Текст книги "Конец сказки"

– Да, вот еще что, – сказал Вацлав Збигневович, когда Завик уже был в дверях. – Чуть не забыл. Подбери двоих толковых ребят, пускай завтра прокатятся в Симферополь. Надо будет встретить одного человека в аэропорту.

– Откуда самолет? – уточнил Завик с таким видом, словно, откусив кусочек яблока, заметил на оставшейся части половину извивающегося червяка.

– Из Киева, – преспокойно сказал Бонифацкий. Завик закашлялся. Предыдущий пассажир, которого им пришлось встречать накануне, дорого обошелся всей банде.

– С этим, пожалуй, тоже придется держать ухо востро, – задумчиво протянул Бонифацкий. – Но, не думаю, что он сразу попытается напасть. Он едет на переговоры, и, у него есть при себе кое-что ценное. Так он утверждает.

– Переговорщик, значит, – мрачнея, буркнул Завик.

– Поэтому, не убивать его и не калечить. До особого распоряжения. Обыскать, конечно, придется. А потом доставить сюда. – Вообще говоря, Боник склонялся к тому, что правильнее было бы не церемониться особо с Атасовым. С другой стороны, как истинный бизнесмен, а не отпетый отморозок, вроде усопшего Витрякова, Вацлав Збигневович рассчитывал поиметь кое-какие выгоды. Да и не любил он просто так, без причины, по-крайней мере, проливать человеческую и любую другую кровь. За что покойный Огнемет, бывало, обзывал его чистоплюем.

Чистоплюй, блядь на хуй! – гаркнул у него в голове Огнемет. Бонифацкий поморщился, как от прострела в ухе.

– Что? – насторожился Завик.

– Все в порядке, – заверил Вацлав Збигневович.

– Надо доставить, доставим, не вопрос, – пообещал Завик.

– Очень хорошо. Только пошли ребят потолковей, – повторил Бонифацкий. А затем добавил, чтобы Завик прислал ему Жору, который, как назло, куда-то запропастился. – А то ведь у меня самого – с утра маковой росинки во рту не было, – посетовал Бонифацкий.

– Может, пойдемте, посидите с нами? – предложил Завик. Но, у Боника и в мыслях не было корчить из себя Бонапарта, который, как говорят, любил посидеть среди солдат у костра, черпая по очереди суп из общего котелка.

– Да нет, – сказал Бонифацкий. – Я, видишь ли, простыл. Знобит. Хочу в баньке попариться, а то, знаешь, как бы мне завтра не слечь, чего доброго.

Кивнув, Завик вышел, а Вацлав Збигневович, глядя в его квадратный затылок, подумал, что, пожалуй, без труда управится с бандой Огнемета с помощью этого человека, хотя, пожалуй, от самых одиозных отморозков вроде покойного Фили Шрама надо будет как-то избавиться. Пока Вацлав Збигневович размышлял об этом, в дверь снова постучались.

– Войдите! – крикнул Боник.

– Тебя, дружок, только за смертью и посылать, – выговаривал он через минуту Жорику, который виновато мялся в дверях. – Ну, и где мой ужин, приятель?

Жора рассыпался в извинениях:

– Вы уж простите, Вацлав Збигневович, за задержку. Не хотел Тамару одну оставлять, с этими недоумками. Помог ей, немного, на кухне. А то, знаете, они такие взвинченные приехали, хотя пока и трезвые, что… черт знает, чего от них ждать.

Боник кивнул. Это было понятно.

– Прикажете сюда подавать?

– Каменку раскочегарил?

– Как велели, Вацлав Збигневович.

– Тогда там мне столик и накрой. Понятно?

* * *

Особняк в Ястребином, помимо всех прочих неоспоримых достоинств и благ, появившихся в результате технического прогресса и практически неограниченных (по общепринятым меркам) денежных средств, позволяющих этими достижениями пользоваться, мог похвастать отменной финской баней, обустроенной в цокольном этаже. К услугам посетителей была собственно каменка, оборудованная великолепными лавками из бука и чудесный, сверкающий мрамором бассейн, наполненный чистейшей артезианской водой, пропущенной через пару изготовленных в Китае фильтров. Несколько уютных комнат для отдыха, снабженных добротными лежаками, были хорошо знакомы полусотне ялтинских проституток, которых Витряков на выбор таскал сюда, когда они с Бонифацким ехали, например, охотиться.

Распорядившись насчет ужина и сауны, Бонифацкий положил на язык таблетку аспирина, запил из бутылки минералкой и неторопливо отправился в направлении спальни, куда Белый должен был доставить разбушевавшуюся Юлию. В коридоре он заметил плечистую фигуру телохранителя. Больше там никого не было. Белый стоял на посту, прислонившись плечом к стене, меланхолично ковыряя в зубах огрызком спички. При виде шефа от отстранился от стены, приняв вертикальное положение.

– Как дела, Славик? – спросил Бонифацкий.

– Уже терпимо, – отвечал телохранитель.

– Бушевала? – поинтересовался Боник.

– Не то слово. Полрожи мне исцарапала, – Белый показал на щеку, располосованную, как чистый лед коньком. Кое-где из раны сочилась кровь, щека опухла и была пунцовой.

– Ого! – сказал Боник, – надеюсь, дружок, ты пострадал не потому, что, например, под шумок решил слазить к ней в трусы?

– Так на ней трусов не было, – надулся телохранитель.

– Ну, так, тем более. – Боник смерил его недоверчивым взглядом, Белый не отвел глаза.

– Я, Вацлав Збигневович, не мальчик. Руки при себе держать умею. В курсе дела, куда лазить, а куда – себе дороже.

– Хорошо, коли так, – Боник потянул носом, уловив легкий запах спиртного, который шел от телохранителя.

– Хлебнуть успел? – осведомился Бонифацкий.

– Уже и пивка дернуть нельзя? В качестве обезболивающего средства.

– Гильотина, – твое обезболивающее средство.

– Чего-чего?

– Ладно. – Вообще-то Бонифацкий готов был держать пари, что идиоту налила стаканчик-другой сама Юлия, перед тем как они из-за чего-то поцапались. Например, из-за слишком длинных лап телохранителя, или, напротив, до-обидного коротких. Но, он не был настроен заниматься выяснением подробностей. Ему и без того хватило неприятностей на сегодня, на завтра, и, пожалуй, на всю неделю вперед. Если ваша женщина не дура погулять, а вы ревнивы, но еще не подготовили себя к тому, чтобы выпустить ей кишки, как Отелло Дездемоне, не следует падать ей, как снег на голову, раньше срока возвращаясь с работы или из командировки, вот и все. – Ладно, – повторил Бонифацкий. – Здорово, говоришь, шумела?

– Мрак…

– Давно утихомирилась?

– Минут двадцать как – ни гу-гу.

– Значит, успокоилась? Вот и славно, вот и хорошо, что успокоилась. Давай сюда ключи, Славик, и иди-ка ты, дружок, погуляй.

Как только Белый, передав ему связку, исчез за углом, Боник прильнул ухом к двери. В спальне царила абсолютная тишина.

«Заснула, что ли?» – подумал Бонифацкий, переступая с ноги на ногу. Тупая боль из мошонки распространилась в низ живота, но Боник все еще рассчитывал поправить положение, не без помощи Юлии. Он постоял минуты три, тщательно прислушиваясь, но из комнаты не доносилось ни звука. Тогда он осторожно стукнул пару раз по двери костяшками указательного и среднего пальцев. Это не принесло никаких результатов. Та же тишина, нарушаемая лишь грубыми голосами головорезов за столом, доносящимися снизу, с первого этажа.

– Детка? – ласково позвал Бонифацкий. – Юленька? Это я. Открой.

Если она и услышала его, то не подала виду.

– Ну же, хорошая, не дуйся. Мы одни… Пойдем, я приказал накрыть столик – в сауне.

Она снова проигнорировала призыв. «Неужели все-таки надралась как сапожник, и спит?», – мелькнуло у Бонифацкого, и он почувствовал легкое пока раздражение, нарастающее вместе с болью в паху. Что-то, а выпить она была не дура, а, перепив, проваливалась в сон, беспробудный, как летаргия.

– Детка? – повторил Бонифацкий. – Сладенькая? Хватит дуться, пусти меня. Открой, слышишь?

«Только не говорите мне, что она спьяну повесилась… Или вскрыла себе вены лезвием „Шик“ от бритвенного станка. Наглоталась таблеток, что тоже весьма вероятно». – Юля, время от времени, глотала кодеин или его производные,[70]70
  Метилморфин, лекарственный препарат, применяемый как болеутоляющее, успокаивающее средство. По характеру действия близок к морфину


[Закрыть] Витряков об этом знал, но ему было плевать, поскольку он сам давно уже был в системе. Когда у вас раз в три дня носом хлещет кровь, а печень буквально дышит на ладан, потребители таблеток представляются чуть ли не юными пионерами, у которых, выражаясь словами известной попсовой песенки, все лучшее конечно впереди.

– Юля? – как можно более ласково позвал Бонифацкий, одновременно вставляя ключ в замочную скважину и, при этом, посматривая по сторонам – не идет ли кто. Вряд ли боевики Витрякова стали бы разгуливать в этой части дома, они пили и ели на первом этаже, тем не менее, не стоило терять голову. Механизм щелкнул, стальной язычок покинул пазы. Вацлав Збигневович налег на ручку, аккуратно толкнул дверь от себя. Но, не тут-то было. Судя по всему, она оказалась заперта изнутри на щеколду.

– Вот те раз, – пробормотал Боник раздосадовано. – Эй, детка, ну что за дела?! Сладенькая, не дури, открой своему папику. У него кое-что есть для моей сладенькой конфеточки. Ну, пожалуйста. Я же не хотел ссориться, тем более, в такой день. Уже и баньку натопили. Для нас.

– Пошел на х…! – неожиданно раздалось из-за двери. Боник едва не подпрыгнул от неожиданности.

– Ну, знаешь, это переходит все границы, – начал Бонифацкий, покраснев, словно ему залепили пощечину.

– Пошел на х… урод! – Затем что-то, вероятно, пустая бутылка, врезалась в дверь с ее стороны и лопнула, прозвенев на прощание осколками.

– Чтоб ты сдох, недоносок, – с истерическим смешком добавила Юлия. – Чтоб у тебя член отпал, мурло! Чтоб тебя, мудака, пацаны Огнемета зарезали!

Вздрогнув, Бонифацкий отступил на шаг и почесал за ухом. Судя по заплетающемуся голосу, Юлия не теряла времени даром, подкрепившись из каких-то своих запасов, которые предусмотрительно заготовила в комнате. Теперь она почти не вязала лыка, а в таком состоянии от нее вообще разумно было держаться подальше. Насколько ее успел изучить Бонифацкий, следующей стадией должен был стать напоминающий беспамятство сон, который обыкновенно длился часов десять-двенадцать.

– Слышал меня, пидор?! – завизжала она прямо под дверью, и Боник решил, что больше не хочет ее открывать. По-крайней мере пока гребаная алкоголичка не протрезвеет, а это случится не скоро. – Пошел на х… паскуда!

«Ну, я тебе устрою, когда проспишься, – пообещал Боник, медленно удаляясь от двери. – Завтра, сучка, поговорим».

* * *

В подвале Бонифацкого ждал Жора. Обогревающий парилку котел Болерьяна[71]71
  Котел для обогрева помещений, работающий на дровах


[Закрыть] деловито попыхивал, пожирая буковые полешки. В сауне было чисто, тепло и уютно. Аккуратно сервированный столик с ужином и застланный теплым пледом диван подняли ему настроение, хоть визгливый голос Юлии, отправляющей его по весьма несимпатичному адресу, еще звучал в голове.

– Молодец, – похвалил Жорика Боник, переступая порог. После царящего в коридоре полумрака он даже прищурился с непривычки. Множество растровых светильников в подвесном потолке, объединив усилия, тянули на маленькое солнце.

– Рад стараться, Вацлав Збигневович, – по-военному отвечал Жора. Боник подумал, что он и сам, должно быть, рад оказаться подальше от пьянствующих наверху боевиков. – Тамаре сказал, чтобы пришла?

– А то как же, Вацлав Збигневович. Будет с минуты на минуту.

– Вот и хорошо, – Боник уже хотел прихлопнуть за собой дверь, но придержал руку, остановленный неожиданной и довольно неприятной мыслью. – Слушай, Жора, – проговорил он, показав пальцем в направлении дальнего конца коридора, туда, где вдали мерцала лампа дневного света, одинокая, как какой-нибудь автоматический маяк на океанском рифе. За ней коридор сворачивал под прямым углом. За поворотом располагалась дверь ледника, согласно распоряжению самого Бонифацкого временно превратившегося в мертвецкую. Еще дальше находился винный погреб, заставленный маленькими и большими бочками, и, наконец, в самом конце коридора – несколько комнат, в одну из которых вчера поместили Андрея Бандуру. – Слушай, Жора, трупы в ледник перенесли?

– Обижаете, Вацлав Збигневович. Еще днем, как вы приказали. Как ливень начался. Куда их теперь девать?

Боник пожал плечами. По его лицу было видно, что он и сам пока не представляет, как быть с таким количеством тел. Как ни дружи с местной милицией, даже ей будет непросто прикрыть на это глаза.

– Придумаем что-нибудь, – рассеянно пробормотал Бонифацкий, и вздохнул. – «Например, оформим покойников, как членов большой спелеологической экспедиции, пострадавших вследствие нарушения техники безопасности. А что, хорошая идея». – Бонифацкий выдавил из себя кривую улыбку. – Вот что, Жора. Ты мне лучше скажи, что это в коридоре со светом? Кто-то лампочки выкрутил? Так вроде бы, бомжей тут нет. Ноги переломать в потемках, раз плюнуть. – Боник снова с опаской покосился в дальний конец коридора. Он напоминал ему грот, или вообще тоннель в преисподнюю. Мысли об изуродованных трупах, уложенных за поворотом в штабель, естественно, подчеркивали это впечатление.

– Так ребята Леонида Львовича повеселились, – пояснил Жора. – Еще днем, когда за тем парнем пришли, который там в гипсах лежит. Перебили, со злости, когда Док их шугнул.

– Ясно, – вздохнул Бонифацкий. – А новые лампы вкрутить слабо?

– Виноват, Вацлав Збигневович. Забегался.

– Сделаешь.

– Понял. Только за стремянкой схожу.

– Сначала разыщи-ка мне Славика, и пускай подежурит у Юлиной двери. Чтобы она спьяну не натворила чего-нибудь.

– Белого? – уточнил Жорик. Бонифацкий кивнул.

– Ясно, Вацлав Збигневович.

– И сюда, кстати, никого не пускай, – добавил Боник, поморщившись, потому что измученная мошонка дала о себе знать, послав целый болевой пучок в мозг. – Пришли мне, пожалуй, Желтого, пускай караулит, чтобы никакая сволочь не приперлась без спросу. Ну, ты меня понял.

– А если что случится, Вацлав Збигневович? Непредвиденное?

– Ничего не случится, – заверил Бонифацкий, совершенно справедливо полагая, что чертов день рождения Витрякова исчерпал запасы неприятных сюрпризов на имениннике. Впрочем, Жорик, вероятно, был все же прав, не лишним было подстраховаться. – Если, не дай Бог, что-то пойдет не так, – добавил он, – то докладывай немедленно, конечно.

– Само собой, Вацлав Збигневович. Кстати, Тома вот-вот подойдет.

– Давай, давай. Проваливай. С Томой я, дружок, без тебя разберусь.

* * *

Как только Жора отправился на поиски стремянки, Боник, сбросив с себя мокрую и грязную одежду, которая, впрочем, успела на нем почти что высохнуть, встал под душ. Сначала он собирался заглянуть в парную, но затем, вспомнив о многострадальной мошонке, отказался от этого намерения, свернув в душевую. Какое удовольствие торчать на лавке, с пустым животом и яйцами, которые, кажется, весят килограмм по пять каждое? Сначала следовало исправить положение и по части еды, и по части секса, а потом парится, если не отпадет желание. Горячая вода помогла ему расслабиться, Боник даже прикрыл глаза, подстав макушку под струю.

Согревшись и снова чувствуя себя человеком, Боник покинул душ и вышел в зал, завернувшись в теплое махровое полотенце. Тамара уже пришла, подобрала и спрятала его грязную одежду и теперь стояла, в своем строгом коричневом платье горничной, украшенном нарядным тщательно накрахмаленным белым передником вроде тех, что в далекой юности Бонифацкого таскали его подружки, как школьница перед экзаменатором. Опустив глаза, Боник посмотрел на ее пухлые коленки с ямочками, и ухмыльнулся.

– Тебе бы Тома, еще банты в прическу вплести, – заметил он доброжелательно. – Будешь точно, как комсомолка.

Наклонившись, она поставила перед ним пару теплых тапок. Тяжелый запах терпких, сладких духов, Боник предположил, что это «Палома Пикассо», приятно защекотал ноздри.

– Если вы хотите, я одену, – приятным грудным голосом сказала Тамара.

– В следующий раз. – Вставив ноги в тапки, он взял ее за плечи.

– Мне раздеться? – спросила горничная.

– Подожди, – остановил ее Бонифацкий. – Давай сначала поедим. Я – голоден как волк.

Он хотел расположиться на лежаке, будто римский патриций, но голод делал свое дело, Боник подсел к столу. Тома присела напротив, чопорно сведя коленки, казавшиеся смуглыми из-за надетых на ноги колготок, а, скорее чулок. Бонифацкий бы поспорил, что на ней – чулки.

– Угощайся, – предложил Бонифацкий, – впереди – ночь длинная, а я тебя именно такой люблю. Похудеть все равно не дам, ты же знаешь.

Она наполнила его тарелку с верхом, как когда-то давно это делала мама, а после мамы, пожалуй, никто, кроме, конечно, Томы. Минут десять Бонифацкий молча работал челюстями, утоляя голод, терзавший желудок. Как только наступило первое насыщение, Боник, отложив в сторону нож и вилку, отодвинулся от стола с бокалом «Мадейры» в руке.

– Вот теперь, пожалуй, пора, – сказал он, – раздевайся.

– Полностью, Вацлав Збигневович?

– Посмотрим. Я тебе скажу, когда остановиться.

Тома сбросила передник, и, аккуратно сложив, повесила на спинку стула. Затем стянула через голову платье, оставшись в полупрозрачной комбинации, стрингах и чулках на поясе. Подобострастно улыбнувшись хозяину, устроила руки на талии и слегка повела бедрами из стороны в сторону. Она, конечно, была тяжеловата, особенно в сравнении с Юлей. Зато, в отличие от этой пацанки, была покорной, как синтетическая кукла из сексшопа. И, одновременно, живой. Мысли Вацлава Збигневовича решительно изменили направление, и он отметил про себя, что хоть, пожалуй, не придумано ничего пошлее и вульгарнее этих самых чулок на поясе, сделавшихся неизменным атрибутом проституток, наверное, с середины девятнадцатого века, если не раньше, а действуют они по-прежнему безотказно. По-крайней мере, на него. Член Боника, постепенно увеличиваясь в размерах, двинулся по часовой стрелке снизу вверх. Бонифацкий поправил полотенце, чтобы оно не мешало движению.

– Теперь лифчик, – хрипло распорядился Боник, подумав мельком, что не даром отстоял Тамару в штате, вопреки Витрякову, который горничную не переносил на дух, упокой, Господи, его мятежно-грешную душу.

«Я, бля, в толк не возьму, ну на х… тебе, б-дь на х… сдалась эта долбанная старая калоша? У нее же через пасть асфальт видно. Да у нее, б-дь на х… ноги не сходятся, как у сломанного циркуля, а Боник?» — пролаял в голове Витряков. Вацлав Збигневович поморщился, так это вышло реально.

«А вот для таких случаев и сдалась, тупой ты, к тому же, дохлый недоумок. Чтобы быть покорной. Чтобы не задавать лишних вопросов, не компостировать мозги, как твоя Юля, которая, кстати, уже не твоя, а моя. Вот для чего, дебил».

Тамара завела руки за спину и ловко расцепила застежку лифчика. Вещица спланировала на пол. Пока Боник провожал взглядом ее пируэт, женщина подхватила тяжелую грудь ладонями и соединила сосок с соском.

«Любишь ретро, б-дь на х… – донесся из подкорки удаляющейся голос Витрякова. – По кайфу, когда из бабы песок сыплется?»

«Пошел ты, – отмахнулся Боник, глядя на ее тяжелый бюст с двумя большими темными родинками на левой груди, чуть выше соска. – Тебя нет. Ты умер, урод. Вот и вали отсюда на хрен!»

– Теперь трусы, – вымолвил Бонифацкий. – Только не снимай совсем, просто спусти до колен.

Тома беспрекословно подчинилась. Запустила указательные пальцы под резинку, оттянула и потащила вниз. Волосы на лобке, черные и шелковистые, были подстрижены аккуратным язычком. Вацик шагнул к Тамаре, сбросив полотенце, любуясь ее пухлым животом со следами растяжек от беременности. От двух беременностей, насколько он знал. Бонику они нравились, эти растяжки, как и родинки, поскольку с ними Тома казалась особенно натуральной. Она всегда и была такой, настоящей, а не какой-то североамериканской мисс-силикон с глянцевой обложки «Плейбоя», до которой ни рукой не дотянуться, чтобы потрогать, ни умом понять. – «Искусственная грудь, вставные челюсти и рожа под тремя слоями штукатурки, свежая после недавней растяжки», – подумал Боник, разворачивая Тамару спиной к себе и прижимаясь к ней всем телом. Его руки обхватили ее грудь, нежную, как пуховая подушка, которая была у Боника в детстве. Он спрятал лицо в ее каштановых волосах, чувствуя, как тонет в дурманящей сладости духов. Член, стоящий торчком, лег в ложбинку между ее ягодицами.

– Хорошо, – пробормотал Вацлав Збигневович – ох, и хорошо, – и это действительно было так. Тома его не торопила, за годы службы изучив повадки хозяина досконально. Они простояли так некоторое время, потом Боник, очнувшись, велел ей опереться локтями о лежак.

– Стань-ка, детка, вот так.

Тома выполнила и эту команду послушно, как вышколенный солдат.

«Вот за что мы ценим верных старых подруг», – думал Бонифацкий, пристраиваясь поудобнее. Широкие бедра горничной плавно перетекали в талию, линии были округлыми и ласкали взгляд. Тело – теплым и податливым. Сверху Тома немного напоминала классическую гитару, Вацлав Збигневович ухмыльнулся этому сравнению, входя в нее легко, как по маслу. Когда их тела соприкоснулись, ее ягодицы задрожали, словно студень. Тома глухо застонала, Вацлав Збигневович ответил, и неприятности, допекавшие его с утра, куда-то исчезли, испарились с этими животными звуками, которые они издали. Проблемы, донимавшие, как собаку блохи, расступились разом, будто рассеченная форштевнем вода. Боник покинул Тому и снова вошел, наслаждаясь этими восхитительными проникновениями, и думая, как это здорово – никуда не спешить. Затем он легко шлепнул Тамару по ягодице, звук получился сочным, как поцелуй.

* * *

Пока действовали препараты, на которые не поскупился Док, Бандура плавал между землей и небом, ощущая себя то ли космонавтом Леоновым[72]72
  Советский космонавт Алексей Леонов впервые в мире вышел в открытый космос в 1965


[Закрыть] на орбите, то ли рыбой в толще воды. Открывая глаза, он видел слегка размытый потолок своей камеры, но мозг отказывался идентифицировать изображение. Грубая побелка над головой казалась ему то поверхностью Луны с разбросанными то тут, то там зубастыми оскалами кратеров, то бесконечным одеялом из облаков, укутавшим целый континент, то небом, как его видишь, когда смотришь через маску из-под воды.

С его рассудком творилось нечто весьма странное. Были моменты, когда он вообще ничего не понимал, и, пожалуй, не назвал бы собственного имени, если бы его у него спросили. Он осознавал себя просто как некое абстрактное «Я», плавающее в каком-то континууме. В первозданной мгле.

Затем он сумел подумать о Кристине, еще до того, как вспомнил, что его зовут Андреем. И даже попытался ее позвать, непослушными губами, потому что надеялся, будто она услышит и придет. Как уже было совсем недавно, когда она явилась ему вместе со струями весеннего дождя и казалась сама сотканной из этих струй. Ее голос, напоминающий шелест падающих капель воды, произносил какие-то стихи, кажется о том, как они все потеряли просто потому, что не додумались беречь. И он, вероятно, плакал, слушая ее, хоть глаза оставались сухими. Потом Кристина растаяла, вместе с дождем, мысли Андрея унеслись в тоннель подземки, прорытый неизвестно кем и зачем. Он снова думал о Вовчике, появившемся очень кстати, чтобы удержать его, сначала за шиворот, а потом за руку, когда он соскальзывал на перрон. Впрочем, теперь и Вовка куда-то исчез, и Андрей толком не знал, во сне или наяву они виделись. «На руке-то у меня гипс, – с ужасом думал Андрей, подозревая, что, поскольку Вовка, пускай из самых лучших побуждений, тащил его за покалеченную руку, теперь она наверняка снова сломалась, а то и вообще оторвалась. Он пробовал разглядеть, так ли это, ожидая увидеть культю или обрубок кости. К счастью, гипс был на месте, напоминая покореженный оттепелью мартовский сугроб. «Подумать только, – удивился Бандура, – что я стану радоваться гипсу…»

Правда, радоваться пришлось недолго. Гипс выглядел неважнецки. Точнее, не сам гипс, а пальцы, торчавшие из него, словно экзотическая экибана из причудливого вазона. Формой и цветом пострадавшая кисть походила на гроздь подпорченных бананов из фруктового отдела супермаркета. Тех, что после уценки стоят дешевле отечественной картошки, хоть и прибыли с противоположной части земного шара. Зловещие черные разводы на натянутой будто резина коже переводили отвратительное слово гангрена из медицинского справочника в еще более отвратительную реальность.

Боль, блуждавшая где-то рядом, как прокатывающиеся по морю волны, время от времени обрушивалась на него, будто девятый вал с одноименной картины Айвазовского. Подхватывала и несла, чтобы с размаху швырнуть на скалистый берег. А затем, злобно урча, отступала прочь, оставляя его, скорчившегося на койке, как единственного уцелевшего при кораблекрушении матроса, привязавшего себя к обломку шпангоута. Скорчившись на холодных камнях, он начинал скорбеть по друзьям, другим членам команды их корабля, который разбился о скалы. Андрею, конечно, никто не пришел рассказать, что произошло после обеда в пещерном городе Кара-Кале. Этого и не требовалось. Андрей и так откуда-то знал, что с друзьями покончено, они теперь далеко, на дне.

Их гибель означала также, что он остался один на один со своими многочисленными врагами, разными кровожадными крабами и омарами, которых на пустынном берегу было превеликое множество. «Хуже, чем сам себе наделаешь, никто тебе не наделает», – сказал как-то отец, которого он теперь почти не помнил, от лица остался один размытый силуэт, словно фотография отца долгое время мокла в воде. Теперь у Андрея появилась возможность оценить справедливость этого отцовского замечания по достоинству, но он ей не радовался.

* * *

Когда гора упала на него, он подумал, что, наверное, умрет. Как тот хомяк, что, насколько он помнил, был в детстве у Кларикова, и которого он раздавил в кулаке просто так, шутки ради. Чтобы посмотреть в выпученные, полные ужаса и муки глаза зверька. Чтобы увидеть, как они станут стеклянными бусинками с красными вкраплениями.

«Пиздец», – подумал Витряков, как только здоровяк рванул из-за пояса гранату. Так и произошло.

Вообще-то, никто не умирает в свой день рождения, так что это было даже странно. С другой стороны, если за праздничным столом подорвать связку гранат…

Потом он долго валялся в темноте, не совсем понимая, на каком оказался свете. Ему естественно, не светил Рай, ну так, он не верил в Бога, поэтому не опасался и демонов, которые прилетают за грешниками, чтобы утащить в Преисподнюю.

«На х… б-дь на х… Преисподнюю! – сказал он себе и попробовал улыбнуться губами, на которых запеклась кровь. – На х… Бога и всех его ангелов».

Богохульство вызвало прилив сил, он подумал, что остался в живых, а как только сообразил, что рано списывать со счетов Леню Огнемета, не дождетесь, падлы, то принялся копать, как крот, ломая ногти и до крови раздирая кулаки.

Его глаза так и не освоились с темнотой, он по-прежнему вообще ничего не видел, но, вскоре сообразил, что лежит под двумя плитами сланца, сложившимися в подобие гигантской палатки. Что вокруг что-то относительно мягкое, то ли трупы, то ли их фрагменты. В общем, останки тех, кому повезло гораздо меньше.

Витряков зарычал, как зверь, и, загребая руками, изо всех сил отталкиваясь ногами и извиваясь, как гигантская змея, устремился к выходу. Задохнуться он не боялся, если бы здесь не было кислорода, он бы уже давно умер, не приходя в сознание. А поскольку кислород был, то он, очевидно, откуда-то поступал.

«С поверхности, откуда еще!» — сказал себе Витряков, и утроил усилия.

Чудом выбравшись из-под камней, перепачканный с головы до ног своей и чужой кровью, Витряков разглядел над головой звезды, которым было на него чихать. Вокруг вообще не было ни души, долина у Пещерного города Кара-Кале опустела. Бонифацкий с Завиком уже распорядились свернуть спасательные работы, бандиты убрались восвояси, в Ястребиное, зализывать раны и согревать косточки в тепле и уюте после изнурительного и полного драматичных поворотов дня.

Пошатываясь, Леня с ненавистью уставился в даль. Туда, где едва брезжила узкая полоса заката и где, как ему показалось, еще перемигивались стопы укатившей на юго-запад кавалькады машин.

– Ну, суки, блядь на хуй! – страшным голосом сказал Витряков, – землю жрать заставлю!

Затем он поднес к глазам предмет, который попался ему по пути на поверхность. Он не выбросил его чисто машинально. Поднеся находку к глазам, Леня с некоторым удивлением обнаружил, что сжимает в руке здорово сплюснутую милицейскую ушанку с трезубом.

– Цыган, блядь! Пошел на хуй, пидор! – крикнул Витряков, бросая головной убор на землю и яростно пиная левой ногой, на которой каким-то чудом остался тяжелый ботинок вроде тех, что таскают альпийские стрелки. Правый ботинок он потерял в катакомбах и теперь пальцы с давно нестриженными ногтями торчали из прорех носка, как когти.

– Ну, суки! – рычал Витряков, сожалея, что вокруг никого, на кого можно было излить переполнявшую его злость, – Ну, пидоры! Я вам устрою, б-дь на х… на английский флаг порву! Землю, бля, жрать заставлю!

Дорогу до Ястребиного Витряков преодолел пешком и горе тому, кто повстречался бы ему на пути. На счастье одиноких туристов, пастухов, а также всевозможных домашних животных, которые могли оказаться в этих краях, чтобы стать первыми (после чудесного спасения, естественно), невинными жертвами Огнемета, недавняя буря, пронесшаяся над горами, загнала и людей, и зверей в укрытия. Так что на Леню не напоролся никто.

– Землю, блядь, жрать, – твердил Леонид, преодолевая километр за километром, и злость закипала в нем по мере того, как расстояние до Ястребиного таяло. У него раскалывалась голова, левую сторону груди пекло огнем, он думал, сломаны пару ребер. Кроме того, он продрог до костей, хоть и довольно быстро двигался. В дополнение к прочим невзгодам, выпавшим на его долю ко дню рождения, по дороге он здорово порезал босую ногу, так что на подступах к Ястребиному прихрамывал и буквально кипел, как забытая на плите скороварка, которая вот-вот рванет.

* * *

Тамара лежала на спине, тяжело дыша, Бонифацкий трудился над ней, опершись ладонями в диван и выполняя всю работу. Ему не особенно нравилась эта позиция, начинала болеть спина, зато он имел возможность видеть женщину всю, распростертую под ним. Ее груди плавно покачивались при каждом толчке, пухлый живот двигался вверх и вниз, обозначая дыхание. Она финишировала уже три или даже четыре раза, за то время, что они были вместе. Ну, или искусно имитировала оргазм, зная, как это нравится Бонифацкому, как это его заводит. Вацлав Збигневович не принадлежал к тому типу мудаков, которых заботят только собственные ощущения. Напротив, он всегда стремился к тому, чтобы его партнерше не захотелось уснуть, и именно это приносило ему главное, особенно острое наслаждение.

Вспотевший живот Тамары напрягся, зрачки стали бездонными.

– Помоги себе сама, детка! – прохрипел Боник. – Только, чтобы я это видел!

Она немедленно опустила руку к лобку и застонала глухо, утробно, по-женски.

– Вот-вот, так, – выдохнул он, не прекращая работать бедрами, и жадно наблюдая за ее движениями. Ее пальцам потребовалось не много усилий, чтобы подвести хозяйку к финишу. Тамару забила мелкая дрожь, через их тела словно пропустили слабый электрический ток. Она кончила, он, отдуваясь и сбросив темп, подумал, что, пожалуй, хватит сдерживаться, пора последовать ее примеру. На сегодня вполне достаточно. Он еще успел подумать, а не поставить ли ее снова перед собой, или оставить в миссионерской позе, как принято выражаться в Америке, прежде чем в дверь постучали.