Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том I"

Пóезда в Мартиньи пришлось ждать почти тридцать минут. Уже в вагоне, по-прежнему сидя как на иголках, особенно во время первой остановки, когда в вагон ворвалась гурьба горланящих мальчишек, Маша опять и всерьез усомнилась в себе. Не совершила ли она чего-то непоправимого? К тому же Вася вдруг раскричался не на шутку, и успокоить его теперь никак не удавалось. На нее обращали внимание. Сидевшая напротив пожилая швейцарка сочувственно ей улыбалась. Кого-то напомнив своей улыбкой, она посоветовала Маше постоять в тамбуре, где было не так душно.

Маша прошла с Василием в тамбур. Через некоторое время малыш действительно затих. Они вернулись на место. Сосед, разговорившийся с пожилой попутчицей, а заодно и с Машей – шотландец, преподававший в школе для детей дипломатов, – узнав, что она едет в Женеву и что она русская, предложил подбросить ее от вокзала до Шамбези, к русскому консульству, раз уж знакомые пообещали встретить его на машине и к тому же получалось, что им по пути…

Архарова на месте не оказалось. Связаться с ним пообещали только следующим утром, пока же ее просили оставить ему сообщение. Уже сама русская речь казалась Маше спасением…

Ночь проведя в гостинице, с утра Маша дозвонилась-таки Архарову. Едва услышав ее голос, тот предложил ей приехать в посольство.

В костюме и при галстуке, неузнаваемый, Владимир Платонович встретил их в вестибюле, приветливо развел руками, но взгляд выражал удивление.

– Ну-ка, дайте взглянуть…

Приблизившись и посмотрев на спящего ребенка, он похвалил:

– Да, настоящий богатырь. Как зовут?

– Василий.

Смерив ее внимательным взглядом, Архаров понимающе кивнул, после чего пригласил в кабинет с большими окнами, усадил в кожаное кресло, сам сел на стул сбоку от заваленного бумагами письменного стола и многозначительно спросил:

– Значит, надумали?

Маша кивнула головой и разревелась.

– Вот это уже совсем ни к чему, Мария, – опять развел руками Архаров. – Самое страшное позади.

– Я хочу уехать домой… Вместе с ним, – решительно сказала Маша.

– Ко мне вы прямо из Виллара?

Она кивнула.

– Уехали или сбежали?

– Сбежала.

– Так…

Архаров задумчиво переваривал новость.

– Я даже не знаю, на чье имя его оформляли, – добавила Маша.

– У вас документы есть какие-нибудь?

Она выложила из сумочки паспорт и кипу мятых ксерокопий.

– Здесь не всё. Только часть, – пояснила она.

– И ни одного оригинала, – перебирая бумаги, отметил Архаров. – Посидите, я на минуту…

Он вышел, забрав всю «документацию», и вскоре вернулся с пустыми руками.

– Я дал посмотреть ваши бумаги нашему юристу, – сказал он. – Насчет родительских прав… В Америке решение судебное выносилось? Там это принято, еще до рождения ребенка, когда речь идет о суррогатном материнстве.

– Не знаю, – честно сказала Маша.

Другого ответа Архаров и не ждал.

– Клиника Святой Фелиции где находится? – спросил он.

– Под Женевой, за городом… В Презанже… Я не знаю, как это место называют по-русски.

– Это рядом. Езды минут сорок, – сказал Архаров. – Придется съездить.

– В клинику?! Нет, туда я не могу! – чуть не вскрикнула Маша.

– Да не волнуйтесь вы так. Говорить буду я. Нам нужна от них одна бумага. Но подождем, что скажет наш юрист…

Около полудня водитель высадил Архарова с Машей и ребенком перед въездными воротами клиники Святой Фелиции. У Маши от страха подкашивались ноги. Ей почему-то казалось, что она встретит здесь и Лайзу, и Мариуса, и наряд местной полиции с ордером на арест и наручниками. Но доктор Манцер, предупрежденный по телефону о неожиданном визите, встретил их один; он был без халата, по-видимому, сам только что приехал.

Главврач не мог скрыть своей озадаченности. Потрепав за пухлые ручонки своего бывшего пациента и стараясь не смотреть в заплаканные глаза его мамы, он спокойно выслушал дипломата, и на лице его проступила еще более глубокая задумчивость.

Разговор шел на беглом французском. Маша не могла уследить за его смыслом. Лишь ловила на себе всё более озадаченные и всё более любезные взоры главврача.

Доктор Манцер ненадолго покинул их. Вернувшись с папкой, он извлек из нее несколько бумаг.

Передавая листки друг другу, мужчины сосредоточенно просматривали принесенные документы. Главврач вышел в соседнюю комнату, чтобы снять с отобранных листов копии. Архаров достал из кармана сотовый телефон и с кем-то быстро заговорил по-русски, объясняя содержание отснятых документов. Речь шла о книге записей рождений. Дипломат убрал телефон в карман и вполголоса сказал ей:

– Остается оформить кое-какие второстепенные бумаги, и вы сможете улететь. Зачем вам мотаться по гостиницам? Я бы посоветовал лететь сегодня, – добавил он, и, поймав на себе ее испуганный взгляд, спросил: – Деньги на билет у вас есть?

– Долларов пятьсот… И кредитная карточка, – сказала Маша. – Швейцарского банка… я ни разу ею не пользовалась.

– Прекрасно. Я вас отвезу… – Архаров взглянул на часы. – Мы как раз успеваем к рейсу. Багажа ведь нет у вас?

Маша, на миг растерявшись, отрицательно покачала головой; ей всё еще не верилось, что всё могло разрешиться так скоро и просто. Прежний страх вдруг охватил ее с еще большей силой.

– Пока они всё оформят, у нас есть время пообедать. Пойдем? – Владимир Платонович своим ободряющим взглядом словно просил Машу держать себя в руках, не расклеиваться.

Василий как раз проснулся и сейчас сладко позевывал, причмокивал, кряхтел, тужился. Поймав на себе взгляд матери, он счастливо засиял. Маша прильнула носом к крохотному личику и, не отрываясь от него, беззвучно плакала.

Провожая гостей до вестибюля, доктор Манцер на миг задержал руку Маши в своей холеной ладони и виновато произнес по-английски с певучим швейцарским выговором:

– Мне только что позвонил господин Альтенбургер. Он очень просил, чтобы вы позвонили ему.

Маша побледнела.

– Мой долг только передать вам эту просьбу, – поспешно добавил Манцер. – Дай бог, чтобы всё у вас сложилось хорошо. Дай-то бог… Надо же, какая история… какая история, – сокрушенно бормотал главврач.

Около пяти вечера, уже перед посадкой на московский рейс, Архаров вынул из кармана записную книжку и написал на отдельном листочке московский адрес и телефон знакомого адвоката, к которому советовал Маше обратиться сразу по прилету.

– У него трое таких, как вы, – пояснил Архаров. – Три девочки, представляете? Он поможет. В этих делах он толк знает. А я позвоню ему вечером…

– Я даже не знаю, как вас благодарить, – залепетала Маша. – Я перед вами в таком долгу…

– Лично мне вы ничего не должны… Идите-идите! Вам уже машут! – поторопил Архаров.

Напоследок еще раз обернувшись на добряка-дипломата, который оставался на том же месте, где они распрощались, и махал ей газетой на прощанье, Маша подумала, что это был единственный по-настоящему порядочный человек из всех, что повстречались ей за последние месяцы.

Не предупредив заранее о своем приезде, Николай позвонил Ивану на Гороховую уже из «Астории» и пригласил брата к себе в гостиницу. В Петербурге он находился с восьми утра, у него были новости.

Небритый, с сигарой в руке, Николай мерил шагами номер, соря пеплом на золотистый ковер, возбуждение мешало ему объяснить всё толком.

– Хватит маршировать! В чем дело? Выкладывай! – не выдержал Иван.

– Она здесь, в Петербурге.

– Кто?

– Вечно ты как с неба свалился… Неужели не понятно – кто?

– Маша?!

– Мы должны были встретиться, – Николай ткнул сигарой в окно. – Два часа назад.

– Кто? С кем?!

– Ты вот что, не ори на меня, пожалуйста. Повадились все, чуть что, сразу глотку драть! – Николай тут же как-то сник, успокоился и тоскливо уставился в пустоту. – Девица, которая адресочком удружила осенью… ну эта, амстердамская… Филиппов расколол красавицу. Она уверяет, что весной Маша из Нью-Йорка уехала. Рассорилась со своим обормотом, как его… и уехала…

– Четвертиновым?

– Ну да… Дело в том, что в Москву она вернулась… на сносях, – невнятно добавил Николай и, словно боясь, что брат не понял его, изобразил живот руками. – На седьмом месяце.

– Маша?

– Да Маша, Маша, кто ж еще? Ну как с тобой можно разговаривать?! – Николай окинул брата умоляющим взглядом.

– В таком случае уже должна была родить, – вымолвил Иван.

– Подруга эта… амстердамская… утверждает, что ребенок не ее. Маша якобы согласилась выносить чужого, за деньги. То есть своего, но наполовину. Какие-то американцы дали ей денег. То есть швейцарцы…

– Наполовину – это как? – спросил Иван.

Николай не спеша раскурил погасшую сигару, а затем рассказал Ивану всё, что сам знал о суррогатном материнстве.

– Филиппов перебрал всех знакомых, – продолжал он объяснять. – Дохлый номер. Никто ничего не видел и не слышал. А вот неделю назад… он вычислил, что она вообще не в Москве. Здесь, оказывается.

– В Питере?

– У нее в Сокольниках ящик почтовый счетами был забит телефонными. В основном здешние, питерские… Ну и вот… Квартира на Карповке. Это здесь тоже… Вчера я ей дозвонился. Было десять вечера.

– Ты с ней говорил?! – изумился Иван. – С Машей?

– Я о чем здесь стою и рассказываю, елки зеленые? – вновь вспыхнул Николай. – Попросила меня приехать, хотела увидеться. Сразу же.

– Почему мне не позвонил?

– Маша… она говорить не могла долго. Сказала, что сложности у нее. Ужасные какие-то сложности, – повторил Николай. – Так и сказала. Я подумал: а что, если как в тот раз получится, у меня под домом?.. Ну, разволновался. Скомканно как-то всё вышло.

– И дальше что?

– Она назначила мне встречу. За Эрмитажем… на Миллионной. На девять утра договорились. Домой позвать не могла, как я понял… Вообще, ни черта я не понял… По телефону говорили минуту. Я подумал: ну, может, не одна живет, мало ли?.. Бегом помчался на вокзал. Филиппова взял с собой. А он напарника прихватил. Тот на машине выехал. В общем, решили тебя не впутывать. Утром приезжаем – я на Миллионную. Филиппов с напарником на машине подстраховывали. Он за ночь доехал…

– Короче, виделись вы или нет?

– Нет, она не пришла. Проторчали битый час. По телефону – тоже никого. Но там, где мы назначили встречу… там были люди, четверо, – добавил Николай.

– На Миллионной?

– Сидели в серебристом БМВ. Нас «пасли». Озирались по сторонам. Филиппов говорит, что они вроде даже собирались пойти на контакт, но передумали… Когда поняли, что я не один приехал. В общем, Маша наша влипла во что-то, это факт, – подытожил Николай. – Сейчас не знаю даже, где ее искать… Что делать, не знаю.

– Ты должен был позвонить мне, идиот!

– Легко упрекать! Легко бросаться словами! Идиотами всех обзывать… – досадливо поморщился Николай. – Времени в обрез было, я же объясняю… Филиппов следил за машиной… от самой Миллионной… Довел их до какого-то офиса… Ничего особенного. Шарашкина контора. Торгуют мебелью, всякой дрянью. Но один из субчиков поехал потом на Карповку, на той же машине. По тому адресу, куда я звонил… Квартира частная. Ничего особенного. Хозяин – какой-то Попанин. Вахтером в ресторане работает. Настоящее кино! Квартиру сдает, сам у сожительницы живет. Филиппов вскрыл дверь. Однокомнатная халупа. Шкаф, кровать, тряпки всякие, детская кроватка… Но жильцы явно съехали. Причем только что. Филиппов уверен, что это молодая женщина. И собиралась она впопыхах. А этот, который до нас приезжал… У него был ключ. Он тоже что-то искал.

– Сотовый телефон ты дал ей? – спросил Иван.

– Заставил записать. И рабочий, и сотовый, – Николай метнул ненавидящий взгляд в сторону валявшегося на кровати плоского серебристого аппаратика. – Молчок.

– Филиппов что думает?

– Говорит, что ей не дают позвонить.

– Кто?

– Какой же ты тугодум, ей-богу… Если бы я знал кто, я бы к ним спецназ уже послал!

– Вот что, Коля, дурака валять больше не будем. Дров ты наломал достаточно, – сказал Иван. – Я предлагаю идти в милицию, прямо сейчас, и рассказать всё, как есть.

– Что именно ты будешь там рассказывать? Что Маша папы с мамой не слушается? От рук отбилась?

– Пошли Филиппова, черт возьми! Пусть объяснит как следует.

– В облаках ты витаешь, Ваня. Очнись же, елки зеленые! Ты не в Лондоне. Милиция – это не Скотленд-ярд! Мы в России! – Николай едва не кричал на брата.

– Филиппов тоже так считает?

– Да всем это известно. Кроме тебя, конечно…

– В таком случае, скоро за нее выкуп попросят. Готовь кошелек, – вздохнул Иван.

Николай помолчал, похлопал себя по бокам в поисках зажигалки и пробормотал:

– Вот это ближе к делу. Я еще тогда об этом подумал, когда тебя в метро отмутузили… Я тут Глебову позвонил, – виновато прибавил он. – Попросил содействия. Так что он ждет нас сегодня. В восемнадцать ноль-ноль.

– А Глебов-то тут при чем?

– У меня в Петербурге концов никаких. А у него по старой работе такие связи есть, какие тебе и не снились.

– Один поедешь, – сказал Иван.

– Я сказал, что мы вдвоем будем.

– К Глебову поедешь один.

Николай не спорил, но проворчал:

– Как всегда… Толку от тебя, как от козла молока.

– Я буду на Гороховой. Позвонишь… – мрачно вымолвил Иван и вышел.

Вечером, уже в начале десятого, как только из вестибюля позвонил портье, Николай отправил телохранителя в холл, чтобы тот встретил и привел брата в номер.

Телохранитель Андрей привел его в другой номер, более просторный и лучше обставленный, чем тот, в котором Иван виделся с братом накануне. Оказалось, днем Николай поменял номер из предосторожности; на этом настоял вездесущий Филиппов: пока, мол, не выяснится, нет ли наблюдения за гостиницей.

В помятой белой рубахе навыпуск, Николай сидел на кровати и в прострации крутил в руках галстук, который стал теперь похож на веревку.

В номере был еще один незнакомец – высокий, с незапоминающимися чертами лица.

– Филиппов… Мой брат Иван… Познакомьтесь, – пробурчал Николай.

Иван почему-то представлял Филиппова другим – более плотным, более представительным, никак не худощавым простолицым блондином с пробором на голове, каким он предстал его глазам. Флегматично пожав ему руку, Филиппов прошел к окну, сел в угловое кресло и, подчеркнуто обращаясь только к своему шефу, стал излагать следующее:

– Нам довольно повезло. У Марии есть кредитная карточка. Выдана женевским банком «Credit Suisse». Она расплачивалась карточкой в супермаркете на Невском. Несколько раз – в детском магазине «Кенгуру», тоже в центре.

Николай, уставившись невидящим взглядом в черное окно, кивал, продолжая мусолить потухшую сигару.

– Тут еще кое-что выяснилось… – Филиппов многозначительно помедлил. – Сестра ваша проходила здесь по делу. В прошлом году.

– Какое еще дело? Что такое? – напрягся Николай.

– Привлекали целую группу лиц. Шпана, выходцы из горных районов. Им вменялась торговля крадеными автомобилями, подделка таможенной документации. Подробностей не знаю… Мария проходила как свидетель. Для дачи показаний не явилась.

– А поточнее нельзя было узнать? Что-то одни предположения у тебя сегодня, – упрекнул Николай.

– Я дал поручение. Через пару дней будут подробности, – не реагируя на оскорбительный тон, ответил Филиппов. – Насчет этого охламона… Парень, с которым Мария в Штаты уехала, разъезжает между Москвой и Нью-Йорком. Один из давних его корешей, тоже ивановский, уже два года сидит в «Крестах». За наркотики. Суда не было, но он проходил еще по одному делу, так до конца и не раскрытому. Это всё. Сам Четвертинов в начале октября приезжал в Москву. А месяц назад проходил через таможню в Пулково. Прилетел из Цюриха. Обратно уехал через финскую границу, на Хельсинском поезде. Это уже буквально на днях… Погранконтроль влепил ему отметку в паспорт. Что привлекло мое внимание: он был с ребенком… Ребенок должен был быть внесен в паспорт. Пытаюсь получить копию.

Наливаясь бессильной яростью, Николай замотал головой:

– Прибью эту тварь! Да я его…

– Ну а у вас что? – не обращая внимания на ярость шефа, спросил Филиппов.

Николай, немного успокоившись, стал рассказывать о своей встрече с Глебовым:

– По его сведениям, в сентябре Маша прилетела в Москву из Швейцарии. С ребенком. Да-да, с двухмесячным сыном! В Москву ей помогал улететь наш дипломат. Он и накатал, я так думаю, рапорт. Дипломат этот всё подтверждает. Маша за деньги согласилась стать суррогатной матерью… Чтобы помочь одной бездетной швейцарской паре, с которой познакомилась в Нью-Йорке. А затем вроде как передумала. Когда родила. Это уже в Женеве было. Какое-то время жила у этих людей где-то в горах. Не знала, как сбежать от них. В конце сентября этот самый дипломат… Архаров его фамилия, он из женевского посольства… помог ей сесть на московский рейс. Ребенок был с ней. Это было двадцать первого сентября.

Николай перевел выжидающий взгляд на брата. По его мнению, кто, как не Иван, мог объяснить, что всё это значило, раз уж он столько времени прожил за границей?

– А что, если этот обормот… Получается, что он, Четвертинов, ее ребенка увез? – сказал Николай. – Через Финляндию?

Пораженный догадками брата, Иван отмалчивался. Воздерживался от комментариев и Филиппов.

– Ладно, еще обсудим эту тему… Вы сходите с Андреем перекусите, – устало сказал Николай Филиппову, – а нам с Ваней еще надо поговорить…

Филиппов встал. Телохранитель Андрей, молча сидевший всё это время на стуле у входа, тоже поднялся, и они вышли.

– Что я папе-то буду говорить? Как я ему всё это объясню? – простонал Николай. – Ты вот, тоже… Будешь в Питере сидеть, заподозрят в чем-нибудь. Эта шайка… Никакой Филиппов и никакой Дмитрий Федорович не спасут. Ты же видел, как они орудуют. За волосы да башкой об стену… Действительно, ехал бы ты к папе… Или, хочешь, в Москве на даче поселю? В Кратово у знакомых дача стоит пустая. Всё есть. Баня, сторож, собака… Ну, что ты как воды в рот набрал?

– Нужно что-то делать, – сказал Иван. – Поздно на дачах отсиживаться.

– Да, нужно, – согласился Николай. – Но я не знаю, с чего начинать. Посоветуй…

Был одиннадцатый час, и Николай предложил заказать ужин в номер. Но Иван предпочел поехать домой, хотел выспаться. Отпустить брата без сопровождения Николай не захотел и, позвонив Филиппову, попросил того подогнать машину ко входу, а затем решил ехать со всеми за компанию на Гороховую, проветриться на сон грядущий…

Дни шли. Николай не мог принять окончательного решения. Планы, что ни день, менялись, и каждый раз из-за новостей, которые приносил Филиппов. Очередная такая новость заставила всех сесть в поезд в конце недели. Побаиваясь за дочь, Николай решил увезти ее в Москву. А заодно и брата…

Филиппову удалось наконец выяснить, что среди «опекунов» Маши есть лица, известные местным правоохранительным органам. А в четверг новое происшествие окончательно свело на нет еще теплившуюся надежду на благополучную развязку. Около восьми утра в номер к Филиппову позвонил неизвестный, который сообщил, что готов поделиться сведениями о «разыскиваемом человеке» и предложил в полдень встретиться в Летнем саду, но без «наружки».

На встречу, точно в назначенное время, явился коренастый бритоголовый субъект. Персонаж был новый, незасвеченный. Филиппов с категоричностью настаивал: среди тех, кто пас их на Миллионной, этого мордоворота не было… Не теряя ни секунды, незнакомец заявил, что «мамочку с карапузиком» опекают «серьезные люди». И они, мол, готовы отпустить обоих на все четыре стороны, если им будет предложена «компенсация» за понесенные убытки. Тут же прозвучало и предупреждение: малейшая инициатива «нанесет непоправимый ущерб здоровью матери и ребенка». В Петербурге «мамочки» якобы всё равно уже нет, она уехала «отдохнуть» за границу. Братьям предлагалось платить и «не дергаться».

Филиппов уверял, что на встрече в Летнем саду бритоголовый незнакомец излагал заученное наизусть. Другими полномочиями «парламентера», похоже, просто не наделили. Сумма «компенсации» оставалась не названной. Об условиях «парламентер» пообещал сообщить позднее: с Лопуховыми свяжутся по телефону. Братьям явно давали время подумать.

По мнению Филиппова, в логической цепочке событий даже слепой не мог не увидеть одного слабого звена. Зачем вообще понадобилось устраивать встречу? Ведь с тем же успехом можно было всё сказать по телефону. Зачем «светить» сообщника, тем самым подвергая и его и себя – по цепочке – опасности? Ведь практически любого человека сегодня можно опознать по внешности, а уж тем более такого незабываемого субъекта.

Тот факт, что к жесткому профессиональному стилю вымогателей примешивался редкий для таких дел дилетантизм, наводил на мысль, что сделанный ход был всё же просчитан, – во всяком случае, это очень походило на правду. Тем более что в тот же день Филиппову удалось установить и личность «парламентера». В картотеке питерского ГУБОПа он числился как Салавди Тахаев. Место жительства – Выборг. Профиль противоправной деятельности – очерчен не совсем ясно. Но, как минимум, сбыт краденых автотранспортных средств, которые ввозились из Скандинавии и находили себе покупателей оптом и в розницу или же в виде запчастей. Так что тут и не пахло заложниками и похищениями.

Подполковник петербургского ГУБОПа, с которым Филиппова связал бывший московский коллега, согласился оказывать содействие на месте, раз уж криминальный жанр, с которым Филиппов столкнулся, затрагивал интересы его службы. Но пока в Петербурге не знали, чем помочь конкретно.

Филиппов сразу высказал предположение, что Тахаев – «шестерка», что он, по-видимому, не имеет представления о том, в чем принимает участие. Лицо или группа людей, стоявшие за Тахаевым, были, скорее всего, заинтересованы в том, чтобы подозрение пало на уроженцев горных районов, – такая схема никого бы не удивила. Цель же могла преследоваться самая нехитрая: запутать следы, выиграть время. Здесь, по мнению Филиппова, и следовало искать ключ к ситуации…

Иван провел на Солянке ночь, а на следующий день брат отвез его на дачу в Кратово, подальше от домашних ссор на Солянке, которые не утихали – на этот раз из-за своевольного решения Николая увезти дочь в Москву.

Николай приезжал на дачу каждый вечер. Если удавалось избежать пробок, шофер Глеб Тимофеевич привозил его к восьми часам, но бывало, что и на ночь глядя.

Братьям нравилось ужинать у камина, раскочегаривая открытую шамотную топку березовыми поленьями. Дрова сторож припас отборные. Печка нагревалась до такой степени, что гудела стена, и даже при открытой двери на террасу холода в комнате не чувствовалось. После домашней духоты хотелось на улицу, на мороз. Желание просквозить легкие свежим ночным воздухом было особенно неодолимым, когда со двора тянуло печным гаревом, а дым, валивший из трубы сторожки и из дымохода самого дома, на фоне чистого звездного небосвода расправлялся в лунном свете двумя ровными штанинами.

Имевшаяся при даче сторожка – настоящий двухэтажный каменный дом – подпирала в конце дачного парка глухой кирпичный забор в новорусском стиле. В сторожах служил бывший лесник Иван Семенович, выгнанный взашей с прежней службы за то, что регулярно прочищал ружьишко в «своем» лесу, никак не желая считаться с обстоятельством, что лесное хозяйство давным-давно оприходовал местный приватизатор. Семеныч так и не смог сжиться с мыслью, что его, как крепостного, приватизировали вместе с лесом.

Дважды Иван звал сторожа на ужин. Не дурак выпить, причем исключительно водки, Иван Семенович не умел говорить ни о чем, кроме охоты и хозяйства. Из разговоров с ним складывалось впечатление, что он живет в какой-то другой стране – в точности как Лопухов-отец и его тульский сосед Палтиныч. Они существовали в своем параллельном мире. Поэтому и разочарований испытывали меньше. Иван Семенович ни от кого ничего не ждал, ни на кого не таил обиды. Он никогда и ни о ком не говорил плохо, да и вообще был убежден, что на родине у него никогда по-другому и не жили: всегда тянули лямку и никогда не знали достатка.

Николай планировал приехать на дачу с Ниной и дочерью. Обещал прихватить с собой даже Грабе, соблазнив того шашлыками… Однако в субботу вечером опять появился в Кратово один. Уже от ворот, едва он вылез из машины, стало заметно, что он не в духе. Глеб Тимофеевич выгрузил из багажника коробку с продуктами, внес покупки в дом. Николай бросил на черный рояль пачку свежих газет, выставил на стол две бутылки бордо и фляжку «Чивас» для себя.

От Филиппова никаких новостей. Тишина. Такой покой вокруг, умиротворение – словно перед бурей… Николай был раздражен. Он стал вдруг даже высказывать сомнения насчет выдающихся способностей своего сотрудника, которого вчера еще расхваливал без меры. А потом сумрачно проворчал, что на Солянке опять всё верх дном и опять из-за дочери.

– Вот так я и живу. Всё вроде есть. И в то же время ничего нет… Разве это справедливо? – водрузив кулаки на стол, вопрошал он после ужина. – Вкалываешь до упаду, ночи не спишь, совесть пачкаешь, размениваешься по пустякам. А толку? Нет, я никого конкретно не имею в виду. Ни русских, ни страну эту, прóклятую всеми… Как жить без родины? Другой-то нет… Нет, кривого не исправишь… Но вот те, кто не кривой, вот эти – настоящие мерзавцы. Проблема в том, что таких немного. Основная-то масса – ни то ни се. Вот и не знаешь, то ли хаять, как все, то ли втирать себе очки. Я даже патриотов не ругаю. Папа, например, был коммунистом. А кто им здесь не был? Но он же не подлец. Да и что от этих времен осталось в нем, кроме порядочности?.. Ты обратил внимание, сколько здесь грязи? На каждом шагу. В людях, и вообще. А ведь всё держится. Не становится хуже, грязнее. Почему? А я тебе скажу. Странную вещь скажу, смеяться будешь… В России заговор существует. Только не тот, о котором обычно говорят. А заговор добра. Нет, без шуток!

Иван едва ли понимал, что брат имеет в виду, но чувствовал, что тому необходимо верить в существование каких-то смягчающих обстоятельств, которые послужили бы оправданием их бессилия. Иван делал вид, что принимает слова брата за чистую монету.

– Мы, русские, пакт заключили… между собой. Но о нем никто не знает. Этот пакт… он заключается в том, чтобы не гадить слишком сильно, чтобы не преступать черту. Когда припекает, мы соблюдаем условия пакта. Вот тебе и объяснение. Если бы не это, давно бы всё рухнуло. Шестую часть суши превратили бы в полигон, в карьер какой-нибудь горнодобывающий или просто в помойку. Нас бы травили и морили, в резервации бы согнали, как индейцев.

– Красочно, но неубедительно. В карьер как раз и превратили, – возразил Иван.

– Да нет же, ты не понимаешь, что я хочу сказать…

Николай обижался, но от возбуждения не мог выразить свои мысли яснее.

– Сегодня даже говорить на эти темы невозможно, – сказал Иван. – У людей здесь появилась какая-то новая… если не гордость, то упрямство. Им надоело с грязью себя смешивать. Они готовы заклеивать себе глаза, чтобы не видеть правды… Всё правильно. Отдушины нет. Иллюзий нет. Драпать некуда. Везде то же самое. Жить нужно с тем, что есть. Я это иногда в Лондоне чувствовал… когда привык, прижился. А теперь здесь.

– Ты хочешь сказать, что это я глаза себе заклеиваю?

– И правильно делаешь, – заверил Иван. – Без этого невозможно.

– Людям лишь бы поесть и поспать. И время от времени гульнуть как следует, дай только повод. Но так всегда было, даже в военное время, – сказал Николай. – Так что не обобщай. Пир во время чумы – вот что это такое. Но за счет этого целые народы выживали. За счет слепоты. Она иногда спасает.

Иван предпочитал не перечить брату. В споре рождается не истина, но исключение из правил, подумал он; вслух же произнес:

– Ты, Коля, исключение из правил, вот и всё объяснение.

– Ничего подобного! – запротестовал Николай. – Просто я не мизантроп, Ваня. Я к людям отношусь хорошо… в принципе. Глупо звучит, конечно. Даже не знаю, как сказать правильно. Эти вещи невозможно сформулировать. Язык всё коверкает. Мне нравится компания, общество людей. Мне нравится, когда вокруг курят, выпивают, галдят. Меня не пугают в людях недостатки, понимаешь? Наверное, потому что хорошо их понимаю, эти недостатки. А может, потому что во мне самом их – море. Зато всё ясно… Знаешь, когда человек перестает быть глупым? Когда он понимает, что он дурак…

В воскресенье вечером Иван уехал с братом на Солянку, чтобы с утра увидеться с Дмитрием Федоровичем. Оказавшись в Москве по своим делам, Глебов дозвонился на Солянку, а затем Ивану в Кратово, предложил пообедать вместе, хотел обсудить кое-что срочное и заодно намеревался свести Ивана с одним человеком, с которым тот якобы был заочно уже знаком, и им-де есть о чем поговорить…

За стойкой при входе в главный зал ресторана вместе с Глебовым сидели двое. Один – лет шестидесяти, плотный, в сером костюме. Другой – помоложе, лет тридцати, в черном блейзере и шарфе.

Пожилого Иван узнал сразу. Условно – Долгоусов. По версии теледиктора – Вереницын. Перед Иваном был тот самый «кандидат» с фотографии, на которого он писал однажды «голограмму», занеся его в категорию «гладких». Это ему они с Глебовым перемывали косточки во время последней встречи.

С дружеской улыбкой Дмитрий Федорович протянул Ивану сухую ладонь для пожатия и познакомил его с Аристархом Ивановичем. Вереницын-Долгоусов работал в Думе. По совместительству. Кроме того, возглавлял «Фонд по развитию» – это было выведено на визитке, которую он протянул Ивану с каким-то холодным достоинством. Молодой человек в клетчатом шарфе оказался просто его помощником.

– Фонд государственный или частный? – полюбопытствовал Иван.

– Мы и сами еще не поняли, – отшутился Вереницын, сканируя его маленькими серыми глазами. – Ведь мы чем только не занимаемся, боже ж ты мой! Кстати, я знаком с вашим братом. С Колей мы еще… Да что вспоминать… Прекрасный парень.

Фамильярность тона, да и слово «парень» неприятно задевали. Иван выжидающе смотрел на Глебова.

Помощник Аристарха Ивановича меж тем стал прощаться: ему нужно было куда-то ехать.

– Дмитрий Федорович расхваливал ваши таланты, – неторопливо продолжил Вереницын-Долгоусов, когда они перешли в глубину зала к заказанному столу.

Глебов тем временем внимательно изучал меню, делая вид, что за разговором совершенно не следит. Его нейтралитет немного выбивал Ивана из колеи.

В глаза бросалась необычная манера Вереницына-Долгоусова улыбаться одним губами. Глаза его при этом оставались непроницаемыми и холодными.

– Иван Андреич, я хотел бы сделать вам предложение, – предвосхитил Вереницын-Долгоусов все предположения на свой счет. – Вы могли бы принять участие в одном важном деле… Удивлены? Впрочем, ваше удивление понятно: ведь мы практически не знакомы. Хочу рассказать вам о сути моего предложения. Речь идет о репатриации нашей собственности из-за рубежа. А принадлежит она… – Вереницын-Долгоусов многозначительно умолк, а потом продолжил: – Принадлежит эта собственность Романовым… Да-да. Но не только им…