Текст книги "История с географией (сборник)"

Уголовная хроника эпохи кризиса

 
Все началось с крика
Прогрессивных журналистов:
– Кто мог напасть на человека со скрипкой?
Ну конечно, фашисты!
 
 
Известно, какой нации у нас скрипачи,
Это вам не какие-нибудь швеи-мотористы,
Они той же нации, что врачи —
Гинекологи и дантисты.
 
 
Идет музыкант из консерватории
В «Рюмочную» на Никитской,
А вместо этого попадает в историю —
Подвергается атаке фашистской.
 
 
Здесь, в ЦАО, такое ежеминутно случается,
Фашистов здесь больше, чем в 41-м
под Брестом.
Хотя, говорят, что еще рано отчаиваться,
Президент заявил, что ксенофобия
не должна иметь место.
 
 
Сидит музыкант грустно на тротуаре,
Думает: «Ничего себе, пообедал».
И жалеет свою «Страдивари»,
Которую с криком «Зиг Хайль!» унесли
скинхеды.
 
 
И еще от того музыканту невесело
И как-то даже особенно страшно,
Что на его скрипке теперь будут играть
«Хорста Весселя»
И другие фашистские марши.
 
 
Короче, сидит, потирает разбитый пятак
И сокрушается по поводу кражи…
Но на самом деле все было совершенно
не так,
А как все было, мы сейчас вам расскажем.
 
 
Дело в том, что не все менты
во Владивостоке
Ломают кости автолюбителям.
В Москве остались самые стойкие,
Они дают отпор хулиганам и грабителям.
 
 
И когда музыкант, ставший жертвой
преступления,
Сумел поднять с тротуара свое
пострадавшее тело,
Он сразу отнес в милицию заявление,
И немедленно было возбуждено уголовное
дело.
 
 
И следствием было установлено быстро,
Что не надо нам тут вешать лапшу на уши,
Никакие не фашисты это были, а сушисты,
В смысле те, которые делают суши.
 
 
Их не беспокоили могендовиды,
Им был абсолютно не свойственен
великорусский шовинизм,
Так как были они из Сибири монголоиды,
И традиционной религией их был шаманизм.
 
 
Это были двое мужчин с Алтая,
Прибывшие в Москву на заработки, которые
Благодаря своей внешности самураев
Устроились в сетевое кафе «Якитория».
 
 
Они варили побеги молодого бамбука,
Резали рыбу фугу и скатов,
Пока не настал этот кризис, сука,
И в трудовом коллективе не началось
сокращение штатов.
 
 
Выгнали их из «Якитории» на мороз.
Стоят они, холодают и голодают.
Вдруг навстречу со скрипкой идет виртуоз,
И решили ограбить его гости с Алтая.
 
 
Нету у них профсоюза,
Некому за них заступиться.
Так по скользкой дорожке якудза
Пошли самураи из дальней провинции.
 
 
Набросились сразу двое,
Вывернули карманы
Ожившие киногерои
Из фильмов Такеши Китано.
 
 
Но напрасно они по карманам шарили,
Не нашлось у артиста ни одной ассигнации,
Тогда они взяли его «Страдивари»
С целью последующей реализации.
 
 
Закопали ее в глубине двора,
Чтобы потом продать за многие тыщи,
Но, слава Богу, не фраера
Наши московские сыщики.
 
 
Они дорожат офицерской честью,
Они не зря носят высокие звания.
И вот в программе «Чрезвычайное
происшествие»
Задержанные дают признательные
показания.
 
 
Остается надеяться им только на УДО,
Если, конечно, в заключении будут вести
себя достойно.
В общем, не задался ихний Буси-до,
Что в переводе с японского означает «Путь
воина».
 
 
Катится по Москве вал преступлений
корыстных,
Грабят квартиры, на улице режут.
Одни винят во всем этом фашистов,
Другие винят во всем этом приезжих…
 
 
Ну а вас же, граждане, предупреждали,
что в результате кризиса
Появилось много бандитов с большой
дороги.
И если вдруг видите, к вам кто-то
приблизился —
Скрипку под мышку и ноги, скорее, ноги.
 

Баллада о белых колготках
^{(Из цикла «Смерти героев»)}

 
В Чечне, в отдаленном районе,
Где стычкам не видно конца,
Служили в одном батальоне
Два друга, два храбрых бойца.
 
 
Один был седой, лысоватый,
Видавший и небо, и ад.
Его уважали ребята,
Он был в батальоне комбат.
 
 
Другой, лет на двадцать моложе,
Красив был, как юный Амур,
Любимцем солдат был он тоже,
Певун, озорник, балагур.
 
 
Однажды пошли на заданье
Весной, когда горы в цвету,
Отряд получил приказанье —
Соседнюю взять высоту.
 
 
Вот пуля врага пролетела,
Послышался стон среди скал,
И рухнуло мертвое тело —
То младший товарищ упал.
 
 
Десантники взяли высотку,
Чечены на юг отошли,
И снайпершу в белых колготках
Бойцы на КП привели.
 
 
Была она стройной блондинкой,
На спину спускалась коса,
Блестели, как звонкие льдинки,
Ее голубые глаза.
 
 
Комбат посмотрел и заплакал,
И нам он в слезах рассказал:
– Когда-то студентом филфака
Я в Юрмале все отдыхал.
 
 
Ах, годы мои молодые,
Как много воды утекло.
И девушка с именем Вия
Ночами стучалась в стекло.
 
 
Был счастия месяц короткий,
Как сладко о нем вспоминать.
В таких же вот белых колготках
Валил я ее на кровать.
 
 
Неловким, влюбленным студентом
Я был с ней застенчив и тих.
Она с прибалтийским акцентом
Стонала в объятьях моих.
 
 
«Ты думала – я не узнаю?
Ты помнишь, что я обещал?
Так здравствуй, моя дорогая,
И сразу, наверно, прощай!
 
 
Тебя ожидает могила
Вдали от родимой земли.
Смотри же, что ты натворила!»
…И мертвого ей принесли.
 
 
Латышка взглянула украдкой
На свежепредставленный труп,
И дрогнула тонкая складка
Ее яркокрашенных губ.
 
 
Она словно мел побелела,
Осунулась даже с лица.
«Ты сам заварил это дело,
Так правду узнай до конца.
 
 
Свершилася наша разлука,
Истек установленный срок,
И как полагается, в муках
На свет появился сынок.
 
 
Его я любила, растила,
Не есть приходилось, не спать.
Потом он уехал в Россию
И бросил родимую мать.
 
 
Рассталась с единственным сыном,
Осталась в душе пустота,
И мстила я русским мужчинам,
Стреляя им в низ живота.
 
 
И вот среди множества прочих,
А их уже более ста,
И ты, ненаглядный сыночек,
Застрелен мной в низ живота».
 
 
В слезах батальон ее слушал,
Такой был кошмарный момент,
И резал солдатские уши
Гнусавый латвийский акцент.
 
 
Но не было слез у комбата,
Лишь мускул ходил на скуле.
Махнул он рукой, и ребята
Распяли ее на столе.
 
 
С плеча свой «калашников» скинул,
Склонился над низким столом
И нежные бедра раздвинул
Он ей вороненым стволом.
 
 
«За русских парней получай-ка,
За сына, который был мой…»
И девушка вскрикнула чайкой
Над светлой балтийской волной.
 
 
И стон оборвался короткий,
И в комнате стало темно.
Расплылось на белых колготках
Кровавого цвета пятно.
 
 
А дальше рукою солдата,
Не сдавшись злодейке судьбе,
Нажал он на спуск автомата
И выстрелил в сердце себе.
 
 
Лишь эхо откликнулось тупо
Среди седоглавых вершин…
Лежат в камуфляже два трупа
И в белых колготках – один.
 
 
И в братской, солдатской могиле
На горной, холодной заре
Мы их поутру схоронили
В российской, кавказской земле.
 
 
Торжественно, сосредоточась,
Без лишних, бессмысленных слов
Отдали последнюю почесть
Из вскинутых в небо стволов.
 

Русский шансон

 
На Тверской, где шумно и красиво,
Где стоит Центральный телеграф,
Выпив-то всего бутылку пива,
Я подвергся нарушенью прав.
 
 
Был двумя ментами с автоматом
Схвачен и посажен в «воронок»,
И хоть был ни в чем не виноватым,
Доказать я ничего не смог.
 
 
Упирался, как меня тащили,
Грыз зубами клетку на окне,
Только ни один правозащитник
В этот час не вспомнил обо мне.
 
 
Был засунут в клетку, как в зверинец,
Я такой же, в общем, как и все, —
Не чечен, не турок-месхетинец —
За меня не вступится ПАСЕ.
 
 
Много раз дубинкой был ударен
Под слова угроз и хруст костей,
Но так как не крымский я татарин,
Не попал я в сводку новостей.
 
 
Истрепали по дороге нервы,
Поломали плечевую кость,
Что-то я не вижу Аллу Гербер —
Это ж натуральный холокост.
 
 
Пожалей меня, Елена Боннэр,
Пусть совсем не твой я контингент,
Но мне тоже очень, очень больно,
Когда бьет меня дубинкой мент.
 
 
Я избит, ограблен и обдурен,
След насилья ниже поясницы.
Где же ты, священник Глеб Якунин?
Где же вы, врачи, что без границы?
 
 
Я банальный русский алкоголик,
С каланчи высокой наплевал
На меня, мычащего от боли,
Знаменитый фонд «Мемориал».
 
 
Не баптист я, не пятидесятник,
Не иеговист, не иудей.
Я один из этих непонятных
Русских, всем мешающих людей.
 
 
От рожденья перед всеми грешен,
Не сектант, не гомосексуал,
Никогда «Эмнести Интернэшнл»
Обо мне вопрос не поднимал.
 
 
Ох, как трудно в обществе российском
Быть не представителем меньшинств
С паспортом, с московскою пропиской.
Кто ж еще я, если не фашист?
 
 
Отняли последнюю заначку,
Напоследок выдали пинка.
Выйду за ворота и заплачу —
Как жизнь большинства ты не легка.
 

Московский зороастризм

 
Кто там вдали, не мент ли?
Мимо детских качелей
Тень проскользнула к «Бентли»
С молотовским коктейлем.
 
 
Лопнет бутылка со звоном,
Взвизгнет сигнализация,
И над спящим районом
Вспыхнет иллюминация.
 
 
Ах, как красиво стало —
Грохнуло со всей дури:
Сдетонировал справа
«Майбах», а слева «Бумер».
 
 
Ах, как забилось сердце,
Как тревожно и сладко.
Вот и пришел Освенцим
Дорогим иномаркам.
 
 
Воют сирены грозно,
Тянут пожарный хобот,
Мент всем сует серьезно
Мутный свой фоторобот.
 
 
Людям вбивают в темя,
Что, мол, псих, пироман.
Нет, наступило время
Городских партизан.
 
 
Вы в своих «Ягуарах»
Довели до греха,
Вызвали из подвалов
«Красного петуха».
 
 
Глядя из окон узких,
Как пылают костры,
Русского Заратустру
Узнаете, козлы?
 
 
Тачки горят, как хворост,
На лицах хозяев ужас.
А зачем прибавляли скорость,
Проносясь мимо нас по лужам?
 
 
Ни за какие мильоны
Партизана не сдаст пешеход,
С Кольцевой на зеленую
Спешащий на переход.
 
 
Жгите, милые, жгите,
Ни секунды не мешкая,
Слава бутовским мстителям
Со славянскою внешностью.
 
 
От народа голодного,
От народа разутого
В пояс низкий поклон вам,
Робин Гуды из Бутово.
 

Баллада о белокурой пряди и автобусном круге
^{(Из цикла «Смерти героев»)}

 
За пустынной промзоной,
Где лишь пух в тополях,
Рос парнишка смышленый
В белокурых кудрях.
 
 
Со шпаной на задворках
Не курил он траву,
Получал он пятерки
У себя в ПТУ.
 
 
Он в компании скверной
Горькой водки не пил.
Рядом с девушкой верной
Вечера проводил,
 
 
С той, что под тополями
Так любила ласкать,
Забавляясь кудрями,
Белокурую прядь.
 
 
Над автобусным кругом
Расцветала весна,
На свидание с другом
Торопилась она.
 
 
Ждет в назначенный час он,
А кудрей-то и нет.
За арийскую расу
Стал парнишка скинхед.
 
 
И, предчувствуя беды,
Сердце сжалось в груди —
Если парень в скинхедах,
Значит, счастья не жди.
 
 
И последние силы
Все собрав изнутри,
Она тихо спросила:
– Где же кудри твои?
 
 
И ответил ей парень,
Пряча горькую грусть:
– Да мы тут с пацанами
Поднялися за Русь,
 
 
Разогнули колена,
Мы готовы на смерть.
В своем доме нацменов
Сил нет больше терпеть.
 
 
Все купили за взятки.
Посмотри, у кого
Все ларьки и палатки,
АЗС, СТО?
 
 
Но они пожалеют,
Что обидели нас.
И запомнят евреи,
И узнает Кавказ.
 
 
Есть и в русском народе
Кровь, и почва, и честь,
Blood and Honour und Boden,
И White Power есть.
 
 
И в глазах у подруги
Почернел белый свет.
Стиснув тонкие руки,
Прошептала в ответ:
 
 
– Зачем белая сила
Мне такой молодой?
Не хочу за Россию
Оставаться вдовой.
 
 
Если я надоела,
Так иди умирай
За арийское дело,
За нордический край.
 
 
И парнишка все понял
И, идя умирать,
Протянул ей в ладони
Белокурую прядь.
 
 
А как тверже металла
Он ступил за порог,
Вслед она прошептала:
– Береги тебя Бог.
 
 
А сама позабыла
Своего паренька,
Вышла за Исмаила,
За владельца ларька.
 
 
Над автобусным кругом
Ветер плачет по ком?
Вся прощалась округа
С молодым пареньком.
 
 
В роковую минуту
Бог его не сберег.
Сталью в сердце проткнутый
На асфальт он полег.
 
 
В башмаках со шнуровкой
Вот лежит он в гробу
В кельтских татуировках
И с молитвой на лбу.
 
 
А тихонько в сторонке,
Словно саван бледна,
Пряча слезы, девчонка
С ним прощалась одна.
 
 
От людей она знала,
Что парнишку убил,
Размахнувшись кинжалом,
Ее муж Исмаил.
 
 
И глядела в могилу,
Дрожь не в силах унять,
А в руках теребила
Белокурую прядь.
 
 
Над автобусным кругом
Собрались облака.
Добралася подруга
До родного ларька.
 
 
Голос слышала мужа,
Не сказала «Открой».
А приперла снаружи
Дверь стальною трубой.
 
 
И минут через десять,
Как соломенный стог,
Запылал зло и весело
Промтоварный ларек.
 
 
Заливать было поздно,
А рассеялся дым —
Исмаил был опознан
По зубам золотым.
 
 
Ветер тайн не просвищет,
След собакам не взять,
Но нашли на кострище
Белокурую прядь.
 
 
Увозили девчонку,
Все рыдали ей вслед.
На запястьях защелкнут
Белой стали браслет.
 
 
Снятый предохранитель
Да платочек по лоб.
Никогда не увидеть
Ей родимых хрущоб…
 
 
Сколько лет миновало,
Парни водят подруг,
Как ни в чем не бывало,
На автобусный круг.
 
 
И смеются ребята,
Им совсем невдомек,
Что стоял здесь когда-то
Промтоварный ларек.
 

Колыбельная бедных

 
Низко нависает
Серый потолок.
Баю-баю-баю,
Засыпай, сынок.
 
 
Засыпай, проснешься
В сказочном лесу,
За себя возьмешь ты
Девицу-красу.
 
 
Будут твоим домом
Светлы терема,
Мир друзьям-знакомым,
А врагам тюрьма.
 
 
Из лесу выходит
Бравый атаман,
Девицу уводит
В полночь и туман.
 
 
Спит пятиэтажка,
В окнах ни огня,
Будет тебе страшно
В жизни без меня.
 
 
Из лесу выходит
Серенький волчок,
На стене выводит
Свастики значок.
 
 
Господи, мой Боже!
Весь ты, как на грех,
Вял и заторможен,
В школе хуже всех.
 
 
Ростом ты короткий,
Весом ты птенец.
Много дрянной водки
Выпил твой отец.
 
 
Спи, сынок, спокойно,
Не стыдись ребят,
Есть на малахольных
Райвоенкомат.
 
 
Родине ты нужен,
Родина зовет.
Над горами кружит
Черный вертолет.
 
 
Среди рваной стали,
Выжженной травы
Труп без гениталий
И без головы.
 
 
Русские солдаты,
Где башка, где член?
Рослый, бородатый
Скалится чечен.
 
 
Редкий русый волос,
Мордочки мышей.
Сколько полегло вас,
Дети алкашей,
 
 
Дети безработных,
Конченых «совков»,
Сколько рот пехотных,
Танковых полков…
 
 
Торжество в народе —
Заключают мир!
Из лесу выходит
Пьяный дезертир.
 
 
Не ревет тревога,
Не берут менты.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты…
 
 
Что не спишь упрямо?
Ищешь – кто же прав?
Почитай мне, мама,
Перед сном «Майн Кампф».
 
 
Сладким и паленым
Пахнут те листы.
Красные знамена,
Черные кресты.
 
 
Твой отец рабочий,
Этот город твой.
Звон хрустальной ночи
Бродит над Москвой.
 
 
Кровь на тротуары
Просится давно.
Ну, где ваши бары?
Банки, казино?
 
 
Модные повесы,
Частный капитал,
Все, кто в «Мерседесах»
Грязью обдавал.
 
 
Все телегерои,
Баловни Москвы,
Всех вниз головою
В вонючие рвы.
 
 
Кто вписался в рынок,
Кто звезда попсы,
Всех примет суглинок
Средней полосы…
 
 
Но запомни, милый,
В сон победных дней:
Есть на силу сила
И всегда сильней.
 
 
И по вам тоскует
Липкая земля,
Повезет – так пуля,
Если нет – петля.
 
 
Торжество в народе —
Победил прогресс:
Из леса выходит
Нюрнбергский процесс.
 
 
Выбьют табуретку,
Заскрипит консоль.
Как тебе все это?
Вытерпишь ли боль?
 
 
Только крикнешь в воздух:
«Что ж ты, командир?
Для кого ты создал
Свой огромный мир?
 
 
Грацию оленей,
Джунгли, полюса,
Женские колени,
Мачты, паруса?»
 
 
Сомкнутые веки,
Выси, облака.
Воды, броды, реки,
Годы и века.
 
 
Где он – тот, что вроде
Умер и воскрес,
Из лесу выходит
Или входит в лес?
 

Скинхедский роман

Ф. Балаховской

 
Из-за тучки месяц
Выглянул в просвет.
Что же ты не весел,
Молодой скинхед?
 
 
Съежившись за лифтом,
Точно неживой,
Отчего поник ты
Бритой головой?
 
 
Парень ты не робкий,
И на всех местах
Ты в татуировках,
В рунах да в крестах.
 
 
Хороши картинки,
Как видеоклип,
Хороши ботинки
Фирмы «Gettа grip».
 
 
Фирма без обмана.
В этих башмаках
Вставки из титана
Спрятаны в мысках.
 
 
Чтоб не позабыл он,
С гор кавказских гость,
Как с размаху пыром
Биют в бэрцовый кость.
 
 
Почему ты в угол
Вжался, как птенец,
Или чем напуган,
Удалой боец?
 
 
На ступеньку сплюнул
Молодой скинхед,
Тяжело вздохнул он
И сказал в ответ:
 
 
– Не боюсь я смерти,
Если надо, что ж,
Пусть воткнется в сердце
Цунарефский нож.
 
 
И на стадионе
Пусть в любой момент
Мне башку проломит
Своей палкой мент.
 
 
Страх зрачки не сузит.
Нас бросала кровь
На шатры арбузников,
На щиты ментов.
 
 
Но полковник-сучила
Отдавал приказ,
И ОМОН всей кучею
Налетал на нас.
 
 
Возникай, содружество
Пламени и льда,
Закаляйся, мужество
Кельтского креста.
 
 
Чтоб душа горела бы,
Чтобы жгла дотла,
Чтобы сила белая
Землю обняла.
 
 
Но бывает хуже
Черных и ментов,
Есть сильнее ужас —
Первая любовь.
 
 
Та любовь, короче,
Это полный крах,
Это как заточкой
Арматурной в пах.
 
 
Это как ослеп я
И меня из мглы
Протянули цепью
От бензопилы.
 
 
Русская рулетка,
Шанс как будто есть.
Ну, а где брюнетка
Из квартиры шесть?
 
 
С книжками под мышкой
В институт с утра
Шмыгала, как мышка,
Поперек двора.
 
 
С ней, как в пруд подкова,
Я упал на дно,
Не видал такого
И в порнокино.
 
 
Тел тягучих глина,
Топкая постель.
Что там Чичоллина?
Что Эммануэль?
 
 
Липкие ладони,
Рта бездонный ров.
Вот те и тихоня,
Дочь профессоров.
 
 
Называла золотком,
Обещала – съест,
На груди наколотый
Целовала крест.
 
 
А потом еврейкой
Оказалась вдруг,
Жизнь, словно копейка,
Выпала из рук.
 
 
Любишь ли, не любишь,
Царь ты или вошь,
Если девка юдиш,
Ты с ней пропадешь.
 
 
Мне теперь не деться
Больше никуда,
Обжигает сердце
Желтая звезда.
 
 
Как один сказали
Мне все пацаны,
Из огня и стали
Грозные скины:
 
 
– Мы – гипербореи,
Северный народ,
А они – евреи,
Все наоборот.
 
 
Никогда отныне
Пред тобой братва
Кулаки не вскинет
С возгласом: «Вайт па!»
 
 
Чтоб твоей у нас тут
Не было ноги,
Шляйся к педерастам
В их «Проект О.Г.И.».
 
 
И убит презреньем,
Хоть в петлю иди,
Я искал забвенья
На ее груди.
 
 
Вдруг вломились разом
К ней отец и мать
И, сорвав оргазм,
Начали орать:
 
 
«Прадеды в могиле!
Горе старикам!
Мы ж тебя учили
Разным языкам!
 
 
Чтоб не видел больше
Я здесь этих лиц!
Ты ж бывала в Польше,
Вспомни Аушвиц!
 
 
Где не гаснут свечи,
Где который год
Газовые печи
Ждут разинув рот.
 
 
Где столб дыма черный
До безмолвных звезд.
Помни, помни, помни,
Помни холокост!
 
 
Плакать бесполезно,
Верь словам отца.
Это в тебя бездна
Вгля-ды-ва-ет-ся».
 
 
Не гуляй с фашистом,
Не люби шпанье…
В США учиться
Увезли ее.
 
 
И с тех пор один я
Три недели пью.
Страшные картины
Предо мной встают.
 
 
Сердце каменеет,
Вижу, например,
Там ее имеет
Двухметровый негр.
 
 
Он как Майкл Джордан,
Черен его лик.
Детородный орган
У него велик.
 
 
А я не согласен,
Слышите, друзья!
Будь он хоть Майк Тайсон,
Не согласен я!
 

Памяти движения «Наши»

 
Либерала «нашисты» поймали,
Был он враг, педераст и еврей,
Он в надежде на гранты шакалил
У скрипучих посольских дверей.
Он лягался, вцепившись в ограду,
Он грозил, что засудит ребят.
Обещал, что при всех выпьет иаду…
Отвели его в комиссарьят.
Предлагают ему сигарету,
Незатейлив их офисный быт,
Лишь пронзительно Путин с портрета
Прямо в самую душу глядит.
Монитора окно голубое,
Солнца луч меж раздвинутых штор.
И сказал комиссар: нам с тобою
Предстоит непростой разговор.
Негламурный, очкастый, небритый,
Ты испуганно в угол не жмись,
Мы ж тебя не бейсбольною битой,
Мы ж с тобой побазарить за жисть.
Для начала ответь мне, очкарик,
За зубами не пряча язык,
Сколько грантами ты нашакалил?
Тридцать евро? Навар не велик.
И за эту ничтожную сумму
(Столько нынче и мент не возьмет)
Ты готов хаять нашу Госдуму
А в лице ее весь наш народ?
 
 
Ты пойми, диссидент-извращенец,
Что в дурацком своем пиджаке
Ты не более чем заусенец
На могучей народной руке.
 
 
Никогда б ты не смог, как Есенин,
Пробежать по росе босиком
И, проспясь в свежескошенном сене,
Похмелиться парным молоком.
 
 
Мы студенты, солдаты, крестьяне,
И за нами большая страна,
Нас сам Путин на Красной поляне
Шашлыком кормил из кабана.
 
 
Скоро мы переменим гаранта,
Сохранив стратегический курс,
Ты наплюй на иудины гранты
Обопрись на природный ресурс.
 
 
Есть сокровища в недрах подземных,
Нефть и газ есть, и уголь, и сталь.
Не шакаль у посольств иноземных,
Не шакаль, не шакаль, не шакаль!
 
 
Не щипли ты свою бороденку
И не делай обиженный вид,
Мы найдем те такую девчонку —
Позабудешь, что был содомит.
И не ври, что мы антисемиты,
Поимей уже совесть и стыд:
Щас семиту все двери открыты,
Если только с народом семит.
В телевизоре вечером поздним
Не сочтешь Авраама сынов:
Глеб Павловский, Леонтьев и Познер,
И Архангельский, и Соловьев…
Хочешь – будешь ты доктор-проктолог,
Хочешь – будешь шахтер-сталевар,
Хочешь – будь журналист-политолог,
Ну а хочешь – работник пиар.
В наши дни есть в России, товарищ,
Столько важных и нужных работ,
Отчего ж ты упрямо шакалишь
У посольств иностранных ворот?
А какой подаете пример вы?
Чему учите вы молодежь?
Уходи, забирай свои евро…
Хотя нет, евро, впрочем, не трожь.
И когда либерала по трассе
Вез домой мусульманин-таксист,
Пережил он глубокий катарсис
Или как его там – катарсис.
Ощутил он причастность к большому,
Осознал наш стремительный век,
И теперь он ведущий ток-шоу,
А ведь мог бы пропасть человек.
 

Тень украинца
(Из цикла «Смерти героев»)

 
Арбайтер, арбайтер, маляр-штукатур,
Подносчик неструганых досок,
Скажи мне, когда у тебя перекур?
Задам тебе пару вопросов.
 
 
Скажи мне, арбайтер, сын вольных степей,
Зачем ты собрался в дорогу?
Зачем ты за горстку кацапских рублей
Здесь робишь уси понемногу?
 
 
Сантехнику ладишь, мешаешь бетон,
Кладешь разноцветную плитку?
Зачем на рабочий сменял комбинзон
Расшитую антисемитку?
 
 
Скитаешься ты в чужедальних краях,
По северной хлюпаешь грязи.
Ужель затупился в великих боях
Трезубец Владимира князя?
 
 
Не здесь же, где щепки, леса, гаражи,
Тараса Шевченко папаха лежит?
 
 
Ты предал заветы седой старины,
Не вьются уж по ветру чубы.
Не свитки на вас, даже не жупаны,
Усы не свисают на губы.
 
 
О чем под бандуру поют старики?
Почто с москалями на битву
Не строят полки свои сечевики
Под прапором жовто-блакитным?
 
 
Где ваши вожди, что, блестя сединой,
Пируют на вольном просторе?
Шуршат шаровары на них шириной
С веселое Черное море.
 
 
Щиты прибивают к Царьградским вратам,
Эпистолы пишут султанам?
Хмельницкий Богдан и Бендера Степан,
Другие паны-атаманы?
 
 
Где хлопцы из прежних лихих куреней
В заломленных набок папахах,
Гроза кровопийцев жидов-корчмарей,
Гроза янычаров и ляхов?
 
 
Ты скажешь, что в этом не ваша вина,
Но ты не уйдешь от ответа.
Скажи, где УНА? Нет УНА ни хрена!
УНСО, и того уже нету.
 
 
Он медлит с ответом, мечтатель-хохол,
Он делает взгляд удивленный,
И вдруг по стене он сползает на пол,
Сырой, непокрытый, бетонный.
 
 
– Оставь меня, брат, я смертельно устал,
Во рту вкус цветного металла,
Знать, злая горилка завода «Кристалл»
Меня наконец доконала.
Раствора я больше не в силах мешать, —
Успел прошептать он бригаде, —
Лопату в руках мне уж не удержать,
Простите меня, бога ради.
 
 
Последняя судорога резко свела
Его бездыханное тело,
Как птицу ту, что к середине Днепра
Летела, да не долетела.
 
 
Не пел панихиду раскормленный поп,
Не тлел росный ладан в кадиле,
Запаянный наглухо цинковый гроб
В товарный вагон погрузили.
 
 
В могилу унес он ответ мне. Увы…
Открыли объект к юбилею Москвы.
 
 
Все было как надо —
Фуршет, торжество.
Там фирма «Гренада»,
Теперь ТОО.
 
 
У входа охрана
Взошла на посты.
Шуршат бизнес-планы,
Блестят прайс-листы.
 
 
И принтер жужжит
На зеркальном столе,
Не надо тужить
О несчастном хохле,
Не надо, не надо,
Не надо, друзья.
Гренада, Гренада,
Гренада моя…
…И только ночами,
Когда кабаки
В безбрежной печали
Зажгут маяки,
И сумрак угарный
Висит над Москвой,
Украинки гарны
Встают вдоль Тверской,
Охранник суровый
Отложит свой ствол,
Из тьмы коридором
Выходит хохол.
Суров он и мрачен,
И страшен на вид,
Он – полупрозрачен,
Проводкой искрит.
Он хладен, как лед,
Бледен, как серебро,
И песню поет
Про широкий Днипро,
И фосфором светит.
И пахнет озон.
Пугает до смерти
Секьюрити он.