающе протянул «телефон».

– Ну че ты а-акаешь? Ты ж ни хрена не понял. Когда тебя разъедает пустота, а пустота наполняется серостью, а ты при этом счастлив и доволен жизнью, значит, у тебя ВИТЧ.

– Что?! – попытался отшатнуться «телефон», но у него ничего не получилось, потому что громоздкий костюм не позволял совершать резкие телодвижения.

– Да не ВИЧ, а ВИТЧ!!! Это совсем другое. Точнее, не совсем, но другое… Короче, ты не поймешь. А так как мне охренительно хреново, значит, я еще в состоянии рефлектировать. Значит, я не ВИТЧ-инфицированный.

Тут внутри «телефона» что-то зарычало и издало звук типа «Буа-а-а!». Сквозь материю костюма на груди проступило пятно – «человека-телефон» вырвало прямо внутри костюма.

– Экая ты, братец, свинья, – ласково сказал Максим. Но «телефон» его уже не слышал – он спал. В прорези для рта виднелись его закрытые глаза.

– А скоро, – уже не столько соседу, сколько самому себе сказал Максим, – всем наступит полный ВИТЧ… или Witch… По Европе бродит призрак… Это призрак похуизма… Как там у классика сказано? Сейчас… Э-э-э… Медведь огромный – вот нахал! Ребенка что-то там сожрал… Тому ж ля-ля-ля все равно, что он едою стал давно… Ха-ха! Да… они уже среди нас… Их немного, но они в тельняшках… Они сделают свое черное… точнее, серое дело… И тогда вот эти вот…

Максим махнул в сторону проходящей мимо девушки в мини-юбке – та отшатнулась, решив, что Максим хочет ее облапать. Впрочем, отшатнулась она не испуганно, а как-то кокетливо.

– Вот эти вот… Они все… Они всех… Они всех нас… Понимаешь, ты? Поздно пить боржоми… Переходим на водку… И понимаешь, какая штука…

Максим подавил отрыжку и выдержал небольшую паузу.

– Привольск – это не музей, конечно… Тут Зонц прав. Но он… не прав. Потому что это… музей! Потому что… они, ну, в смысле, привольчане были, как это ни смешно звучит, последней интеллигенцией… Жалкой, бессмысленной, выродившейся, а все ж таки интеллигенцией… Ведь иначе бы им было на все насрать. Они бы могли уехать, но они чувствовали все-таки какую-то ответственность, какие-то угрызения совести… И, как ни крути, а слегка страдали, что оказались полными нулями… А серость… да, серость создали тоже они, так как были именно что конформистами. Ты спросишь, в чем их конформизм?

Максим повернулся к «телефону», но тот спал.

– А я тебе скажу… Конформизм был в том, что они не занимались своим прямым делом, а только собачились с властью. Что в итоге вылилось в привычку и полный эскапизм. Конформизм в том, что им проще было создать миф, нежели творить… И все, на что хватило их внутренней свободы, – это остаться несвободными, то есть выдумать себе новую несвободу… Впрочем, что с тобой говорить? Ты все равно спишь…

Максим с трудом оторвался от дивана и встал на ватные ноги. Как ни странно, они выдержали вес тела. Мир, набирая обороты, закружился вокруг Максима пьяной разноцветной каруселью.

– Телефона, телефона! – Максим легонько пнул ногой соседа, но тот зло пнул Максима в ответ.

– Ладно, спи, – добродушно разрешил Максим. – Все спят, и ты спи.

Опираясь на стены, которые почему-то тоже шатались и плыли, и переступая, словно безногий инвалид на протезах, он поднялся по ступенькам к входной двери. Кивнул угрюмому охраннику и вышел на улицу. Было темно. Колючий ночной воздух прорвался в легкие, и Максим замер, глотая его, как рыба воду, словно надеясь получить из этого ледяного потока кислород. Затем пришел в себя и, ежась от пробиравшего внутренности холода и кутаясь в прокуренный пиджак, двинулся по улице, не имея ни малейшего представления, куда он идет.

«Просранная жизнь… просранное будущее… И куда податься? И чего я хочу? И на кой хер я вообще трепыхаюсь? А надо просто жить, устраиваться, получать удовольствие, плясать и ни о чем не думать… А может, ВИТЧ – это бич божий? Витч-бич… Sex on the витч… И послан он нам для того, чтобы мы не выебывались, а жили как полагается… Не мудрствуя лукаво… Не задавали себе сложных вопросов… Довольствовались малым… Создавали семью… делали детей… обустраивали свои жилища… Может, не надо бояться потратить время зря? Не надо так трястись над собственной жизнью? Пойти на очередную премьеру Толика, пойти на встречу одноклассников, заговорить с юношеской любовью в метро… Может, тогда и откроется смысл жизни во всей своей простоте… ВИТЧ – бич… bitch… bewitched… околдована… очарована… bewitched – околдованные ВИТЧем… А был ли Привольск? А был ли Зонц? Был – не был… Есть или нет… Вот в чем суть… Не в том, что какой-то Мазуркин требует от меня какого-то абсурда, чтобы они могли напечатать мою статью, а в том, что я не знаю, существует ли на самом деле этот Мазуркин… Есть ли культура или нет ее… И была ли она вообще? Все живем в придуманном мире… Одни придумали себе какую-то культуру… другие придумали ее отсутствие… И проверить, кто прав, не представляется возможным… Было – не было…»