Электронная библиотека » Вячеслав Репин » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 06:16


Автор книги: Вячеслав Репин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Ты думаешь, что она просто… Меня что, подкараулили? А она… Нет, это было бы слишком сложно. Я сам подошел к ним… к колонне.

– Нападение совершили на тебя, а не на прекрасную незнакомку, – вздохнул старший брат. – Тебя схватили за руки… за рукава… и мордой приложили об эту колонну! Можно сказать, что тебе повезло даже – легко отделался. Нос тебе, конечно, подправили, но других травм нет. Сотрясение мозга еще… ну, это естественно. Благо еще милиция рядом оказалась, а то бы так отделали… Да, местные подонки – это тебе не лондонская шпана.

Иван смотрел на брата недоумевающим взглядом. Борясь с удивлением от услышанного, он всё еще в чем-то сомневался.

Николай заботливо подоткнул край колючего шерстяного одеяла.

– В общем, так, мой друг. У нас с тобой неприятности. Глядя на твою рожу, смело можно сказать, что немаленькие. Кто-то хочет на меня надавить. Кто – пока не могу понять. Зато теперь я точно уверен, что всё это из-за Маши.

– Но зачем им было нападать на меня, да еще так… демонстративно?

– Припугнуть хотели. Но чтобы так, не до смерти. Просто заткнуть нас с тобой, угомонить. А то братья, понимаешь, старшие! Сестру им подавай по первому требованию, да еще что происходит доложи! А что, разве эти дебилы не добились своего?

– Но ведь и дураку ясно, что мы после этого не будем сидеть сложа руки! – помолчав, сказал Иван.

– Вот потому тебя и отмордовали. Чтобы попридержать и с толку сбить. Раз эти люди идут на такие меры, значит, шаги мои они истолковывают как угрозу, – заключил Николай. – Я ведь просто хотел с Машей поговорить, голос ее услышать, только и всего, а тут такое началось. И знаешь, я вообще начинаю сомневаться, что она куда-то уехала.

Николай уставился в окно.

– Эти люди – кто они? Кого ты имеешь в виду?

Презрительно усмехнувшись, Николай молчал.

– Кому-то не хочется, чтобы мы… чтобы мы поддерживали отношения? – спросил Иван. – С Машей, что ли?

– Отношения! Да нам по телефону с ней не дают поговорить! – взорвался Николай. – Ты забыл, что такое Россия!.. Конечно, другой вывод напрашивается: раз стараются припугнуть, значит, войти в контакт с ней можно… с Машей, – добавил он. – В противном случае, зачем палки ставить в колеса?.. В Москве тебе теперь находиться нельзя… Уедешь на дачу. Поживешь там несколько дней. Пока не прояснится. При сотрясении мозга бывают последствия всякие. Вдруг немного идиотом станешь? Ты ведь уже, если откровенно… Так что имей в виду… На всякий случай здесь ты не Лопухов, а Лаптев… Ясно?

Иван недоверчиво покосился на брата.

– А что, хорошая фамилия. Сам бы с такой ходил, – добавил Николай. – Послушай, может, тебе вообще уехать на какое-то время? Вдруг это только начало?

– Куда?

– В Лондон.

– Я же только что приехал.

– Столько лет там просидел, посидишь еще месяц-другой. Купим тебе билет… Туда и обратно.

– Что за бред? Не собираюсь я никуда уезжать. Машу надо найти…

– Русским языком тебе объясняю, неизвестно, чем здесь пахнет. Мне-то ты что предлагаешь делать? Телохранителей для тебя нанимать? Чтоб за ручку водили?

– Могу уехать в Петербург… на худой конец, – предложил Иван.

– Москва, Петербург… Ты еще не понял, куда ты приехал…

– Лондон тоже не край света. У тебя дочь живет в Питере, и ничего. Тогда и о ней надо позаботиться.

– И о ней позабочусь, умник!..

К разговору вернулись через день. Николай по-прежнему настаивал на переезде на дачу. Знакомые предлагали ему на время свой дом в Кратово, в котором не жили с лета. При доме постоянно жил сторож. Но Иван и слышать не хотел о деревне, продолжал настаивать на питерском варианте.

Новостей больше не было. Николай выглядел взвинченным, нервным. Он создавал видимость бурной деятельности, постоянно говорил о своем кагэбэшном сотруднике, который контролирует и разруливает обстановку, о том, что сам он уже поговорил с жившим в Петербурге знакомым отца Глебовым. Генерал в отставке, но, в отличие от отца, всё еще у дел, хотя и на штатской работе, Дмитрий Федорович Глебов обещал оказать Ивану содействие, если он надумает поселиться в Северной столице.


Реакция жены на кончину его матери потрясла Николая до глубины души. У него было ощущение, что раскололся мир, в надежности которого ему и в голову не пришло бы сомневаться. Нина наотрез отказалась ехать в Тулу.

– Тащиться черт знает куда, чтобы месить кладбищенскую грязь?..

И он вспылил. Он ударил ее. Отвесил оплеуху, еще сам не понимая, что делает. Впервые в жизни он поднял руку на женщину. Этой женщиной оказалась его жена… Позднее, когда утихли бурные эмоции, Николай не мог взять в толк, что на него нашло.

У матери не было любимчиков. Так повелось с детства. Детей в семье не баловали – разве только Машу, да и то нечасто. Считалось, что каждый должен отвечать за свои поступки сам, а если что, и уметь за себя постоять. Но с того дня, как неизлечимый недуг стал высасывать из матери последние жизненные соки, ближе всех из детей к ней оказался старший, Николай. Ванечка в это время отсиживался в Лондоне, Машенька обреталась неизвестно где. Так и получилось, что чаще всего родители общались с живущим в Москве Николаем. Мать никогда не вмешивалась в его семейную жизнь, но, после того как однажды стала свидетельницей одной нелепой домашней сцены, начала проявлять интерес к тому, что происходило у него дома. А происходило невесть что: ссорам не было конца. И Екатерина Ивановна, скрывать от которой многое не удавалось, вскоре прониклась к невестке неприязнью. Николай не видел причин для такого отношения и понимал, что, скорее всего, на мать что-то нашло, верх взяло бессознательное чувство: кровь не водица, он ей сын, а Нина – чужая, да еще и живет с ним, в каком-то смысле «забирает» его, больной человек чувствителен к таким вещам. И тем не менее всё это казалось настолько непривычным, что Николай долго пребывал в растерянности. Кончилось тем, что мать стала сторониться невестки, а та отвечала пренебрежением. Мстительный настрой жены изумлял Николая – не просто по отношению к матери, а по отношению к человеку, стоявшему на пороге между жизнью и смертью! Это выглядело низостью. Он всегда считал Нину человеком сердечным и великодушным.

С этого и начались настоящие проблемы. Что-то надломилось, безвозвратно ушло в прошлое… Вставали по утрам кто когда. Завтракали, обедали, ужинали врозь. Спали в одном доме, но в разных комнатах. Досуг проводили тоже не вместе, но скорее – убивали время. При этом и ему и ей мучительно не хотелось, чтобы всё это вылезло наружу, чтобы еще и посторонние – сосед, шофер, компаньоны и общие знакомые – стали свидетелями их семейного неблагополучия. Приходилось ломать комедию. В результате отношения еще больше погрязали в фальши. Что поразительно, Николая терзала еще и жалость, невыносимая жалость, от которой скручивало в узел, – к жене, к себе самому, к чему-то несбыточному, что начинает объединять людей с определенного возраста. Неблагополучие разрасталось, как злокачественная опухоль.

С некоторых пор перепадало даже дочери. Мир взрослых, в котором они уживались с горем пополам, похожий на переполненную корзину для стирки, уродовал чистый, безоблачный мир ребенка.

Мать жены жила в Петербурге. Оттуда родом была Нина, теперь там училась и Феврония. Если бы не Ольга Павловна, мать Нины, Николай никогда бы не согласился отпустить ребенка в другой город. А в тот момент, когда отпускал, едва ли отдавал себе отчет, какой удар наносит этим по своему отцовству. Услышав однажды от жены, что дочь сдала экзамены в балетную академию, зачислена на учебу и будет жить теперь в интернате, Николай даже не осознал, о чем идет речь: то ли не расслышал, то ли пропустил мимо ушей… Может быть, это, а не отношения жены и матери и было началом конца?

Увы, идиллии в Питере не получилось. У бабушки на Гороховой, в пяти минутах ходьбы от академии, Феврония прожила ровно шесть месяцев, а затем Ольга Павловна попала в больницу, и ребенка пришлось отдать в интернат. Не тещина вина, разумеется, но на попечении нянечек и воспитательниц Феврония жила уже два года. Попытки перевести дочь в Москву, в балетную школу при Большом театре, или нанять в Петербурге приватных нянь, провожатых и репетиторов оборачивались протестами тещи, заверениями, что она справится сама и вот-вот заберет девочку домой, только закончит курс лечения и процедур. Но процедуры назначались снова и снова, а Феврония при любящих родителях и бабушке утром просыпалась в питерском интернате – на узкой обшарпанной кровати из ДСП и уже научилась сама стирать белье в раковине. Когда кто-нибудь из них двоих отправлялся в Петербург и привозил ее в Москву на каникулы или на праздничные выходные, уже через пару дней девочка рвалась обратно. Реакция дочери окончательно выбивала Николая из колеи. Чувство вины, которое его одолевало, становилось каким-то бездонным, удушливым: по его, и только по его беспечному попустительству ни дома, ни семьи у девочки больше не было. По негласной договоренности с Ниной, свои размолвки от дочери они скрывали. Но разве можно обмануть чувства ребенка? По глазам дочери он видел, что она всё понимает. Понимает, но молчит. Время, возраст… – не в нем ли спасение?

Насчет светлого будущего, которое будто бы ожидает дочь после академии, Николай не строил больших иллюзий. Пару раз съездить за границу с труппой Мариинки, поскольку детвору возили на гастроли, попорхать мотыльком по сцене, пролететь перед кордебалетом в костюме ангела с крылышками, а потом наконец получить вожделенный диплом всемирно известной балетной школы… – только наивный мог верить, что с этого начинают в балете настоящую карьеру. Стать профессиональной балериной – этого мало. Прокормиться любимым делом – разве многим это удалось? Коррумпированность балетной среды и подковерные интриги ломали судьбы сотен таких, как Феврония. И где они теперь, все эти несостоявшиеся звезды? Разлетелись по миру? Замуж повыходили за иностранцев? Учат детей гимнастике в спортзалах? Разве хотел он такой судьбы для своей единственной дочери?

Нина же смотрела на всё сквозь розовые очки. С каким-то маниакальным упорством она верила в счастливое и безоблачное будущее Февронии, как верят в ту самую счастливую звезду, которой никто и никогда в общем-то не видел – полагаясь на удачу и везение, да и на извечное русское авось. Вот где спасение!

Чем было объяснить столь безрассудное отношение к столь важным вещам? Врожденным инфантилизмом? Скорее, просто слепотой, как говорил себе Николай, но слепотой особого рода, приобретаемой сознательно: иногда она необходима человеку для оправдания собственного нежелания видеть проблемы и решать их. Слепота скрашивает жизнь. Так проще, не так тошно от всего, что происходит в семье, в стране, в мире. Это спасает, но лишь до тех пор, пока не возникает необходимость расхлебывать заварившуюся за время пребывания в анабиозе кашу. И вот тогда такому добровольному слепцу достается, как правило, самая большая ложка…


Ровно за день до поселения Ласло на Солянке Николаю выпало новое испытание. Грабе пригласил их на ужин во французский ресторан, находившийся на Воздвиженке, по соседству с адвокатской конторой, где уже который день велись очередные переговоры. В тот вечер ехать никуда не хотелось, но Нина вдруг настояла, ее потянуло развеяться… Уже одетый, Николай влетел в ванную, чтобы поторопить ее, и застал ее за странным занятием. Он даже не сразу понял, в чем дело.

Всё еще полуодетая, Нина сидела на бортике ванны, держа в руках белый лист бумаги с какой-то пудрой.

Мелькнула мысль: лекарство, допотопный стрептоцид, которым он и сам пользовался по старинке, когда мучил стоматит и не помогали другие, более «продвинутые» средства. Аккуратно сложив листок, Нина убрала его в косметичку. Тут до Николая и дошло.

– Что это? – спросил он, боясь поверить увиденному и всё еще надеясь на безобидность происходящего.

– Сколько раз просила стучаться, – процедила жена сквозь зубы.

– Я спрашиваю, что было у тебя в руках?

– Ох, Коля, только не корчи из себя идиота…

Теперь он понимал, почему ноздри у нее иногда бывали красноватыми, почему от вопросов, не простужена ли она, Нина с раздражением отмахивалась, списывая всё на сезонную аллергию. Воспаление над верхней губой, которое легко было спутать с чуть размазанной помадой, ей даже шло, в выражении лица появлялось что-то трогательное и беззащитное. А шепелявость, появлявшаяся у нее по вечерам… Язык немел от кокаина? То же самое у некоторых происходит с перепоя…

В тот вечер они так никуда и не попали. Конца не было выяснениям отношений. Нина уверяла, что кокаин завалялся в ее сумке случайно. Как можно поверить в такую случайность? Николай продолжал настаивать. Шаг за шагом сдавая позиции, Нина призналась, что порошок попал к ней не в первый раз. Но больше всего его выбивал из колеи сам тон объяснений. До чего, мол, не докатишься от скуки и уныния! В теплом, мерзком, опостылевшем болоте, в которое превратилась ее жизнь, она, несчастная, увязает день ото дня всё глубже, и жить так дальше не может и не хочет.

На вопросы, откуда взялся порошок и как давно это продолжается, Нина раздраженно бросила:

– Да его же где угодно можно купить! По всей Москве продается. Какой же ты наивный, ей-богу, просто сил нет.

– И почем это добро?

– Дорого, но не очень.

Она как будто издевалась над ним.

– Какую дозу ты принимаешь?

– Одну десятую.

– Одну десятую чего?

– Грамма.

– Ты что, взвешиваешь?

– Послушай, какой же ты… Ну, что ты хочешь?

Отправлять жену прямиком в клинику для наркоманов? На обследование? На лечение? Принудительно? Уговорами?.. Об одном из таких заведений в Подмосковье он уже был наслышан, адресок предлагали родственнику компаньона Гусева, который пытался вытащить из ямы племянника, комиссованного из армии. Николай просил Нину опомниться, подумать о своем здоровье, о дочери, о больной матери…

А затем обоих как прорвало. Она вдруг стала обвинять его в изменах. Буквально на днях он будто бы участвовал «в скотском кутеже». Она считала себя униженной, а его самого со всеми его друзьями и партнерами – ворюгами, скотами и циниками, как раз теми самыми зажравшимися новыми русскими, с которыми они так не хотели себя отождествлять…

Николай знал, о чем говорит Нина. Для московского бомонда не прошло незамеченным его недавнее появление на людях с Аделаидой Геккер. С ней он встречался не в первый раз, но после Тулы и похорон впервые. Сделал себе поблажку – увы! Что ж, он был готов расплачиваться за этот срыв. Единственное, что удивляло, – стремительность, с которой слухи расползаются по Москве. Что делать? Да ничего теперь не поделаешь, это он понимал…

Самым паршивым было то, что понимал он и другое: один день общения с такой девушкой, как Адель, пусть раз в три месяца (большего распутства он не позволял себе), стоил не только шести стодолларовых бумажек, которые она брала за вечер, но и вообще любых неприятностей. Элитная «девушка по вызову», умная, образованная и к тому же редкой красоты, некоторых она принуждала дожидаться свидания с ней неделями, но для Николая всегда делала исключение.

Стоило на миг смириться с фактом такой вот формальной измены, как становилось очевидным, что это даже нечто вроде прививки, которая позволяет оградить себя от зла еще большего – измены серьезной, такой, что может привести к развалу семьи. Так что ничего смертельного и непоправимого в проступке своем Николай не видел, хотя и раскаивался теперь в содеянном…

Помимо всего прочего на голову его сыпались в тот вечер и обвинения в нечистоплотности. Якобы пару лет назад учредителей компании, на горбу которых «банда компаньонов», среди которых был и он, Николай, въехала в бизнес, прогнали в шею, выставив этих честнейших людей на улицу и обобрав до нитки. Но разве сам он не вспоминал об этом с сожалением? Разве не сделал он всё от него зависящее, чтобы загладить свою вину? Одному из уволенных Николай нашел работу. Второму перевел на счет денег. При сегодняшнем положении дел он воздержался бы от крайних мер. Но так устроен мир и распроклятое общество людское: слабых и немощных оно сталкивает за борт, стоит им чуть зазеваться, а сильных или просто избранных (кем и зачем – вопрос особый) обязательно превозносит за заслуги действительные или мнимые. Что примечательно, большинство людей отказываются понимать, что благополучие свое их преуспевающие собратья создают собственными руками, пользуясь несовершенством мироздания и его законов. Сожалеть можно было только о том, что остающиеся на плаву, те, кому удается не выйти из игры раньше времени, оказываются не только самыми живучими, а зачастую и самыми отпетыми негодяями…


Когда компаньоны попросили Николая на неделю-две поселить у себя партнера из Силиконовой долины, вместе с которым он должен был вернуться из Америки, Николай ответил согласием не раздумывая. Обычно компаньоны поровну делили вынужденную заботу над теми, чье присутствие в Москве в данный момент было им необходимо. Пригреть же Грабе в домашней обстановке – значило, по расчетам партнеров, заполучить над компаньоном-иностранцем полный контроль. Квартира Николая на Солянке, куда он перевез семейство с Сивцева Вражка, как нельзя лучше подходила для этой цели.

Из двух выселенных коммуналок, находившихся одна под другой, перекроенных и совмещенных, получилась вполне приличная квартира. На нижнем этаже располагались три спальни, на верхнем – две. Вселение очередного гостя должно было усложнить жизнь разве что домработнице и поварихе Тамаре, но та сложностей не боялась, и вместе они прекрасно справлялись со всеми делами по дому…

Закоренелый холостяк и ловелас, Ласло Грабе сразу понял, куда попал, и делал всё, что было в его силах, чтобы в приютившем его доме царили мир и взаимопонимание. И, как ни странно, своего добивался.

Вечера проходили весело. Тамара, дважды приготовившая отменный ужин, больше не отходила от плиты. Николай повысил ей жалованье. Да и сама Нина вдруг прекрасно справлялась с ненавистной ей в обычные дни ролью домохозяйки. Вечера она проводила дома, скука домашней жизни ее больше не угнетала.

Иронизировать над партнером мужа вошло у Нины в привычку. Человек добродушный, Грабе принимал ернический тон хозяйки дома без особых эмоций. И Николай, хотя и чувствовал, что жена в любой момент может перегнуть палку, нарушив все рамки приличий, не очень напрягался по этому поводу – знал по опыту, что американцы народ необидчивый, особенно если заинтересованы в чем-то материально.


Балетных гастролей, а тем более спектаклей труппы Мариинского театра, с которой дочери уже приходилось выступать, Нина не пропускала, с тех пор, как Феврония поступила в академию. Но на этот раз муж поздно спохватился, и заниматься билетами в Большой пришлось Грабе. В самый последний момент он достал их через свое посольство и послал домой с водителем. День был будний, и встречу назначили друг другу уже в театре…

До начала представления оставалось всего ничего, а Ласло как сквозь землю провалился. Суетясь и нервничая, опасаясь, что и на этот раз по его вине всё пойдет кувырком, даром морочили друг другу голову звонками и уточнениями, Николай неоднократно обошел гардероб и решил еще раз выйти на улицу. Но Нина заметила американца в группе людей, вплывших от входа к гардеробу.

Выделявшийся из толпы своей фирменной улыбкой рассеянного джентльмена, Грабе представил чету Лопуховых своему посольскому эскорту. Норман, коренастый американец с багровым келоидным рубцом над верхней губой, с приторной улыбкой протянул Николаю для пожатия свою короткопалую пятерню. Рядом с ним возвышалась на тонких каблуках стройная особа в сером костюме – француженка Мишлен.

Николай повеселел. До театра он успел промочить горло и теперь был настроен благодушно: налево и направо отвешивал свои коронные «здрасте», пробираясь через толпу, улыбался и то и дело махал кому-то рукой. Нина удивлялась, откуда у ее сильной половины столько знакомых в Большом театре, ведь ей никогда не удавалось уговорить его сходить с ней ни в оперу, ни на балет. Сейчас же, видя его раскованное поведение в таком пафосном месте, она немного стеснялась мужа, побаивалась его необузданного радушия, сквозь которое проглядывало неумение держать себя. Благовоспитанность в любой момент грозила обернуться каким-нибудь конфузом: отдавленными ногами или раскатистым хохотом над собственной псевдозаумной шуткой, не всегда и не всем понятной. К тому же Николай чуть ли не кичился своей избыточной простотой и отсутствием хороших манер, давно уяснив, что если уж Бог одарил тебя каким-то минусом, то лучше без комплексов выставлять его напоказ, а не делать вид, что проблемы не существует.

Чувствуя себя как рыба в воде, Ласло возглавлял компанию, хотя дорогу в ложу показывала француженка, при этом он сыпал комплиментами, активно жестикулировал и нес несусветный вздор: посольский клерк, достававший для них билеты, заверил-де его, что в ложе, обычно резервируемой для дипкорпуса, куда удалось пристроить их компанию, любил сидеть сам «отец народов».

Ложа была почти свободна. Лишь в углу сидела пара – по виду англичане. Типичный «белый воротничок» в черном костюме отвесил им сдержанный кивок, зачем-то поменялся местами со своей томной пассией и стал изучать зал в бинокль.

Сцена была прямо перед глазами. Не успела компания разобраться с местами, как перед оркестровой ямой появился сутуловатый дирижер в черном фраке. Отбросив назад артистические патлы, маэстро поприветствовал публику, а еще через минуту притихший зал стал наполняться ровным мелодичным журчанием. Оркестр исполнял увертюру.

Занавес стал плавно разъезжаться. Слева появилась крестьянская избушка. Напротив, через мнимый лесок и пеструю, с цветочками, лужайку, высилась вторая хибарка. Здесь и появился некто в шляпе…

Сидя слева от Грабе, который смотрел не на сцену, а в зал и оркестровую яму, где всё горело, мерцало и переливалось золотистыми бликами, как в приусадебном пруду на закате, Нина с удивлением отметила про себя, что никакого удовольствия от общения с прекрасным партнер мужа не получает. У него было выражение лица человека, поступившегося каким-то удовольствием…

Объявили антракт. Грабе сорвался с места, словно школьник при первых звуках звонка на перемену. И когда Николай и Нина, в очередной раз разыскивая его, приблизились к осажденному публикой буфету, они вдруг заметили пропажу; Ласло, как ни в чем не бывало, стоял в очереди и живо озирался по сторонам. Николай, разморенный духотой зала, присоединился к нему. Он попросил для жены белого вина, а себе рюмку коньяку, Грабе заказал виски и для себя…

До занавеса так и не досидели. Безразличие компании к спектаклю передалось Нине. Заставлять безразличных к балету мужчин протирать брюки в креслах зрительного зала – что могло быть глупее? Знакомая постановка ей тоже вдруг стала казаться тоскливо-однообразной, а само заигрывание постановщиков с буржуазностью, которую как яд источает сегодня любой балет, настораживала чем-то родственным и вместе с тем совершенно чуждым всей массе снобов, заполнявших зал, – всё это отдавало какой-то банальной пошлостью. Опасаясь, что Николай может уснуть и, чего доброго, еще захрапит на весь зал, Нина сама предложила мужу уйти, до того, как опустится занавес.

В гардеробе Грабе предложил им самим решить, куда поехать ужинать. Можно было попробовать попасть во французский ресторан к Жану Клоду. Грабе обедал на днях у него дома на Кутузовском проспекте (на всю Москву известный французский шеф-повар созвал гостей «на макароны», приготовив блюдо по рецепту из кулинарного гроссбуха российского военно-морского флота…). Без предварительного звонка можно было нагрянуть и в ресторан «Бэла», в который недавно водил его Николай. Место не слишком шикарное, зато совсем рядом, на Кузнецком Мосту, и представлялась возможность просто прогуляться. На этом и порешили…

Переступив порог ресторана, Грабе указал на большой овальный стол в просторной нише справа. Худощавый официант проводил компанию к столу. Ласло сразу же потребовал по-английски для миссис бокал самого лучшего белого вина, а себе и Николаю заказал «Блю лэйбл».

Мало-помалу в зале становилось людно и шумно. Официант летал по залу, раздавая увесистые папки с меню, и еще каким-то чудом успевал приветствовать и рассаживать новых посетителей.

Колокольчик над входной дверью нежно звякнул в очередной раз, и в зал неспешно вошли трое увальней в милицейской форме. Придерживая на боку автоматы, носиками стволов неприятно тыкающиеся по сторонам, они уселись за стол у входа. Не успела троица сгрузить оружие на свободные стулья, как из-за занавеса, скрывавшего кухонные помещения, словно из-за кулис, выплыла пышнотелая грузинка лет сорока, явно предупрежденная о неординарных гостях. По ее неприметному жесту официанты быстро уставили стол разнообразными закусками, а на горячее принесли пасту.

Грабе наблюдал за этой сценой как завороженный, то и дело косясь на Николая. Тот пожимал плечами – ты сам, мол, надоумил сюда прийти.

Заметив Лопухова с компанией, грузинка поприветствовала их улыбкой и многообещающей жестикуляцией и вновь скрылась в кухонных чертогах.

– У нас полицейские сандвичами обходятся. И ничего, желающих бегать по улицам с наручниками сколько угодно, – отвесил шутку Грабе. – Только ради этого, – кивнул он в сторону «милицейского» стола, – стоит побывать в Москве. Видишь мир таким, какой он есть. Может, она им зарплату выдает, миссис Бэла?

– Может, и выдает, – ответил Николай. – Расслабься. Ее, хозяйку, тоже понять несложно. Не эти, так другие… Тебя бы такие ребята взяли под опеку, куда б ты делся? Взвод морской пехоты пришлось бы водить за собой. А пехоту, между прочим, тоже надо кормить и поить…

Грабе, пытаясь понять компаньона, вздыхал, соглашался, но как будто бы не верил, что всё это происходит с ним наяву.

Один из милиционеров, расслышав английскую речь, лениво обернулся, заодно просканировал глазами зал. Николай отвел взгляд. Лицо его выражало досаду.

– А наворачивают-то братцы, наворачивают как… – проворчал он. – За шестерых… Елки зеленые!

Грабе вскользь посматривал на Нину, ловя ее отстраненный взгляд, солидарно кивал ей и, очевидно, задавался вопросом: как она, человек не от мира сего, может со всем этим уживаться, как ей удается терпеть эту тусклую агрессивную среду?

Троица служителей порядка меж тем непринужденно налегала на макароны по-итальянски, пригибаясь над тарелками. Один из них орудовал вилкой так, будто держал в руке отвертку или плоскогубцы, и, пытаясь донести до рта свисающие спагеттины, задирал локоть чуть не выше головы.

На входе показалась группа пожилых мужчин. Один из них придержал дверь для пары, входившей следом. Вместе с этой парой на входе вырос силуэт Нормана, американца из посольства. Тут как тут и светлоглазая француженка. Не замечая знакомых лиц, компания, сопровождавшая американца, проследовала в другой конец зала и стала рассаживаться за длинным столом.

Николай, при виде их опешивший, с каким-то недоумением пробормотал:

– Бог ты мой! И Аристарх Иванович!

Имелся в виду тучный немолодой господин, занявший место во главе стола? Его сопровождала привлекательной внешности особа лет двадцати пяти. Она и оказалась в центре внимания всей ресторанной публики.

Тут Николай еще и привстал, чтобы отвесить поклон компании за длинным столом. Заметив его, Норман всплеснул руками, встал и направился к их столу.

– Москва – это очень большая деревня, – вздохнув, посетовал Николай, уже понимая, что за этим последует.

Американец подошел к ним с предложением объединить столы. «Мистер Аристарх» – издали кивавший – настаивал на этом, возражения отметались в сторону.

– À Moscou on retrouve toujours les mêmes visages, c’est insensé!1313
  Невероятно! В Москве повсюду встречаешь одни и те же лица (франц.).


[Закрыть]
 – по-французски объяснил Нине Грабе.

Чем-то тоже сбитый с толку, Грабе подслеповато щурился. Николай умоляюще посмотрел на Нину, как бы прося ее ничему не удивляться и не обижаться на него, не выказывать недовольство при всех, – не мог же он ответить отказом. Беспомощно-нелепый, на глазах розовеющий, как с ним бывало в минуты внезапной растерянности, Николай впал в непонятное замешательство. Отчасти поэтому Нина и не стала перечить…

«Мистер Аристарх», полный седоватый мужчина, даже не потрудился привстать со своего места, чтобы пожать мужчинам руки. Николай отодвинул кресло, помогая Нине сесть. Норман отрекомендовал Ласло «мистеру Аристарху».

– Вереницын, – представился тот. – Аристарх Иванович… А это Ада… Адель. – Он едва кивнул головой в сторону своей обворожительной спутницы.

– Эделаида? – переспросил Грабе.

– Адель… Бывает, и просто Адочка… правда, милая?

Худощавая, с живыми глазами шоколадного оттенка, с ног до головы в темном и облегающем, спутница Аристарха Ивановича то и дело откидывала с лица тяжелую волну густых светло-каштановых локонов, поглядывая на собравшихся за столом без особого любопытства. При виде Николая она всё же слегка смутилась и даже потупилась.

Грабе отрешенно смотрел в рот Норману, что-то сверял по лицу Николая и, казалось, ждал от него инструкций. Грабе тщетно старался не замечать девушки. Нина угадывала это каким-то чутьем. И тоже не знала, что ей делать и как реагировать на непонятную атмосферу. Она никогда не видела мужа лебезящим перед кем-то и даже представить не могла себе Николая в этой роли. Несмотря на все свои замашки и на обычно снисходительное и даже презрительное отношение практически ко всем людям, Николай умел, как вдруг выяснялось, заискивать, словно бедный родственник перед богатым и могущественным!

Кем мог быть этот человек, если даже муж, обычно самоуверенный до безобразия, держал себя приниженно? Нина приняла его за чиновника. Хотя не очень высокого ранга: слишком уж был не поворотлив и слишком важничал. Эдакий неподступный в обычное время хозяин, которому заблажило разделить трапезу с холопами. Нина чувствовала себя обманутой.

Подплыла пышнотелая Бэла. Облегченно вздыхая – дескать, разделавшись с клиентурой низкого пошиба, она могла теперь посвятить себя дорогим гостям, – хозяйка заведения непринужденно оперлась ладонью о край стола в ожидании пожеланий.

Выбор блюд ей предложили сделать на свое усмотрение. Бэла жестом позвала официанта. Вместо итальянской кухни, которой ресторан заманивал прохожих, она решила побаловать компанию родной грузинской. Такой привилегии удостаивались далеко не все. Официант стал под диктовку записывать перечень блюд… Через несколько минут стол от них ломился.

Икра, заливное, сациви, лобио с орехами, холодный поросенок, который был подан с фирменным гранатовым соусом и плутовато выглядывал из-под кучи свежей зелени, пхали из свекольных листьев, хачапури, тушеные овощи. А в перспективе ожидались еще и шашлыки из телятины… – от одного вида закусок мужчины оживились и загалдели. Но затем, принявшись за еду, наоборот, приумолкли. Застолье протекало размеренно, даже скучновато. Один Грабе пытался всех веселить, изъясняясь на жуткой смеси американского английского, исковерканного русского и, чтобы не томилась от скуки не понимавшая английского Нина, довольно сносного французского.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации