Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том I"

Аристарх Иванович наблюдал за скоморошничеством Грабе с некоторым высокомерием. Решив сделать между блюдами перекур, он смачно попыхивал очередной сигаретой, которую ему услужливо предложила француженка. По его глазам совершенно невозможно было понять, что он думает о людях, с которыми коротает вечер, и думает ли вообще.

Спутница Аристарха Ивановича не переставала скользить взглядом по распаленным лицам мужчин, периодически поглядывала на Нину, словно пытаясь понять, кто она такая – чья-то любовница или жена, а может быть, просто сослуживица кого-то из присутствующих – и какими судьбами ее вообще занесло в такую компанию.

Какая-то кошачья настороженность, что-то очень изящное в движениях белых обнаженных рук, необычная грация девушки и отсутствующий вид, в свою очередь, приковывали внимание Нины, как притягивает к себе нечто дорогостоящее и недоступное. Она изо всех сил старалась не смотреть на ту, которую буквально пожирали глазами мужчины за столом, при этом не могла не видеть, что такое внимание к Адель льстило Вереницыну, и он даже не считал нужным скрывать это.

Ловелас Грабе теперь тоже переключился с Нины на Аделаиду и в открытую ей улыбался, демонстрируя отменные фарфоровые зубы – шедевр неизвестного американского протезиста.

Ужин был прерван неожиданным событием: хозяйка предложила мужчинам посмотреть частную «галерею». Картинами ее знакомых художников были увешаны стены соседнего «клубного» зала. Привыкшая обслуживать и угождать, француженка как по команде отправилась переводить речи Бэлы для Нормана и Грабе.

Оставшись наедине с Аделаидой, Нина чувствовала себя очень скованно. Она долго глядела вслед удаляющейся компании, в центре которой ее муж что-то объяснял спутникам, причудливо жестикулируя. Смущенно взглянув на Адель, Нина произнесла:

– Самое смешное, что он ничего в этом не понимает… мой муж.

– В картинах?

Безвольно улыбнувшись, Нина кивнула. Аделаида задержала на ней взгляд.

– Главное, что им весело, – сказала Нина.

– А вам, кажется, не очень?

– Не знаю. Как-то не думаю об этом…

Ответ казался простым и искренним. Скользнув по лицу собеседницы понимающим взглядом, Аделаида Геккер молча обняла себя за плечи.

Нина опустила глаза. Уставившись в стол, она машинально потрошила пачку сигарет.

– Вы, наверное, не курите… Хотите? – предложила она.

– Курю, но не хочется… Надо же быть таким… таким кашалотом, – Аделаида вдруг округлила глаза. – Этот Норман, вы видели? Какая жуткая улыбка! Просто заикой можно стать.

– Ваш знакомый?

– Бог с вами! Нас познакомили час назад, – ответила Аделаида. – Как дети, ей-богу. Посулили комиксы новые показать, они и помчались наперегонки. Особенно хорош второй америкос. Он, кажется, решил покорить вас своим французским.

– Да уж, чем бы дитя ни тешилось… – Нина вдруг почувствовала себя лучше. – Я слышу это каждый день. Он ведь у нас живет…

– У вас дома? – Аделаида Геккер не могла скрыть удивления.

– Мой муж… они вместе работают… Вообще-то они очень быстро ко всему адаптируются, американцы… Как хамелеоны какие-то, – сказала Нина. – Куда ни приедут – через день уже как дома. Смотрите, как эта грузинка пляшет перед ними. И часа не прошло, а они уже свои люди для нее. Когда мы с мужем ездили в Калифорнию год назад, я чашку кофе не могла попросить… Смущалась. Всё-таки чужой мир…

– Да, мы, русские, все немного тогó… недотепы, – согласилась Аделаида.

– И вы тоже? Тоже чувствуете себя недотепой?

– Иногда. Мы все страдаем от комплекса неполноценности. А они… у них мания величия. Что хуже – неизвестно.

Аделаида Геккер устремила на Нину выжидающий взгляд.

– Вот именно, неизвестно, – вздохнула Нина.

Грабе шествовал к столу с застекленной рамкой в руках, на ходу любуясь небольшой работой, выполненной тушью: силуэт дамы в шляпке, восседающей на венском стуле; в ногах у дамы мяч, размалеванный, будто дешевый глобус.

– Good heavens… That’s terrific!1414
  Боже праведный! Какая роскошь! (англ.)


[Закрыть] – восторгался он.

– Не нужно так переживать! Это просто небольшой знак внимания вам, скромный подарок Бэлы. От чистого сердца! От сердца, понимаете?.. Художник этот – мой хороший знакомый. У меня их пачки, этих рисунков. Пачки! – делилась с гостем пышнотелая грузинка, забыв, видимо, что без переводчицы красавец гринго всё равно ни бельмеса не понимает.

Француженка приотстала, на ходу обсуждала что-то с Норманом и Вереницыным, и скороговорку хозяйки приходилось переводить Николаю. А он, совершенно очевидно, был недоволен, и не только этим. Из всех присутствующих только Нина могла понять чем.

Ее муж завидовал: Грабе достался ценный подарок. И как всегда ему, и никому другому. И как всегда – за одни только красивые глаза, потому что иных достоинств у Ласло, по мнению Николая, быть не могло. И Нина вскоре убедилась в своей правоте.

– Щедрая натура… Прямо со стены сняла и вручила. Просто так! Лучше бы нам с тобой… Ну ему-то это зачем? – с напускным равнодушием жаловался Николай, усаживаясь на свое место за столом. – Хамдамов… Он даже не знает, с чем это едят… А, Ласло?.. Молчишь? Придется, голубчик, теперь тебе за ужин раскошеливаться! А ты как думал? Долг платежом красен.

Тем временем утолившие голод стражи порядка засобирались, не спеша сгребая со стульев разложенные головные уборы и оружие. Сопровождаемые неприязненными и ироническими взглядами, едва кивнув хозяйке, милиционеры направились к выходу, «забыв» попросить счет…

Застолье с Вереницыным продолжалось. Норман снова подналег на закуски, тая от удовольствия и скалясь, приобретая всё большее сходство со зверем, потрошащим добычу. Француженка сосредоточенно препарировала что-то в своей тарелке, орудуя ножом, словно хирург скальпелем, и время от времени одаривала окружающих пустоватым взглядом. Грабе же, пребывая в ударе от неожиданного подарка Бэлы и волнующего присутствия Аделаиды, продолжал весело вливать в уши собравшихся малопонятный языковой коктейль. Отрешенно держал себя один Аристарх Иванович. На сотрапезников он взирал теперь c отеческим умилением, как на резвящихся щенков.

Аделаида по-прежнему была центром внимания мужчин и лишь делала вид, что не замечает обостренного интереса к своей персоне. Она прекрасно знала себе цену. Явное неравнодушие к ее внешности испытывал и Николай, но в присутствии жены побаивался на нее смотреть. Нина между тем всё подмечала, и, более того, только что сделанное ею открытие вызвало у нее глубокое недоумение: ее скрытный муж был, оказывается, законченным волокитой, причем со стажем. Никакими одноразовыми «срывами» дело не ограничивалось, это было теперь очевидно. От внезапного прозрения у Нины горели щеки…

Когда уже за полночь компания вывалилась из ресторана и столпилась перед машинами, Николай, будучи совершенно трезвым («Хоть в чем-то сумел себя ограничить», – отметила про себя Нина), держался до странности мешковато, нес околесицу, наступал всем на ноги. Торопливо пожав смущенной Аделаиде руку, он повел Нину к машине, оставив Грабе расшаркиваться с красавицей тет-а-тет…

К концу застолья, еще до того, как Бэла поднесла «на посошок» бутылку грузинской чачи из подвалов своего дяди (что вызвало бурю восторга у мужчин, успевших изрядно поднабраться), Грабе распоясался до такой степени, что во весь голос понес околесицу и уже не мог не смотреть на сотрапезников как на растяп. Что с вас, мол, взять? На то вы и русские. Все, как один, увальни и обормоты, не способные подать даме пальто, стоит вам заложить за воротник…

Дочь опять простыла, и в конце недели Николай решил съездить в Петербург. Заодно был повод проведать брата, которого он смог-таки убедить, что из Москвы лучше пока уехать. Вернулся Николай в понедельник и с утра появился в своем московском офисе.

Рутинной работой заниматься не хотелось. Дел накопилось слишком много, но всё вдруг стало валиться из рук. Он позвонил домой. Трубку взяла Нина. Николай предложил встряхнуться. Почему не провести вечер у Петруши Фоербаха? Бывший сокурсник держал клуб-ресторан на Остоженке и уже давно приглашал в гости. Нина не пришла в восторг от этой идеи. Но Николаю удалось ее уговорить…

Рядом курили сигары. Тяжелый дым с копченым привкусом заполнял небольшое пространство плотной пеленой. Ни присутствия кондиционера, ни вентиляции почему-то не ощущалось. Настроение у Нины пошло на спад, в виске завибрировала первая иголочка головной боли. Густой едкий дым ей казался тошнотворным, а принесенный официантом «фирменный» клюквенный морс, который так рекомендовал хозяин, отдавал неприятной горечью. Раздражала каждая мелочь. Стоило Николаю заговорить о своей петербургской поездке, во время которой он вновь пытался организовать жизнь дочери на Гороховой и устроил настоящий кастинг на дому, подбирая нянь и репетиторов, как Нина вскипела. Она во всеуслышание заявила, что если и дальше так будет продолжаться, то и сама скоро уедет жить к матери в Петербург и что сейчас, в настоящий момент, ни секунды больше не может находиться в этом «притоне», где нечем дышать и голова раскалывается от смрада. Сидевшие за соседними столами начинали оглядываться на них.

Николай в ответ безвольно улыбался. Уговаривать жену ему не хотелось – он слишком хорошо знал ее и понимал, что это сейчас бесполезно. Не дождавшись от него никакой реакции, Нина решительно поднялась с места и направилась к выходу…

Поймав такси, она попросила отвезти ее к Славянской площади. Едва миновав Гоголевский бульвар, машина попала в пробку и поползла по-черепашьи в густом потоке «жигулей» и «мерседесов». После тоннеля под Новым Арбатом на дороге лучше не стало, и Нина, поспешно расплатившись, вышла из такси.

Стараясь не поддаваться душевной смуте, всё сильнее переполнявшей ее, Нина пересекла Большую Никитскую, вышла на безлюдный бульвар, уже залитый вечерней синевой, и, заставляя себя думать о чем угодно, только не о доме, не о своих проблемах, потерянно направилась по центральной аллее в сторону Тверской. Не доходя до Пушкинской площади, она повернула вправо, к переходу, и слева, между аллеей и скамейками, которыми была отгорожена детская площадка, вдруг заметила знакомое лицо.

Ей навстречу шла молодая женщина в светлом берете. Она вела за руку мальчугана, на ходу что-то объясняя ему и показывая на проезжую часть, где на зеленый свет только что хлынули лавиной машины. Рядом с женщиной и мальчиком шла преклонных лет дама и тоже что-то внушала ребенку.

– Адель? Вы? – удивленно спросила Нина, в растерянности преграждая женщинам дорогу.

– Ой, это вы… – неуверенно произнесла Аделаида. – Я сразу и не узнала вас. Здравствуйте.

В пуховике и джинсах, абсолютно неузнаваемая, красавица из ресторана с робостью перевела взгляд с Нины на малыша. Ее пожилая спутница с интересом разглядывала Нину.

– Ваш? – спросила Нина, кивнув на мальчугана.

– Мой. – Ада потеребила его за плечо. – Поздоровайся с тетей, ну-ка!

Малыш насупился.

Нина присела перед ним на корточки и, осторожно взяв за ручку в мягкой пушистой варежке, спросила:

– Как тебя зовут, мальчик-с-пальчик?

Потупившись, мальчуган едва слышно выдавил из себя:

– Ёжа.

– Ёжа – это Ёжик?.. Настоящий, с колючками?

– Никак не могу научить его выговаривать свое имя. Его зовут Сережа, – извиняясь, сказала Аделаида.

– Сколько же тебе лет, Ёжик? – умиляясь, спросила Нина мальчика.

– Двадцать пять, – ответил мальчуган.

– Какой большой! – похвалила Нина.

Малыш уткнулся головой в мамину куртку.

– Разве тебе больше не четыре годика, фантазер? – спросила Аделаида сына.

Ответа не последовало.

– А это моя мама… познакомьтесь, – представила Ада пожилую женщину.

«Очень приятно!» – в один голос сказали они с Ниной.

Нина перевела взгляд на Аделаиду, и ею овладело то же чувство, что и в ресторане в тот день, когда они познакомились.

– Вы где-то здесь живете? – спросила она.

– Да, вон за тем домом, – Аделаида махнула перчаткой в сумерки. – Вернее, там живет мой друг. А я живу у него, – добавила она. – Мы всегда здесь гуляем. Или еще вон там, за домами… Там есть еще один сквер.

– Я вот тоже… решила пройтись… – Нина не знала, что сказать.

– Вам в какую сторону? – спросила Аделаида.

– Я на Солянке живу… Да мне всё равно куда…

Сын дернул Аду за рукав. Она нагнулась к нему, и мальчик что-то прошептал ей на ухо. Поправив ему шарфик Аделаида спросила:

– В кустики пойдешь?

Мальчуган понуро покачал головой:

– На горшок.

– Где же я возьму горшок, Ёжик? До дома потерпишь?.. Ну пожалуйста!

Мальчик еще больше насупился, обещать ничего не хотел.

– Можно вон туда зайти, – Нина показала на вывеску кафе, светившуюся возле здания ТАСС. – У них есть туалет.

Худощавый преклонных лет гардеробщик в кофейного цвета униформе принял верхнюю одежду и, улыбнувшись мальчугану, достал для него из-под стойки несколько леденцов.

Аделаида увела сына в туалет. Через пару минут, уже вчетвером, они прошли в конец тускло освещенного зала, где вдоль окон теснился ряд свободных квадратных столиков.

Одетый в вельветовые штанишки и темно-синий шерстяной джемпер, светлоголовый мальчуган не мог не вызывать умиления. Его усадили на диванчик. Ёжик послушно устроился на сиденье и теперь глазел в окно на озаренный бело-желтыми фонарями полумрак Тверского бульвара. Нина переводила взгляд с матери Аделаиды на настенное зеркало, висевшее над спинкой диванчика. В зеркале она видела свое лицо с серыми кругами под глазами и всё сильнее терялась под взглядом Аделаиды – от ощущения, что не может противостоять ее необъяснимой власти над собой, той власти, которую почувствовала еще в первый день их знакомства, но едва ли тогда осознала это как следует.

Официант принес взрослым чай, а для ребенка какао.

– Какой он хорошенький… ваш Сережа, – тихо сказала Нина. – Вы сказали, ему четыре?

– Да ведь ты прольешь всё на себя! – не успела ответить ей Ада и вовремя подхватила опасно наклонившуюся в детских ручках чашку с какао. – Ёжик, милый, осторожно – очень горячо!

– Осторожно-кукожно… – улыбнулся мальчик, не выпуская чашку.

– Лучше с ложки пей, а то разольешь. Да не торопись, пусть остынет! Ну-ка, дай я подую…

Отбросив волосы за плечи, Аделаида принялась дуть на ложку с какао. Малышу не терпелось. Он умудрился подтянуть ложку к себе.

– Фу-у! – сморщился он – Горько…

– Ничего не горько, какао всегда такое – даже когда с сахаром.

– Почему? – спросил малыш.

– Потому что.

– Потому что почему? – переспросил мальчуган.

– Потому что потому.

– Потому что почему?..

Нина не могла удержаться от улыбки. Поведение ребенка, его детский лепет не могли ее оставить равнодушной. Мать Аделаиды всё это время сидела молча, отстраненно глядя в окно и думая о чем-то своем. Нина, сколько ни присматривалась, не могла уловить ее родственного сходства с Аделаидой, разве что в шоколадного оттенка глазах пожилой женщины временами сквозила та же недоверчивость, что и у дочери.

– А я даже паука могу съесть, – похвастался тем временем Сережа, пытаясь привлечь к себе внимание притихших взрослых.

– Ох, Ёжик, прошу тебя, перестань. Что о тебе тетя подумает? – улыбалась Аделаида.

– Адочка, вы оставайтесь, а нам с Сереженькой пора, а то неловко получится, – сказала мать Аделаиды, не объясняя причин внезапной спешки.

Ада хотела было помочь матери отвести малыша к гардеробу и одеть, но та остановила ее, да и малыш, как заметила Нина, больше слушался бабушку, чем маму.

– Мама в Риге живет, – сказала Адель, когда они остались одни. – А Сережа… Он пока у нее. Я бы очень хотела жить с ним, но условия не позволяют. Мой друг… не хочет заниматься ребенком, вот и получается… – Адель печально вздохнула. – Мама привезла его обследоваться. Он год назад болел, а лечились мы здесь, в Москве.

– Что-то серьезное?

– Лейкоз… Острый лейкоз, – сказала Аделаида и торопливо отвела взгляд.

– Это что-то с кровью связанное? – спросила Нина.

– Раньше это называли белокровием, а теперь так…

У Ады задрожал подбородок.

– У Сережи?! – изумилась Нина.

– Вроде вылечили, а сейчас вот… опять нужно обследовать.

– Бедный мальчик. Я бы не подумала никогда… Такой живой, такой умница, – с неподдельным сочувствием сказала Нина.

– Я, кстати, собиралась позвонить вам… после того вечера. Ваш знакомый, американец… он просил у меня один адрес и оставил ваш телефон. Но я куда-то его засунула, – сменила Аделаида тему. – А мой друг, он сейчас в командировке, так что спросить было не у кого…

По голосу Адели чувствовалось, что сказанное требует от нее какого-то усилия. И Нина с ходу почему-то догадалась, что Грабе обратился к Аделаиде с пустой просьбой только ради того, чтобы не потерять с ней контакт. Переборов в себе что-то смутное, протестующее, Нина отыскала в сумке ручку и стала торопливо писать на бумажной салфетке:

– Это мобильный, а это домашний… Вы поосторожней с ним, я имею в виду – с Ласло. Не такой уж он растяпа. У всех у них одно на уме… – Нина смущенно умолкла.

Аделаида, потупившись, произнесла:

– Ваш муж говорил, что он очень порядочный, хоть и циник… этот Грабе.

– Мой муж?

– Тогда, в ресторане.

– Мой муж еще и не такого наговорить может.

– Мне он показался человеком… обходительным, – помедлив, прибавила Аделаида.

– Мой муж умеет производить впечатление.

– Нет… я американца имела в виду. Хотя ваш муж тоже выглядит человеком… – Адель не договорила.

– Проныры – что один, что другой. Деньги делают – два сапога пара, – вынесла Нина неожиданный вердикт. – А чтоб дифирамбы друг другу петь – много ли нужно ума?

Аделаида устремила на нее вопросительный взгляд. Нина же, силясь перебороть в себе очередное замешательство, старалась понять, почему тон собеседницы отдает для нее чем-то двусмысленным, чем-то слишком новым.

– А вы? Вы работаете? – спросила Нина.

– Нет. Я живу на содержании, – просто ответила Аделаида.

Нина попыталась скрыть удивление.

– На содержании… у этого человека, Вереницына? С которым вы были в ресторане?

Аделаида кивнула головой и, помешкав, добавила:

– Ничего хорошего, если хотите знать.

– А как же ваш мальчик? – обескураженно спросила Нина.

– С тех пор как я живу у Аристарха… Ивановича, Ёжик то со мной, то с мамой. Вместе и врозь, – сказала Ада. – Но чаще всё же с мамой. У меня своя квартира, здесь рядом. Крохотная… То есть, я ее снимаю… У него столько детей было, что он не любит, когда я привожу в его дом Сережу.

– Вы так не похожи на… – Нина не могла подобрать слова.

– На содержанку? – продолжила Адель.

– Я в дурацкое положение вас ставлю. Извините… Я даже не знаю, как можно жить сегодня, если ты одна, – сказала Нина. – Да еще если ребенок. Не представляю…

– Да нет, всё нормально… Я действительно содержанка… Позорно, нехорошо… И мне действительно стыдно за это… Но я… мне просто некуда деваться. – В голосе Аделаиды прозвучало что-то похожее на упрек. – После смерти папы мы с мамой оказались совсем без средств, не знали, как за квартиру заплатить. Сначала я работала. У жулья всякого. Эти люди мало того что непонятно какие дела проворачивают, фальшивыми бумажками прикрываясь, так еще и зарплату выдают, когда им в голову взбредет. Распространенная практика в наши дни, но пока не столкнешься… Худо-бедно мы сводили концы с концами. А потом Ёжик заболел…

– И как же вы теперь? – растерянно спросила Нина.

– Ничего не поделаешь… Вот так и живем. У меня ведь нет прописки – на работу нормальную не устроиться, а лечение жутко дорогое… Даже не знаю, чем всё это закончится, думать об этом не хочу – боюсь… Острый лимфолейкоз лечить вроде научились, но иногда болезнь возобновляется. Я думала – всё, пронесло. Меня уверяли, что выздоровление полное. Анализы все в норме были. А теперь вот опять хотят положить на обследование… – Аделаида сжала кулаки так, что побелели костяшки, и прошептала: – Стала бояться всего на свете, не представляете… Помощи ждать не приходится. Значит, выкручивайся как знаешь. Латвия – это же теперь заграница. Мы жили в Риге. У мамы и теперь там квартира. Отец работал на военном заводе. После его смерти она там застряла…

– Где вы лечитесь? – помедлив, спросила Нина.

– В Морозовской больнице. Нам предлагают в Республиканскую лечь… это на Ленинском проспекте, у них лучше условия, но драть там с нас будут, как с иностранцев. Тысяч двадцать, как минимум, придется отдать. Долларов, конечно… Есть и другие клиники, но там еще дороже… – Помолчав, Аделаида добавила: – Теперь всё есть – лекарства, условия, врачи хорошие. Были бы деньги…

– Как же другие выходят из положения? – задумчиво спросила Нина.

– Не знаю. Каждый по-своему, наверное. Кто-то квартиру продает, кто-то в долги влезает, кто-то спонсоров ищет, милостыню просит… Да ладно, не всё так фатально. Ляжем в Морозовскую, а там будет видно…

– Если вы живете на содержании у этого человека, почему он вам… не помогает? – осторожно поинтересовалась Нина.

– Не могу же я посадить ему на шею всех своих родственников.

– Но ведь это больной маленький ребенок!

– Господи, всё очень сложно, всего и не расскажешь… У меня ведь тоже есть принципы. Ничего, как-нибудь выкрутимся.

Взглянув на часы над барной стойкой, Аделаида всплеснула руками.

– Уже половина девятого! Мне нужно идти. Ты извини, ради бога! – неожиданно перешла она на «ты».

Нина подозвала официанта, чтобы расплатиться. Аделаида, не дожидаясь, пока он подойдет, вытащила из кошелька пару купюр, положила на стол, несмотря на Нинины протесты, и, на ходу попрощавшись, полетела к выходу.

В безлюдном отделении стоял тяжелый больничный запах. Медсестра за столиком перебирала склянки при свете настольной лампы. В противоположном конце коридора две женщины в белых халатах выводили из процедурной мальчика. Тот с трудом передвигал забинтованные ноги…

С некоторым замиранием в груди Нина шла по коридору, поглядывая на номера палат, и в ту самую секунду, когда взгляд ее наткнулся на нужную дверь, она вдруг начисто лишилась уверенности в себе и повернула назад. Она спустилась в вестибюль, сняла бахилы, забрала в гардеробе пальто и вышла на улицу, решив ждать, как и договаривались, на выходе, возле скамеек и клумбы…

Накануне вечером Нина позвонила Аделаиде, чтобы обрадовать ее хорошей новостью. Знакомый педиатр пообещал организовать консультацию у известного гематолога, который будто бы даже согласился забрать ребенка в свое отделение и провести полное обследование, причем без каких-либо «компенсаций», раз уж не было полной ясности в том, нуждается ли малыш в лечении вообще. Педиатр выдвинул единственное условие: он хотел предварительно ознакомиться с Сережиной историей болезни.

За истекшую неделю мальчика успели положить в Морозовскую больницу, и все его документы, естественно, находились теперь там. Нина попросила Аду забрать их хотя бы на время, чтобы снять копии, но та неожиданно воспротивилась.

Гематолог из Республиканской детской больницы работал по совместительству в клинике Румянцева. Казалось бы, чего еще желать? Но Аделаида вдруг заупрямилась: от Нининых благодеяний наотрез отказывалась, бескорыстную помощь принять не хотела или просто не верила в нее. Нина настаивала, просила о встрече, хотела еще раз всё обсудить с глазу на глаз…

Аделаида показалась в дверях больницы с получасовым опозданием. И едва она быстрым шагом приблизилась к скамье, как Нина сразу уловила исходящее от нее недоверие, которое почувствовала еще по телефону.

– Из окна увидела, что ты уже здесь. Извини, не могла раньше выйти, – сказала Адель. – Холод какой, околеть можно!

– На солнце тепло. А я ведь чуть, было, не… – увидев вопросительный взгляд Ады, Нина поняла, что не должна говорить, что уже поднималась в отделение, подкупив дежурную коробкой зефира в шоколаде. – Ну что там происходит?

Адель опустилась рядом на скамью и покачала головой.

– Врач, с которым я хотела познакомить тебя, порядочный человек, ручаюсь, – тихо сказала Нина.

– Не в этом дело.

– Он со мной сегодня хотел приехать.

– Сюда?!

– Да. Но я подумала, что неловко ведь могло получиться. Здесь же свои врачи. Еще обиделись бы за недоверие… Еле отговорила его.

– Зря ты всё это затеяла, Нина, – уныло произнесла Адель.

– У тебя «стрелка» на чулке… внизу, посмотри, – заметила Нина.

Адель посмотрела на ногу.

– Чертовы тумбочки! А ты бы видела детишек! Как зверюшки на приеме у ветеринара. Такие смирные, послушные… затравленные.

– Ты смогла забрать бумаги? – спросила Нина.

– Пока нет. Думаю, стоит мне об этом заикнуться, как начнут голосить – куда да зачем? Мы, дескать, вам навстречу пошли, на обследование взяли, а вы…

– Это ничего не значит. Взять бумаги – твое право, – настойчиво сказала Нина. – О Сереже подумай, всё остальное для тебя ведь не имеет значения… или я не права? Скажи, что твой родственник, врач, интересуется. Обход был уже?

– Нет. Я и ждала обхода.

– Мы могли бы прямо отсюда поехать к Горностаеву… к этому врачу.

– Прямо сейчас? – колебалась Адель.

– Я на машине. – Нина смотрела на нее умоляюще.

– Смогу Ёжика оставить одного только до обеда.

– Как раз успеем.

– В драных чулках?

– Купим новые по дороге.

– Зря ты всё это затеяла… правда, зря, – повторила Адель. – Зачем тебе-то это нужно?

– Мне ничего не нужно, – помедлив, ответила Нина. – А Ёжику помочь хочется. А вдруг получится? Ведь ничего не стоит попробовать. Абсолютно ничего… – уже понимая, что всё-таки убедила Адель, добавила Нина.

– Спасибо тебе. И за намерения, и за доброе сердце… Ты ведь обо мне не знаешь ничего. – Адель была на грани срыва. – Нина, ты хороший человек, светлый, теплый. Мне никогда не везло на людей. И вот…

– Ерунда. Не усложняй. И так всё сложно, – растроганно сказала Нина.

– Спасибо тебе. Ты так просто взяла и предложила помощь. Я от такого отвыкла, вернее, не приучена к такому. Все вокруг только выгоду свою ищут. Во всем. – У Адели задрожали губы. – Здесь и мужчин-то нормальных не осталось. Или выродились, или спились, или вообще из страны поудирали, как крысы с корабля… Ну ведь правда?

– Не преувеличивай, не всё так мрачно, – вздохнула Нина; соглашаться с Аделаидой ей искренне не хотелось, но душой она уже впитывала ее мрачный взгляд на вещи.

– Дай им волю, этим скотам, что тут остались пить кровь из всех, так они всех нас на панель отправят, чтоб еще и денег на нас заработать… В дома терпимости! – не унималась Аделаида. – Чтобы приходить потом и выбирать, как лошадей… по цвету гривы, по крупу… Тебе нелегко это понять, ты в другом мире живешь. У тебя дом, семья, муж…

– Мой муж такой же, как все… А может, еще слабее других. Поэтому на настоящие подлости мужества и не хватает… из-за слабости. А так бы…

– Что это за страна?! Ну скажи, что это за страна? На шею людям села банда дядек! И всем наплевать. Банда брюхоногих! Новый биологический вид.

– Адель, я согласна… Со всем, абсолютно со всем, – боясь потерять самообладание, заверила ее Нина. – Но ты не права. У тебя есть Сережа, мама… А им нужно помогать. Вот и всё. А всё остальное… перестань об этом думать. Нельзя жить с такими мыслями…

– Я понимаю… Просто мне так всё осточертело… Знала бы ты, как всё осточертело… Будь они все прокляты, эти жуткие, ненасытные уроды!

Адель неожиданно разревелась. Нина сидела, не смея шелохнуться, не смея взглянуть в лицо человеку, доведенному жизнью до подобных умозаключений. Но затем, преодолев себя, она мягко тронула Аделаиду за плечо и тихо попросила:

– Ну перестань, Ада, пожалуйста, хватит… Я тебе помогу. Я попробую. И другие помогут… – Она взяла Адель за руку, крепко сжала ее пальцы и, пораженная новым, незнакомым ей чувством, в котором смесь жалости, горечи и страха, сливаясь в одно целое, порождали столь небывалую близость, никогда и ни к кому, кроме дочери, еще не испытанную. Невозможно было перебороть в себе внутреннее оцепенение, поэтому она просто сидела и ждала, что будет дальше…

Забрать бумаги, а тем более обзавестись выпиской из истории болезни Адель так и не смогла. Просьбу обещали уважить, но не раньше, чем к концу недели. По дороге Нина настояла на том, чтобы они завернули к дому Аделаиды в Леонтьевском переулке, и заставила ее собрать все бумаги по прошлогоднему курсу лечения и вообще всё, что имело отношение к здоровью Ёжика…

К шести вечера Глеб Тимофеевич высадил молчаливых подруг в одном из тихих московских дворов. Они молча поднялись на пятый этаж. Нина надавила на кнопку звонка. Дверь распахнулась, и на пороге возник рослый мужчина. Небритый, но в свежей белой рубашке, благополучный холостяк и светило российской педиатрии, Горностаев с порога представился Илларионом Андреевичем, провел посетительниц в гостиную, усадил на канапе и, отлучившись на кухню, вскоре вернулся в комнату с чаем на подносе.

Накануне Горностаев пошел навстречу просьбе Николая Лопухова, своего давнего товарища – уступил настойчивости его жены, с которой та через посредничество своего супруга добивалась неотложного визита знакомой. Досадуя на необходимость менять свои планы на вечер, Горностаев решил, что, так и быть, выслушает просительниц, при этом не особенно забивая себе голову чужими проблемами. Но как только он увидел подругу Лопуховой, он мгновенно забыл обо всех своих планах на вечер. Да что там – теперь просто в лепешку готов был расшибиться ради нее и ради ее малыша.

С серьезным видом Горностаев просмотрел каждую бумажку из вороха принесенной ему документации и сделал неожиданно оптимистичное заключение. Ни один серьезный специалист в области гематологии на основании просмотренных результатов анализов и исследований не осмелился бы утверждать, что болезнь возобновилась. В худшем случае, если речь идет действительно о рецидиве, химиотерапии будет не избежать, но это вовсе не означает необходимости операции по пересадке костного мозга. А поэтому, прежде чем сгущать краски, ребенка нужно обследовать в хорошем стационаре… Горностаев вздохнул и добавил, что берет на себя помещение мальчугана в клинику.

Нина с облегчением откинулась на спинку дивана. Адель на услышанное отреагировала сдержанно. Боялась поверить, что всё может разрешиться так невероятно просто. Не стараясь развеять ее сомнений, Горностаев стал пространно объяснять, что лечение платное и что оно действительно может влететь в приличную сумму, особенно если результаты нового обследования окажутся не такими радужными, как можно предполагать сейчас.

Услышав это, Аделаида мгновенно сникла. Не глядя на нее, Нина заявила, что они готовы оплатить любое лечение, какой бы ни оказалась сумма.

– Вот и славно, – кивнул Илларион Андреевич.

Хлопнув ладонями по коленям, он встал и пошел звонить. Подругам не было слышно, о чем шел разговор с невидимым собеседником, но, вернувшись в комнату, Горностаев объявил, что в Республиканской больнице мальчика готовы взять в отделение буквально завтра: там как раз освободилось место.