Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том I"

– Вы им не нужны. Им нужны связи. Вы это правильно поняли. Ведь все обычные каналы уже оприходованы. Пути выхода на серьезные финансовые инстанции… – пояснил Мачабели. – Чтобы такую аферу провернуть, перетянуть одеяло на себя, нужны свежие каналы. Выйти на них можно только необычным или неформальным способом, я бы даже сказал, маргинальным. Не исключено, что здесь и зарыта собака. Вы же в Англии живете. А в этой стране прописаны главные персоны, – подчеркнул грузин, – к которым могло бы перейти припрятанное до поры царское имущество. Понимаете?

Иван задумчиво молчал. Мачабели добавил:

– Схема простая и довольно неплохо отработанная. Человек, который хочет и может провернуть такую операцию, получает долговое обязательство. Или, скажем, вексель, авалированный на государственном уровне. Аваль – это когда третья сторона выдает гарантию платежа по векселю. После этого остается разместить долговое обязательство или вексель в каком-нибудь банке, желательно западном, получить под него кредит и положить деньги себе в карман.

– Тогда вообще непонятно, кто правит этой страной, – сказал Иван.

– Россией? – Глаза Мачабели весело блеснули; он даже хлопнул себя по коленям от избытка чувств. – Любой страной правят деньги. Тот, у кого они есть.

– А здесь они у кого? – спросил Иван.

– Только не у президента. У него денег кот наплакал… А в этом деле, Коля прав, желающих войти в долю сколько угодно. Какая разница, кто инициатор, кто эту кашу заварил. Если хотите, тут даже не важно, правда всё это или нет.

– Не понимаю… Для вас это тоже не важно? – не понял Иван.

– Лично для меня? – переспросил Мачабели. – Если честно, то нет.

– Невероятная история… – бормотал Николай. – Во дают ребята, во дают…

– Всё это лопнет, конечно, – заверил грузин. – Но пока лучше не соваться. В конце концов, это просто опасно. Ведь речь идет о таких суммах, что один человек, вроде вас или меня… Вы понимаете. А вы даже не знаете, с кем имеете дело. На вашем месте, если это возможно, я бы устранился. А искать защиту… Это почти бессмысленно.

– Я, конечно, думал об этом… – согласился Иван.

– А еще можно вот как поступить… – перебил Мачабели. – Я знаю одного человека, через которого мог бы, наверное, свести вас с первыми… Ну с теми, кто официально имел полномочия раскручивать эту историю.

– Я не очень хорошо понимаю разницу… между теми и другими, – сказал Иван. – Если правды здесь нет, в чем она, разница?

– Нет, правды здесь нет, – не задумываясь, подтвердил Мачабели. – Да если и есть, то никто с ней не будет считаться. Здесь другие интересы. О каких материальных ресурсах идет речь, задумайтесь!

Иван растерянно размышлял над сказанным. Правды действительно не было нигде: ни в одном слове, ни в одном мнении. Это казалось очевидным. А искренность человека, который вовсе не обязан быть искренним, как ни странно, лишь всё усложняла.

– Вы пишете? Коля говорил, романы, – сменил тему гость. – Может, помочь чем-то могу? Я в издательстве работаю. Не первое лицо, но и не последнее. Пока есть спрос на русское зарубежье… Небольшой, но вполне реальный.

– Помоги, конечно! – ухватился за предложение Мачабели Николай и, переведя взгляд на брата, удивленно поинтересовался: – Послушай, ты, надеюсь, не собираешься туда идти? – Николай имел в виду очередную встречу с Глебовым на Мясницкой, которую Ивану назначили на послезавтра. – Тебе не в Тулу впору ехать, а в Лондон! И сидеть там до тех пор, пока с Машей всё не прояснится. Я помогу тебе чем смогу, не волнуйся…

Положив ладони на колени, Мачабели, улыбаясь, смотрел на танцующее в камине пламя. Иван еще раз отметил про себя, что грузин вызывает к себе симпатию. По-видимому тем, что искренне придерживался высказываемых взглядов и проявлял неподдельное сочувствие к чужим проблемам.

– Я серьезно, давайте посмотрим ваши рукописи, – вновь обратился он к Ивану. – Они у вас на бумаге? Или в электронной версии?..

Тротуары Чистопрудного бульвара с утра были расчищены, но ближе к Мясницкой наваливший с вечера снег приходилось обходить, по щиколотку утопая в слякотной льдистой каше.

До встречи на Мясницкой оставалось десять минут. Иван вошел в кафе, попросил чашку кофе, отошел к витражной перегородке и принялся наблюдать за стайкой студенток, которые пили чай с пирожками. По рукам у девушек ходил василькового оттенка флакон духов. Возбужденно обсуждая что-то – по всей видимости, разновидности парфюма – они нюхали друг у друга запястья.

Справа от Ивана старик в шапке и в допотопном пальто на ватине с каракулевым воротником читал журнал, открытый на странице с заголовком «Нетрадиционная половая ориентация». Встретив безразличный взгляд старика, Иван вдруг понял, почему проснулся разбитым. Сон! Приснившееся минувшей ночью было сущим кошмаром.

Ивану снилось, что они с братом сидят в каком-то старинном театре; их разделяет несколько рядов. Бельэтаж переполнен… Публика слушала лекцию, которую читал неприятной внешности патлатый старичок в куцем костюме и атласной «бабочке» малинового цвета, такой огромной и жесткой, что, казалось, она мешает ему наклоняться к пюпитру, на котором вместо нот лежала грязноватая растрепанная тетрадь с текстом доклада. Чтобы легче было переворачивать страницы, лектор макал указательный палец в стакан с водой, стряхивал и каждый раз вытирал об одежду.

Николай по ходу лекции то и дело отпускал в зал реплики. Иван ловил на себе недружелюбные взгляды и готов был сквозь землю провалиться от стыда за брата. Сидящие в зале почему-то считали, что они с Николаем заодно. Но, что было особенно странно, после пробуждения Иван дословно помнил речь лектора.

«Хам – это человек, который, независимо от того, где, когда и кем он произведен на свет Божий, лишен привычных характеристик рода и племени. Это человек, лишенный веры, а часто и суеверия. А поэтому топтать он может что угодно и кого угодно. Он абсолютно слеп к красотам мироздания… абсолютно! Он не знает, кто он и откуда явился в этот мир. Главной же отличительной чертой Хама является его готовность ради удовлетворения своих запросов, как правило, непомерных, безжалостно сокрушать на пути своем любые преграды, при этом не задумываясь о том, что вне этого мира он существовать просто не может…»

– На лбу ведь у него не написано, что он – Хам! – крикнул Николай. – Как узнать его?

– По зловонию, – ответил лектор. – От Хама всегда несет горелой пластмассой или органическими удобрениями.

– В буквальном смысле, что ли? – не унимался Николай.

– И в буквальном смысле тоже.

– Те, кто сидит у нас на шее, кто правит нами, они тоже Хамы?

– Тоже! – последовал категоричный ответ.

– И они тоже готовы уничтожить весь мир, если им не дадут насытить брюхо? – допытывался Николай.

– Поздно, поздно вы опомнились, Лопухов! – Лектор погрозил ему пальцем. – Они давно уже подмяли под себя мир. Вы просто этого не видите. Вы на меня посмотрите… Кто я, как вы считаете?

– Лектор… вас прислали из добровольного общества защиты стрекоз! – крикнул Николай.

Тот разразился неприятным дребезжащим смехом.

– Да я один из Хамов! – провозгласил он. – Все мы Хамы. Все без исключения! Хамов род мы, Хамово отродье. Рабы мы рабов у братьев своих! И столько нас, сколько звезд на небе.

Лектор ткнул пальцем в потолок.

Братья задрали головы и вместо потолка и вправду увидели над собой черный бездонный небосвод, усыпанный мерцающим крошевом звезд…

Ровно в одиннадцать явившись по адресу, который продиктовал ему накануне Глебов, Иван вошел в здание на Мясницкой и, миновав вестибюль с невзрачными зелеными стенами, обвешанный новогодними гирляндами, поднялся на третий этаж. При входе на этаж располагался пост охраны. За столом, на котором красовалась миниатюрная новогодняя елка, увешанная шарами и серпантином, сидел немолодой вахтер.

Иван протянул паспорт. Едва глянув на страницу с личными данными, охранник молча встал и повел его за собой в глубину здания. В конце длинного коридора он указал на последнюю дверь справа.

Иван очутился в светлой приемной с деревянными панелями в казенном стиле. Полноватая девушка в синем поспешила подняться из-за письменного стола, попросила подождать и скрылась за массивной дверью. Вернувшись, она пригласила его войти.

В очень просторном кабинете за длинным столом сидели люди. Двенадцать человек, машинально отметил про себя Иван. Лица были незнакомые. Навстречу шагнул молодой мужчина. Иван не сразу узнал помощника, с которым Вереницын два дня назад приезжал на Большую Никитскую.

– Не заблудились? – Помощник энергично пожал Ивану руку.

Тут же Иван увидел и Вереницына. С подчеркнуто деловитым видом Аристарх Иванович тоже пожал гостю руку и предложил ему офисное кожаное кресло рядом с собой.

В дальнем конце стола восседал немолодой здоровяк с холеным лицом и в дорогом сером костюме. Слева от него сидел, поигрывая карандашом, еще один незнакомец, лет сорока. Его лицо, с застывшим на нем каким-то подобострастным выражением, на миг показалось Ивану знакомым, но он не мог вспомнить, где видел этого человека. Единственная среди присутствующих женщина, чуть больше сорока, с большой лиловой шалью на плечах, чем-то похожая на революционерку прошлого века, какими их изображают с некоторых пор в театрах или в кино – с осанкой аристократки, но подыгрывающую разночинцам, – смотрела на гостя с вежливым выжиданием, улыбаясь всем и никому.

– Дмитрия Федоровича нет? – спросил Иван.

– В аэропорт пришлось срочно поехать. На дороге пробка, но обещал быть, ждем.

– Позвольте представить вам Ивана Андреевича Лопухова, – с толикой церемонности обратился помощник Вереницына к присутствующим. – Проживает в Англии. Писатель. Заочно я вас уже познакомил.

Вереницын подбадривающе кивнул гостю. Реакция присутствующих свидетельствовала о том, что Лопухова успели отрекомендовать не с худшей стороны.

– Чайку? – предложил Вереницын.

– Спасибо, нет.

– Временем располагаете?

В тоне присутствовал непонятный вызов. Неуверенным жестом Иван дал понять, что никуда не торопится.

– Иван Андреич, генеральную линию, я думаю, вы уже поняли. Юрий Михайлович у нас за председателя сегодня… – Вереницын перевел взгляд на здоровяка в костюме. – Ему и слово.

В атмосфере не очень хорошо освещенного, просторного помещения угадывалось что-то действительно знакомое, но необычное.

«И гладкое…» – вдруг подумал Иван, поймав на себе беглый взгляд Вереницына. Несмотря на пост охраны при входе и на казенный стиль помещений, учреждение вряд ли было государственным. Зураб Мачабели как в воду глядел, утверждая, что Иван попадет на приватное сборище. И всё же Иван ждал другого, чего-то более официального. На него вдруг снизошло неприятное прозрение: не на этих ли струнах, не на честолюбии ли его с самого начала поигрывал Глебов? И всё сразу показалось нелепым.

Двенадцать человек, не считая его, Ивана, – дюжина. А вместе с ним – еще и чертова. Даже в количестве собравшихся было что-то несуразное.

Тем временем немолодой здоровяк в костюме знакомил гостя с присутствующими:

– Андрей Семенович…

Худощавый шатен средних лет, приветливо улыбнувшись, кивнул.

– Вениамин Петрович… Всеволод Николаевич, Петр Васильевич, Наталья Ильинична… – Назвав всех, председатель прокашлялся и взглянул на Ивана. – Теперь – к делу. Сразу предупреждаю, работы у нас с вами – непочатый край. Если возьметесь, конечно… Я задам вам задачу с несколькими неизвестными. Мне интересно ваше мнение. Брат и сестра получили наследство. Как поделить его между ними?

Иван обвел собравшихся взглядом, словно хотел убедиться, что его не разыгрывают, и, уже понимая, что отсутствие Глебова, скорее всего, не случайно, сухо произнес:

– Не знаю… Наверное, поровну.

– А если они неродные, могут ли они претендовать на равные доли наследства?

Иван посмотрел на Вереницына, затем на остальных. Аристарх Иванович задумчиво выводил ручкой каракули на бумаге.

– Всё зависит от обстоятельств. – Иван развел руками. – Почему вы об этом спрашиваете меня?

– Простой на первый взгляд вопрос может превратиться в неразрешимый ребус еще и потому, что в разных странах разные законы, – пояснил председатель. – Так что вы думаете?

– Я бы всё равно поровну поделил, – повторил Иван.

– А если один из родственников отказывается от своей доли, что тогда делать? – спросил Юрий Михайлович.

– Понятия не имею, – пожал плечами Лопухов.

– Отдать его долю другим наследникам? – продолжал допытываться председатель.

– Когда наследников нет, всё достается государству, так мне кажется, – ответил Иван.

– Отсутствие наследников не всегда легко установить.

– Я не разбираюсь в этих вопросах. Думаю, что «отказная» часть наследства могла бы быть целиком заморожена, пока нет полной ясности, – сказал Иван. – По-моему, существует практика сохранения средств на депозитах… Что-то в этом роде.

Вереницын одобрительно закивал. Ответ Лопухова его, похоже, устраивал.

– По всей видимости, речь идет о выморочных деньгах Романовых? – спросил Иван.

– О них самых… – вздохнул председатель. – Аристарх Иванович и Дмитрий Федорович посвятили вас в суть дела. Мы хотим вернуть людям то, что принадлежит им по праву. Но пока не пришли к единому мнению относительно того, как всё это можно реально осуществить. Есть мнение, что такие вопросы вообще неразрешимы в правовом поле…

– Если не в правовом, то в каком же? – усомнился Иван.

Все молчали.

– Слабая сторона этой теории… с авуарами… заключается именно в том, что в наши дни нет критериев… абсолютных критериев, при помощи которых один факт можно отнести к стопроцентной правде, а другой – к стопроцентной лжи, – высказал Иван то, о чем они говорили с братом при последней встрече на даче. – А тем более когда речь идет о фактах исторических. Закон же опирается на факты доказуемые. Разве не так?

Председатель медлил.

– Вот здесь вы абсолютно правы, – вмешался Вереницын. – Об этом и речь… Юрий Михайлович потому и мучает вас расспросами, чтобы хоть здесь-то всё было разложено по полочкам, раз и навсегда.

– Реальность такова, что мы вынуждены работать в правовом поле, но при этом отдаем себе отчет, что оно не обеспечивает соблюдение наших интересов, – подхватил председатель, и, быстро глянув на Вереницына, продолжил: – Пока что наши рабочие группы будут создаваться в разных странах. Механизм уже запущен… Иван Андреич, люди с вашими способностями, интеллектом, логическим мышлением, которым вы, по нашему единодушному мнению, обладаете, – вот где залог успеха.

Напор и при этом странный непрофессионализм – после осмотрительного и интеллектуально гибкого Глебова – всё это сбивало Ивана с толку. Он понимал, что, еще не сделав ничего, уже совершил ошибку, но пока не мог понять, какую именно.

– Если следовать вашей логике, то и подлинность личности великой княжны тоже недоказуема, – произнес Иван.

– Вопросы, подобные тем, которые задаю я, вам задавать будут все. Поэтому нам нужен ответ… И главное – метод, – сказал председатель.

– Когда я говорю о недоказуемости, это и есть метод.

Повисла тишина.

– Разумеется. Но одной правды мало. Потому что есть много желающих опровергать правду, – с нетерпением поправил председатель. – Подход не совсем правильный. Тут лучше не плавать, не путаться в разнотолках. Ответ должен быть ясным и однозначным.

– На мой взгляд, есть только один ответ – сама правда, – стоял на своем Иван.

Председатель развернулся к Вереницыну. Тот, насупившись, молчал.

Разговор плавно перетек в другое русло:

– Переводить крупные денежные средства из страны в страну не так легко, как это может показаться на первый взгляд… Аристарх Иванович говорил вам, что мы вырабатываем соглашения с банками в разных странах, которые будут играть роль кредиторов и посредников.

– Под гарантии ФРС?

– Да, именно так. Выплаты будут производиться через различные западные банки. У нас есть список банков, согласованный… вам уже объясняли, с кем именно… Банков, с которыми мы можем вести переговоры. Схема отработана, осталось пустить ее в ход. Мы заключаем сделки, берем займы под программы в виде ссуд, кредитов и так далее. Резервная система ссуды гарантирует. И на наши счета осуществляются трансферы через различные банки. Вот и всё. Но если есть какие-то идеи…

– А возвращать эти кредиты никто не собирается? – уточнил Иван.

– Свое, что ли, возвращать? – усмехнулся председатель. – Возвращают нам.

– ФРС просто списывает займы под свои гарантии? – пытался до конца разобраться Иван.

Председатель согласился:

– Можно и так сказать.

– Но в стране об этом никто не знает…

Вереницын снял очки и взглянул на Ивана.

– Да нет, всё не так. Во-первых, всё здесь давно всем известно. А во-вторых, эти ссуды должны списываться. Западные банки, некоторые из них, вправе выдавать России ссуды под американские гарантии. Миллиарды невозможно перегонять со счета на счет просто так. Нужны программы. Ну что тут сложного?

– А западным банкам зачем всё это нужно? – спросил Иван.

– Им это не нужно. Но если они должны вернуть эти средства, что же им остается? – напомнил Вереницын. – Финансовым учреждениям, и не только заатлантическим, в целом выгодно обслуживать счета с нашими вкладами. Тайн-то тут нет никаких. Банк, исполняющий роль посредника, с операции получает свой процент. Да еще за обслуживание счетов, за операции удерживаются начисления. Деньги немалые. Не родился еще такой банкир, который мог бы отказаться от таких условий.

– Лучше рассчитаться с долгом под выгодные проценты, чем оставлять хомут на шее, – вставил председатель. – И американцы готовы отдавать долги, но на определенных условиях. Во-первых, через банки, с которыми у них есть свои договоренности. Во-вторых, не живыми деньгами, а под программы… Если от изначального вклада при пересылке авуаров останется пятьдесят процентов, то это уже очень неплохо.

– Отдавать половину за обслуживание счетов? – помолчав, переспросил Иван. – Так много?

– А вы что предлагаете?

– Кто имеет право распоряжаться общим достоянием… оплачивать чьи-то услуги в таких размерах? Это абсурдно.

– Вы, наверное, чего-то не понимаете… Чтобы избежать кривотолков, мы и хотим ввести этот процесс в правовое поле, – Вереницын всё еще пытался найти общий язык. – Процесс должен быть открытым. Это один из рабочих моментов. Участвовать в налаживании контактов, отстаивать общие интересы, ваши, мои, интересы страны… Вот в чем суть.

– Если за обслуживание вы отдадите половину… всех этих триллионов, – настаивал Иван, – то невольно возникает вопрос, кто наделил вас такими полномочиями? Кто вам позволил разбрасываться такими суммами? Почему вы решили, что все будут с этим согласны?

По лицам пробежала тень замешательства.

– Иван Андреич, не витайте в облаках, взгляните в лицо реальности, в самом-то деле! Вам, между прочим, серьезное дело предлагают, а вы… – досадливо поморщился Вереницын.

– Не проще ли в масштабах такой страны заработать эти триллионы за счет привлечения других ресурсов… например, сократив казнокрадство… Зачем мутить Мировой океан? – тоном упрека заметил Иван.

Над столом повисло долгое молчание. Вереницын нарушил его первым:

– В общем так, Иван Андреевич. Мы перед вами все карты раскрыли. Вам нужно определиться, прямо сейчас. С нами вы? Или сами по себе?

– С кем именно? – спросил Иван. – Кто вы – тайное общество? Фамилии есть у вас? Или клички хотя бы? А может, партийные прозвища?

– Иван Андреич, вы бы не шумели… Люди здесь солидные собрались, – сдержанно попросил Вереницын. – Давайте прекратим этот разговор. Вы подумайте…

Иван поднялся и, на миг помедлив, намереваясь что-то добавить, всё же молча направился к выходу. Уже на лестнице, спускаясь в вестибюль, он вдруг спросил себя, имеет ли смысл вообще всё только что сказанное? Что за театр? Не была ли эта встреча тестированием? На лояльность? На податливость? Но тогда по отношению к чему именно?..

Глебову Иван не мог дозвониться два дня подряд. Сотовый телефон не отвечал, а секретарша в питерском офисе реагировала на его звонки так, будто фамилия Лопухов ей ни о чем не говорит. Она уверяла, что Дмитрия Федоровича нет на месте, что он недоступен, и ничего не обещала. Лишь по истечении двух дней Глебов позвонил Ивану сам, чтобы назначить встречу…

Иван приехал на Кадашевскую набережную раньше условленного часа. Прохаживаясь по тротуару, он разглядывал зимний город, замерзшей глыбой поднимавшийся за Водоотводным каналом и Москвой-рекой. Потускневшая от непогоды столица поражала тем особым, каким-то стылым однообразием, от которого жизнь в ней казалась иногда гнетущей безо всякой причины. Столь грандиозно-бесчеловечной Москву изображали еще недавно на нержавеющих подстаканниках. Прав был А. Герцен: как можно считать родным такой город, да еще и с Лобным местом в самом сердце? И тем не менее, он казался родным как никакой другой.

Как всегда пунктуальный, Глебов появился ровно в час дня. Он вылез из черного пикапа азиатской марки, подъехавшего со стороны Чугунного моста. Дмитрий Федорович был в бобриковом пальто и шерстяной вязаной шапочке. Приблизившись, он протянул Ивану руку:

– Ну что, не передумал еще на родине жить?

Иван, растерявшись, отмахнулся от вопроса.

Глебов сочувственно кивнул и спросил:

– От сестры-то есть новости?

– Нет… К сожалению, нет…

– Пойдем пройдемся немного, – предложил Дмитрий Федорович. – Да, наломал ты дров, Ваня. Да что теперь говорить… Сам я виноват. Впутал тебя непонятно во что. Жалею теперь…

Они зашагали вдоль парапета.

– Можно задать вам откровенный вопрос? – спросил Иван.

Глебов приподнял воротник пальто и, посматривая на канал, апатично ответил:

– Не знаю. Сам реши, можешь или нет.

– Вы за белых или за черных?

– А в чем разница? – сразу отреагировал Глебов.

– Вы с самого начала хотели, чтобы я… С фотографиями меня разыграли. Всё было липой?

– Не ломай голову. Надо ж, болезнь какая: всё что-то искать, копаться. Иван, нужно уметь выбирать. Между главным и второстепенным, между тем, что хорошо и отлично.

– Так я прав?

Глебов не пытался его разубеждать.

– Ты помнишь, о чем владыка говорил в Петербурге… когда мы за столом сидели? – спросил Дмитрий Федорович. – Мир наш устроен и сложно, и просто. Есть мотыльки, бабочки… И порхает вся эта живность непонятно зачем. Может, просто для услаждения глаз. А есть шмели, пчелы, собирающие мед. Есть и осы, моль всякая, комары… И сложно, и просто, – повторил Глебов. – Но главное – у каждого свое место. Каждый сверчок знает свой шесток, каждый сурок – свою норку. А вот тебе, Иван, по-моему, в этом простом устройстве мира что-то непонятно. Ну хорошо… Мы с тобой не моль. В мотыльки ты тоже уже не годишься. Допустим, пчелы. Но как сделать так, чтобы на пасеке был порядок? Ну а если над ульем нависла угроза? Залез на пасеку медведь?.. – Глебов уставил на Ивана испытующий взгляд. – Вопрос: как спасти улей от разорения? Или это не дело пчел, а дело пасечника?.. А может, и саму пасеку давно пора спасать?

– От чего, Дмитрий Федорович?

– От объедал всяких… Да от чего хочешь. От наводнения, от пожара, от заразы. Напастей-то много на белом свете.

– Вот и вы, так же, как они на Мясницкой, одними аллегориями изъясняетесь… Мне тогда казалось, что владыка другое имел в виду, – заметил Иван.

– Ульев много на свете. Пасек тоже. Но везде одно и то же. Везде есть пчелы и медведи, – развил Глебов свою мысль. – Так что мы, раз уж здесь оказались, должны жить по законам своего улья и пасеки.

– И всё равно, кто пасечник? – усомнился Иван.

Глебов согласно кивнул и, сделав еще несколько шагов, остановился.

– Если разобраться, в некоторых ситуациях мы даже права не имеем вопросы себе задавать, – сказал он. – Слишком они, ты уж меня прости, пустяшные.

– Владыка Ипатий, в отличие от вас и от меня… Он не думает, что способен мир спасти от всех напастей. Энергию свою люди вроде него направляют на то, чтобы усовершенствовать, очистить себя самих. А мир окружающий… Он такой, какой есть. Владыка сам за себя решения принимает, а мы с вами… Вот вы считаете, что, раз вы дали присягу, то должны бездумно приказы выполнять. Тем самым вы лишаете себя права размышлять о том, чьи это приказы, стоят ли они вообще того, чтобы выполнять их? Разница между вами и владыкой в том, что вы подчиняетесь воле простых смертных, а не воле свыше… Вот и получается, что вы – звено в цепи манипуляций.

В знак не то согласия, не то понимания Глебов опять закивал, но чувствовалось, что с сожалением.

– В одном, Ваня, я виноват перед тобой. Я недооценил тебя. Вообще очень жаль, что такие, как ты, в стороне остаются, – сказал он. – А зло тем временем делает свое дело. Оно, как ты понимаешь…

– Жонглирование такими понятиями, вы не обижайтесь… – перебил Иван, – принуждает к компромиссам. Но это сначала. А потом – к вырождению. Вот что, в сущности, я хочу сказать. Такой подход скрывает всё ту же идеологию, от которой вы отказываетесь на словах… Но так можно всё окончательно развалить! Дмитрий Федорович, а может, вы этого и хотите? – спросил Иван. – Я ведь еще тогда об этом подумал… Но вы ушли от разговора.

Глебов зашагал дальше, всматриваясь в серую завесу смога за рекой. Он не оспаривал и этой гипотезы.

– Все мы разные, Иван. Очень разные. Я вот считаю, что нужно стараться увидеть друг в друге не то, что нас разъединяет, а то, что есть общего. Но ты прав… – не хотел спорить Глебов. – Да и знаешь наверное другой способ, о котором мы не додумались? Так расскажи о нем!.. Даже если тебя коробит общество этих людей, у них – власть. Считаться с ними ты вынужден. Иначе просто ничего не получится.

– У Вереницына есть власть? Над вами?.. Не верю. Над собой я этой власти не признаю. Спеться с ними – значит развалить всё окончательно… Изнутри, – заключил Иван. – И куда потом деваться?..

– По-разному можно смотреть на вещи. Да, это единственный способ. В настоящее время другого нет. У кормила оказались выродки. Изменить такую систему можно только изнутри.

– Развалив ее изнутри… вы это хотите сказать? – не без удивления повторил Иван свой вопрос. – Я как-то сразу не понял, в чем ваше кредо… – Иван был всё же растерян. – И вы хотите, чтобы я в этом участвовал? Но Дмитрий Федорович… Я живу по другим правилам.

– Знаю, знаю… – устало отмахнулся Глебов. – У меня мало времени. Я тут принес тебе кое-что.

Глебов извлек из кармана пакет размером с книгу и протянул его со словами:

– Видеокассета. Насчет сестры твоей. Отдашь вашему детективу, он разберется.

Иван с изумлением уставился на протянутый сверток.

– Россия одна, не забывай. Поделить ее невозможно. Так что давай без подножек. Есть дела поважнее. Вот тебе пример… – Глебов глазами показал на пакет с кассетой и протянул руку на прощание. – Если что, знаешь, как меня найти.

Сказав это, Дмитрий Федорович направился в сторону Большой Полянки. Иван смотрел ему вслед до тех пор, пока силуэт в коротком темном пальто не скрылся за углом.

В тот же вечер кассету просмотрели на Солянке в присутствии Филиппова. Нина домой еще не вернулась, поэтому обсуждение вели без обычной конспирации. Видеозапись, раздобытая Глебовым, была сделана службой пограничного контроля в аэропорту Пулково. На экране высветилась дата: 15 часов с минутами, суббота 16 декабря, – получалось, на второй день, после того как Николай планировал встретиться с Машей на Миллионной.

Сначала мелькали сероватые кадры: Мария одна, без ребенка, проходит паспортный контроль… Братья мгновенно узнали ее, и оба были поражены тем, насколько сестра изменилась. На мутных и размытых от плохого освещения кадрах она выглядела не повзрослевшей, а постаревшей. В поведении чувствовалась суетливость. Сестра не переставала оглядываться по сторонам, как будто кого-то ждала или искала в толпе. За нею наблюдали: Филиппов указал на две фигуры, попавшие в край кадра. Парни лет по двадцать пять, славянской внешности, держались в стороне, но не спускали с нее глаз. И Маша то и дело с ними переглядывалась.

Были на пленке и кадры регистрации. Рейс оформлялся на самолет компании Swissair, вылетавший в Женеву. Рядом маячили те же двое.

Личность парней Филиппову пообещали установить уже вечером. Но как он дал знать позднее, позвонив на Солянку уже в двенадцатом часу, вышла осечка. Документы незнакомцев оказались липовыми, а идентифицировать их визуально пока не удавалось ни по одной доступной базе данных…

В первой половине декабря, возвращаясь из Петербурга, Нина провела ночь в купе с необычной попутчицей.

Раскрепощенно державшая себя незнакомка, не дожидаясь отхода поезда, попросила проводника принести ей стакан чаю и, вытащив из сумочки «Harper’s Bazaar» на английском языке, рассеянно зашелестела глянцевыми страницами. Вскоре это занятие ей наскучило, и, отложив журнал, она принялась рассматривать происходящее за окном. Периодически она поглядывала на Нину. Взгляд светло-серых глаз показался Нине скорее приязненным, нежели оценивающим.

Проводник принес чай, лакейским жестом потер руки и любезно произнес:

– Если еще что понадобится, вы подходите.

– Чаю не хотите? – спросила Нину незнакомка.

– Спасибо, не хочется.

Проводник ушел.

– Надо же, прямо джентльмен! То не допросишься, а то над душой стоят, – усмехнулась попутчица. – Терпеть не могу эту ослиную породу… А на ваши ноги как он пялился, обратили внимание?

– На мои? – Нина смутилась, порозовела.

– Меня зовут Мадлен, – представилась незнакомка.

– Очень приятно… – Нина, помедлив, тоже назвалась и переспросила: – Мадлен, откуда такое необычное имя?

– И не говорите. Сплошные мучения! – вздохнула соседка по купе. – Вы в Петербурге живете?

– В Москве.

– А я вот дурею от Москвы. Да ничего не поделаешь, приходится…

– Ездить?

– Ездить, и вообще. Куда ж от нее денешься, от Москвы? По-моему, вы их тоже не очень жалуете, этих ослов? – уточнила попутчица, глядя Нине в глаза.

– Бывает, – согласилась Нина. – А вы только официантов ослами считаете или всех мужчин вообще?

– Всех и каждого из них, – ответила Мадлен и неожиданно звонко рассмеялась.

– Но ведь без мужчин придется отказаться от семьи, детей… – нерешительно сказала Нина.

– Да бросьте вы, ради бога… Ничего подобного! Есть у меня и муж и дети… В любой женщине силен материнский инстинкт, тяга к витью гнезд. Дело в отношении… Только в этом, поверьте мне…

Перрон за окном медленно поплыл. Взгляд соседки завораживал Нину и в то же время вызывал смутную тревогу.

– Одни понимают это. А другие… Другие трусят, – продолжала словоохотливая Мадлен. – Но ко всему привыкаешь. Вы вот к какой категории себя относите? К умным или к трусихам?

Нина растерялась. Попутчица не сводила с нее настойчивого взгляда.