Текст книги "Жизнь замечательных людей: Повести и рассказы"

26

Медицинский вытрезвитель в районе Новодевичьего монастыря, палата на десять коек, светает, под потолком горит лампочка матового стекла. То ли водка чище стала, то ли по бедности пить начали ужимистей, то ли прошла мода пьянствовать безвылазно, по углам, но в палате заняты только две койки из десяти: один страдалец лежит возле двери, другого пристроили у окна. Оба давно проснулись; они кашляют, вздыхают и время от времени говорят.

Тот, что у двери:

– Я бы, может быть, и не пил, да одиночество замучило, то есть самая поганая его разновидность – одиночество на двоих. Ну чужой человек у меня баба! Точно она другой расы или женское в ней так, для отвода глаз. Представь себе: она даже зарплату за меня получает, колесо поменять может, ругается с соседями, как мужик!.. А ведь я воспитан на поэзии Серебряного века, я знаю всего Анненского наизусть!..

…………………………………..………………………………………………………………...

Тот, что у окна:

– А я пью, так сказать, на общенациональных основаниях, потому что душа у меня густа. У меня душа до того густая, что без растворителя – ну никак!

– А я пью потому, что у меня такое ощущение, как будто я не дома, а на луне. В другой раз посмотрю на свою бабу: плечищи – во! ручищи – во! и сразу потянет залить глаза.

…………………………………..………………………………………………………………...

Тот, что у окна:

– Вообще-то история знает немало примеров, когда вторичные половые признаки вводили людей в обман. Была такая мужеподобная папесса Иоанна, у поэтессы Сафо, по непроверенным данным, был сорок пятый размер обуви... Или вот: в Египте есть такой Карнакский храм, а перед ним – два колосса, которые изображают царственную чету. Она – знаменитая царица Нефертити, он – фараон по имени Эхнатон...

В палату, широко распахнув дверь, вошел милицейский прапорщик и сказал:

– Эй, алкаши, подъем! Забираем вещички – и по домам.

– Да погоди ты! – цыкнул на него тот, что полеживал у двери.

– Ну так вот... Вся загвоздка состоит в том, что у царицы и у фараона одинаковые фигуры: плечи маленькие, талии узкие, а бедра бочонком, как у матрон... Историки с самого Геродота головы ломают: а может быть, это были две женщины, которые морочили древний Египет, или просто Эхнатона символически изобразили, потому что он родил новую религию, которая впрочем, не привилась...

…………………………………..………………………………………………………………...

Тот, что у двери:

– Действительно, сколько на свете тайн! Опять же загадочно, почему у древних египтян были такие причудливые имена?

– Ничего загадочного: Эхнатон означает – угодный солнцу, а Нефертити – прекрасная пришла.

– Стало быть, «нефер» – это прекрасная, а «тити», по-нашему, – приходить?

– Совершенно верно, только в пассе-парфе.

…………………………………..………………………………………………………………...

Тот, что у двери:

– Стало быть, если моя фамилия Смирнов и я куда-то пришел, то это «Смирновтити» по-древнеегипетски будет?..

– Ну.

– Умора, ей-богу! Сейчас приду домой, жена мне открывает, а я ей прямо с порога: «Смирновтити!» – дескать, «Смирнов пришел!». Она, конечно, подумает, что это уже белая горячка, а я на самом деле по-древнеегипетски говорю!

– Чтобы доставить ей максимум удовольствия, нужно несколько расширить вокабуляр. Сейчас я вам скажу, как по-древнеегипетски будет «дура», «проститутка» и «пошла вон»...

В палату опять заявился милицейский прапорщик и сказал:

– Эй, алкаши! Вы по домам собираетесь или нет?

– Да погоди ты!..

27

По-хорошему, литературе следовало остановиться что-нибудь на заре новой эры, потому что человеческая порода консервативна и с евангельских времен не произвела ни одного по-настоящему свежего действующего лица. Уж на что, кажется, оригинальна чеховская Мерчуткина, а на поверку оказывается, что и предшественники у нее были, и последователей не счесть.

Старуха Бугаева жила в поселке Октябрьский под Коломной, в двухэтажном бараке, который строили еще пленные итальянцы, на втором этаже, в комнатке рядом с кухней, – лет двадцать она тут жила, и, по крайней мере, пять из них у нее постоянно капало с потолка. Куда старуха только не ходила, куда не писала, вплоть до московского уголовного розыска, но ни одна служба не пожелала заняться ее бедой.

В конце концов старухино терпение лопнуло и она решила обратиться совсем уж в фантастическую инстанцию – видимо, в ее сознании произошел какой-то зловещий сдвиг. В один прекрасный день села старуха Бугаева в электричку Голутвин—Москва и поехала в Первопрестольную искать управы на поселковое начальство, по ее глубокому убеждению, бездельников и рвачей. Долго ли, коротко ли, вышла она на площадь трех вокзалов, выяснила у постового милиционера, что ближайшим иностранным представительством будет посольство Швейцарской конфедерации, и в скором времени была уже в Старопанском переулке, над которым реял отчасти медицинский, отчасти родственный красный флаг.

Лейтенантик, охранявший посольство, ни за что бы старуху не пропустил, но она навела такую драматургию, с воплями, срыванием головного платка и попытками рухнуть на мостовую, что посольские заинтересовались Бугаевой и велели ее впустить. По всей видимости, они рассчитывали на беседу с престарелым борцом за гражданские права и надеялись после подпустить шпильку большевикам.

Действительность оказалась нелепее и смешней. Когда старуха Бугаева напилась чаю, какого она сроду не пивала, и поведала дипломатам о протекающем потолке, те застенали от умиления и немедленно принялись названивать кто куда. Того и следовало ожидать, что не успела старая доехать домой электричкой Москва—Голутвин, как ей уже был выписан ордер на отличную комнату в новой коммунальной квартире, на первом этаже, который ни при какой погоде не протекал.

В ближайщее воскресенье старуха Бугаева переехала в новый дом, самосильно расставила мебель, села передохнуть у окна и вдруг ее лицо озарила хищная улыбка, – это ей явилась одна отчаянная мечта. Грезилось старухе, как она опять садится в электричку Голутвин—Москва, является в Первопрестольную, добредает до Старопанского переулка, урезонивает милиционера, пьет марсианский чай с посольскими и в заключение говорит: «А нельзя ли мне сосватать какого-нибудь благоприятного старичка?»

28

Дело было в двадцать шестом году. Еще здравствовали современники Льва Толстого и царские генералы, еще стояли посреди Садовой улицы монументальная Сухарева башня и действительно красные Красные ворота в конце Мясницкой, но, с другой стороны, еще не существовало поэтической секции Союза писателей СССР, равно как и самого Союза писателей СССР, однако поэты были, и даже во множестве, если не сказать – в избытке, и даже их было, по европейским понятиям, чересчур.

Одним словом, поэт Иван Холеный попал под трамвай; случилось это в День коммунальника, около полудни, в том месте, где пересекаются Петровский бульвар и Каретный ряд. Тогда это было дело обыкновенное, даже в художественной среде, но Иван Холеный и тут отличился, то есть он таким футуристическим манером угодил под трамвай, что оказался на рельсах ровно посередине моторного вагона и при этом остался жив. Вернее, сравнительно жив: лежал он ничком без шапки, с раздробленной кистью правой руки и частично придавленный колесом. Вытащить его не было никакой возможности, подать первую медицинскую помощь – тоже, так что ему оставалось медленно истекать кровью, которая уже обильно сочилась сквозь драповое пальто.

Покуда пострадавший был в сознании и связно отдавал из-под трамвая последние распоряжения, видимо, предчувствуя, что помрет. На счастье, случилось так, что поблизости фланировал скетчист Бровкинд, который в числе первых прибежал на место происшествия, – ему-то поэт Холеный и отдавал из-под трамвая последние распоряжения на тот случай, если он не выдюжет и помрет.

– Ты вот что, Бровкинд, – говорил он, – передай, чтобы деньги за два стихотворения в альманахе «Серп и молот» отослали моей супружнице в Калужскую губернию, по-старому, Жиздринский уезд, деревня Малы Гребешки.

Бровкинд в ответ:

– Ага!

– Не ага, а ты давай записывай!

Бровкинд послушно вытащил из пистолетного кармана блокнотик и карандаш.

– Дальше чего?..

– Дальше вот чего... Новые сапоги с запасными колодками отдать дворнику Еремееву, который всю дорогу провожал меня из пивной. Французскую шелковую рубашку ненадеванную – Мариенгофу, пускай форсит. Взыскать с машинистки Поповой трешницу. Мой архив передать на всякий случай в ОГПУ. Это чтобы не было потом никаких кривотолков, чтобы коню было ясно, что я чист перед нашим рабоче-крестьянским знаменем, как дитя.

– А по поэтической линии чего?

– По поэтической линии вот чего... Дискуссию с лефовцами завещаю свернуть. Довести до сведения широкой литературной общественности мой протест против подвижной цезуры в трехстопном ямбе. Критику Маевскому передать, что я с того света буду вести с ним непримиримую борьбу, что я покоя ему не дам. Рапповцев к моему гробу не подпускать.

Публика мало-помалу начала расходиться, потому что холодно было и потерпевший долго не помирал. Уже и Холеный стал заговариваться, верно сказалась потеря крови, и отсюда неудивительно, что последние слова его бы похожи на тяжкий бред:

– А все-таки хорошо, – проговорил он, – что случился этот несчастный случай. Потому что поэтов у нас, как собак нерезаных, а таких, чтобы трамваем переехало, – я один!

29

Чета Скородумовых справляла золотую свадьбу в банкетном зале ресторана «Речной вокзал». Гости чинно расселись за столами, поставленными буквой «твердо», и, как это всегда бывает до первой стопки, некоторое время разговаривали полушепотом, глядели стеклянно и производили механические движения, точно внутри каждого имелся стальной каркас.

Первое слово попросили произнести старика Плотвичкина, златоуста, бывшего бригадира наладчиков на Шелкопрядильной фабрике «Красный мак». Старик Плотвичкин, как полагается, поломался немного, потом поднялся со своего стула и завел речь:

– Вот некоторые лица, наверное, думают, что дотянуть до золотого юбилея – это раз плюнуть. А я вам так скажу, дорогие товарищи и товарки: чудно́, что у нас люди до пенсии доживают, что они уходят с производства еще на своих ногах! Потому что наша жизнь – это сплошной вредный цех, вроде красильного, только что молока бесплатного не дают. Кто в этом виноват – всеобъемлющего мнения пока нет, но точно известно, что внешний враг не дремлет и от века вредит нам на все лады. Ну, словно медом в России намазано для всяких иноземцев, и они постоянно лезут к нам хозяйничать и вредить!

Вот, спрашивается, зачем пошел на нас войной император Наполеон? А хрен его знает, зачем, в худшем случае – сдуру, в лучшем случае – ни за чем. Тем не менее полумиллионную армию собрал человек, до четырехсот единиц артиллерии приволок, и в результате разорил четыре губернии и к чертовой матери сжег Москву! Правда, мы тоже хороши: оборону доверили немцу Пфулю, зачем-то построили Дрисский лагерь, происками иноземцев раздробили армию на три части, и, конечно, первое время французы давили нас, как котят. Я так думаю, дорогие товарищи и товарки: если бы не русская зима, сидели бы под лягушатниками до самого Великого Октября!

Нашей зимой я тем не менее недоволен. Ну куда, к черту: семь месяцев в году знай сиди на печи, валенок не напасешься, помидоры вызревают не каждый год. Это же надо было поселиться в таком климате, где помидоры вызревают не каждый год! Нет, прямо зло берет: существовали себе славяне под южным небом, на тучных черноземах, вдруг заявляется иностранная династия Рюриковичей и переселяет нас чуть не за Полярный круг, тем самым обрекая на рискованное земледелие и семимесячное сидение на печи!

Правда, не все зависит от капризов природы, кое-что зависит и от тебя. Если ты хочешь, чтобы у тебя регулярно вызревали помидоры, то первым делом грядку нужно по осени унавозить. После добавляешь в землю универсальное удобрение и рыхлишь хорошенько, – но это уже весной. Тоже весной, что-нибудь в конце марта, занимаешься рассадой, предварительно закупив жизнестойкие семена. Тут главное дело – грунт. Берешь три части промытого песку, одну часть торфа, одну перегноя, перемешиваешь до однородного состояния, и тогда у тебя такая вырастет рассада, что будь спокоен за урожай…

Кто-то крикнул из-за стола:

– Вредное производство-то тут при чем?

Голос был дерзкий, разгоряченный – это, по всей видимости, оттого, что гости замучились слушать Плотвичкина и давно уже налегали на водку, которая потихоньку разливалась и выпивалась под прикрытием рукава.

– Вредное производство у нас при том, – продолжал Плотвичкин, – что наш народ какой-то отравленный, точно он купороса нанюхался и не ведает, что творит. Ну как же так: древняя культурная нация, самая многочисленная в Европе, а чужаки над нами изгаляются как хотят! Например, грузин и еврей десять лет грызлись за господство над русским народом, а мы глядели – и хоть бы хны! Как известно, дорогие товарищи и товарки, в конце концов к власти пришел грузин. Поскольку он был величайший полководец всех времен и народов, немцы в сорок первом году давили нас, как котят. И в сорок втором году тоже давили, потому что Ставка сосредоточила основные силы на центральном направлении, а немцы ударили с юга, опрокинули два фронта, перерезали коммуникации и ко всему прочему посадили наше войско на лебеду.

А после войны что вытворял этот праведник и титан?! Тут тебе и налог на яблони, и людоедские нормы выработки, и твердые поставки, и высылка за козу!.. Например, с каждого двора полагалось сдать в казну пятьдесят килограммов мяса и полторы шкуры в год, а где я, спрашивается, возьму эти полторы шкуры, если я сроду досыта не едал?! Если мы тогда изо дня в день поступали так: наберем возле чайной картофельных очисток, обмоем, провернем через мясорубку, поджарим на мазуте – и это у нас заместо хлеба к крапивным щам!

Эх, дорогие товарищи и товарки: как вспомнишь старое-то житье-бытье, так горько сделается на душе, так горько, что нету слов!..

– Горько! – завопил кто-то из приглашенных.

– Горько! – подхватила свадьба на разные голоса.

30

От Коли Судакова ушла жена. Ушла она не к другому, а просто отбыла в неизвестном направлении, скорее всего к подругам в общежитие, и это оказалось особенно тяжело, потому что непонятно было – по какой причине она ушла. Вроде бы жили они мирно, выпивал Коля Судаков в меру, была у них однокомнатная квартира в Митино, и заработков вполне хватало на прожитье... Словом, это была тайна, и, желая ее постичь, он со временем измучился до такой степени, что начал разговаривать сам с собой. Родители его давно умерли, с друзьями после женитьбы он раздружился, с соседями близок не был, и, таким образом, разговаривать ему оставалось разве с самим собой. Бывало, сядет Коля Судаков за женин трельяж, вперится глазами в свое отражение и говорит:

– Ну какого тебе еще лешего не хватало, что ты, гадюка такая, меня бросила и ушла?! Ведь одета-обута была как куколка, и трений между нами особых не было, и деньгами ты сама распоряжалась, и сроду я тебе слова черного не сказал?..

В общем это даже нормально, что вскоре у него случился острый сердечный спазм. Вызвал он карету скорой помощи по 03, приехала бригада, состоявшая из врачихи и девушки на подхвате, померили они давление, сняли кардиограмму и сделали в вену больной укол. В заключение врачиха у Коли спрашивает:

– Пьете? Он отвечает:

– Пью. То есть если повод имеется. Новый год там или у кого-нибудь день рождения. А без повода я не пью. В том-то все и дело, что я веду здоровый образ жизни, зарабатываю, квартира как у людей, а между тем от меня недавно ушла жена. Как вы думаете, по какой причине она ушла?

– Ну, причины бывают разные, – отвечает ему врачиха, – например, характерами не сошлись. Или вы не помогали жене по хозяйству. Или вы ее не посвящали в свои дела.

– Это я-то не посвящал?! Да я ей всю плешь проел своими рассказами про дела! Как правило, посажу ее после обеда на диван, сам устроюсь на тумбочке и давай: «Вчера, – говорю, – старший бухгалтер Павлов приносит на подпись квартальный отчет, а там указан такой расход профильного металла, что всему отделу просто-напросто светит Воркута…»

Коля Судаков долго делился с врачихой своим несчастьем и вызвал в ней такое живое сочувствие, что после еще несколько раз вызывал «скорую» по 03. На другой день к нему приехал молодой врач в очках и опять же девушка на подхвате, мерили они давление, снимали кардиограмму, Коля тем временем говорил:

– Это потому мое здоровье пришло в расстройство, что от меня недавно ушла жена. Главное, непонятно, по какой причине она ушла, если учесть, что я ей сроду слова черного не сказал...

– Нужно было проводить с ней воспитательную работу, – советовал ему врач. – Потому что главное в семейной жизни – это воспитать женщину под себя.

– Да я ее с утра до вечера воспитывал под себя! Как правило, после обеда посажу ее на диван, сам устроюсь на тумбочке и давай: «Ты, – говорю, – в компаниях как дура себя ведешь. Смеешься ни с того ни с сего, неправильное ударение делаешь в словах, танцуешь с кем ни попадя, и вечно у тебя что-нибудь на губе. Вот скажи, пожалуйста, где нужно делать ударение в существительном «договор»?..

На пятый день к Коле Судакову приехал старый-престарый доктор, по всей видимости, еще и колдун, поскольку он снял его страдания как рукой. Проделал он обычные процедуры и говорит:

– Вы знаете что, больной: как только вам станет невмоготу, вы возьмите томик стихов Пушкина, почитайте – и все пройдет.

С тех пор Коля Судаков уже не обращался к медикам, если ему позарез требовалось с кем-то поговорить. Когда на него накатывало, то есть непереносимо хотелось усесться за женин трельяж и затеять беседу со своим отражением, он, бывало, ляжет на диван с томиком стихов Пушкина, наугад раскроет его, а там:

 
На свете счастья нет,
Но есть покой и воля...
 

Коля Судаков хорошо улыбнется и вперится в потолок.

31

Русский народ говорит: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь»... – и он безусловно прав. Разве что плюсуем сюда то наблюдение, что ежели у нас человек счастлив, то счастье его чаще бывает нелепого происхождения и носит самые неожиданные черты.

Володя Будкин пьяным делом выпал из окна третьего этажа. Это приключение сошло ему сравнительно без последствий, ибо русский Бог, как известно, пьяных и детей любит, именно Буд-кин сломал правую ногу в щиколотке и получил несколько порядочных синяков. Но дальше – пуще: перелом оказался сложным, и хирурги, в свою очередь, подкачали, в результате правая нога у Володи срослась таким образом, что оказалась на два сантиметра короче левой, и он с того времени стал хромать.

Володя Будкин не был ни танцором, ни физкультурником, ни артистом, то есть оно бы и ничего, кабы не вот какое дело: он по женской линий был ходок. Между тем сердцеед из хромого мужика положительно никакой, это яснее ясного, хотя бы его отличали призывные глаза, волевое лицо и мощный размах в плечах. Немудрено, что Володя Будкин посчитал свою жизнь конченой, бросил Лесотехнический институт и нанялся к айсорам продавать у Савеловского вокзала стельки, крем для обуви и шнурки. Понять его, в сущности, было можно, потому что в такие годы женщины для настоящего ходока – все, или почти все, во всяком случае, они занимают в жизни куда больше места, нежели шпунтованная древесина и бонитет.

Но вот как-то под старый Новый год Володя Будкин выпил лишнего и со зла на своих эксплуататоров айсоров даром раздал прохожим все наличные стельки, баночки с кремом для обуви и шнурки. Айсоры за это жестоко его избили и сбросили наземь с Савеловского моста.

Правильно написано у пророка Екклесиаста: что было, то и будет, и ничего-то нет нового под луной. Опять Володя Будкин сломал ногу в щиколотке, на этот раз правую, опять хирурги подкачали, опять нога срослась таким образом, что укоротилась на два сантиметра, но при этом совершенно сравнялась с левой, и в результате он перестал хромать.

После этого случая Володя Будкин как бы воскрес и его жизнь вернулась в нормальную колею. Счастью его не было предела: он купил себе новый костюм, восстановился в Лесотехническом институте, поселился в общежитии, и скоро от него по-прежнему стенали женские этажи.

32

Это покажется невероятным, но в середине девяностых годов в колхозе «Путем Ильича» построили новый дом. Откуда взялись средства, никто не знал, и почему дом возводили турки, было непонятно, и вообще народ поначалу недоумевал: какое может быть жилищное строительство на селе, если уже который год нечем засевать пашню, если колхозникам вместо денег раз в три месяца выдают макаронные изделия и пшено...

Впрочем, колхозники недолго мучились этими праздными вопросами, и про турок они забыли, и про источники финансирования, потому что в новом доме правление поселило полеводческое звено. Ведь у нас народ как рассуждает: пусть хоть засуха, но если она работает на благо простого труженика, а не начальства, то и засуху дай сюда. Тем более что в колхозе «Путем Ильича» речь шла не о засухе, а о симпатичном двухэтажном доме с немыслимыми, по крестьянским понятиям, удобствами: газ, центральное отопление, канализация, телефон.

В начале сентября переехало в новый дом полеводческое звено, и сразу стало понятно, как до́лжно жить белому человеку; ребята на радостях носились по квартирам как угорелые, женщин из кухонь было не выгнать, у мужиков возникло коммунальное чувство, и они построили у подъезда столик для домино. Вообще как-то разнежились мужики и за домино уже не материли начальство, а порой позволяли себе темы совсем уж отвлеченные, например, зачем у собаки хвост. Сидят они, положим, субботним вечером, рассматривают свои костяшки с таким нервным вниманием, точно на них написано будущее, и тут кто-нибудь говорит:

– Непонятно: зачем у собаки хвост? Зачем у коровы хвост – понятно: оводов отгонять. У лисы – следы заметать, у рыбы – чтобы плавать, а на хрена собаке-то сдался хвост?

Но расслабляться им было рано, поскольку колхоз до такой степени обеднел, что правление перестало выдавать макаронные изделия и пшено. Это потому был смертельный удар по крестьянскому бюджету, что прежде подачку сбывали в районном центре и на вырученные деньги закупали спичек, соли, водки и табака. Не знаем, как в иных землях, а для русского человека остаться без водки, без табака – это остановка жизни и Страшный суд.

Мужики-полеводы три дня за домино головы ломали, как существовать дальше, и в конце концов решили призаняться металлоломом, который в таком изобилии водился по неудобьям, что всего было не перетаскать. Вначале октября они нашли в поле двадцать метров стальной трубы, выкорчевали ее и сдали в приемный пункт. Возвращаются они довольные и хмельные, а жены им говорят: дескать, правление нарочно поселило простых тружеников в этот архиерейский дом, дескать, и месяца не прошло, как вышел из строя водопровод. Делать было нечего: недели две мерзли и таскали воду ведрами из колодца, пока председатель Борис Петрович, видимо, испугавшись волнений, как-то не наладил подвоз воды.

В начале ноября мужики срезали двести метров электрических проводов. Ясное дело: возвращаются они восвояси довольные и хмельные, а новый дом встречает их черными окнами, страшными, как выколотые глаза.

Один говорит:

– Вот так всегда у нас – то без света, то без тепла. Другой говорит:

– Прямо это какая-то мистика, а не жизнь!

Но настоящая мистика была еще впереди: в начале декабря председатель Борис Петрович, вроде бы мужчина черноземного происхождения и степняк, вдруг эмигрировал в Израиль, где, по слухам, поступившим гораздо позже, нанялся в сторожа.

Мужики толковали:

– Теперь понятно, чья собака мясо съела. И ведь двенадцать лет нам головы морочил, за орловского выдавал себя, паразит!