Текст книги "Черный пепел на снегу"

Слышала панический, первобытный ужас захлёбывающейся собственным криком маленькой девочки нескольких дней отроду. И слышала нарастающее беспокойство её матери. За её эмоции, мысли Астрид уцепилась яростно, как паук вцепляется в попавшую в его сети муху, подтягивая себя к её сознанию, проникая к ней в голову, занимая её место.

Это потребовало от Астрид титанического усилия. Анна, почувствовав вторжение в своё сознание, яростно попыталась вытолкнуть непрошенную гостью. Но куда изнеженной боярской дочери до закалённой годами и заклятиями вёльвы. Она продержалась несколько мгновений, прежде чем Астрид смогла завладеть её телом.

На самом деле, для того чтобы взять под контроль на несколько минут чьё-то тело, не требовалось больших усилий. Опытной вёльве даже ритуал для этого был не нужен – было много более безопасных способов – человека можно было опоить, ввести в транс. Он через несколько минут и не вспомнил бы, где был и что делал: выветрилось из памяти, и всё тут. Но в этот раз ей нужно было больше. Астрид было нужно, чтобы Анна была в сознании. Видела собственными глазами, что творят её руки, билась в истерике от беспомощности, но ничем не могла помещать.

Внешне княгиня словно стала спокойнее: морщинки на обеспокоенном лице разгладились, щёки немного обвисли, появились не заметные обычно брыли. А губы тронула холодная полуулыбка, смотрящаяся совершенно чужеродной на открытом смешливом лице.

Астрид передёрнула плечами и пошевелила пальцами, привыкая к новому телу. Сдерживать Анну оказалось труднее, чем она рассчитывала. Вёльва чувствовала всё нарастающее давление в висках, а каждое нервное окончание дрожало, словно натянутая струна. Действовать нужно было быстро, пока у вёльвы ещё оставались силы, чтобы сдерживать Анну, запертую в собственном теле.

Она взяла с лавки подушку, набитую гагачьим пухом и, словно задумавшись, взвесила её в руках. Маленькая девочка, в отчаянной попытке докричаться до матери, заревела изо всех сил, чувствуя, как рвутся голосовые связки.

А Астрид, дождавшись, когда ребёнок замолчит на мгновение, чтобы сделать короткий, судорожный вдох, накрыла подушкой маленькое тельце.

Терем погрузился в звенящую тишину.

Энергия ребёнка, убитого руками собственной матери, серебристым маревом начала подниматься над бездыханным тельцем и тут же была перехвачена сетью заблаговременно поставленного проклятия.

Как только Астрид почувствовала, как напитанная горем и страданием жизненная сила попала в расставленную ловушку, она отпустила Анну, спеша вернуться в своё тело, чтобы успеть поглотить силу, пока та не развеялась. По всей коже и, словно даже по костям, прошли противные, зудящие вибрации, а вслед за ними – нечеловеческая боль, с которой сломанные и смещённые кости вставали на место.

С бледных губ её сорвался стон, а спину выгнуло дугой. Но даже несмотря на это, вёльва чувствовала облегчение. Ей нужно жить. Любой ценой. Ибо в Йотунхейм только что была отправлена ещё одна душа, обречённая на вечные скитания в холодных мрачных пустошах.

Как же ей повезло, что девочку не успели ни крестить, ни дать ей имя….

Утро у всех обитателей терема началось рано, со страшных новостей.

Челяди было объявлено, что положила ночью княгиня ребёночка после кормления неправильно, тот и задохнулся. Простое, понятное объяснение хорошо подошло, чтобы не будоражить умы людей и не плодить слухи.

Сама Анна никак не могла понять, как она могла собственными руками совершить такое деяние, и никак не находила этому объяснения. Она хорошо помнила, как её не слушалось собственное тело, как она пыталась сама себя остановить и ничего не могла поделать.

Мужу в содеянном женщина призналась сразу же, в надежде, что он тотчас прикажет её казнить, ибо после случившегося жизнь ей была не мила. Однако вопреки ожиданиям супруг нежно обнял её за плечи, прижав к широкой груди и попытался успокоить:

– Не кори себя, голубка моя. В том нет твоей вины. А то, что ты рассказываешь – тебе, наверное, с горя дурной сон приснился.

Анна в ужасе отстранилась от него. Всеволод всем своим видом выражал ей своё сочувствие, но сам словно ничего не чувствовал из-за утраты ребёнка. Ну умер, что ж тут поделаешь, так бывает. Нового родим.

Сразу после того, как из покоев княгини унесли маленькое тельце, к ней заявился Божен, дабы выразить свои соболезнования. Волхв рвал на себе волосы и заламывал руки, но делал это так неестественно, что опустошённая горем Анна невольно отметила – переигрывает.

Княгиня никогда не испытывала симпатии к этому человеку, которого её супруг держал при себе забавы ли ради, или из тёмного суеверия, но после его визита она ещё сильнее уверилась в своём убеждении, что человек он скользкий.

Божен же, видя, что княгиня не перебивает его, разошёлся ещё сильнее и попытался донести до неё мысль, что не отрекись они от старых богов, возможно, того бы и не было. А было бы – так они б не отказали безвинному дитя в достойном погребении, как какому-то преступнику.

То, что волхв перегнул палку, он понял сразу же, по потемневшему взгляду княгини. Нрав она имела спокойный, лёгкий, но тут, чувствуя какую-то странную тень удовлетворения, приказала высечь волхва на конюшне.

Всеволод вроде бы попытался вступиться за своего любимца, но видя, что супруге это принесёт успокоение, только пожал плечами. И наказал не калечить. Вдруг пригодится.

После обеда в светлицу княгини пришла Астрид. Шла она, хромая на обе ноги и опираясь всем весом на молчаливого Йона, болезненно кривясь при каждом шаге. С ней Анна, будь её воля, и говорить бы не стала – не раз слышала от дворовых девок, что пока она была сначала на сносях, а потом и с младенцем на руках, супруг её тешился в компании заморской гостьи. Но и гнать её, а тем более, пороть не посмела.

Астрид смотрела на Анну глазами, полными слёз и сочувствия. Нижняя губа её дрожала, словно женщина вот-вот расплачется, а нос раскраснелся. Всеволод с одобрением посмотрел на нормандку и вышел, чтобы дать женщинам обсудить случившееся. Компанией супруги он в последнее время тяготился.

В светлице повисло недолгое напряжённое молчание.

– Так бывает, – голос Астрид был с надрывом. Она позволила себе коснуться руки княгини. – Я много раз слышала, что иногда женщины, особенно после первых родов, впадают в состояние, в котором не ведают, что творят.

Анна отдернула руку, словно обожглась. От слов соперницы ей было не легче, а словно даже наоборот. На душу упал ещё более тяжёлый камень, окончательно придавив её к земле.

– Не кори себя, ты не виновата, – уходить вёльва не спешила, – просто ты осталась одна в трудный момент…

Выглядела она при этом вполне искренне, из-за чего Анна не решилась выгнать нежеланную гостью. Однако, Астрид, понимая, что ей здесь не рады, достаточно быстро удалилась сама.

Сергий, пожалуй, был единственным, кто безоговорочно поверил Анне. Он пришёл к княгине, чтобы вопреки церковным канонам вместе с ней помолиться за упокой души. У него сердце кровью обливалось от одной мысли, что невинное, не успевшее причинить никому вреда дитя будет захоронено без почестей за территорией кладбища, вместе с самоубийцами и преступниками.

Анна долго рыдала после молитвы, впервые чувствуя, что она не одинока в своём горе, и покаялась священнику в содеянном.

– А не казалось ли тебе, что твоя воля подавлена? Ты была сторонним наблюдателем происходящего или, быть может, всё же сопротивлялась, – он задумчиво пригладил голову. – Не верю я в то, что привиделось тебе сие.

Анна вздрогнула и посмотрела в тёмные понимающие глаза священника. В этом она боялась признаться даже сама себе, пытаясь убедить всех вокруг, да и себя за одно, что это она задушила ребёнка в момент помутнения рассудка. Эта мысль сводила её с ума.

– Вижу, сомневаешься, – Сергий не хотел давить на женщину, находящуюся в горе, но ему нужно было добиться правды, отчасти для того, чтобы снять с её плеч тяжкий груз вины. – Хоть ты перед родами и причащалась, а женщина и дитя в первые сорок дней, что должны пройти перед крещением, – лёгкая добыча для тёмных сил. Не думала ли ты, что кто-то заставил тебя?

– Хотите сказать, Лукавый меня толкнул?

– Лукавый бы долго ходил вокруг да около, соблазнял бы тебя, совращал твою душу, пока ты не поддашься на его уговоры, как это произошло с твоим супругом… – последняя фраза была сказана тихо, на грани слышимости, ибо и у стен есть уши. – То, о чём рассказываешь ты, больше на одержимость похоже. Грех тяжкий совершен не тобой, хоть и твоими руками.

Страшные воспоминания снова захлестнули Анну. Она отчётливо вспомнила, как кто-то бесцеремонно вторгся в её голову, как она отчаянно боролась за жизнь своего ребёнка, воя от бессилия.

– Я должна рассказать об этом мужу, – тихо и решительно сообщила она.

– А вот этого делать нельзя, – священник выглядел уставшим. – Он благоволит лукавому в женском обличьи. Верит ей. Не видит, как она совращает его душу и толкает на самые мерзкие поступки. В городе уже давно ходят страшные слухи. Люди боятся выпускать жён и дочерей из дому даже днём.

– Хватит! – резко оборвала его женщина, снова скатываясь в истерику, и уже мягче добавила: – Пожалуйста…

– Поплачь, – благословил её Сергий, видя, как слёзы снова заполнили ясные голубые глаза. – Сейчас каждая твоя пролитая слезинка – это как молитва за её душу.

Он, невзирая на церковную дистанцию, которую должен держать с прихожанами, легонько обнял её за плечи. И было в этом неловком движении что-то настолько родное, отеческое, что Анна разрыдалась в голос, чувствуя, как ей действительно становится немного легче. А горе в её душе сворачивается змеёй, становясь меньше, но опаснее. Вот оно уже не горит, отравленное ядом. Оно становится холодным и острым, как сталь.

Дом Аркадии изнутри был светлым и просторным. Он словно дышал каким-то дремотным уютом, где пахло старыми книгами, сдобой и сушёными травами, а встревоженные посетителями пылинки лениво кружились в солнечных лучах, пробивающихся сквозь окна, не закрытые ставнями, но и не пропускающие внутрь холодного ветра. Богданка не удержалась и ткнула в окно пальцем. Оно пошло кругами, словно вода. Яга только улыбалась, наблюдая за непосредственностью своей новой ученицы.

– А как же ни окон, ни дверей? – девочка выглядела очень озадаченной, её волновало то, как на её глазах разрушается старая страшная сказка.

– Так было раньше, при моей предшественнице, – безмятежно ответила Аркадия. Стоило ведьме оказаться под крышей своего дома, морщины на её лице начали разглаживаться, а спина выпрямляться, она даже словно стала выше. – Каждая Баба Яга, занимая место своей наставницы, перестраивает дом по своему вкусу. Вот встанешь вместо меня на посту – хоть куриные ноги приделай, хоть лошадиный хвост пришей.

Богданка сначала нахмурилась – её, воспитанную в православной вере и крещёную, до сих пор коробило от того, что она должна стать на страже каких-то языческих, древних сил. Успокаивало лишь то, что Агне, единственная из всех встреченных в чужих краях, любившая девочку безусловной любовью, несмотря ни на что, верила Аркадии. Пожалуй, если бы не наставница, девочка бы приложила все силы, чтобы не встретиться с Бабой Ягой. При этом она отмахивалась от мысли, что сама же шла и вела своих спутников на зов Аркадии. Себя она успокаивала тем, что не знала, кем та является.

– Мы с тобой это вечером ещё обсудим, – Аркадия нахмурилась, словно прочитав мысли Богданки. – А пока брысь отсюда. Оба. Мне нужно поговорить с Агне.

Богданка ревниво хмыкнула, но всё же поднялась со скамьи и направилась к выходу. Къелл, помедлив немного и зло стрельнув глазами в сторону женщин, отправился следом за девочкой, позволяя ведьмам обсудить свои секреты.

Чувство беспокойства за Агне не оставляло его. Он всё чаще в мыслях называл её своей и сам же этого пугался, а потом осаждал себя, что и она уже не девочка, иные в её возрасте и внуков повидать успели. И выходя из дома, он ещё раз бросил в сторону Аркадии многообещающий взгляд, на что она лишь лучезарно улыбнулась. Мол, иди, ничего я ей не сделаю.

Воин вышел, задумавшись. В последнее время на него всё сильнее накатывала усталость и, оглядываясь назад, возвращаясь к началу зимы, он вспоминал, почему отказался от военных походов и решил осесть в родной деревне. Проделанный им в компании ведьмы и девочки путь казался тяжёлым даже для молодого и сильного воина, Къелл же сейчас чувствовал себя стариком.

Он всё чаще представлял себя мирным человеком, окружённым детьми и, если повезёт, внуками. Иногда жалел о том, что в своё время сознательно отказался от семьи.

Согласно его родным верованиям, воины, павшие в бою, занимали лучшие места на пиру Одина в Вальгалле. Те же, кто отошёл от военных дел и остепенился, вопреки слухам, тоже попадали на вечный пир. Места, правда, доставались попроще, что воина тоже устраивало.

Аркадия, убедившись, что Къелл и Богданка ушли, выжидательно посмотрела на ведьму. Она не боялась, что их подслушают. Къелл вряд ли что-то бы понял, вычленив из разговора только какие-то куски. Богданке про двоедушников она сама позже расскажет, но не сейчас.

Выгоняя их со своей кухни, она проявила своеобразную заботу об Агне. Просто потому, что у каждого двоедушника есть своя история, слишком интимная, чтобы поведать о ней. Как ни странно, чужому человеку открыться в таких вещах бывает легче, чем даже самым близким.

Агне сначала крепко задумалась, но затем начала говорить, сухо излагая факты. Сторонний наблюдатель не мог бы даже и предположить, что она говорит о событиях, которые хоть как-то её волнуют. И только видевшая подобное ранее Аркадия понимала, какая на самом деле боль прячется за этими словами.

Боль девочки, которая рано лишилась матери, которую никто никогда не любил – сначала за рано проявившийся дар, «глазливость», как говорили порой русичи. Потом, когда она подросла и вытянулась – за внешность. За ней пришла боль взрослой женщины, которой впервые подарили такое желанное чувство странной, да что и говорить, извращённой любви.

Аркадия слушала, не перебивая, давая Агне выговориться, а когда Агне закончила, тихо ответила ей:

– По первой будет больно. Очень. Но ты должна справиться. Ради Богданки. Девочка очень привязана к тебе, и кем бы она ни была – сейчас ей нужна твоя поддержка.

Агне медленно, даже заторможенно кивнула. Она слышала Аркадию словно издалека, погруженная в свои мысли. Ради Богданки она действительно готова пройти через любую боль.

– Сейчас мне нужно будет поговорить с ним. Через тебя. Ты в это время будешь спать и, возможно, видеть всё, что происходит. Так что не пугайся. Нам нужно убедить его уйти добровольно, так будет легче и тебе, и ему. Я не хочу его сразу отсекать от тебя – боль и без того будет нестерпимой.

Не дожидаясь ответа, Аркадия обошла сидящую на низкой скамье ведьму и положила растопыренную пятерню ей на затылок. Агне, будучи предупреждена о том, что обряд неприятный, ожидала боли, собственных криков, раздающихся словно со стороны. Но не почувствовала ничего. Только словно ветер подул у неё в голове. Холодный и влажный, он сметал всё на своем пути: все знания, мысли, эмоции, саму личность Агне, оставляя одну пустую оболочку.

Другого человека этот обряд мог бы если не убить, то выжечь душу, оставив лишь пустую оболочку. Но не двоедушника. Одна душа отошла в сторону, не в силах отправиться дальше в Навь, потому что накрепко спаяна со второй, которая поспешила занять её место.

Аркадия смотрела в водянисто-голубые глаза Агне до тех пор, пока в её взгляде не начала появляться осмысленность, и выражение этих глаз Яге очень не понравилось.

Обычная задумчивая, даже меланхоличная печаль, которая раньше плескалась где-то на дне этих зрачков, заставляя поёжиться от ноющей, почти болезненной тоски любого, кто заглянет в них достаточно внимательно, сменилась какой-то редкостной душевной мерзостью.

Пахнуло кладбищенской землёй и могильной гнилью, но лишь на мгновение.

– Звала меня? – Рой, управляющий телом Агне, усмехнулся.

– Не ёрничай, – отрезала Аркадия, сурово сведя брови на переносице. – Будто я не знаю, как ты бесновался давеча, пытаясь избежать встречи со мной.

– Вижу, зря боялся.

Агне презрительно фыркнула. Присутствие Роя в её теле придало выразительному от природы лицу какую-то загадочную чертовщинку. Это не делало Агне объективно красивее, но она стала однозначно привлекательнее. Все эти изменения рассудок Аркадии отметил отстраненно и холодно, она даже на мгновение допустила мысль, что можно оставить ведьме часть личности присосавшегося паразита, но сразу же с отвращением отмела эту идею.

– Ты знаешь, тебе идёт это тело, – совершенно искренне сказала она, доставая припасённое загодя маленькое и дико дорогое зеркальце на серебряной пластине, – вот, взгляни.

Рой послушался скорее на остатках рефлексов, оставшихся от живого человека, нежели по иной причине. Сначала на его лице появилось выражение крайнего удивления, а затем оно скривилось в гневной гримасе. Он попытался закрыть глаза руками, оставляя на лице кровавые борозды от собственных ногтей.

Аркадия поспешила схватить его за запястья, чтобы он не выцарапал Агне глаза, в то время как зеркало продолжало висеть в воздухе на уровне глаз ведьмы.

Возня продолжалась недолго, пока Рой не попытался смежить веки – оторвать взгляд от зеркала оказалось слишком сложно, но в какой-то момент у него всё-таки получилось.

– Агне, открой глаза!

Находившаяся до этого момента в бессознательном состоянии ведьма, пробудившись ото сна, широко распахнула глаза. Этого мгновения хватило для того, чтобы душа Роя попала в зеркальную ловушку, а Агне, лишённая сил, мешком упала на пол.

Аркадия, тяжело дыша, взяла зеркальце и повертела его в руках, опасаясь при этом заглядывать в его глубины.

– Примерно так и появляются проклятые предметы, – шёпотом сказала она сама себе, привыкая, что теперь ей придётся комментировать и пояснять каждое своё действие. – Избавиться бы от тебя, милый друг, да побыстрее. Жаль, пока нельзя.

Богданка долго крутилась в своей постели. Сон никак не шёл к ней. Впервые за долгие месяцы она вымылась в протопленной бане, спала на чистых, хрустящих простынях, постеленных на мягкую перину. Ей не хватало рядом костлявого бока Агне, её тихого, почти невесомого дыхания. Несмотря на плотный ужин и тёплую постель, девочка не могла уснуть – чувство всепоглощающего одиночества рвало душу на куски.

Она накрылась с головой тяжёлым пуховым одеялом, но уже через несколько мгновений под ним стало нечем дышать, и Богданка резко откинула его от себя. Она встала, накинула поверх ночной рубашки из выбеленного льна колючую шерстяную кофту.

Девочка шлёпала босыми ногами по чисто выметенным коридорам, изумляясь: изба Яги и снаружи не была маленькой, однако же внутри она оказалась настоящим лабиринтом из комнат и переходов.

Почти все комнаты были открыты для неё, кроме одной. Аркадия настрого запретила входить Богданке туда в одиночку, объяснив, что там хранятся опасные предметы, с которыми девочка всенепременно познакомится, но позже.

Но и без этой комнаты в доме было на что посмотреть. Многие помещения были обставлены предметами, предназначение которых оставалось для девочки загадкой: украшения, похожие на ажурную паутину, сплетённую вокруг головного обруча, с соколиными перышками, свисающими снизу; множество масок, странных и откровенно жутких, смотрели на неё своими пустыми глазницами. От некоторых веяло силой, другие, казалось, были простыми украшениями.

– Не спится? – раздавшийся сзади хрипловатый голос Аркадии заставил девочку вздрогнуть.

Богданка смотрела на женщину, которая, несмотря на поздний час, судя по всему, ещё не ложилась.

– Нет, – Богданка вздёрнула подбородок, готовая отстаивать своё право ложиться в постель, когда ей вздумается.

Однако, Аркадия только улыбнулась.

– Пойдём, что-то покажу, – женщина призывно махнула рукой, направляясь куда-то вглубь дома.

Шли они совсем не долго. Аркадия вела девочку по одной ей понятному маршруту до одной из дверей, ничем не отличающейся от остальных.

За ней оказалась средних размеров комната, показавшаяся Богданке до того экзотичной, что девочка потеряла чувство реальности происходящего.

В комнате было очень много красного цвета с прожилками чёрного и золотого. Разные статуэтки украшали столики и тумбы, на стенах висели жуткие маски невиданных зверей. На небольшом столике с кривыми ножками, столешница которого была молочно-белого цвета и расписана райскими птицами, стояла воткнутая в деревянную щепу тоненькая палочка, конец которой тлел, роняя на полированную столешницу рассыпчатый пепел. От тлеющего кончика по комнате лентой расползался шёлковый, резко пахнущий благовониями сизоватый дымок.

В углу стояла большая ширма из папируса, натянутая на деревянные рамы и расписанная журавлями в камышах.

– Что это? – завороженно спросила Богданка, проводя рукой над струйкой дыма. Тот чудно́ стелился по её ладони, словно облизывая её.

– Это наследие моей предшественницы. То, что она оставила для нас после себя. Наверное, это какой-то замысел свыше, что перед тем, как поставить женщину на пост Бабы Яги, судьба должна протащить её к этому месту через полсвета. – Аркадия немного помолчала, и продолжила: – Дэйю́ волею судьбы прибыла сюда из царства Ляо. Путь её сюда был тяжел и тернист, но она дошла, принеся с собой много знаний, которые она привнесла в науку, переданную ей её предшественницей. Всё это унаследовала я, приехав сюда из Греции выходить замуж, но моя судьба как замужней дамы не сложилась, как видишь. После меня всё это унаследуешь ты.

Богданка смотрела на комнату с диковинками и всё сильнее проникалась мыслью, что однажды она получит настоящее сокровище, чтобы сохранить его, преумножить и передать следующей. Отчего-то эта мысль наполняла её воодушевлением, она вдруг поняла всю важность миссии, которая ложится на её хрупкие плечи.

Аркадии были не нужны слова, чтобы окончательно убедиться, что девочка согласится сменить её, когда придёт её час.

– У тебя будет ещё время, чтобы познакомиться поближе со всеми, кто был до тебя. Каждая комната в этом доме хранит частичку её хозяйки. Ту часть их души, которую они решили оставить своим потомкам. А теперь идём со мной, я должна показать тебе что-то действительно важное.

Аркадия вышла из комнаты, Богданка поспешила за ней, но обернулась, чтобы ещё раз запечатлеть в памяти странную комнату. И лишь на мгновение у ширмы с журавлями она увидела образ невысокой женщины с длинными прямыми и чёрными, как воронье крыло, волосами.

Аркадия вывела девочку из дому и быстрым шагом повела к мосту. Яга шла решительным шагом, поэтому девочке иногда приходилось переходить на бег, чтобы нагнать её.

Мост был самым обычным. Арочным. Из потемневших от влаги брёвен. С отполированными руками бортиками. Добротный и прочный, он ничем не выделялся среди сотен таких же. Однако стоило Аркадии ступить на него, воздух на середине моста задрожал, словно в сильную жару. Пахнуло могильным холодом.

Богданка зябко передернула плечами. Агне быстро отучила её бояться потустороннего, но гнетущее чувство тоски, которое шло от моста, сковывало сердце хрустящей ледяной коркой.

Они дошли почти до середины, остановившись в нескольких шагах от подрагивающего воздуха, когда Аркадия остановилась.

– Дальше тебе нельзя. По крайней мере пока. Прислушайся, ты слышишь их?

Девочка послушно обратилась к своему слуху, даже глаза закрыла, чтобы ничего не отвлекало её. Сначала Богданка не услышала ничего, кроме ветра, шумящего в кронах деревьев. Но постепенно этот шум начал складываться в разноголосый шёпот. Вот, какая-то бабка кого-то проклинает с того света, другой голос принадлежал, судя по всему, матери, которая молится, чтобы её дети не болели. Шёпот то звучал единым шумом ветра, то распадался на единичные, хорошо различимые голоса. Богданка заворожённо слушала его, пока не поняла, что из сотен голосов она различила тот самый.

Она резко открыла глаза. Зрачки её расширились от удивления, а рот приоткрылся. Сначала душа девочки наполнилась радостью встречи, а потом – всепоглощающим горем. Она посмотрела на Аркадию глазами, полными слёз, но та лишь кивнула и показала пальцем в сторону открытых врат.

По ту сторону стоял мужчина в саване. Смуглый и черноволосый, он не мог оторвать глаз от Богданки.

– Батько… – выдохнула-всхлипнула девочка, делая шаг навстречу отцу, чтобы обнять его, и тут же была поймана за воротник крепкой рукой Аркадии.

– Пока нельзя, – шёпотом напомнила она.

Богданка послушно кивнула и опять посмотрела на отца.

– Ты так выросла, моя девочка… – по обветренным щекам мужчины потекли крупные слёзы. Они оставляли влажные дорожки на его коже и скрывались в ухоженной чёрной бороде. – Ты так вытянулась… Проделала такой путь… Я горжусь тобой…

– Батько!.. – нос Богданки покраснел и опух от слёз, и неожиданно для себя она призналась, срываясь на плач: – Батько, я косы отрезала…

Почему-то именно эту новость она первой сообщила отцу. Ведь она несла её через полконтинента, боясь праведного отцовского гнева.

– Это ничего, дочка, – мужчина засмеялся сквозь слёзы, – главное, что ты дошла домой живая. А косы – не зубы. Вырастут.

Аркадия, убедившись, что Богданка не собирается совершать глупостей, отошла на несколько шагов, давая отцу и дочери поговорить наедине.

Из щели в ставнях в светлицу пробивался холодный лунный луч. Он разрезал тьму серебряным клинком, оставляя на полу светлый след.

Астрид сидела на своей лавке, всё задумчивее морща высокий лоб, а спина её была прямая, словно вёльва проглотила палку. Перед её лицом мерно раскачивался на кожаном ремешке манок для йотунов.

Уже знакомому с Астрид Рою манок был не нужен, чтобы найти её. Но призрак упорно не шёл на зов, как и не отвечал. Последнюю весточку от него она получила из Киева.

Молчание Роя может значить только одно – Агне наконец приняла его предложение. Ну, или его окончательно упокоили. Во что Астрид не очень-то верила. Она не знала никого, способного вырвать уже прикормившегося мертвеца из души человека. Даже если бы Агне была мертва и отправилась в Йотунхейм или куда ещё – Рой был обречён оставаться на этом свете. Слишком много мирских страстей его держало.

Астрид встала и подошла к письменному столу, где лежала её сумка. Порывшись в её недрах, вёльва достала кусочек белого мела, прозрачный огранённый кристалл на кожанном ремешке и маленький серебряный ножичек для ритуалов.

Ей и раньше приходилось насильно призывать к себе йотунов, и сейчас она мысленно готовилась к тому, что ей придётся вложить в этот ритуал немало силы. Одно дело пригласить того, кто и так готов прийти, другое дело – притащить волоком. Это злило, но ждать она ненавидела больше всего.

Вёльва обвела мелом лунный луч, по периметру нарисовав нужные руны. По центру она положила кристалл так, чтобы преломленный свет заиграл в его гранях. Она села на колени перед импровизированным алтарём и, представив мысленно перед собой образ Роя, проколола ножом указательный палец.

Капля рубиново-красной крови упала на кристалл, расплескавшись по стеклянно-гладкой поверхности. Сердце вёльвы пропустило удар, а кровь на кристалле зашипела.

Засмердело сгоревшим волосом, а по жилам вёльвы расплавленным свинцом потекла боль, её тело выгнулось дугой. Она даже не могла сделать вдох, чтобы закричать. С губ её сорвался только сдавленный хрип.

Прошла целая вечность, когда лишающая разума боль схлынула так же резко, как и появилась. Вёльва лежала на полу в неестественной позе, словно сломанная кукла, хватая ртом воздух. Потребовалось время, чтобы к ней вернулась способность мыслить. Астрид попыталась подняться. Каждая мышца взрывалась болью при любом движении. Вёльва застонала, хватаясь за гулко звенящую голову.

У Агне на такую мерзкую подлянку не хватило бы ни сил, ни знаний, а это значит, что ей помогли. Кто? Глупый вопрос. Скорее всего эта глупая хэйд решила действовать по принципу «враг моего врага – мой друг» и заключила союз с хозяйкой лесов. Чем расплатилась? Кем.

Несмотря на нечеловеческие мучения, которые приносило каждое движение, Астрид со злостью пнула треснувший кристалл, и тот, хрустально звеня, закатился куда-то под лавку. Вёльва остро чувствовала, как уходит время, словно вода сквозь пальцы. А она прохлаждается в тереме новгородского князя.

Астрид больше не может ждать, когда накопит столько силы, чтобы бодаться один на один с могущественной лесной ведьмой. Несмотря на боль, её губы растянула рассеянная улыбка, до того это странно звучит: «Могущественная лесная ведьма». Всё у этих русичей наизнанку.

С этими мыслями она, слегка покачиваясь, вышла из своей светлицы и свернула в тёмные пустые коридоры терема. Как и любым мужчиной, Всеволодом легче всего управлять из постели.

Анна теперь одевалась во все чёрное. От яркой, словно птчика, и такой же жизнерадостной женщины остался блёклый призрак самой себя. Кожа её истончилась и казалась прозрачной, особенно это было заметно под вечно красневшими от слёз глазами. Даже веснушки, которые когда-то покорили Всеволода, называвшего супругу не иначе как солнышком, и который в минуты единения любил их покрывать нежными поцелуями, поблекли. Из смешливой веснушчатой она быстро превратилась просто в рябую.

Для всех она была безутешной матерью, только что потерявшей своего единственного и долгожданного ребёнка, первенца. На самом же деле в её душе бушевал обжигающе-холодный огонь. Он жёг её изнутри и остужал пылающее горем сердце, придавая сил, чтобы не утонуть в своей скорби, чтобы мыслить здраво и не делать глупостей – не обвинять в случившемся Астрид, не бросаться на неё с кулаками и не пытаться её убить. Пока.

Отец Сергий не отходил от своей подопечной, пытаясь оказать ей всяческую поддержку. Ему не нравились мысли, роящиеся в голове княгини. Как православный священник, он был категорически против мести. Но всё же соглашался с тем, что белёсую ведьму от князя нужно срочно убрать, пока не стало слишком поздно. Каждый день он молил Бога, чтобы Он даровал ему прощение за проступок, который он собирался совершить, понимая, что ему придётся выбирать из двух зол.

Анна же теперь выходила из своей светлицы только за тем, чтобы посетить храм. В одно из таких посещений она и наткнулась на мальчика.

Йон сидел на лавке, бездумно пялясь в одну точку невидящими глазами. Мысль о том, что через него можно достать Астрид, придя Анне в голову, засела там раскалённой иглой, постепенно формируясь в план.