Текст книги "Темная полоса"

Глава 9

На следующий день мы с Дольче снова поехали в Храмогорку. Нам надо было забрать Лешу. Дольче принял решение обезопасить Сониного сына. Для этого мы прямо сегодня, непредсказуемо для противника, отправим Лешу в Германию. С ним поедет Сонин папа, Алексей Михайлович. Загранпаспорт для Леши у нас был, а Алексею Михайловичу придется подождать документы в Москве, после того как он посадит внука на самолет до Дюссельдорфа. Там Алексея встретят друзья Якова и отвезут в эту свою противонаркотическую общину.

Для Алексея Михайловича Дольче уже заказал номер в гостинице. Да, мой друг всегда старался помочь по максимуму.

Мы выехали из города только в два часа дня – никак не могли собрать все бумажки для того, чтобы нам отдали Алексея. У нас был целый пакет документов: копия свидетельства о смерти Сони, наши паспорта, паспорт Леши и заявление на имя главного врача больницы с просьбой выписать Алексея Пламеннова, подписанное Алексеем Михайловичем.

Мы ехали с тоской в душе, хоть и знали, что все идет по плану, лучшим образом в сложившейся ситуации. Да, мы поспешили увезти Алексея, но только на всякий случай, а вовсе не потому, что ждали от Дмитриева каких-нибудь новых выходок. Теперь ему нет смысла сажать в тюрьму или убивать Сониного сына. После ее смерти никто не будет платить пятнадцать миллионов за сокрытие уголовного дела об убийстве Вадима Забелина от правосудия.

По нашему мнению, Дмитриев теперь должен оставить нас в покое. Ему нужна была Соня или ее деньги. И только по той причине, что он, видимо случайно, нашел какие-то зацепки для шантажа нашей бедной подруги. Думаю, что если бы я в тот день, когда он пришел в наш Центр, чтобы обвинить Соню в смерти Закревской, не позвонила прокурору, а просто достала из стола деньги и предложила бы проклятому следователю, Соня сейчас была бы жива. То, как мы отшили Дмитриева, разозлило его. Несомненно, он пробил по милицейской базе Сонину красивую фамилию и получил результат. Ну а теперь – мавр сделал свое дело…

Но еще до этого он из чистой злобы подсунул нам в Центр бомбу. Уж и не знаю, имела ли к этому преступлению отношение Алина Рытова.

– И еще очень странная вещь, – напомнил мне Дольче. – Неужели же Алина позвонила в Центр и сказала: «Вот вашему директору за моего мужа»? Ты ведь ничего не сделала ее мужу?

– Нет, конечно, – подтвердила я. – История со взрывом из всех историй нашего темного периода самая дикая. Ни смысла, ни объяснения!

Обсуждая все вышеописанное с Дольче, я пыталась снова убедить друга в том, что Дмитриев нам не по зубам. Но он был непреклонен. Мы будем искать убийцу Боряны и пытаться найти доказательства того, что именно следователь убил Соню, а не угонщики, промышляющие на этих дорогах.

– Все это получилось потому, что она нашла способ уличить его в вымогательстве, – убеждал он меня. – Возможно, она записала их разговор на мобильный или на камеру. Телефон Сони теперь у Дмитриева, так что если запись там, то у нас шансов получить ее уже не будет. Но если Соня спрятала файлик с записью в своем компьютере? Или где-то еще? Нам надо взять ключ от квартиры Сони у Алексея Михайловича, – решил Дольче. – И все обыскать.

Но я говорила о тоске. Мы никак не могли побороть ее – похороны Боряны, похороны Сони. А что дальше? Или – кто дальше? Мы решили стараться быть осторожными, не оставаться в одиночестве, не разговаривать с незнакомцами и не пускать в квартиру чужих.

В больнице мы провели добрых три часа, потому что порядки в ней были просто тюремные. Выписку мог сделать только главврач, а его пришлось подождать. Когда же он, наконец, вошел в приемную, огромный, в белом халате, мы ощутили себя смешными малявками. Даже голос у него был мощный, звучный, сочный.

Виктор Васильевич Нечаев выслушал нашу историю, то есть официальный ее вариант, очень сочувственно, а потом подписал нужные документы.

– Пойдемте, я вас провожу в приемный покой. Там мне надо будет кое-что оформить. Видите, как теперь лечим? Ремонт за ремонтом, новое оборудование, хорошие препараты, – говорил главврач с гордостью, демонстрируя нам больницу. – А раньше – разруха, тараканы… А ведь у нас тут кто только не лежал!

– Шельдешов здесь тоже лежал, – сказала я Дольче, надеясь, что Виктор Васильевич меня не услышит. Обычно те, кто сами говорят громко, не слышат тихую речь. Но я недооценила слух доктора.

– Славик? Я хорошо его знал, его жена Ольга Сергеевна – моя двоюродная сестра. Нет! Славик у нас никогда не лежал.

– Женя.

– А, ну, это у него было юношеское. Мальчик просто тяжело реагировал на то, что его считают сынком талантливого папы, а на детях гениев природа, как известно… Другое дело та девочка! Я как раз диссертацию тогда писал…

– Какая девочка?

– Инночка. Она потом за Женю замуж вышла.

– Ну, она же такое горе пережила, – сказала я отстраненно. – Смерть своего учителя и наставника.

– Нет, это в восемьдесят пятом было, ей лет десять тогда исполнилось… Ага, пришли.

Глава 10

Мы возвращались из больницы в город. На заднем сиденье сидел красивый мальчик со взрослым взглядом. Он ничего не спрашивал, а только рассеянно слушал нас, думая о своем. О маме? Об убийстве несчастного парня в парке? О наркотиках? Слишком страшно было спрашивать. Не смогу я ему помочь так, как могла бы его мать. И дедушка не сможет. Но вот захочет ли Леша помочь себе сам – это другой вопрос. Попробуем хотя бы предоставить ему для этого все условия.

Мы подъехали к гостинице, где остановился Алексей Михайлович. Дольче пошел за ним, помог донести сумки с вещами, и мы двинулись в аэропорт.

Они улетели самым поздним рейсом до Москвы – в восемнадцать часов. Домой Дольче привез меня только к девяти вечера. Я только и успела, что поцеловать Варьку и переодеться, как зазвонил телефон. А мне так хотелось есть, хотелось упасть на диван, зарыться головой в подушки и забыть события последнего месяца. Кроме, конечно, возвращения в мою жизнь Женьки.

– Алё! – Мой голос звучал именно в такой тональности, чтобы звонивший тут же осознал, какую бестактность он совершает, пытаясь со мной поговорить.

– Наташенька, – услышала я Сашкин голос. – Ты знаешь, я должен тебе кое-что рассказать.

– Ну!

– Моя мама оставила Вареньке кое-какое наследство. Я хотел его вручить Варе, но Алина куда-то спрятала его.

– Наследство?

– Да. Но вы с Варей приезжайте завтра, и я его Варе отдам.

– Но Алина же спрятала!

– Я думаю, что найду.

– Вот найдешь – тогда зови. Только я знаю, что Алина лапу на него наложила, а с тобой она не считается, как и твоя мама не считалась. Ты уж извини.

– Приезжай завтра, будь к десяти утра в моем кабинете! – твердо закончил разговор Варькин вновь материализовавшийся папаша.

Так решительно он со мной еще никогда не говорил.

Не успела я повесить трубку, как по комнате разнесся радостный клич:

– Мама, я контракты подписала. Теперь я буду работать! Я решила – поступаю летом заочно в институт кинематографии!

– Может, тебе еще не понравится.

– Ты что! Как не понравится?! Мне уже нравится!

Утром мы с Варей все-таки приехали в телерадиокомпанию. Варька уже спешила войти в курс дел, а я, так и быть, составила ей компанию.

У Саши был очень большой кабинет. Говорят, размер кабинета руководителя соответствует его амбициям. Неужели же у Саши – вот такие! – амбиции?

– Варенька, привет! – От своего рабочего стола он шел нам навстречу, наверное, с минуту. – Наташа, здравствуй.

Он попытался поцеловать дочь, но ощутил исходящий от нее холодок и тут же отстранился. Отцовство все еще не давалось Саше. Тут годы труда нужны, мой милый.

– Ну, давайте к делу, – произнес Саша и снова пошел к своему столу. Там он взял ключи, нагнулся к маленькому сейфу за своей спиной и достал из него бархатную коробочку. Вернулся к нам, открыл коробочку, и мы с Варькой отпрянули от искр света, вспыхнувших у Саши в руках. Это было то самое ожерелье, которое я видела на Алине в день рождения компании.

– Саша, что ты делаешь? – У этой женщины с родинкой, как у Синди Кроуфорд, был дар появляться ниоткуда.

– Вручаю дочери наследство ее бабушки.

– Но ты опоздал. Варя от наследства отказалась.

Алина стояла перед нами, хлопая глазами, словно Сашино недотепство и мое с Варькой непонимание ситуации казались ей нелепыми и удивительными. Вид у нее был очень убедительный.

– Варя, как это ты отказалась? – спросил Саша. – Наташенька, а ты ей позволила? Ты, конечно, очень гордая, но это же семейная реликвия. Мама не хотела бы…

Алина метнулась из кабинета, но вернулась тут же, торжественно неся лист бумаги, испещренный печатными знаками.

– Вот, пожалуйста. Отказ от наследства. Заверено нотариусом.

– Варя, – мне вдруг вся эта ситуация стала абсолютно понятна, – ты вчера подписывала контракт?

– Да.

– А как Алина положила перед тобой бумаги на подпись?

– Наташа, – взвилась Алина, – ты что, хочешь сказать, что я обманом заставила ребенка отказаться от наследства? Да мне не нужно оно. Варя сказала, что не хочет ожерелье. У меня свидетель есть.

– Кто это? – Я бы и сама могла сказать кто.

– Инночка Шельдешова.

Варя слушала сколько могла. Но могла она не вечно.

– Но это неправда! Мама, папа, я вчера приехала к папе в кабинет, мы с ним поговорили, а потом с Алиной пошли отсюда в ее кабинет. Там были разложены документы – лист на листе так, что открытой оставалась только строка для подписи. Алина рассказала мне, что в контракте, да еще предложила взять домой, почитать с мамой. Но я ей доверяла и подписала бумаги. Я не знала, что там отказ от наследства. А Инны Ивановны там не было. Она обещала приехать, но не смогла.

– Девочка врет, – напористо сказала Алина, тряхнув своими рыжими волосами.

– Алина! – От гнева Саша даже стал как-то шире в плечах. – Ты врешь мне, ты просто обманула мою дочь! И ты оскорбляешь память моей мамы! Раз она решила оставить внучке это ожерелье, ты не посмеешь помешать мне выполнить ее волю.

– У меня есть подписанный документ. И я в суде докажу, что ожерелье принадлежит мне!

Она выскочила из кабинета.

– Саша, ты с ней осторожнее, – не скрывая сарказма, сказала я. – На самом-то деле, даже при наличии Варькиного отказа от наследства, ожерелье будет принадлежать тебе, а не ей. И только после твоей смерти оно перейдет в собственность Алины. Представь, как она сейчас желает тебе долгих лет жизни!

– Не волнуйся, доченька. – Проигнорировав мой спич, Саша снова говорил в обычной для себя ласковой манере. – Забирай его. Оно должно быть у тебя.

– Папа, положи его пока в свой сейф. Нам и хранить его негде, – ответила разумная Варенька.

И мы ушли.

А днем я приехала к дому Сони, чтобы встретиться с Дольче и поискать какие-то разоблачительные записи. А может, что-то другое? Мы не знали. Однако, когда дверь квартиры была открыта, сразу стало ясно, что найти нам ничего не удастся. В квартире царил такой бардак, что просто не было смысла туда входить…

– Дмитриев получил то, что искал, – сказал Дольче, все-таки пройдясь по комнатам.

– Почему?

– А смотри – в прихожей, в гостиной и в спальне все вверх дном, а в комнате Лешика – вещи на месте, абсолютный порядок. Даже на клавиатуре компьютера – слой пыли. Он нашел что хотел в других комнатах, поэтому в комнату пацана и не сунулся.

– Круто ты догадался, – обалдела я. – Кстати, глянь-ка, компьютер Сони пропал. Монитор, клавиатура и мышь есть, а системника нет.

Вообще-то я была рада, что мы не стали ничего искать, – я бы не выдержала. Тут пахло Соней, ее духами, ее вещами, ее привычками и любимыми ею сандаловыми ароматическими палочками. Тут было все так, как обустроила Соня, тут, наверное, бродило по комнатам ее привидение. Ведь не можем же мы после смерти взять и исчезнуть?

И еще тут ощущалось присутствие Дмитриева. Мне это наверняка показалось, потому что такого не могло быть на самом деле. Тем не менее я могла поклясться, что его звериный запах скопился в углах квартиры. От этой мысли тошнило.

Глава 11

Вечер я провела с Варькой, а на ночь уехала в студию Шельдешова. Утром, наверное только часам к десяти, Женя повез меня домой. По дороге он заявил, что нам надо быстрее решаться и начинать жить вместе.

– Жень, да что от меня-то зависит? – удивилась я. – Это ты женат, а я свободна, как птичка.

– Ну да… Только ты уж скажи мне, что готова, и тогда я разведусь.

– Может, лучше наоборот? – Не сочтите меня за стерву, но на этот раз я хотела ясного решения с его стороны. Без этих заявлений – «как ты хочешь, так и будет». Пусть предпринимает решительные шаги!

– Ладно. Я давно готов к разводу.

– А что тормозил?

Он вздохнул и немного помолчал, будто формулировал свой ответ с особой осторожностью:

– Из соображений чисто меркантильных.

– Вот как?

– Со дня смерти моего отца она перестала писать, – начал он, явно стесняясь собственных слов. – Вообще не берет в руки карандаш. Но у нее открылся талант менеджера. Это она сумела выкупить галерею, организовать ее работу так, что даже зарабатывает неплохие деньги. Она познакомилась со всеми нужными людьми, она может раскрутить если не кого угодно, то… Меня, например.

– И после развода ты побредешь голый, босый по миру, будешь в городах концерты давать…

– Не знаю. Может, и побреду. Только одно дело – оказаться под забором за великую свою любовь, а другое – просто так.

– Давай уж за любовь! – согласилась я.

На прощание я прижалась к нему так крепко, что он ахнул и засмеялся.

Выходя из лифта, я услышала, что в квартире звонит проводной телефон. А когда сняла трубку, на меня стал орать какой-то мужик:

– Вы что себе позволяете, суки! Вы думаете, я вам все спущу? Да вы у меня… Да я вас… То, что вытворил этот твой пидор…

Боже, это же Аветисян! Догадалась только по последнему слову, которое у меня уже четко ассоциировалось с этим человеком.

– Сергей, вы успокойтесь, вам нельзя так волноваться.

– Не смей гавкать, сука! Да я тебя… Ты понимаешь, что он наговорил? У нас все – ты слышала, коза такая, – все клиенты отменили запись! Вот он что сделал! Подумаешь, Надя к гадалке ездила! Так что такого?

– К наследственной колдунье, – поправила я.

– Ах ты… И если твой этот… еще раз сунется к нам, то я такое сделаю… – И тут он заговорил на тон ниже: – Я такое с твоей дочерью сделаю, что ты даже не представляешь.

Мне стало холодно, а потом – жарко. И тут со мной случилось то, что бывало всего несколько раз в жизни. Я взбесилась.

– Ты только попробуй хотя бы подумать о моей дочери плохо! – У меня заплетался язык. Думаю, в этот миг я находилась в непосредственной близости от самого настоящего инсульта. – Это ты не знаешь, что я с тобой сделаю. А детей своих спрячь особенно далеко.

Я даже не знала, есть ли у Аветисяна дети. Просто предположила – у таких, как он, обычно где-то сидит тихая жена, не говорящая по-русски, привезенная из горного аула, да полна горница детей.

Он что-то еще заголосил, но я уже не могла ни слушать его, ни говорить. Мне стало плохо на самом деле…

Пришла в себя я через минуту, не больше. Адреналин отхлынул, щеки перестали гореть, а руки – трястись. Ничего, я всем еще покажу!

Для начала надо было позвонить Дольче и попросить его больше не трогать Надежду. Если от нее все клиенты побежали, значит, мы отомстили выше крыши. Хватит, месть плохо отражается на карме.

Дольче не отвечал. Это означало, что он либо работает, либо… Не знаю что. Он даже в ватерклозет с мобильником ходил.

Я приняла душ, погрызла каких-то сухарей, которые завалялись в хлебнице, и поехала в Центр. Надо подготовиться к наплыву сбежавших из «Амадея» клиентов.

Около двух часов дня я стала серьезно беспокоиться за друга. Он не явился в Центр, он не отвечал на звонки. Надо было ехать к нему домой. Мне хотелось сказать другу, что угрозы Аветисяна еще раз подтвердили то, что мы поняли, побывав у березовской колдуньи: Надька нашу Боряну не убивала.

Номер Якова я не знала, городской телефон квартиры Дольче – тоже. Глупо. Могла бы давным-давно записать.

Дверь квартиры Дольче открыл его прекрасный любовник. В правой руке он держал бутерброд с ветчиной.

– Наташа! Как я рад тебя видеть!

– Я тоже рада тебя видеть, Яков.

– Как ты поживаешь? Как твоя красавица дочь?

– Спасибо, все хорошо. Где Дольче? Я звоню ему с утра.

– А ты не знала? Завтра свадьба у какого-то босса из думы, по-моему. То есть у его дочери, конечно, и Дольче готовит невесту к церемонии. Это в Больших Грязнушках будет. И туда его повез шофер.

– А вернется когда?

– Через пару дней. Свадьба будет три дня идти. В русском варианте и в мусульманском.

– Но мобильник? Он же с ним не расстается.

Яков рассмеялся с самым простодушным видом:

– Он забыл его, представляешь? Мы проспали, он спешил, нервничал – и забыл.

Это был прецедент.

– Ты уверен, что с ним все в порядке? Мне сегодня позвонил один тип, так он просто убить Дольче обещал.

– Да? – переспросил Яков, надеясь, видимо, на подробности.

Но мне уже не хотелось с ним говорить. Все-таки он мне не нравится. Жаль, что теперь не с кем поделиться своим выводом.

Глава 12

А в Центре меня терпеливо поджидал Геннадий Егорович Стаценко, наш любимый прокурор.

– Геннадий Егорович! Рада вас видеть! – На этот раз я была гораздо более искренна, чем разговаривая с Яковом.

– Наташенька, здравствуй, моя дорогая! – Геннадий Егорович, в своем сером строгом костюме, подтянутый и пахнущий сумасшедшим парфюмом, выглядел просто чудесно. Соня ведь приняла его за пару дней до… смерти. Ох, Соня, твой постоянный клиент свято соблюдает твои рекомендации. – Наташа, мы можем поговорить где-нибудь?

– У меня в кабинете.

– Прекрасно.

Мы прошли в кабинет, и после всех церемоний – присаживайтесь, не хотите ли кофе, чаю? – Стаценко посерьезнел лицом и спросил:

– Так что же с Соней произошло?

Признаться, я растерялась. Говорить мне всю правду и ничего, кроме правды, или отделаться вежливыми фразами об автомобильных угонщиках, чьей жертвой якобы пала моя Сонечка? Без Дольче мне было не решить этой задачи. Или рискнуть? Тем более что Геннадий Егорович смотрел на меня своим прокурорским взглядом, под которым раскалывались и не такие, как я.

И мне пришлось принять решение без помощи друзей. Кажется, впервые за всю мою взрослую жизнь.

– Соню убил Дмитриев. – После этого заявления я испуганно посмотрела прямо в зрачки Стаценко. Они никак не изменились – не расширились, не сузились. Это могло означать только одно: он был готов к моим словам. Только бы Стаценко не оказался на стороне Дмитриева. Ведь все бывает!

И потом, пока я рассказывала о смерти Сони, прокурор ничем не выразил ни своего одобрения, ни осуждения.

– Я предполагал нечто подобное, – произнес Геннадий Егорович после завершения моей обвинительной речи. – Но мне нужны факты, иначе я не смогу ничего доказать.

– А то, что дело убитого Лешей парня – Забелина – до сих пор не раскрыто? У Дмитриева есть все улики, есть свидетель, а он Пламеннова не арестовывает. Почему?

– Я узнаю, – пообещал Стаценко.

И тут я снова растерялась, не зная, как поступить. Говорить ли, что мы спрятали убийцу из парка в Германии? Если не скажу – получится, что я сама, надеясь на помощь Стаценко, темню. А если скажу, то что будет с отцом Сони, у которого остался только внук? Да он не перенесет, если Лешку отправят в тюрьму!

Но ведь Леша убийца. Заботясь о его дедушке, я забываю о родных убитого парня. Они должны хотя бы знать, что убийца их мальчика наказан.

Последнее соображение показалось мне самым верным. И тогда я рассказала об угрозах Дмитриева убить Алексея в тюрьме, если Соня не даст взятку, и о том, что мы отправили парня в Дюссельдорф.

Стаценко попросил у меня адреса и телефоны немецкой общины для наркоманов, записал их в свой блокнот и пообещал, что все будет хорошо. Мне оставалось только доверять его словам.

– Геннадий Егорович, а что вы знаете о нем? О Дмитриеве? Его биография и прочее? Я думаю, что он постоянно у людей деньги вымогает. И ведь человек он непредсказуемый! Один раз не смог нас достать – тогда, когда я вам в первый раз звонила, так он потом взорвал наш Центр и нашел второй повод к Соне прицепиться.

Прокурор на секунду задумался, видимо решая, стоит ли мне рассказывать, то, что он знал, но потом ответил:

– Как только ты мне позвонила – я сразу навел справки о Дмитриеве. Тут же мог быть и такой поворот: вы с Соней, например, что-то наворотили, а потом стали мне жаловаться, а Дмитриев – честный человек, добросовестно делает свое дело. Но оказалось, что Василий Иванович к вам пришел с голыми руками. Не было дела Закревской ни в прокуратуре, ни в милиции. Он разводил вас на деньги, вы просто не дошли с ним до этого интересного этапа. Это повод начать внутреннее расследование. Только нужно было больше доказательств. И я стал интересоваться, что за человек перед нами. Достал биографию. Дмитриев родился в Гродине, в шестьдесят пятом. В семьдесят девятом уехал к тетке в Москву, где учился, а потом пошел работать в милицию. Он участвовал во многих крупных делах, был на хорошем счету. А через тринадцать лет приехал на родину, хоть карьера у него в Москве хорошо продвигалась вперед. Я позвонил на место его прежней службы. Но все, кто вместе с Дмитриевым работали, разъехались. Последнее дело, которое вела эта группа, было дело об убийстве главаря бандитской группировки, который совсем недавно провернул одно дельце, наварившись на несколько миллионов долларов. Понимаешь?

– Милиционеры украли эти деньги, поделили их и разбежались?

– Доказать это уже невозможно. Опровергнуть – тоже. К нам он попал с блестящими характеристиками. Просто ангел, а не следователь. А я взял да и направил своего человека посмотреть, как живет наш ангел. Так вот, он живет на небесах! Мне бы такую квартирку, а я человек небедный!

– Он убил Соню…

– Я бы не стал так говорить, пока во всяком случае. – Геннадий Егорович вздохнул и добавил: – Сонечка была необыкновенной женщиной. Я мало таких красивых видел. Кабы не был женат… – Он грустно улыбнулся.

Мы попрощались на пороге моего кабинета. Впервые за последнее время я почувствовала, что темная полоса не может длиться вечно.