Текст книги "Лучший возраст для смерти"

Одичание наступит не через двадцать лет – лет через пять-шесть, через десять, если повезет, и идея Грега сделать умение читать обязательным – это попытка представить выигранным бой, что вчистую проигран, еще не начавшись. Заранее проигран по исходным условиям.

Чтение бессмысленно, если слова утратят смыслы и станут просто буквами и звуками. Их будут произносить не понимая значения, как молитвы на чужом языке. Так что, действительно, наше будущее – племена, вожди, шаманы, охота и собирательство. Все как в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Ей всегда нравился зал с фигурами первобытных людей, но кто же мог предположить, что человечество вернется к этому?

Впрочем, она настоящего заката уже не увидит…

«И это очень хорошо, что не увижу… – отметила она про себя. – А через пятнадцать лет живущим не с чем будет сравнивать. Через пятнадцать лет не будет никого, кто бы помнил, что жизнь была другой. Прошлого не будет. Будущего не будет. Будет только настоящее – здесь и сейчас. Найти еду. Убить зверя. Поесть. Накормить детенышей. Отогнать врага».

Ханна размеренно крутила педали и велосипед катился по осеннему Вайсвиллю, такому красивому, что просто замирало сердце. Цветная листва кленов и вязов, россыпи поздних цветов на клумбах, все еще не забитых сорняками. Много птиц, значительно больше, чем раньше, несмотря на нашествие котов – особенно голубей, соек и ворон. А вот собак стало гораздо меньше, часть, потерявшая хозяев, ушла в леса дичать и добывать себе пищу. В городе остались только самые мелкие и самые преданные.

Вдоль тротуаров, на подъездных дорожках на приспущенных шинах стояли пыльные машины, которым уже не суждено было тронуться с места – Грег распорядился слить из баков топливо и его слили буквально за пару дней. Приказы Грега теперь исполнялись беспрекословно, охотников проверить, хватит ли у него духу снести голову еще кому-нибудь, не находилось.

Ханна свернула с проездной аллеи на Мэйн-стрит, проехала мимо церкви, стоящей с распахнутыми дверями, и почему-то вспомнила Коротышку, кричащего в лицо Васко: «Нет никакого Бога, бро, потому что, если бы он был, он бы не допустил такого».

Ханна, не долго думая, затормозила и свернула к старому деревянному зданию. Маунт-хилл стоял в этих местах задолго до постройки военной базы, это военную базу пристроили к городку, а не наоборот, и в центре города было полно домов, возведенных еще в конце XIX века. Здешнюю церковь построили до войны Севера и Юга, она дважды горела, но горожане поднимали ее из пепла…

В общем, кроме теннисного клуба, полей для гольфа и закрытого бассейна, построенного на средства Минобороны, церковь была единственной достопримечательностью этих мест. Причины навещать храм у Ханны не было, но все же она поставила велосипед у фонарного столба, зашла вовнутрь и села на скамью у входа.

Ветер уже несколько недель закидывал листьями проход, ведущий к кафедре, и теперь гонял их по полу с тихим шуршанием. По углам, скрываясь от дневного света, утробно урчали голуби, на потолочных балках восседали раскормленные вороны и Ханне не хотелось даже думать о том, на чем они разжирели.

Раньше тут пахло деревом, свечами и свежей краской со стен, теперь же – птичьим пометом, влажной листвой и запустением и, если бы Ханна искала тут Бога, то сразу бы поняла, что он это место покинул.

Тут не было спокойствия и покоя, только одиночество и тлен.

Ханне стало неуютно и она вышла на улицу, под солнечные лучи. У края дороги стоял мотоцикл Грега, а сам он сидел на скамейке под раздвоенным дубом, ровесником Вайсвилля, и кормил арахисом из пакетика двух рыже-серых белок.

– Завалялось в рюкзаке, – пояснил он. – Смотри, как лопают!

Выражение лица у него было совершенно детское, восторженное, словно у пятилетнего мальчишки, впервые увидевшего в цирке слона. Белки брали орешки прямо с ладони Стаховски и тут же убегали, чтобы спрятать неожиданно свалившееся с неба сокровище в дупло.

Глядя на Грега было невозможно не улыбнуться, и Ханна улыбнулась.

– Что ты хотел? – спросила она.

– Спросить тебя, не передумала ли ты?

– Я не передумала.

– Хочешь покормить? – он протянул ей пакет с орешками.

Ханна заколебалась, но взяла арахис и присела рядом.

Белки мгновенно переместились поближе к ней.

– Что ты хочешь мне доказать, Белль?

– Я ничего никому не доказываю. Просто я хочу уехать, чтобы не видеть, как ты из человека превращаешься в вождя.

Он вздохнул.

– С самого первого дня, Белль, я делаю не то, что хочу, а то, что должен.

– Это уже не ты, Грег, – сказала она, сминая в ладони пустой пакетик. – Этого человека я не знаю. Прости.

– Послушай, я все понимаю, но уезжать-то не обязательно? Вайсвилль сейчас самое безопасное место на тысячу миль в округе. Куда ты собралась? Зачем тебе Парк? Там, наверное, никого в живых не осталось…

– Вот я и проверю. Я обещала за ними вернуться и я вернусь.

– Бред, – в голосе его прозвучал металл.

– Мы привели в город 800 человек, Вайсвилль выживет. Там осталось не меньше трех сотен и они не жильцы, если их не организовать. Если у меня не получится, я приведу их к тебе.

– Двести миль, Белль…

– Хоть тысяча, – ответила она. – Ты же сам говорил. Я многому у тебя научилась, спасибо.

– Ты не успеешь вернуться до марта.

– Не знаю.

– До марта – это навсегда. Для нас, – просто сказал он. – Целая жизнь и до самого конца. У тебя не получится по-доброму, Белль. Тяжелые времена требуют других решений. Тяжелых решений…

Белки сообразили, что еды больше не будет, и запрыгали прочь, мгновенно позабыв о кормильцах.

– Скажи, Грег, обязательно было убивать Тони и Дану?

Он посмотрел ей в глаза. Ни сожаления, ни сомнений, если не считать промелькнувшей в глубине глаз тени – они на миг потемнели, словно ворон взмахнул крылом – и стали прежними.

– Да, обязательно.

– А арестовать их тебе в голову не пришло? Связать? Посадить в какой-нибудь сарай? Попробовать переубедить? Отправить за ворота, в конце концов!?

Грег покачал головой.

– Я принял самое правильное решение.

– Ты принял самое простое решение. Для того, чтобы укрепить свою пошатнувшуюся власть, ты убил двоих наших друзей.

– Бывших друзей, – сказал Грег жестко. – Белль, послушай меня, просто послушай. Все, что сейчас кажется нам неправильным или плохим, через пару лет будет считаться гуманизмом. Все, чего ты и я вместе с тобой пытаемся избежать. И роды в тринадцать, и убийство за кусок хлеба или десяток патронов. Будет много крови, будут примитивные жестокие законы, колдуны, шаманы и разная другая хрень, которую и придумать-то трудно. Когда старшие из наших начнут уходить – они уже уходят, некому будет рассказывать детям, что такое зло и добро. Сейчас надо успеть заложить в малышей хоть какие-то принципы, чтобы передавать их из поколения в поколение. У нас нет времени воспитывать глупых и тщеславных. У нас нет времени, чтобы развивать демократию – ее все равно не будет, будет право сильного, закон револьвера. У меня в запасе пять месяцев, у тебя чуть больше года – это чертовски мало, чтобы создать правила для нового мира, но большего у нас нет. Нам нужно придумать религию, чтобы наши потомки не перерезали друг друга. Нам нужно придумать правила, чтобы власть передавалась не самому агрессивному, а самому умному, не по линии крови, а по интеллекту и способностям. И я, черт побери, не знаю, как правильно это сделать и как успеть. Но я знаю одно… Каждый, кто сейчас станет у меня на пути…

Он сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– Это не я убил наших бывших друзей, Белль. Они сами себя убили, я просто исполнил приговор. Ты говоришь, я сделал это, чтобы укрепить свою власть? Пусть так… Пусть лучше боятся и ненавидят меня, чем друг друга…

Ханна молчала. Возможно, потому, что он был прав.

– Ты хороший человек, – Грег взял ее за руку, осторожно, как берут в ладонь птицу, и она не отстранилась, – но люди – это просто люди. Они лживы, жестоки, безжалостны, коварны, но способны на подвиг и самопожертвование. Они прекрасно обходятся без знаний, любят богатство, власть и секс, и им нравится убивать, но иногда они могут поразить своей добротой и отзывчивостью. Все хорошее в человеке неестественно для его натуры, это результат многовековой дрессировки, а укротителей больше нет. И я не сказал самого главного… Ты, может быть, этого не знаешь, но дети куда страшнее взрослых людей. Мы знаем, что есть законы, понятие нравственности, заповеди, в конце концов, их надо выполнять, потому что иначе мир рассыплется… Так учили нас наши родители. А у них не будет взрослых родителей, не будет бабушек и дедушек, не будет опыта прошлых поколений. И через несколько лет законы человеческого общежития не будет знать никто. И вот тогда, Белль, люди покажут свое настоящее лицо и наше счастье, что мы этого не увидим…

– В людях есть хорошее, Грег, – сказала Ханна.

– Конечно, – кивнул он. – В людях есть и хорошее, и плохое, я это знаю, но плохое сейчас нужнее. Я не хотел никого убивать, но должен был это сделать. И я убил. И убью еще, если понадобится. Ради тебя. Ради остальных.

– Ради себя, – добавила Ханна.

– И ради себя, – неожиданно легко согласился Грег. – Не уезжай. В этом нет необходимости. Я не чудовище, Ханна, и мне очень-очень тяжело…

– Я не могу жить в том, что ты строишь, Грег. Я не могу, когда у меня спина горит от чужих взглядов…

– Да плевать! – воскликнул он. – Пусть ненавидят!

– Тебе плевать – не мне! У меня были друзья – теперь только подчиненные. У меня был парень – теперь он вождь. Я не хочу так.

– Да как ты не поймешь, того мира давно нет и никогда уже не будет!

– Мира нет, но мы-то остались? – спросила она мягко. – Или нас тоже нет?

– Нас прежних нет, – сказал Грег, сдерживая раздражение. – Но нас нет нигде. Ни здесь, ни там, куда ты собираешься.

– Там остались дети, – повторила Ханна. – Я их бросила.

– Ты никого не бросала.

– Я бросила их там, Грег. Если бы я умерла по дороге, никаких бы проблем не было. Но я доехала и не вернулась за ними, значит, могла им помочь и не помогла…

Он вздохнул.

– Убеждать тебя, конечно, бесполезно?

Ханна улыбнулась виновато.

– Совершенно бесполезно, Грег.

Он замолчал и прикрыл глаза.

Некоторое время они просто сидели рядом молча, опираясь спиной на ствол старого дуба.

– Я все ищу, где я накосячил, Белль, – сказал он чуть погодя, – и не могу найти. Я рад бы извиниться, но не понимаю, за что. Я виноват, но не перед тобой. Ты бросаешь меня, когда больше всего нужна.

– Ты сделал так, как должно, дай и мне сделать то, что я должна. Я ухожу не из-за тебя, Грег, я ухожу из-за себя…

В этой части города сейчас мало кто жил, поэтому было совсем тихо, как в осеннем лесу, и можно было расслышать, как гудят над желтой пеной цветущих мериголд тяжелые осенние трутни и последние пчелы.

– Ты приходила за фотографиями? – спросил он, указывая на альбом, торчащий из рюкзачка.

– Да. Хочу взять с собой кое-что.

– Можно?

Она пододвинула к нему рюкзак.

Грег перевернул несколько страниц.

– Чудесное было время… Всего год назад. Ты тут такая серьезная!

– Я там счастливая.

На следующем фото они были вместе – всей компанией, и Тони с Даной стояли рядом с Грегом, и оба улыбались.

Рука Грега замерла на миг, а потом он с усилием пролистнул страницу.

Снова все вместе, на День труда.

Он вместе с Ханной на школьном рождественском балу.

Пикник возле Спригвуда, на реке.

Тони, мокрый после купания, обнимает Дану и Ханну за талии. Ханна хорошо помнила этот день. Он был совсем недавно, этот веселый пикник, в начале осени прошлого года. И так давно, что страшно было вспомнить…

Грег закрыл альбом.

– Оставишь его мне? – спросил он.

– Конечно. Храни до моего возвращения.

– А ты вернешься? – спросил он серьезно.

Ханна кивнула.

– До марта?

– Да.

– Врешь ведь, – сказал он.

– Я попытаюсь…

– Ну, хоть так… С тобой пойдет Васко.

Ханна встрепенулась.

– Он нужен тебе!

– У меня достаточно людей для обороны города. Васко пойдет с тобой, а иначе ты не выйдешь за ворота.

Ханна вскочила.

– Не смей мне приказывать!

– Я не приказываю, Белль. Я говорю, как будет. Ты же не думала, что я отпущу тебя одну? Это двести миль, двести гребаных миль! Ты летом уцелела чудом, а чудеса редко случаются дважды. Сбавь обороты, ты бы сделала то же самое для меня.

Он тоже поднялся, и Ханна была вынуждена задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

Во взгляде Стаховски не было ни жесткости, ни обычной в последние месяцы стальной уверенности в себе – только бесконечная усталость и грусть. Глаза старика на лице молодого человека смотрели на нее с любовью, и слова, которые она собралась бросить в него, застряли в горле.

– Вот и хорошо, – сказал Грег и улыбнулся, но не своей обычной улыбкой, после которой Ханне обычно хотелось его обнять и прижаться к плечу. Это была улыбка раненого, который маскирует боль гримасой, чтобы успокоить родных. – Не надо спорить, Белль, я же согласился с твоим решением? Васко и еще четверо из его команды, по его выбору, пойдут с тобой. Я даю вам два джипа – один легкий, второй бронированный. Провизию и амуницию возьмешь на складе.

Он еще раз посмотрел на альбом, который держал в руках.

– Спасибо тебе.

– За альбом?

– За все. Ты своим присутствием удержала меня от многих ошибок.

– Но не от всех.

– Но не от всех, – согласился он, садясь в седло мотоцикла. – Нет черного и белого, Белль. Ты обязательно это поймешь, ты уже это понимаешь, но не хочешь признавать. Ты думаешь, что сможешь стать матерью Терезой… а станешь такой же, как я, потому, что добро невозможно сделать без зла. Это две стороны одной монеты. Передумай, прошу тебя…

Она покачала головой.

Если бы он сейчас сделал к ней шаг, обнял ее, поцеловал, она бы заплакала и переменила решение. Всего шаг. Всего несколько ласковых слов… Быть слабой куда легче!

Но он повернул ключ в замке зажигания, сунул альбом за пазуху и через секунду она уже смотрела, как тени и солнечные пятна скользят по его затянутой в черную кожу спине.

У нас нет времени перевоспитывать глупых и тщеславных.

– Я вернусь, – сказала она тихо, и быстрым движением вытерла глаза. – Я докажу тебе, что можно иначе, и вернусь.

* * *

В Вайсвилле привыкли к отъездам поисковых групп, поэтому обошлось без пафосных прощаний.

Темнело рано. Двигаться в темноте без света фар было невозможно, а подсвечивать дорогу – опасно, выезжать решили ранним утром. Когда небо на востоке стало окрашиваться в холодные розовые тона осеннего рассвета, джипы уже подъезжали к повороту на хайвэй. Здесь располагались дозорные, последний форпост стражей Вайсвилля – дальше территория не контролировалась. Несмотря на то, что Гонсалес сдержал свое слово и выжег осиное гнездо отморозков из Рейстера, никто не мог предугадать, что ожидает путешественников за следующим поворотом.

Джипы вывернули на шоссе – первым шел бронированный «Додж Рэм» под управлением Марко, с пулеметной турелью в кузове. В салоне разместились Салли с Бастианом, а Чжен расположился на привычном месте, у пулемета. Вторым двигался под завязку набитый провизией, лекарствами и боеприпасами огромный дизельный «Ниссан Патрол».

Васко сидел за рулем «Ниссана» и молча крутил руль, а Ханна забилась в угол за его спиной и не издавала ни звука.

Она чувствовала себя ужасно.

Она чувствовала себя полной дурой.

То, что происходило, было глупостью, совершенно безумным самоубийственным поступком, и в глубине души Ханна понимала, что ей руководит не разум, не логика, а чистая эмоция, но ничего не могла с этим поделать.

Она сама пришла к Грегу этой ночью и ушла от него лишь под самое утро, буквально за полчаса до отъезда. Ее кожа до сих пор горела от его поцелуев, но даже эта ночь, когда они любили друг друга с отчаянием последней близости, не заставила Ханну поменять решение.

Самое идиотское решение в ее короткой жизни – дать самолюбию одержать верх над любовью.

Если бы Ханне было не шестнадцать, а двадцать шесть, то история бы пошла совсем по другому пути, но ей было шестнадцать с хвостиком и она знала, что двадцать шесть ей не будет никогда. И не было никого, кто бы дал ей совет. Мир стал другим и не существовало инструкций, как жить в этом мире. Интуиция подсказывала, что она совершает необратимый поступок, о котором потом будет жалеть. Но самолюбие шептало, что другого пути сохранить самоуважение не существует.

И Ханна сидела в уголке громадного автомобильного салона, украдкой смахивая с глаз набежавшие слезы.

– Ты ела что-то? – спросил Гонсалес, косясь в зеркало заднего вида.

Она помотала головой.

До Рейстера дорога была расчищена и разведана, и машины шли ходко, делая не менее тридцати миль в час. Ожидающие впереди сюрпризы были нанесены на карту со слов Ханны и расстояние до них можно было определить весьма приблизительно.

– У меня есть яблоко, – предложил Васко.

– Не хочу.

– И оладьи, Мириам в дорогу сделала.

– Потом, Васко.

От одной мысли о еде ее тошнило.

Впрочем, ее тошнило по утрам уже вторую неделю.

* * *

На утреннем собрании Совета у Грега все валилось из рук. Он отвечал невпопад, несколько раз переспрашивал. Писавшая протокол Лиз смотрела не него с недоумением.

Список вопросов оказался невелик.

Наряды на работы, конфликтная ситуация – кид из новоприбывших пробовал украсть еду в одном из домов, Майкл принес отчет по запасам топлива и план их распределения. Отчет госпиталя, отчет ясель…

Обычно утром все заканчивалось минут за пятнадцать-двадцать, а сегодня они провели в штабе почти сорок пять.

– Ты бы пошел отдохнуть, чиф, – сказал ему Сэм, собирая бумаги. – Поспи хотя бы пару часов. На тебя смотреть страшно.

Грег поднял на него глаза.

– Не обижайся, но ты реально выглядишь, как зомбак. Расслабься, выпей, в конце концов, и просто поваляйся до вечера. Без тебя ничего не развалится. Я присмотрю.

Он кивнул в сторону Лиз.

– Она присмотрит. Грег, нельзя брать все на себя. Если ты свалишься – будет беда.

– Не будет беды, – вмешалась Лиз, проходя к дверям. – Но будет очень тяжко. Брось, Грег. Она вернется. Просто Ханна устала. Вы все мне тоже чертовски надоели, я бы с удовольствием свалила куда подальше, но это толстое несчастье, – она потрепала Сэма по складчатому загривку, – не может обеспечить мне тачку для выезда…

– Виски в доме есть? – спросил Сэм.

Грег покачал головой.

– Я не пью.

– Это ты раньше не пил, – ухмыльнулся Сэм. – Сорри, дружок. Но сейчас непопулярно беречь печень. Пусть в нашем положении это звучит похабно, но сколько той жизни? Давай-ка, двигай домой, я пришлю к тебе гонца с бутылочкой… Договорились?

Стаховски кивнул.

У него дико стучало в висках и было ощущение пустоты в груди: хотелось вздохнуть, чтобы ее заполнить, но не получалось. Но нужно было держаться, потому что вождь не имеет право показывать слабость на людях. Сэм прав, лучше не показываться до вечера.

– Я буду дома, – он встал.

Дверь распахнулась и в штаб заглянула Джессика.

– Ты здесь, Грег? Вилли умирает!

Грег бегом кинулся к выходу. За ним затопотал Сэм.

Вилли был старшим среди охотников. Старшим не только по положению, но и по возрасту и входил в зону риска. Проблема усугублялась тем, что Вилли был усыновленным ребенком в семье двух программистов из Южной Кореи, взятым из детского дома в Южной Калифорнии, рожденным в бедной мексиканской семье, и точной даты своего появления на свет не знал.

Выскакивая на улицу, Грег подумал, что теперь-то дату можно определить с точностью до недели, но Вилли от этого не легче. Он был прирожденным охотником и стрелком от Бога, и Вайсвиллю его смерть должна была выйти боком. Для заготовок мяса на зиму и пополнения ежедневного рациона городу нужны были хорошие охотники, умеющие не только стрелять, но и ставить капканы и силки, копать ловчие ямы, мастерить ловушки. Небольшой, коренастый и крепкий как росомаха Вилли обожал процесс охоты и умел все, что с ним связано. Замены ему не было и быть не могло. Киды, которых он взялся поднатаскать, и в подметки ему не годились.

– Здесь! – Джессика свернула с тротуара.

Вилли лежал на подъездной дорожке к собственному дому. Мышцы его терзала судорога, лицо «текло», словно Создатель баловался с разогретым воском. Несколько перепуганных зевак топтались у ограды. Рядом с Уильямом был только Клайв, он держал умирающего за руку.

Грег упал на колени рядом с телом и склонился над охотником.

– Уилл, я тут!

– С-с-с-ста-х-х-ховски… – выдохнул Вилли.

– Я тут, друг мой…

– Помог-г-г-г-ги, – голос Уильяма прерывался, челюсти выбивали стаккато. – Я не хочу мучиться…

Он закашлялся и выплюнул передний зуб.

Грег посмотрел на Клайва.

Клайв кивнул Джессике и та, раскрыв саквояж с инструментами, с хрустом обломила шейку ампулы и набрала жидкость в шприц.

Зевак прибавилось.

Грег взял умирающего за руку.

– Наш брат покидает нас, – сказал он громко, так, чтобы его слышали и за оградой. – Сегодня он проживет жизнь до конца и станет добычей того, кто не знает пощады.

Он крепко держал руку Вилли, чтобы Джессика нащупала иглой вену на стремительно сохнущем предплечье.

– Твоя жизнь была коротка, брат, но не бесполезна. Ты сделал немало добрых дел и устал. Уйди с миром!

Джессика нажала на поршень и жидкость устремилась в вену охотника.

Глаза Вилли на миг замерли, словно он увидел что-то вдалеке, а потом начали стекленеть.

Грег не увидел, а почувствовал, что кто-то стоит за его спиной.

Он глянул через плечо – это был широкоплечий парень в теплой жилетке поверх клетчатой рубахи и кепке цвета хаки, одетой козырьком назад. Стаховски не сразу вспомнил лицо, но все-таки вспомнил. Джо, которого все в Вайсвилле звали Джо-Соль, парень, которого Ханна привезла в город. Он сразу же попал в команду охотников, и Уилл его очень хвалил.

– Можно мне? – спросил Джо-Соль, подходя ближе.

Грег кивнул, и парень, опустившись на колени рядом с умирающим, стащил кепку с головы и замер.

Джессика вытащила иглу и в тот же момент жизнь окончательно покинула тело охотника. Глаза стали бессмысленными, пустыми, но вместе с жизнью ушла и боль. Лицо перестало «течь», теперь оно напоминало неудачную восковую модель, брошенную мастером во время лепки.

Грег встал.

– Организуй погребальный костер, – попросил он Джессику, отведя ее в сторону. – Я надеюсь, что это последний покойник на сегодня?

Джесс покачала головой.

– К сожалению нет, чиф. Умер Закс-лесоруб. Его недавно принесли в город. Я не успела тебе сказать.

– Тогда совместите обряд для обоих, чтобы не тратить зря хворост.

– Понятно.

– Я помогу с костром, – сказал Джо-Соль, глаза у него были влажные и покрасневшие. – Он принял меня, как брата, чиф. Я хочу что-то для него сделать.

– Хорошо, поможешь. – Грег бросил быстрый взгляд на Джессику и та едва заметно кивнула: понятно, сделаем! – Ты же Джо? Охотник, как и Уилл? Завтра придешь ко мне в штаб. Надо поговорить.

Он вздохнул и почувствовал, что буквально сдувается, как проколотый мяч. Сэм был прав. Надо поспать и выпить. Это психологическая проблема, дело не в физиологии, но какая разница в чем дело, если его так сильно выбило из колеи?

– Джесс, я домой, все вопросы до вечера к Сэму.

Стаховски положил руку на плечо Джо-Соль.

– Подумай, как ты поможешь городу, Джо. Если хочешь отдать долг Вилли, сделай его дело не хуже, чем делал он. Нам нужен новый Охотник…

Джо удивленно уставился на Грега, но тот уже шагал прочь.

– Привыкай, – сказала Джессика, закрывая свою сумку с препаратами. – Вождь решает быстро, редко ошибается и ненавидит отказы.

– Но я же… недавно только… – выдавил из себя Джо.

– Вилли сказал, что ты хорош, чел, – Джессика пожала плечами. – Но тебе придется это доказать… Не бзди, чел, доказывать надо не нам и не вождю – самому себе.

* * *

В доме Грегу стало еще тяжелее.

Это было настоящее одиночество и слово «навсегда» вдруг приобрело совершенно иной смысл.

Стаховски редко думал о том, что март не за горами и это его последний март. Слишком много забот, слишком много событий было в его жизни за последние месяцы, и они не давали ему думать о том, что приговор не изменить.

А еще в его жизни была Ханна, и именно она придавала этой безумной круговерти смысл. Он должен был остановить ее, не дать ей уехать…

Безумно глупый поступок – отпустить ее. Если бы он знал, как тяжело будет…

Было бы ему не семнадцать, а двадцать семь, все бы получилось совершенно не так, потому что двадцать семь – это возраст, когда мужчина, если он не совершенный идиот, начинает понимать поступки женщин. Но ему было семнадцать. Несмотря на все, что Грег пережил – всего лишь семнадцать.

Он метался по гостиной, меряя ее шагами, и придумывал планы – один безумнее другого. И с каждой минутой они становились все безумнее и неосуществимее.

Между Вайсвиллем и Ханной было уже семь часов пути, не меньше шестидесяти миль, и это расстояние все увеличивалось и увеличивалось.

В дверь постучали.

Курьеру было лет семь, он был убийственно серьезен и горд поручением доставить пакет самому таун-чифу.

– Это от Шэма, – сказал кид, шепелявя. – Ешли што-то нуфно, я принешу!

Грег внезапно улыбнулся.

– Спасибо, чел!

Рукопожатие у мальчишки было слабенькое, ладонь вспотела.

– Можешь идти!

Кид мгновенно выполнил приказ – ссыпался по лестнице и вприпрыжку припустил прочь.

В пакете оказалась бутылка «Jura» и несколько яблок.

Грег не любил спиртное, но попробовать стоило. Он разваливается на куски, и если виски поможет собрать его в паззл, то все здорово.

Он прошел в туалет за разовыми стаканчиками, на ходу скручивая пробку. Разовую посуду они с Ханной не любили, но зато ее было полно, а необходимость мыть тарелки в холодной воде напрягала чрезвычайно. Тем более, что воду приходилось возить в бутылях с соседней улицы, где сохранилась старая колонка с длинной планкой ручного насоса, торчащей в сторону.

Стаховски плеснул виски в стаканчик, проглотил первый шот, не чувствуя вкуса, и снова налил. Пробка выскользнула у него из рук и покатилась под умывальник. Грег поставил бутылку на туалетный столик, и полез вниз, разыскивать пропажу. Пробка закатилась далеко, аж до вентиляционной решетки. Грег протянул руку, чтобы захватить ее кончиками пальцев, но неожиданно зацепил нечто другое – странную пластиковую палочку с окошком и метками в нем.

Тест на беременность.

Он вскочил, больно ударился головой о фаянсовую чашу, зашипел, как кот, и шагнул к окну, чтобы увидеть, что именно показывает тест…

– О черт… – выдохнул Грег и рухнул на край ванной.

Руки у него дрожали, ноги стали ватными и воздух со всхлипом прорывался между сжатых зубов.

– Черт! – повторил он, запрокинув голову к потолку.

И хрипло зашептал, как закаркал:

– Черт! Черт! Черт!

* * *

Дорога в Парк напоминала Ханне фильм ужасов, показанный задом наперед. Словно она заново переживала свое путешествие в Вайсвилль: выхватывала взглядом знакомые места, узнавала какие-то детали пейзажа, но, как и человеку, оказавшемуся рядом с огромным батальным полотном, общая картина оставалась недоступной…

Только сейчас, оставшись с горсткой преданных ей лично людей на усыпанных мумиями дорогах мертвого мира, Ханна в полной мере оценила масштаб изменений в собственном восприятии действительности, в ее внутреннем мире.

Постоянная опасность умереть по тысячам разных причин уже не вызывала у нее ни страха, ни ступора – только желание противостоять опасности, какой бы та ни была. Ханна притерпелась к измененному миру, разрухе, мертвечине, к животной жестокости и немотивированной агрессии окружающих.

Но была одна вещь, принять которую она не могла – отсутствие надежды.

Можно привыкнуть к чему угодно, человек так устроен, что может адаптироваться в любой среде. Но как привыкнуть к знанию даты своего ухода?

Без всего можно обойтись, но как жить без надежды?..

Ханна старалась об этом не думать.

И еще – она научилась не отворачиваться. Как бы тяжело это ни было – не отворачиваться. Только когда они проезжали место авиакатастрофы, закрыла глаза.

Им пришлось продираться сквозь обломки – хайвэй на месте крушения казался совершенно непроездным. Тысячи ворон вились над обломками авиалайнера и остатками того, что было людьми. Небо казалось черным. Вороны оглушительно каркали и шум их крыльев напоминал звук водопада.

– Ты проходила здесь? Сама? – спросил Васко, крутя головой. – Санта Мария!

– У меня не было возможности искать другой путь, – сказала Ханна.

Все вокруг было покрыто птичьим пометом, и летающая над ними стая продолжала щедро орошать все вокруг серыми дурнопахнущими экскрементами.

Гонсалес невольно увеличил скорость, словно уходил из-под обстрела, но на лобовом стекле джипа все равно расплывались кляксы «попаданий».

Поворот на шоссе был практически свободен, если не считать стоящей поперек малолитражки, которую бронированный пикап отбросил на обочину, даже не снизив скорости.

– Засаду видел, командир? – «уоки-токи» заговорил голосом Марко.

– Нет, – отозвался Гонсалес.

– Была справа, перед выездом. Но они передумали. Наверное увидели пулемет в кузове.

– Неважно, – сказал Васко. – Передумали – и ладно.

Заторы на толлах теперь не были проблемой – с помощью джипов их растаскивали за четверть часа. Ханна представила себе, как она проделывает этот путь в одиночестве, без Гонсалеса и его ребят, и ей стало не по себе. Своим решением пойти наперекор ее героическим амбициям Стаховски просто спас ей жизнь.

Городки, через которые пролегал их путь, казались пустыми. Возможно, оставшиеся в живых просто прятались при приближении чужих, потому что пулемет в кузове и хмурый пулеметчик в бандане возле турели не располагали к общению. А может быть, прятаться было уже некому.

Несколько раз Ханна видела следы пожарищ, пулевые отметины на стенах мелькающих за окном домов, искореженные, сгоревшие и простреленные машины посреди дороги. И практически в каждом городе, через который они проезжали, бросались в глаза разбитые витрины магазинов и лавок, распахнутые настежь двери домов, разбросанные по газонам вещи и утварь как верный знак того, что здесь похозяйничали мародеры. Самих мародеров видно не было, и это могло только радовать, ведь на ночевку пришлось становиться прямо на дороге, причем, как только начало темнеть. Включать фары для ночной езды Васко посчитал неоправданным риском. И он был прав. Среди сотен машин, брошенных на дороге, их авто практически не выделялись. Ночь прошла спокойно, хотя спали мало и выехали еще «по серому».

Сложности начались после полудня, на подъезде к Парку, где хайвэй разделялся на пять больших шоссе, шоссе ветвились мелкими второстепенными дорогами, и часть их уходила на запад, к городу, вливаясь в белтвэй, а часть шла на север и юг, охватывая десятки городков-спутников.