Текст книги "Черный пепел на снегу"

Он взмахнул мечом, целясь в шею, но успевшая окончательно проснуться упырица ловко отпрыгнула в сторону и тут же ловким, кошачьим движением подобралась обратно.

Къелл выставил перед собой меч, готовый отбивать атаки, но тут Иван закричал снова, и норд сильным взмахом всё-таки достал её, но голову не отсек – слишком тяжело было держать двуручный меч в одной руке. Но и факел он отпустить не мог.

Лезвие клинка намертво застряло между позвонками нежити, но выпускать его Къелл не спешил. Он понял, что так легче всего держать её на достаточном от себя расстоянии, и дальше путь безопасен. Он пошёл вперёд, выставляя перед собой трепыхающуюся упырицу, как щит.

Иван сидел на полу, опершись о стену. Вся рубаха его от ворота была черная от крови. У его ног лежала другая упырица с коротким кинжалом, торчащим прямо между глаз, и ещё две кружили вокруг, пытаясь достать лазутчика. Короткий одноручный меч дрожал в теряющей силы руке.

Къелл размахнулся посильнее, от чего ноги неупокойницы оторвались от земли, и нанёс сильный удар по подступающим к Ивану упырицам. Меч вырвало из рук, и все трое неживых кубарем покатились по земляному полу.

Норд же одним быстрым прыжком оказался возле Ивана и, бросив факел, попытался поднять его, однако, лазутчик оказался неожиданно тяжёлым и скользким от крови.

– Спасайся, – уже побледневшими губами хрипел он. По подбородку побежала тоненькая струйка крови.

– Лучше помоги мне. Держись.

Къелл всё же смог поднять Ивана на ноги, закинув его руку на своё плечо, быстро пошёл к выходу. Упырицы в дальнем углу подвала засуетились, та, что была с мечом в горле не могла подняться сама и мешала остальным. Къелл сильными рывками поднимался вверх по лестнице. Висящий на его шее Иван больше мешал, семеня обмякшими ногами.

Прямо у уха норда что-то влажно хрустнуло. Кажется, он вынул из сустава руку Ивана. Ну, ничего. Это он как-нибудь уж переживет…

Они быстро пересекли дом и вышли. Къелл чуть не отшатнулся назад – до того казался ему ярким свет после темноты подвала.

На поляне было людно. Вёльва в окружении дружинников загадочно улыбалась, рядом с ней стоял Всеволод. Кожа его посерела, и он будто бы состарился, осунулся. В глазах когда-то здорового и жизнерадостного мужчны плескалось безумие.

Всеволод держал клинок у горла Ингве. Правая рука норда обвисла плетью, с рукава капала кровь. За их спиной стоял отряд дружинников, а лазутчики лежали на земле, смотря в свинцовое небо навсегда поблекшими глазами.

– Беги, – почти беззвучно на самое ухо Къеллу прошептал Иван, выплюнув при этом сгусток крови. – Кто-то должен всё рассказать.

Къелл посмотрел в глаза Ингве, и тот, хоть и не слышал, что шептал Иван, едва заметно кивнул.

Норд отпустил руку лазутчика и тот осел наземь, а сам, сделав вид, что собирается подойти к Ингве, рванул в сторону реки, молясь, чтобы она оказалась достаточно глубокой, а течение достаточно сильным. Он выплывет, а для вооруженного дружинника в кольчуге любая глубокая вода – это смерть.

* * *

– Послушай, в конце концов, тебе не всё ли равно? Конец будет один.

Ингве хмыкнул, но ничего не сказал. Руки его были закованы в кандалы, вделанные в бревенчатые стены княжеского терема. Он уже не чувствовал кистей и едва ли мог пошевелить побледневшими из-за оттока крови пальцами. Чуть поодаль в медном горшке с углями накалялись поостывшие уже щипцы.

– Ты вообще мне ничего не скажешь? Так и будешь молчать? – деланно удивилась Астрид. – Ну, скажи! Хоть что-нибудь! Знаешь ли, неприятно разговаривать с пустым местом.

Она стояла чуть поодаль от него. Белое платье красиво подчеркивало фигуру, но Ингве она казалась огромным белёсым пятном. Он подавил в себе желание плюнуть в неё кровью – раскалёнными щипцами ему вырвали два передних зуба. Норд вообще старался делать вид, будто ему вовсе плевать на происходящее.

А действительно. Не всё ли равно? Конец – один.

– Ты же понимаешь, – заговорила она медленно, – что делаешь только хуже себе? У тебя остались ещё ногти на ногах, под них можно загнать иглы, их можно оторвать, в конце концов. Ну что за дурное благородство? Кому это надо.

«Мне это надо, проклятая стерва», – зло подумал Ингве. Лицо его оставалось безучастным.

– Никто тебе не скажет спасибо за твой героизм. Никто о тебе даже не вспомнит на этой земле. Даже святым мучеником не сделает – ты же не крещёный. Ты – чужак в этом краю. Расскажи мне всё, что знаешь о хозяйке леса и о природе её силы. И я обещаю, ты уйдёшь быстро и безболезненно. Во сне. Если хочешь – в объятьях юной красавицы. У меня их в тереме сейчас много, выберешь любую.

Ингве молчал, стараясь смотреть сквозь Астрид.

– А хочешь княгиню?

Не получив ответа, вёльва вышла из себя и, схватив щипцы, приложила их к обнажённому животу Игнве, оставляя очередной ожог. Он не смог сдержать крик.

Наконец, она оторвала щипцы, успевшие прикипеть к обугленной коже.

– Я убью тебя, слышишь? Это будет медленно и больно. Даже если ты будешь умолять выслушать тебя. Я знаю, куда пошёл твой друг. Уверена, что он не будет таким упрямым.

Ингве устало закрыл глаза, принимая свою судьбу.

* * *

Ворона, сидя на высокой еловой ветке, склонила голову на бок и скрипуче каркнула. Немного помявшись, она всё-таки отпустила ветку и, расправив крылья, спланировала на жёлтый речной песок. Птица осторожно прыгала к лежащему на берегу человеку, в любой момент готовая отскочить обратно.

Человек не шевелился. И она, наконец осмелев, запрыгнула ему на грудь. Он застонал и перевернулся на бок, откашливая остатки воды. Испуганная ворона взвилась в воздух и, обиженно каркнув напоследок, пересела обратно на еловую ветвь, однако, продолжая наблюдать за несостоявшейся добычей.

Откашлявшись, Къелл сначала грузно встал на четвереньки, а затем с трудом поднялся на ноги. Рёбра болели, лоб и затылок саднило. Река действительно оказалась и глубокой, и бурной. Прежде чем норд потерял сознание, течение несколько раз сильно приложило его о подводные камни.

Къелл огляделся. Лес окружал его со всех сторон. Обычный такой лес: ели, сосны, осины. Лесные птицы старались перекричать друг друга, журчала река. Это радовало. Огорчало то, что Къелл совершенно не понимал, где находится.

К ногам постепенно возвращалась сила, и он сделал несколько неуверенных шагов. Снова закашлялся. На этот раз – кровью. Он, морщась, ощупал свою грудную клетку. Резкая, острая боль заставила его замереть, сбив дыхание: как минимум одно ребро было сломано.

Он постоял ещё немного, пытаясь успокоиться и ожидая, пока боль немного поутихнет. При каждом вдохе грудь сдавливало.

Къелл со старческим кряхтением опустился на землю, с трудом согнувшись, снял сапоги и размотал холодные и мокрые портянки. Пальцы на ногах вмиг околели.

Ещё немного отдохнув, он медленно выдохнул, выгоняя весь воздух из лёгких, и начал обматывать свою грудную клетку, молясь Одину, чтобы портянок хватило. При каждом неосторожном движении левой руки его простреливала сильная боль.

Туго, насколько можно было, перемотавшись, он почувствовал, что дышать стало тяжелее, однако и болеть стало меньше. Острые прострелы сменились на тупую, постоянную боль. Къелл, немного подумав, сунул босые ноги в сапоги и пошёл вдоль русла реки против течения.

Къелл уже не знал, сколько он шёл. Сапоги в кровь истёрли незащищённые ноги. Накатывала свинцовая усталость – хотелось лечь прямо на землю и сдаться. И он останавливался, стоял немного, опершись о могучие стволы деревьев, и шёл дальше, надеясь, что не встретит по пути дикого зверя. Ни защититься, ни убежать он не сможет.

Постепенно начало смеркаться. Къелл понимал, что если он не остановится, то обязательно переломает себе ноги.

Норд выбрал для ночлега небольшую прогалину у самой кромки воды, чтобы утром не искать путь обратно к реке. Наклоняться за мхом и сухой травой было невыносимо больно, а потому он опустился на четвереньки и по-звериному ползал по земле, пока не насобирал немного топлива для розжига. Вот с хворостом было сложнее. На ночь его нужно было много.

Пока Къелл ползал по лесу, совсем стемнело. Он досадливо смотрел на небольшую кучку сухих веток, что удалось насобирать, и принялся разводить огонь.

В реке послышался плеск, и Къелл грязно выругался. Наверное, из воды выпрыгнула рыба. Он со злости сжал зубы. Он хотел эту рыбу до одури, до потемнения в глазах. Он хотел есть.

Замёрзшие пальцы слушались плохо.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Ничего.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Маленькая искра погасла до того, как упала в сухую траву.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Къелл скорее почувствовал запах дыма, чем увидел его. Он принялся раздувать пламя, но из-за сдавленной портянками груди слабо получалось. Но через какое-то время норд всё-таки увидел крошечный огонёк.

Ему Къелл обрадовался, как родному. Он бережно, почти нежно положил на огонёк ещё немного травы, и пламя, наконец, начало разгораться.

Норд сел на землю, оперевшись спиной о дерево, думая о том, что нужно бы подкинуть хвороста, пока огонь не погас. Сейчас, только переведёт дух.

Къелл провалился в сон до того, как закончил мысль. Снилась ему почему-то мама. Это было его самое раннее воспоминание. Он тогда сильно заболел, провалившись под лёд поздней осенью. Мама во сне, как тогда, положила его голову себе на колени, гладила по волосам и что-то тихонечко пела.

* * *

– Думаешь, это он? – неуверенно спросила рыжая.

– Ну, а кто ж ещё, – у черноволосой сомнений не было.

Две мавки смотрели из воды, как грязный, уставший человек старается развести огонь. Вот человек сел, опершись о дерево, и забылся тревожным сном.

Мавки тихонечко, как умеет только речная нечисть, вышли из воды, не поднимая плеска. Белые мокрые рубахи облепили стройные ноги.

– Красивый… – рыжая протянула ладонь, чтобы дотронуться до человека. Раздался тихий шлепок.

– Не трогай. Знаю я тебя. Потом не удержишься.

– Ну хоть немножко…

– Посмотри на него, в нём дух еле держится. Если ты к нему сейчас приложишься – не выдюжит. Обожди купальских ночей.

– Ладно, – разочарованно согласилась рыжая. – Что теперь?

– Иди, скажи Лешему, что мы его нашли, а я тут побуду.

– Почему это ты тут, а я – к Лешему?

Чёрная сверкнула глазами, и рыжая, обиженно фыркнув, ушла.

* * *

Къелл проснулся, когда солнце было уже высоко. Чувствовал он себя чуточку лучше, чем вечером. Голод и боль никуда не делись, но и без усталости жилось как-то веселее.

Он было потянулся, но тут же дало о себе знать сломанное ребро. Это мигом согнало с него остатки сна, и норд наконец огляделся. Постелью этой ночью ему стал натасканный кем-то еловый лапник. Костёр всё ещё тлел, чуть поодаль возвышалась внушительная кучка хвороста. А у самого костра на большой кувшинке лежали две выпотрошенные рыбины, рядом бесформенной серой кучкой была рыбья икра.

Къелл было подумал, что сошёл с ума. Он зажмурился, потёр глаза. Рыба никуда не исчезла.

– Спасибо.

Лес не ответил. Река тоже.

Обычно, когда княжеская дружина выходит в военный поход, в ней царит шальная, немного хмельная от предвкушения битвы атмосфера. Остановка на ночлег становится шумным мероприятием, больше похожим на балаган. Дружинники перекидывались шуточками, играли друг перед другом мышцами, смеялись обозные девки.

Но не в этот раз. Люди Владимира уже насмотрелись и на сожжённые деревни, и на бредущих в сторону Новгорода мертвецов, и на басурман с фанатично горящими глазами, то ли одурманенных, то ли окуренных.

Къелл сидел у костра, вытянув босые ноги. От пламени шло приятное тепло, кровавые мозоли взялись коростами и приятно зудели. Грудь его уже была перемотана не вонючими портянками, а хорошими, чистыми бинтами, а все раны обработаны. Впервые за последние несколько суток норд чувствовал себя в безопасности.

Он сам не понял, как вышел на стоянку дружины. Вроде как шёл, путь ему преградили густые кусты орешника, еле продрался через них, а вышел – уже к стойбищу. Не иначе как провёл кто.

Дружинники сначала ощетинились копьями, а как признали – тот же час проводили в княжеский шатёр.

Владимир был не доволен.

– То есть, говоришь ты, что полегли мои лазутчики, а с ними – и друг твой? Не нравится мне твой рассказ. Ох, не нравится.

– Отчего же? – Къеллу было неуютно под внимательным взглядом серых глаз. – Донесение тебе Иван отправить успел, ты пришёл, сам своими глазами всё увидел. Не лгали мы тебе.

– Ладно. Верю. Ты иди лекарю покажись.

– Что-то нет у меня доверия к лекарям, я лучше так, по-походному.

– Понимаю, но всё же покажись. Мой лекарь из Ирана[30]30
  Как раз в это время Иран был сосредоточием передовой медицины. Примерно в это же время в Иране жил Авицена.


[Закрыть], не чета европейским коновалам.

– Хорошо.

– Поспеши. Мы выступаем на рассвете, к середине дня должны быть под стенами Новгорода. Я хочу поговорить с братом.

– Ты не обижайся, княже, но не думаю, что у тебя что-то выйдет. Всеволод впал в безумие.

– Для тебя – князь Всеволод.

– Не политик я, княже, воин. Больно груб и не отёсан. Но я толкую, что не получится у тебя разговора с братом.

– С этим я сам разберусь.

– Погубишь и себя, и войско своё.

– Ты мне указывать решил? Ступай, пока головы не лишился.

* * *

На этот раз Яга готовилась к обряду основательно. Она долго перебирала травы и амулеты. Богданке даже казалось, что наставница гребёт в свою бездонную сумку всё, что попадается на её пути. Каждый сушёный пучок и каждый камушек на кожаном шнурке, что попадал к ней в руки, рано или поздно отправлялся в нутро сумки. Уж не собралась ли она весь дом к камням перенести?

– Прошлый обряд – был знакомством с кругом, – объясняла она своим ученицам, – сейчас нас всех ждёт тяжёлое испытание. Не в силах дружина князя сама справиться с силами, которые подвластны Астрид. Им нужна будет наша помощь.

Агне не узнавала Ягу. Всегда уверенная в себе, степенная ведьма суетилась. Она чувствовала приближение битвы каждым своим волоском. Руки её дрожали. Да что там руки, по каждой косточке пробегала мелкая дрожь, не давая ни мгновения покоя. Позвоночник её ныл, а нервы перевились тугими канатами.

– Каждая должна будет занять в кругу своё место. И хорошо сделать своё дело. Ты поняла меня, Забава? – Аркадия ткнула пальцем девушке в грудь. – Слушай круг и себя. Если ты снова выпадешь из круга – лишимся четверти своей силы. Будь внимательна. А с тобой, – узловатый палец указал на Агне, – у нас будет разговор особый. Ты думала, я не замечу? Дай только пережить эту битву, и я вам покажу, где раки зимуют!

Агне сделала шаг назад, она-то действительно надеялась. Но тут же осмелела.

– Я знаю, что делаю, – она сунула руку в карман и сжала холодное стекло зеркальца. Присутствие Роя каким-то немыслимым способом придавало ей уверенности.

Сам же дух, почувствовав, что ведьма затеяла с ним сделать что-то ужасное, забеспокоился. И это доставило Агне какое-то мрачное удовольствие. Давай, дорогой мой, бойся. Теперь твоя очередь.

– Ох, дурное ты задумала.

Солнце, едва различимое за свинцовыми тучами, уже тихонечко катилось к горизонту, когда дружина князя встала чуть поодаль от Новгорода. Люди с любопытством и надеждой выходили на пороги своих домов, глядя на разбивающий лагерь воинов. Подходили к своим воротам, некоторые, самые смелые, даже выходили на дорогу, чтобы разглядеть лучше, под чьими знамёнами дружина.

Одни начали тихонечко говорить, что предупреждала их белая ведьма о планах князя Владимира, хочет он завоевать их земли, себе забрать. Другие им отвечали, что нет. Владимир пришёл брата вразумлять и дружину с собой взял, чтобы убедительнее было. Но и те, и другие были рады.

Одна вдова, чья дочка побывала в подземельях проклятой ведьмы да вернулась невредимая, начала голосить, что не к добру это. Что защищает их ведьма от напасти ещё более страшной, а дружина из Киева пришла, чтобы мечем и огнём пройтись по Новгороду да увести их в полон. И надо бы сбегать в княжеский терем да донести тревожные вести. Но её быстро заткнули, заперев вместе с дочкой в доме да подперев снаружи дверь рогатиной.

А потом люди потянулись к дружине. Сначала тоненьким ручейком, а потом и целыми подворьями. Князь сначала сам слушал каждого просителя, но вскоре понял, что поток тех, кто хочет рассказать о злодеяниях белой ведьмы, не иссякает; выбрал десяток дружинников, тех, кто грамоте обучен, да заставил их записывать на бересте за жалобщиками.

Прошка, сын кузнеца, тоже радовался дружине. Не далее как десять дней назад и его сестру старшую свели со двора молчаливые воины. Отец с матерью тогда в поле были, он с сестрой остался один. Что шестилетка мог сделать против вооружённого дружинника, коли вооружённым вилами и рогатинами мужикам не давалось?

Дружинники белой погани, молчаливые, с серыми обвисшими лицами, показались мальчику ожившими мертвецами, до того они были страшными. Глаза у них были белёсые, водянистые, как у дохлой рыбы. Страшные. Они заходили в каждый двор да уволакивали каждую девку подходящего возрасту. Даже хромыми и косыми не брезговали.

И сейчас Прошка каким-то чутьём смекнул, что не пробьётся к князю сам, чтобы рассказать о своей страшной догадке. Даже родители, когда он сказал, что служат белой ведьме упыри, не сразу поверили ему. Что уж говорить о князе. Снова скажут, что у него от страха разум помутнился.

Прошка совсем по-взрослому плюнул на землю через дыру в передних зубах да зайцем помчался к храму. За единственным человеком, который ему поверил.

– Батюшка! Батюшка! – по-детски звонким голосом кричал он, когда до храма оставалось всего ничего. – Батюшка! Там!..

– Ты чего шумишь, отрок? – вышедший на шум отец Сергий по-отечески положил руку на белобрысую встрёпанную голову.

– Там!.. – Прошка пытался одновременно отдышаться от бега и говорить. – Там!.. За холмом не видать!..

– Что там такое? Беда к нам пожаловала?

– Нет!.. Там!.. Дружина… князя Владимира.

– Услышал Бог мои молитвы… – прошептал Сергий под нос, осенив себя крестным знаменем. – Так что ж ты стоишь? Пошли быстрее!

Ему было сложно поспевать за Прошкой. Возбуждённый мальчишка всё время убегал вперёд, оглядывался и останавливался в ожидании, приплясывая от нетерпения.

Сергию же в его возрасте, да ещё в тяжёлой рясе, путающейся в ногах, было тяжело. Но он всё равно старался идти так быстро, как только мог, коря себя, что не подумал взять никакого посоха с собой. Три ноги – оно лучше, чем две.

Когда они пришли к дружине, Сергий не только запыхался, в ушах у него стучало так, что он не слышал, что говорит ему усталый дружинник, а где-то в области сердца ныло.

– Обожди воин, – сказал он вместо приветствия, – дай отдышаться.

Наконец, он смог успокоить и дыхание своё, и сердце чуть тише биться стало.

– Передай князю, что отец Сергий прибыл к нему на поклон и смиренно просит его послушать.

– Пойдём, лучше провожу. Княже сейчас занят, но тебя, думаю, послушает.

Владимир был в своём шатре не один. Рядом с ним сидел на подушках незнакомый Сергию норд с перебинтованной грудью и что-то ему бурно доказывал. Что именно – Сергий не расслышал. Собеседники замолчали, когда дружинник поднял перед ним полу шатра. Однако, выглядел князь очень недовольным.

– Не серчай княже, что я к тебе без приглашения, – Сергий поклонился в пояс, – но вести у меня тревожные.

– Не кланяйся, батюшка, – глаза князя потеплели. – Садись к нам да поведай, всё это, – Владимир показал рукой на большую стопку берестяных жалоб, что лежали рядом. – Правда?

Сергий взял верхнюю грамотку и, подслеповато щурясь, прочёл корявые каракули, что спешно писал дружинник на коленке.

– Истинная, – подтвердил он.

– Так что ж ты мне не единой весточки не отправил?

– Не вели казнить, княже. Первое, что сделала белая ведьма, так это велела истребить всех голубей в Новгороде. Ей тогда ещё верили. Сказала она, что с земли её родной чума в наши земли идёт, с птичьими перьями носимая. И из города никого не велела выпускать. А потом люди и из домов выходить боялись. Некому было послание передать.

– Ты видно не внимательно прочёл. Про упырей – тоже правда?

– Правда.

– И ты сам упыря видел?

– И я сам упыря упокоил в храме Божьем.

– Быть может, он был просто больной человек? А ты за упыря принял со страху?

– Нет, княже. Просто больные люди не отдают Богу душу от святого креста да молитвы изгоняющей. Не человек он уже был. Войдёшь в Новгород – спроси у княгини-матушки. Он её зело́[31]31
  Сильно, очень (церковнослав.).


[Закрыть] покусал, пока она вела его ко мне.

– Княгиня? Сама? Привела упыря к тебе на упокой?

– Чувствую я, княже, что ты сомневаешься в словах моих. Но то и не мудрено, я бы сам услышал – не поверил. Но ты поверь. Княгинюшка наша – редкого мужества женщина. И натерпелась от белой ведьмы не меньше остальных, а может и поболее.

– Хорошо, и у неё спрошу. Но прежде хочу с братом поговорить.

– Боюсь, не выйдет у тебя, княже. Не станет он тебя слушать. Никого не станет.

– И ты туда же? Я – его семья.

– Княгиня-матушка тоже семья, однако, слушать он её не стал, когда Астрид ребёночка, племянника твоего, погубила, даже не вспоминал, что у него ребёнок был.

– Женщины чадолюбивы. Быть может, Анна от горя умом повредилась…

– Упрямый ты, княже, как осёл, – не стал его дослушивать Сергий. – Тебя послушать – так мы всем княжеством тут разумом повредились. Один Всеволод в здравом уме остался. Говорю тебе – не в себе он. Сначала его от ведьминой юбки оторвать надобно, а потом, может, и разговор получится.

– Ты сейчас говоришь о князе своём. Не боишься?

– Смерти не боюсь. А Бог меня простит за мои слова, ибо видит, что не лгу я.

– Не хочу верить в то ни умом, ни сердцем, – Владимир устало потёр лицо ладонями. – И не хочу посылать на штурм дружину, когда можно попробовать договориться. Много воинов поляжет. Всё же я сначала попробую поговорить с ним.

– Вижу, не переубедить тебя. Тогда позволь пойти с тобой, а как начнётся штурм – удалиться в храм. Для службы. Может, с Божьей помощью и одолеем супостатку.

– Так тому и быть.

* * *

Стражи на крепостной стене поблекшими бельмами глаз наблюдали, как к стенам приближается отряд дружинников с Владимиром во главе.

Дружинники остановились. Владимиру бы спешиться да подойти к крепостной стене безоружным да в одиночку, как порядочному переговорщику. Но отчего-то под прицелом нескольких, готовых пустить стрелы луков этого делать не хотелось.

Усиленные коваными стальными лентами ворота были плотно закрыты, никто и не подумал отворить их перед высоким гостем да проводить его на приём к брату.

Владимир подъехал к бревенчатым, потемневшим от постоянных дождей стенам. Отец Сергий, поспешно перекрестившись, поехал следом.

– Здравы будьте, храбрые стражи. Пригласите на стену князя своего и брата моего, разговор к нему есть.

Вместо ответа свистнула стрела, вонзившаяся в землю прямо у копыт княжеского жеребца. Животное взвилось, вставая на дыбы.

– Оглохли что ли? Проводите меня к брату или пригласите его на стену, ежели он впустить меня боится.

Защёлкали спускаемые одеревеневшими пальцами тетевы луков. Град стрел полетел в сторону переговорщиков. Лошадь Владимира захрипела и начала заваливаться на бок, семеня ногами, он едва успел вынуть ногу из стремени, чтобы она не придавила его. Испуганный скакун Сергия визгливо заржал и понёс в сторону города.

Пока Владимир поднимался, стражники снова были готовы стрелять. Он понимал, что не успевает добежать до своего отряда.

Снова засвистели стрелы. Владимир инстинктивно прикрыл голову руками. Взгляд его был обращён под ноги. Не дай бог споткнуться. Встать уже не получится.

Раздался множественный топот копыт, снова засвистели стрелы. На этот раз в сторону крепостной стены.

Живых было меньше, но они лучше стреляли. Однако же даже утыканные стрелами стражи продолжали монотонно натягивать тетивы своих луков. Одному из защитников Новгорода оперённая стрела вонзилась прямо в глаз, но и это не заставило его остановиться.

* * *

Капище, как и в прошлый раз, встретило ведьм загадочным, мудрым молчанием. Агне замерла, даже немного задержала дыхание, прислушиваясь к чувствам. Камни приветствовали её, как старую знакомую, готовые раскрыть перед ней все секреты мироздания, стоит лишь попросить.

Как и в прошлый раз, Богданка стала в темноту, Яга – напротив неё, в свет. Забава долго ходила вокруг камней, пока не поняла, что ей очень нравится место, где на камнях росло много мха. Он одним большим пятном покрывал покатый бок валуна, стелился по земле, полз вверх по крутой стене пещеры.

Крупная божья коровка старательно ползла куда-то по своим делам, стараясь обходить капли росы. Она казалась неповторимым алым яхонтом в россыпи диамантов. И Забава почувствовала. Сила потоком потекла через её плоть. Тело стало невесомым, как пушинка. Забаве казалось, что стоит подуть ветру и её унесёт в дальние дали. От избытка чувств у девушки на глаза выступили слёзы.

Агне сначала попыталась примоститься на уже насиженное место, но чувствовала, что это не то, что ей нужно. Она поднялась на ноги и вышла в центр капища. Жертвенник едва слышно гудел, требуя, чтобы она завершила начатое. Склянка, зажатая во взмокшей ладони, стала скользкой. Агне, тяжело дыша, протянула руку и бережно поставила скляночку на жертвенник.

Яга неодобрительно посмотрела на неё. Старой ведьме не нравилась идея Агне. Аркадия привязалась к ней, пусть и не как к дочери, но как к дорогому человеку. И всё же она понимала, что у Агне свой путь. И если она решила отдать Роя капищу, усилить за счёт него обряд – то так тому и быть. Хотя Яга и знала более безболезненные способы избавиться от него.

Она закрыла глаза и ударила в барабан. И снова сердца ведьм забились в унисон. Забава почувствовала, как в животе запорхали бабочки, унося её куда-то далеко. Агне же, стоявшая у жертвенника, почувствовала, что у мироздания от неё больше нет секретов.

– Помни полынь, о чём ты возвестила…

Глухие удары в обтянутый кожей барабан уносили их всё дальше туда, где вот-вот начнётся битва. Туда, где живым понадобится помощь в защите от мёртвых.

Лошадь отца Сергия нашли уже после заката. Она брела, с трудом переставляя ноги, в сторону лагеря. Туда, откуда слышала ржание товарок.

Тело священника волочилось следом, застряв одной ногой в стремени. Стрела торчала из его груди, а ряса маслянисто блестела от свернувшейся крови. Холодная кожа его посерела, а добрые глаза навсегда утратили блеск истинно верующего человека.

Несколько рыдающих женщин вызвались обмыть тело и подготовить к погребению. Послушники, которые прибыли из храма вслед за ним, взялись читать всеночный сорокоуст.

Эйфория от скорого спасения угасла, а атмосфера безнадёги обрушилась на плечи людей, намертво прибивая их к сырой земле. Каждый оплакивал Сергия, ибо каждому из них он был отцом.

Тем же вечером Владимир решил брать штурмом Новгород. Он рос в этой крепости вместе со Всеволодом, и так же, как брат, знал все потаённые ходы. Оставалось только надеяться, что брат не стал о них рассказывать белой ведьме.

Старики, женщины и дети были отправлены под защиту стен осиротевшего храма на случай, если бой выйдет за пределы крепостных стен. Остались молодые, сильные мужчины, чья помощь могла понадобиться. Всю ночь в городе стучали молотки и топоры, мастерили осадные лестницы и щиты.

Штурм всегда начинается в самый тёмный, волчий час. Не потому что в это время уставшие от дежурства стражи начинают дремать. Нет. Они как раз знают, что, если враг рядом, он постарается выбрать именно это время. Потому что в предрассветные, самые тёмные часы с высоты крепостных стен люди не видят приближающегося врага и вынуждены стрелять на звук. В то время, как нападающие стараются не шуметь. Люди не видят в темноте. В отличие от нежити.

Штурм ещё не начался, а дружина уже понесла первые потери. Братья Остап и Фёдор вместе вступили в княжескую дружину и в пылу штурма пытались не потерять друг друга из виду, потому что всю жизнь вместе с самого рождения и страшнее смерти была бы только потеря брата.

Пока бо́льшая часть дружины отвлекала защищающихся на стенах, они с малыми отрядами отправились в указанные князем подземные ходы в крепость. Хоть кому-то и должно повести, а то и всем разом.

Братья и ещё семеро бойцов пробирались по подтопленному туннелю, который должен был вывести их к центральному колодцу в самом сердце крепости. Под ногами мерзко хлюпала ледяная, илистая вода, заливаясь за голенища сапог и высвобождая зловоние болота каждый раз, когда кто-то делал шаг. Под низким сводом паутиной свисали белёсые, как черви, корни. Они смердели и чадили от огня, когда дружинники поднимали факелы повыше, чтобы оглядеться.

Фёдор молился, чтобы в ла́зе не было засады – он был слишком узким, чтобы размахнуться мечом или увернуться от вражеского удара. Даже убежать было невозможно – в затылок дышали боевые товарищи.

– А ну постой, – впереди идущий Остап и сам остановился, прислушиваясь. – Слышите? Как шаги чьи-то. И рычание.

– Не боись, – ответил кто-то из воинов, – может эхо. И ветер… который ты пустил со страху.

По туннелю раздались единичные смешки.

– Да иди ты… – Остап тем не менее и сам улыбнулся. Неуместная и глупая шутка как-то сразу сняла с дружинников напряжение, заставив расслабиться и спокойнее смотреть на вещи. Действительно, чего не примерещится после рассказов про упырей.

Громкий всплеск заставил воинов собраться.

– Колодец уже близко, – Остап успокаивал больше себя, чем кого-то. – Кто-то ведро скинул.

Люди замолчали и замерли, чтобы никто, наклонившись над колодцем, не услышал оттуда ни шагов, ни голосов. И в звенящей тишине шаги и тихое ворчание услышали уже все.

Остап, размахнувшись, насколько позволяло узкое пространство, кинул свой факел вперёд, и сразу понял – насколько дурная это была затея. Но не бесполезная. Факел с громким плюхом упал в воду и, фыркнув, погас. Однако того мгновения, что он был в полёте, было достаточно.

Жёлтое пламя осветило нагую синюшнюю девку. Она шарахнулась от пламени, но Фёдору на мгновение показалось, что лицо девки странно перекошено: челюсти выехали вперёд, а рот не закрывался из-за огромных зубов.

В следующий момент дружинников повалил раздирающий барабанные перепонки визг. Они, как деревянные болванчики, повалились друг на друга, оглушённые и потерянные. Свет от факелов мигом погас, и туннель погрузился в кромешную тьму.

Остап почувствовал, как сильные, словно тиски, пальцы обвились вокруг голенища сапога, и невидимая в темноте тварь потащила его прочь. От сильного рывка голова его полностью погрузилась в зловонную воду. Воину бы сейчас задержать дыхание, но полная растерянность и вода, вперемешку с поднятым илом, заливающаяся в нос и в горло, окончательно лишили его самообладания. Он закричал и попытался схватиться за ногу брата, мгновенно выводя того из ступора. Вместо крика Остап мог издавать только невнятное бульканье.