Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том I"

– Я слышал… про маму, – сказал Дмитрий Федорович. – Прими мои соболезнования. Она была прекрасным человеком, все ее любили. А уж красавица… В нашей части на нее многие заглядывались. Я и сам за ней ухаживал, было дело…

– За мамой?

– Да. Представить трудно, верно. На меня глядишь сейчас – старик. А мама твоя… твой отец большим пользовался успехом. Пришлось отступиться, – развел руками генерал.

– Спасибо, – невпопад обронил Иван.

– Об отце-то расскажешь? Как он там? Неужели всё в огороде возится?

– Да, с огородом у папы свои отношения, – ответил Иван.

– Пришел в себя?

– Не очень.

Иван достал из нагрудного кармана небольшую фотографию, на которой они с отцом были запечатлены у заднего крылечка родительского дома, и протянул снимок Глебову:

– Как постарел, бог ты мой! – изумился Глебов. – Ай-яй-яй…

– Это после всего… после похорон, – сказал Иван. – Вообще он выглядит моложе.

– Можно я себе оставлю?

– Фото? Пожалуйста.

– Да… не успеешь и глазом моргнуть, а жизни – как не бывало. – Глебов закинул руки за голову и, развернув кресло к окну, задумчиво смотрел туда, где в фиолетовых сумерках застыли грифоны Банковского моста, а в свете фонарей клубами роился мелкий снег. – Но расскажи мне, что это за приключение у тебя вышло? Коля говорил, ты в больницу попал?

– Да, хулиганье какое-то. Напали на улице.

– И это в Москве? Мэр же вроде навел там порядок.

Иван пожал плечами: что на это можно было сказать?

– Коля просил помочь тебе. А к себе разве не мог устроить?

– Мог, конечно, но Колина компания занимается компьютерными делами… Интернет, программирование – всё это темный лес для меня. На бытовом уровне я, конечно, не такой безрукий, но в системные администраторы не гожусь.

– А Лондон? Неужто надоела тамошняя овсянка?

– Коля наговорил наверное ерунды, он любит сгущать краски… Просто есть желание пожить дома, в России, вот и всё.

– А к нам почему, в Ленинград?

– Племянница здесь учится. А Питер я и раньше любил: чудесный город, камерный. Москва после Англии кажется безразмерной. Какая-то аномальная конгломерация. Странно жить в таком городе.

– А книги? Еще пишешь, издаешься? – поинтересовался Дмитрий Федорович. – Творческих планов, наверное, воз и маленькая тележка?

– Хочется отдохнуть от планов. Просто пожить, наконец, как все… Не бегать, не суетиться, – ответил Иван. – Иногда приятней просто молчать и слушать, что говорят другие. А литература… есть в ней что-то болтливое. Такое время сегодня. Уместнее помолчать, мне кажется.

– У нас? Или вообще?

– Здесь это чувствуется особенно. В России всё оголено… Слово, сказанное невовремя, – яд. Вот пожил в Москве и думаю, что молчание – это самая трезвая, а может, и самая честная гражданская позиция… в нынешней ситуации.

В знак согласия Глебов кивнул.

– Что ты умеешь делать, кроме как писать?

– Много чего и в то же время… Непростой вопрос, – Иван на секунду задумался: – Три языка знаю, не считая родного. Писал для газет… Дмитрий Федорович, да я чем только ни занимался. Не только здесь, но и там, в Англии, шевелиться приходилось. Не знаю, объяснил ли вам Коля…

– Иван Андреич, а ты отдаешь себе отсчет, что попал из огня да в полымя?

– Вроде бы… Но вы правы, я не очень хорошо понимаю, что здесь происходит, – признался Иван.

– Даже люди, всю жизнь здесь прожившие, и то не все понимают, что здесь происходит. Об этом долго можно говорить. Сколько ты здесь уже?

– С похорон мамы.

– Ты, кажется, женился там? И жена не из совсем простых вроде?

Иван помедлил:

– Бывшая… мы развелись. А что до титула, так отец бывшей жены получил его не по крови. Там далеко до аристократии… А вот Коле язык придется подрезать.

– Коля не виноват. Из него мне тоже всё клещами вытягивать приходилось. Да и сам я кое-что знал. Ты когда уехал, такой скандал случился – на Камчатке слышно было. Детьми-то не успел обзавестись?

Иван покачал головой.

– Что ж, тем проще… Наделал ты бед отцу, а, Иван? Ведь он мог бы служить тогда да служить! И как всё изменилось, кто бы мог подумать?

– Да, много было абсурдного в тогдашней жизни. Сколько сил, энергии, воли людской тратилось непонятно на что, – по-своему понял сказанное Глебовым Иван. – Жизнь, наверное, вообще – сплошное стечение обстоятельств.

– Вот тут не согласен. В нашей жизни нет абсолютно ничего случайного, – возразил Глебов. – Это только кажется.

– В жизни человека… в моей, вашей, в чьей-то еще… невозможно разобраться, если смотреть на вещи со стороны… хотя это странно звучит на первый взгляд, – сказал Иван. – Часть и целое – это одно. Но суть жизни человека в частном, не в общем.

– Если утверждать обратное, тоже будет правильно, – сказал Глебов.

– Но интересно, что, когда мы имеем дело с человеком… как бы это сказать… не очень понятным. Частное помогает разобраться в нем, а общее вводит в заблуждение, – сказал Иван.

– Например?

Иван замешкался.

– Ну как это объяснить?.. Человек становится яснее, прозрачнее, когда видишь его в обычной обстановке, – сказал Иван. – Например, в быту, дома. Но для этого не обязательно идти к нему в гости. Это можно просто вообразить. Достаточно представить его сидящим в пижаме перед телевизором, с детьми или с собакой. Иногда глядя, как человек ест, больше о нем понимаешь, чем проговорив с ним сутки.

– Может быть, – согласился Дмитрий Федорович. – Только для этого нужно обладать даром наблюдательности, а он дается не каждому. И вообще, собаку надо съесть на описаниях всяких, на то ты и писатель. Я, кстати, как-то читал статью твою на эту тему.

– Мою? – удивился Иван.

– Коля уважил, прислал. «Об открытом и закрытом…», что-то такое там было в названии. Некоторые мысли были замечательные, – сказал Глебов. – Я даже хотел позвонить твоему отцу – похвалить сына, да замотался…

Речь шла, видимо, о статье, носившей немного невнятное, но громкое название: «Об открытом и закрытом в художественных прозрениях и бессмыслице», которую Иван опубликовал в Москве два или три года назад, чтобы во всеуслышание разгромить собственные опусы и литературные воззрения, правда, с полным пониманием того, что публичное харакири для литератора – это залог успеха. Чем его потом и попрекали. Услышав о статье, в то время казавшейся важной для него, а сейчас – заумной, манерной, Иван не знал, как реагировать. Задним числом он никогда не относился ревностно к тому, что печатал; внутренний мир, запросы, требования к себе менялись, опубликованное всегда устаревало, по крайней мере, в его собственных представлениях.

– Только я не всё понял. Насчет открытости… уж слишком мудрено было написано… – простодушно признался Дмитрий Федорович.

– Формы, которые порождает природа, принципиально отличаются от искусственных, порождаемых интеллектом, – с готовностью объяснил Иван, уже успевший сообразить, что Глебов не так прост, как хочет казаться. – Я упрощаю, но суть была в этом. Идея не новая.

– Это понятно. Но меня больше заинтересовало то, что касается человеческой открытости…

– Вам это действительно интересно?

– Очень.

– Вам не приходилось видеть графическую схему распространения Интернета? Поразительно похоже на выкорчеванное дерево. Изначально закрытая структура… или система, называть можно как угодно… то, что изначально является продуктом интеллектуальной деятельности, может развиваться в структуру открытую, – стал объяснять Иван. – Главная проблема с закрытой структурой заключается в том, что ее приходится использовать такой, как есть. Потому что она герметична по определению. Естественно, что количество комбинаций, доступных в закрытой системе, ограниченно. Возможностей меньше. Тем она и хуже, понимаете?.. Абстрактно звучит. Но мы живем с этим, сталкиваемся ежедневно. Выводы можно делать интересные, объективные… Случайно увлекся этой темой, – добавил Иван. – Один лондонский знакомый занимался топологическими исследованиями, ну и меня заразил…

– То же самое в принципе и о людях можно сказать, – заметил Глебов.

– Можно… – кивнул Иван и продолжил. – По этому критерию людей можно поделить на две категории. Жизнь человека открытого может развиваться в любом направлении. Комбинаций много, возможности любые. Противоположный тип – человек закрытый. Смотришь на него – вроде молод, вроде всё впереди у него. Но он кажется состоявшимся как личность, каким-то завершенным, даже совершенным или просто неисправимым – по-разному можно интерпретировать. С таким человеком уже ничего не может произойти особенного, выходящего за рамки, понимаете? Этот тип более понятный, более просчитываемый. Первый – нет.

– Поразительно… поразительно интересно, – Дмитрий Федорович был явно озадачен. – Если я правильно понимаю, этот метод позволяет людей… раскалывать?

– Наверное. Не всех, конечно… Но большинство можно подогнать под тот или иной архетип. После этого человек становится «считываемым». Это как поиск по алфавитному указателю или раскладывание пасьянса. Если известны правила, точное количество карт – секретов нет. Ну, так мне кажется…

– А если смотреть на человека как на открытую систему, поступки его предсказывать сложно, так? – развил его мысль Глебов. – Правильно я понимаю?

– Да, примерно так. Чтобы от этой проблемы избавиться, подопытного нужно перевести в другую, закрытую категорию. Это не так сложно. Кого угодно можно перелить из открытой формы в закрытую. С некоторой натяжкой, конечно… – сказал Иван. – Представьте себе колоду карта… Если карты меченые, сколько ни тасуй, всё равно хозяин карт будет контролировать процесс игры. Я пробовал – получается.

– Ну, не любого расколешь в два счета, – усомнился Глебов. – Вот интересно, что ты скажешь обо мне… – Дмитрий Федорович вызывающе смотрел на гостя. – Меня ты можешь представить в пижаме?

– Я не уверен, что вы спите в пижаме, – помедлив, сказал Иван. – Не все спят в пижамах.

– И я один из них?

– Вы знаете, что вам нужно. У вас всё ясно в голове, в какой-то мере упрощено. Поэтому и не любите пижам. Связь очевидна. Но я не могу объяснить точнее.

– Ты прав. Никогда не мог спать в пижаме, – подтвердил Дмитрий Федорович. – Ну-ка, Иван, объясни популярнее, – интерес Глебова не ослабевал. – Очень любопытные вещи ты рассказываешь.

Лопухов на миг задумался и принялся объяснять:

– Чтобы научить человека ваянию, когда его учат лепить, например, портрет, первым делом нужно привить ему навык смотреть не на черты лица модели, а на линии и на контуры пустого пространства вокруг лица и головы. Есть такое правило. Вокруг – пустота, воздух. Но ведь пустота тоже имеет форму, понимаете? Форма пустоты имеет столь же существенное значение, как и форма самой головы, лица. Если удается точно воспроизвести контур пустоты, обязательно получится правильная линия модели. Наверное, можно было бы назвать этот метод апофатическим.

– То есть от противного?

– В каком-то смысле.

– Хорошо, – кивнул Глебов. – Теперь задачка посложнее. Давай возьмем конкретный пример из жизни. Ну, например: можешь Масхадова представить в пижаме?

Вопрос был неожиданным. Иван долго раздумывал.

– Одной фантазией – нет. Наверное, нет… – ответил он. – Но если проехать по стране, по России, я хочу сказать по глубинке, по селам… мне кажется, что это будет не так уж сложно. След события, зачаток его всегда где-то отложится. В лицах людей, в запахе пищи, в том, как выглядит их дом, одежда, хозяйство, природа вокруг. Чтобы уловить это, почувствовать, достаточно быть… как это правильно сказать… логичным, последовательным.

– Ты на Северном Кавказе был когда-нибудь?

– Давно. В советские времена.

– И видел зачаток сегодняшних событий?.. Согласно твоей логике, этого нельзя было не видеть…

Иван помолчал, а потом неуверенно произнес:

– Думаю, что видел. Просто не умел тогда… не умел наблюдать. Дело было летом. Со мной учился ингуш. Как-то он позвал в гости к себе, в Грозный. Жуткая жара стояла. Больше сорока в тени. Вокруг города – рай. Даже описать трудно. Настоящий цветущий рай. А сам город серый, загазованный. Там была какая-то особая атмосфера. Атмосфера нависшей угрозы. Это ощущалось в воздухе, уверяю вас. Двадцать лет назад… На выходные мы попали в травмпункт. Где-то в центре города. Соседский мальчуган ногу подвернул… Пришли – там очередь. Все сидят, какие-то страшные физиономии у людей. Парень рядом кровью истекает, но сидит и ждет, как все. Оказывается, пырнули ножом. Почему, спрашиваю, человека с такой раной не принимают без очереди? На меня посмотрели, как на идиота. Тут, мол, таких, как он… Всё это тогда уже было. Колония, из которой выжимали соки. А люди жили в скотских условиях. На их бесправии наживалась местная знать, прислуживавшая центральной власти. Вот и всё… То, что сегодня там происходит, – это тот же самый травмпункт, только в другом масштабе.

– Интересно, очень интересно… – Дмитрий Федорович задумался. – А российскую глубинку знаешь? Тула – это не в счет.

– Плохо.

– Но всё-таки?

– Иногда у меня похожее чувство бывает, – сразу уловив суть вопроса и словно пересиливая что-то в себе, ответил Иван. – Пару лет назад с друзьями ехал из Калининграда в Москву… на машине. Знакомые дом хотели купить под Псковом и решили взглянуть на местность… Гниющие села посреди болот. Одна ольха повсюду. Нормальных деревьев не увидишь, изредка только попадаются березки, сосенки… Не знаю, как это объяснить, но картина сюрреалистическая. Какой-то no men’s land. Весь северо-запад России производит одинаковое впечатление – какое-то… страшное, – с заминкой произнес Иван. – Когда думаю, что мой дед… где-то в тех краях, под Великими Луками, замерз в войну раненый, на пенечке, – не по себе становится. Ради чего? Ведь эта земля теперь никому не нужна. Высасывать из нее нечего, вот и бросили на произвол судьбы. Пока опять кто-нибудь под себя не подомнет. Да что там говорить… это видеть надо, словами не опишешь… Пустот в мире не бывает, – добавил Иван. – Природа не терпит пустоты.

– Да… тут ты прав, – согласился Глебов.

Хрустнув суставами – возраст всё же давал о себе знать, – Глебов поднялся, прошел к шкафчику в углу комнаты, извлек какую-то папку и, развязав тесемки, выложил на стол несколько фотоснимков.

– Что ты думаешь об этих людях? – спросил Ивана Дмитрий Федорович. – Вот об этом, например… на первом снимке?

– В каком смысле? – не понял Иван.

– Если тебе легко людей в пижамы наряжать в воображении, то нетрудно должно быть и по фотографии.

Иван внимательно посмотрел на снимок.

– Что он за человек, по-твоему?

– Чиновник. Русский, советского типа… У него такое… такая… – Иван замялся.

– Пачка, ты хочешь сказать? – улыбаясь, подсказал Глебов

– Да, пожалуй, что пачка, – согласился Иван. – Такие лица бывают у людей… военных. С невысоким званием. У тыловиков, которые дачи свои отделывают, эксплуатируя солдатиков, – не отрывая глаз от снимка, закончил он.

Глебов удовлетворенно кивнул. В суждениях Лопухова его что-то удивляло, но он пока не понимал, что именно.

– А этот? – Дмитрий Федорович показал на другую фотографию.

– Здесь всё иначе. В лице что-то нездоровое, – без уверенности прокомментировал Иван. – Почки больные? Я почти уверен. Глаза, смотрите, навыкате немного. Зобная часть отвисает.

– И что?

– Выводы разные напрашиваются. Вряд ли это человек уравновешенный, это первое. Не исключено, что черств немного по натуре. Проблемы со щитовидной железой, что, кстати, тоже подтверждает мою мысль о его неуравновешенности.

Без комментариев Глебов показал Ивану следующий снимок.

Окинув фотографию быстрым взглядом, Иван от оценки тоже отказался:

– Этот тип я не понимаю.

– Можешь объяснить почему?

– Почему не понимаю? Гладкое лицо, у которого нет ярких черт. Всё размыто. Или снимок необычный. Что-то в нем есть такое… – Иван взял фотографию со стола, несколько секунд изучал понурый лик обладателя широкого лба с высокими залысинами. – Ничего не могу сказать. Нейтральное лицо. Неживое.

Лицо Дмитрия Федоровича стало непроницаемым.

– Этот человек умер полгода назад, – сказал Глебов.

– Что это за тест, может, объясните? – благодушно осведомился Иван.

– Иван Андреич, я думаю, ты талантливый человек, – объявил Глебов. – Может быть, даже очень талантливый. Не многие профессионалы попадают в точку с первого раза, поверь моему опыту. В этом, кстати, и заключается моя работа. Нам представляют кандидатов, а мы, являясь консалтинговой фирмой, своего рода кадровым агентством, рассовываем их по тем местам, где они нужнее всего. В фирмы и конторы, которым нужен персонал. Развелось-то их – тьма-тьмущая.

– За это платят?

– Хочешь попробовать?

– Что именно нужно делать? – Иван постарался не выдать своего удивления.

– Анализировать.

– Кандидатов?

– Их качества и способности. А также возможные перспективы. Ты только что продемонстрировал, что неплохо справляешься с этим. Твой главный козырь – свежий взгляд. Неудивительно, что некоторые особенности людей тебе виднее. Да и недаром ты столько лет за границей просидел, это чувствуется.

– За доверие спасибо, – сказал Иван. – Но я не совсем понимаю…

– Метод можно отработать любой, какой понравится. Важен результат. Мне кажется, что у тебя должно получиться. Потом, постепенно, перейдем к более сложным задачам. Мне кажется, что моделировать можно не только поступки Петрова-Сидорова, но и ситуации.

Разговор приобретал совершенно неожиданный оборот. Иван раздумывал.

– Представь, что тебе предлагают написать что-то художественное, рассказ, предположим, в котором ты должен задействовать реальных лиц. Свежий взгляд – самое главное. Я буду помогать. Если что-то непонятным или необычным покажется – обсудим, разберемся. Ну, что ты думаешь? – настаивал Глебов.

– Для кого именно вы подбираете кадры? Для частных, для государственных учреждений? – поинтересовался Иван.

– Как правило, для частных. Бывает, что и на государственные должности ищут людей и обращаются к нам, но редко.

– При вынесении серьезных оценок доверяют непрофессиональному мнению вроде моего? – усомнился Иван.

– Не только. Всё проверяется. Мы знаем специфику. Знаем, что кому нужно. Другое дело, что самим анализом заниматься некому – кадров нет. Пока ты в Лондоне отсиживался, здесь многое изменилось, Ваня, – не без сожаления отметил Дмитрий Федорович. – Устои пошатнулись, власть авторитет утратила… А уж когда деньги появились бешеные, люди стыд потеряли и готовы теперь безо всякого стеснения других обворовывать, чтобы только под себя грести. Многие на это готовы… А вот чтобы работать не за страх, а за совесть – таких раз-два и обчелся.

– Если вы сотрудничаете с административными учреждениями, значит и с правительственными тоже? Правильно я понимаю?

– Да, всё правильно. Но таких заказов мало… Любое правительство – это очень больший колхоз, как ты, наверное, понимаешь. Особенно наше. И все хотят быть председателями. Вот мы и процеживаем. Чтобы шваль какая-нибудь не просочилась.

– Почему такая контора находится здесь, в Питере? Удобнее было бы держать ее в Москве… – спросил Иван.

– В Москве есть аналогичный центр. Мы – его филиал.

Иван молчал и раздумывал.

– Подумай. Возьми с собой пару фотографий и попробуй дома поработать. Вот эти, например.

Глебов отобрал несколько снимков, которые они не успели просмотреть, и вложил их в конверт.

– К каждой фотографии прилагается биографическая справка и аналитическая записка, сделанная другим сотрудником, – проинформировал Глебов, доставая из выдвижного ящика стопку бумаг и отыскивая нужное; листы он положил в тот же конверт. – А вдруг увлечешься? Не придется устраиваться куда попало. Насчет оплаты… Платим мы не так чтобы очень. Но люди не жалуются. Честно говоря, даже не думал, когда Коля позвонил…

– Что конкретно нужно делать со снимками? – спросил Иван.

– Взгляни на них непредвзято и попробуй изложить свои впечатления. На страничку. Что ты думаешь о прилагаемой характеристике и вообще об этом человеке, фото которого лежит перед тобой. Главное, не усложняй. Полагайся на интуицию. Никакой самоцензуры. Как чувствуешь, так и пиши. Не бойся неожиданных выводов. Они самые интересные…

То, что могло бы быть, но чего так и не было, является частью того, что есть… Этот тезис, сформулированный Иваном еще в разговоре с Глебовым, лежал в основе первых сделанных для Глебова записей…

Не прошло и недели, как Иван сидел в том же кресле и не без удовольствия наблюдал за реакцией Дмитрия Федоровича, просматривающего принесенные наброски – «письменные голограммы», так Иван окрестил этот новый для себя жанр. Лицо Глебова выражало что-то среднее между удовлетворением и удивлением.

Дмитрий Федорович тем временем читал вслух:

«Властолюбие, малодушие, тяжелый характер. Прекрасно знает об этом, старается не „светить“ недостатки. Характер показывает с теми, кто ниже его по социальному положению либо слабее. Например дома, в семье. Не исключено, что третирует жену. Такие пары обычно ограничиваются одним ребенком, чаще всего это дочь. Связи на стороне у „кандидата“ можно предположить многочисленные, так как интимные отношения с женой – дело прошлого, а темперамент не позволяет обходиться воздержанием. О разводе не помышляет. Терпеть не может перемен. Не исключены гомосексуальные наклонности, неосознанные или реализованные. Если эти наклонности себя еще не проявили, то объясняется это страхом выделиться из толпы, не быть как все, – удел людей серых и бесхарактерных…»

Глебов задумчиво глянул на Ивана и продолжил чтение:

«Дурной запах изо рта, потливость как следствие несварения и плохой переносимости стрессовых ситуаций. Обувь всегда черная. Небольшой размер стопы, не больше 41. Это также свидетельствует о практичном складе характера, о предрасположенности к техническим знаниям, не к гуманитарным.

«Метафизический» склад личности: скрытный, осторожничающий материалист, хотя и выдает себя за идеалиста. Неслучайно на словах, если припереть к стенке – агностик. Хотя, как и большинство, плохо понимает значение этого слова. К чтению, спорту, природе интереса не испытывает. Предпочитает ресторан, кино, баню, компанию друзей. Охотно вступает в дискуссии на отвлеченные темы. Потому что это возвышает его в собственных глазах. Предпочитает говорить, а не слушать других. Какие бы дипломы такой человек ни получил, нехватка образованности – бич всей его жизни. Нужно подчеркнуть неизбежность постепенного перерождения названных недостатков в тщательно скрываемый, хотя вряд ли до конца осознаваемый комплекс неполноценности. Рано или поздно это не может не вылиться в оппортунистическое (плод личной лояльности) отношение к вышестоящим лицам, к проблеме власти вообще. Равнодушие к чужим трудностям, стремление к самообогащению, но при этом ограниченные запросы – типичные и распространенные изъяны такой личности.

Вывод: для работы, связанной с ответственностью, «кандидат» не пригоден. Но в рамках какого-нибудь простого прибыльного дела, уже кем-то другим поставленного на рельсы, может быть очень полезен. Главное условие: при заключении трудового договора компенсация, предлагаемая «кандидату» за исполнительность, должна быть строго адекватна его материальным запросам, не больше и не меньше. В противном случае КПД его будет низким…»

Глебов положил лист на стол, сцепил руки на затылке, помолчал, потом произнес:

– Отчихвостил ты товарища, нечего сказать. Что удивительно, почти всё в точку. Насчет гомосексуальных наклонностей ты, правда, загнул.

– Да я тоже так подумал потом, – согласился Иван. – Но вы просили без самоцензуры, как покажется, так и излагать.

– Хотя… может, ты и прав. Надо подумать. Очень даже может быть, что ты попал в точку… – Глебов даже оживился. – Неосознанно, говоришь?

– У мужчины с размером стопы сорок или сорок один очень много неосознанного, – сказал Иван.

– Это почему?

– Приходилось наблюдать. Иногда это даже по лицу заметно. Черты, взгляд… Как правило, у таких людей полноватое лицо, но черты резкие, «сухие», нередко лоб высокий, залысины… А взгляд – снизу вверх. Замечали, люди невысокого роста смотрят в объектив с особым выражением, немного задирая подбородок…

– Я понял.

Что-то еще сверив в тексте, Глебов задержал на госте взгляд и удовлетворенно кивнул:

– Я знал, что у тебя получится. Вообще я впервые имею дело с пишущим человеком. У меня были сомнения, ты уж не обижайся. Насчет твоего КПД… А работа хорошая. Даже, можно сказать, отличная.

– Я не считал это работой…

– Насчет роста всё правильно. У коротышек мозги по-другому устроены. Склад ума и особенности характера – вот где проблема. Болезненное самолюбие, амбиции… Людей невысокого роста вообще нельзя допускать к лидерству. Желудок слишком близко к сердцу. Такие только о реализации своих планов думают, на остальных им плевать. Не согласен? – Глебов вопросительно посмотрел на Ивана.

– Чрезмерные обобщения – это тоже закрытая система в своем роде. Любая система качественно перерождается, если использовать ее с натяжкой. Обобщать нужно осторожно. История кишит карликами.

– Ну ладно, это мы еще обсудим… Ваня, ты прости, я должен ехать, не смог предупредить тебя заранее. Мы не закончили, нужно всё как следует обсудить… Ты не мог бы завтра зайти? В это же время? А пока…

Глебов достал из стола перетянутую резинкой пачку банкнот.

– Твой гонорар, – сказал он, протягивая доллары.

Иван с недоумением уставился на деньги.

– Здесь две тысячи долларов. В счет того, что ты принесешь в следующий раз. Будем считать, что это аванс… Сработаемся – постараюсь платить столько же ежемесячно. Устраивает?

– Мне нужно знать конкретно… Объем работы, сроки?

– Договоримся, не переживай.

Протянув уже в дверях руку, Глебов поинтересовался:

– С отцом-то созваниваетесь?

– Вчера говорили.

– Привет передавай при случае… Ну, до завтра.

Глебов отвел для встреч вторник. С очередной порцией фотографий и аннотаций к ним Иван появлялся на канале Грибоедова в вечернее время. Принесенные «голограммы» разбирали вместе. Некоторые Глебов одобрял с ходу. Над другими задумывался, выражал сомнение по поводу той или иной детали, подчас самой незначительной, и бывало отвергал заключения, которые Иван взял за правило прилагать в конце. Но полностью браковал работу редко. Он никогда и ни на чем не настаивал с категоричностью. К просмотренным «голограммам» больше не возвращались. Но на столе появлялись новые и новые фотографии…

Иван почти сразу обратил внимание на то, что фотографии людей зрелого возраста даются ему легче. Таких и было большинство. В редких случаях «кандидатам» оказывалось меньше тридцати. Он полагал, что трудность в обработке этих снимков заключается в том, что не окончательно сформировавшейся оставалась личность самих «кандидатов», ввиду чего в образе присутствовала некая незавершенность, которая не могла не отражаться на внешних данных, поэтому при интерпретировании возникали иной раз трудности.

С «кандидатами» женского пола – этим своеобразным подарком – работать было легче, чем с образами мужчин. Всех женщин на фотографиях роднило что-то общее, очень типичное, хотя и с трудом поддающееся ясной лексической оценке. Но, что удивительно, достаточно было один-единственный раз выстроить конкретный женский образ в соответствии со строго заданными критериями и отбросив всё второстепенное и незначительное, сосредоточиться на ясной ноте, звучавшей чисто, наподобие камертона, и «голограмма», выводимая по этой методике, оживала сама собой – она оказывалась практически универсальной для всех остальных «кандидаток».

Отсутствие ярких дарований, плодовитость в буквальном смысле слова, приверженность стереотипным ценностям среднего непритязательного человека – таким, как дом и семья, – тяга к простым домашним занятиям и вместе с тем практически поголовная, но без крайностей, неудовлетворенность жизнью… Прибавить к этому врожденное простодушие и невысокий уровень образованности, что было каким-то повальным явлением и очень бросалось в глаза, а также отсутствие больших личных амбиций… – и получался законченный собирательный образ. Совокупность качеств превращала «кандидаток» в идеальных исполнительниц, пригодных для работы практически в любой сфере. Вскоре Ивану пришлось констатировать и другое: женщины в массе своей были не только порядочнее представителей сильного пола, но и вообще как-то более совершенно, более гармонично устроены. Глебов в шутку говорил ему, что, для того чтобы так хорошо разбираться в тонкостях женской натуры, нужно либо родиться женщиной, либо быть отъявленным волокитой…

Иван и сам порой удивлялся тому, что многое ему дается с ходу. Иногда ему стоило лишь взглянуть на лицо человека и мысленно зафиксировать на себе его взгляд, чтобы представить себе его речь, походку, рукопожатие, манеру держать себя за столом, на людях и даже его поведение в постели. Но что обращало на себя внимание: в комментарии всё чаще вкрадывались повторения. Иван не мог не замечать этих «тавтологий», понимал, что избегать их в дальнейшем будет трудно. Глебов оказался прав, предупреждая его, что таким делом невозможно заниматься постоянно: не успевает человек набить руку, как энтузиазм его улетучивается по причине монотонности и однообразия занятия. В результате острота восприятия притуплялась, несмотря на приобретаемый опыт и совершенствовавшуюся точность в оценках. Бороться с этим было бесполезно.

«Отработав» множество фотографий, Иван пришел к неожиданному для себя выводу: все анализируемые им «кандидаты» делились, причем довольно четко, на два типа. Такое деление оказывалось гораздо более объективным, нежели на полезных и бесполезных, одаренных и бездарных, добрых и злых, плохих и хороших. И тут уже немногое зависело от возраста, даже если исходный возрастной критерий по-прежнему играл заметную роль.

Первый тип, отличавшийся определенной прозрачностью, анализу поддавался легко. Не требовалось сильно напрягать воображение, чтобы «оживить» человека и подвергнуть его доскональному «разбору», погружая абстрактно воссозданный образ в ту или иную среду, будто в пробирку с нужным химическим составом, проверяя таким образом, как он поведет себя в определенной ситуации. Иной раз Иван поражался напрашивающейся аналогии с физическим ощущением, возникавшим от движения ладони по некоей округлой поверхности. Нервные окончания ладони улавливали выпуклость и фактуру – шершавую или гладкую. Это позволяло описывать форму предмета и даже некоторые его свойства. Данный тип Иван так и называл для себя – «шершавым».

Второй тип представлял собой антипод первого, потому что почти не давал зацепок. Поверхность мнимой округлой формы казалась слишком отполированной. Воображению не за что было уцепиться. К этому «гладкому» типу относилась примерно треть «кандидатов». Но со временем Иван понял, что в чистом виде, незамутненный «гладкий» тип встречается очень редко, случаи были почти единичными. А затруднения с этим типом возникали по той причине, что всегда наступал момент, когда дальнейшее погружение в образ становилось невозможным. Слишком герметичный и непроницаемо «гладкий» тип оставался фактически нераскрытым…