Текст книги "Хайди"

В воскресенье, под звон колоколов

Хайди стояла под колышущимися елями и ждала дедушку, который собирался отправиться с ней вместе: она к бабушке, а он в Деревушку за чемоданом. Девочка не могла дождаться, когда же снова увидит бабушку и услышит, как ей понравились булочки, однако и время торопить ей не хотелось, потому что она не могла наслушаться родного шелеста елей над головой и напиться аромата и сияния зелёных альпийских лугов с золотыми цветами.

Тут из хижины вышел дедушка, огляделся вокруг и удовлетворённо сказал:

– Так, теперь можем идти.

Поскольку сегодня была суббота, Дядя Альм наводил чистоту и порядок в доме, в хлеву и вокруг, и на это он отвёл всё утро, чтобы сразу после обеда они с Хайди могли пойти, и теперь всё вокруг радовало его глаз.

У хижины козопасов они расстались, и Хайди вбежала в дом. Бабушка услышала её шаги ещё издали и нежно воскликнула ей навстречу:

– Это ты, детка? Пришла?

Потом она схватила руку Хайди и крепко держала её, словно боясь, что ребёнка у неё опять отнимут. И тут уж бабушка рассказала, как ей понравились булочки и что она уж так ими налакомилась, что сегодня, пожалуй, чувствует себя намного крепче, чем обычно, а мать Петера добавила, что бабушка от беспокойства, как бы не съесть всё лакомство слишком быстро, за вчерашний и сегодняшний день съела только одну булочку, а то, если восемь дней подряд съедать по одной, она окрепнет сверх меры. Хайди внимательно выслушала Бригитту и призадумалась. Потом ей, видимо, пришло в голову какое-то решение.

– Я знаю, что я сделаю, бабушка, – сказала она в радостном возбуждении. – Я напишу Кларе письмо, и она пришлёт мне ещё столько же булочек или в два раза больше, ведь я накопила их целую кучу в ящике, а когда их у меня отняли, Клара сказала, что снова даст мне столько же, и уж она это непременно сделает.

– О боже, – сказала Бригитта, – это хорошая мысль, но подумай, они ведь зачерствеют. Была бы время от времени лишняя монета, так и наш пекарь в Деревушке печёт такие же, но у меня и на чёрный хлеб едва хватает.

Тут по лицу Хайди пробежал светлый луч радости.

– Ох, у меня же очень много денег, бабушка, – возликовала она и даже подпрыгнула от счастья, – теперь я знаю, что я с ними сделаю! Каждый, каждый день ты будешь получать свежую булочку, а по воскресеньям две, а Петер будет тебе их приносить из Деревушки.

– Нет-нет, детка, – замахала руками бабушка, – этому не бывать, деньги ты получила не для того, отдай их дедушке, а уж он скажет, на что их употребить.

Но Хайди, ничего не слыша, прыгала по комнате, выкрикивая:

– Теперь бабушка будет каждый день съедать по булочке и снова окрепнет и… О, бабушка, – завопила она с новым ликованием, – а когда ты наберёшься сил и поздоровеешь, тебе снова станет светло! Может, это только оттого, что ты слишком ослабела.

Бабушка притихла, она не хотела омрачать ребёнку радость. А Хайди, прыгая по комнате, вдруг заметила на полке бабушкину книгу псалмов, и тут ею овладела новая мысль:

– Бабушка, я ведь теперь очень хорошо умею читать. Хочешь, я прочитаю тебе какой-нибудь псалом из твоей старой книги?

– О да! – пришла бабушка в радостное изумление. – Неужто ты правда умеешь читать, детка?

Хайди встала на стул и стянула с полки книгу, с которой поднялась туча пыли, потому что очень долго она пролежала наверху нетронутой. Хайди вытерла её, уселась с ней на скамеечку подле бабушки и спросила, что ей почитать.

– Что хочешь, детка, что хочешь. – И бабушка с напряжённым ожиданием замерла, отодвинув прялку в сторону.

Хайди полистала книгу, читая по одной строчке то там, то здесь:

– Вот что я тебе почитаю, бабушка.

И Хайди начала и по мере чтения становилась всё увлечённее и читала всё выразительнее:

Благословен Господь, ибо Он услышал голос молений моих.

Господь – крепость моя и щит мой; на Него уповало сердце моё, и Он помог мне, и возрадовалось сердце моё; и я прославлю Его песнью моею.

Господь – крепость народа Своего и спасительная защита помазанника Своего.

Спаси народ Твой и благослови наследие Твоё; паси их и возвышай их вовеки!

Бабушка сидела тихо, сложив ладони, и выражение неописуемой радости, какого Хайди ещё не видела, отражалось у неё на лице, несмотря на то что по щекам её в это время текли слёзы. Когда Хайди замолкла, бабушка с тоской попросила:

– О, ещё раз, Хайди, дай мне ещё раз услышать: «Господь – крепость моя и щит мой; на Него уповало сердце моё».

И девочка прочитала ещё раз, сама испытывая радость.

– О, как же ты меня порадовала, Хайди!

Бабушка раз за разом всё повторяла слова молитвы, и Хайди сияла от счастья и не могла отвести от бабушки глаз, потому что такой она её ещё не видела. Теперь её старое лицо больше не было скорбным, а светилось такой радостью и благодарностью, как будто она заглянула своими новыми, прозревшими глазами в небесный райский сад.

Тут в окно постучали, и Хайди увидела снаружи дедушку, он махнул ей рукой, чтобы шла домой. Хайди быстро выбежала, но успела заверить бабушку, что завтра снова придёт, и даже если уйдёт с Петером на пастбища, то в середине дня вернётся, потому что, раз уж она может сделать бабушке снова светло и может снова доставить ей радость, это для Хайди самое большое счастье, оно даже больше, чем быть на солнечном лугу среди цветов и коз.

Бригитта догнала Хайди в дверях с юбкой и шляпой, чтобы та забрала свои вещи. Юбку Хайди повесила на руку, ведь дедушка уже узнал её теперь, подумала она про себя; но от шляпы решительно отказалась, настаивая на том, чтобы Бригитта оставила её себе, сама она её никогда, больше никогда не наденет.

Хайди была настолько исполнена своих переживаний, что должна была тут же рассказать дедушке всё, что радовало её сердце: и что белые булочки для бабушки можно приносить и из Деревушки, если есть деньги, и что бабушке вдруг стало так светло и хорошо. И в конце Хайди сказала с полной уверенностью:

– Правда же, дед, хотя бабушка и не хочет этого, но ты же отдашь мне все деньги, которые в свёртке, чтобы я давала Петеру монету каждый день на булочку, а по воскресеньям на две?

– А как же постель, Хайди? – сказал дедушка. – Настоящая постель тебе не помешала бы, а после этого останется ещё и на булочки.

Но Хайди не оставляла деда в покое и доказывала ему, что спит на своей теперешней постели гораздо лучше, чем когда-либо спала во Франкфурте на мягкой кровати с подушками, и просила она так настойчиво, что дедушка в конце концов уступил:

– Деньги твои, делай с ними то, что тебе в радость, хоть годами покупай на них булочки для бабушки.

Хайди возликовала:

– Хо-хо! Теперь бабушке уже никогда не придётся есть жёсткий чёрный хлеб! Дед, теперь всё так хорошо, как ещё никогда не было, сколько мы живём! – И Хайди подпрыгивала, держась за руку деда, и радостно чирикала, как птичка.

Но потом она вдруг посерьёзнела:

– А ведь если бы Господь Бог сразу исполнил то, о чём я Его так сильно молила, то ничего этого сейчас не было бы. Я бы тогда просто сразу же вернулась домой и принесла бабушке совсем немного булочек. И никогда бы не научилась читать, а это для неё так хорошо. Но Господь Бог уже всё продумал – и намного лучше, чем я себе представляла. Это мне бабуня говорила, и так всё и случилось. Ах, как я рада, что Господь Бог тогда не уступил, как я Его ни просила и как ни жаловалась! Но теперь я всегда хочу просить Его так, как говорила бабуня, и всегда благодарить, а если Он что-то не сделает, о чём я просила, то я сразу же должна вспомнить: наверняка всё опять будет, как во Франкфурте, Господь Бог задумал для меня что-то лучшее. Но давай каждый день молиться, правда же, дед, и никогда не забывать, чтобы и Господь Бог нас тоже не забыл.

– А если кто-то всё же не будет молиться? – пробормотал дедушка.

– Ну, тому будет худо, потому что Господь Бог его тоже забудет и оставит всё так, как идёт, и если у того человека однажды всё пойдёт плохо и он начнёт жаловаться, никто не станет его жалеть, а все только скажут: он же сам первый отвернулся от Господа Бога, вот Господь Бог его и отпустил на все четыре стороны, а ведь мог бы помочь.

– Это верно, Хайди, и откуда ты всё это знаешь?

– От бабуни, она мне всё объяснила.

Дедушка некоторое время шагал молча. Потом сказал сам себе, следуя ходу своих мыслей:

– И что случилось, то случилось, назад не воротишь, и кого Господь забыл, того забыл.

– О нет, дед, можно вернуться назад, это мне тоже объясняла бабуня, и потом всё будет, как в красивой истории из моей книги, но ты её не знаешь. Но вот сейчас мы придём домой, и ты узнаешь, какая красивая история.

Хайди устремилась вперёд, ускорив подъём, и, как только они дошли, она отпустила руку дедушки и вбежала в хижину. Дедушка снял со спины короб, в котором нёс половину вещей из чемодана, потому что занести наверх весь чемодан было бы ему не по силам. Потом он задумчиво опустился на скамью перед домом. Хайди снова выбежала, держа под мышкой большую книгу:

– Вот хорошо, дед, что ты уже сидишь.

И она подсела к нему и раскрыла книгу на нужном месте: она так часто перечитывала эту историю, что книга уже сама открывалась на этом месте. И Хайди с выражением прочитала вслух историю о сыне, которому было хорошо дома, где на лугах его отца паслись коровы и овечки, а сам он, в добротной одежде, опершись на свой пастуший посох, стоял среди них на пастбище и мог любоваться закатом солнца, как нарисовано на картинке.

– Но потом он вдруг захотел получить своё добро для себя и стать самому себе хозяином и истребовал у отца своё имущество, ушёл с ним и всё спустил. И когда у него совсем ничего не осталось, пришлось ему пойти и наняться в работники к одному крестьянину, у которого был не такой ухоженный скот, как на полях его отца, а только свиньи. Их он и должен был пасти, и ходил он в лохмотьях, а питался жмыхом, которым кормили свиней, и то не досыта. И он стал вспоминать, как ему было у отца и каким неблагодарным сыном он оказался, и стал он плакать от раскаяния и от тоски по дому. И подумал: «Пойду к отцу, буду просить у него прощения и скажу, что недостоин называться его сыном, но чтоб дозволил мне быть у него хотя бы подёнщиком». И как он подходил к дому отца издалека, а отец увидел и выбежал ему навстречу… Как ты думаешь, дед? – перебила сама себя Хайди. – Как ты думаешь, отец был на него всё ещё зол и сказал ему: «Я же тебе говорил!»? А вот послушай, как всё было на самом деле: и отец его увидел, и стало ему жаль сына, и он бросился к нему, и обнял его, и поцеловал, а сын говорит ему: «Отец, я согрешил перед небом и перед тобой и больше недостоин называться твоим сыном». Но отец сказал своим работникам: «Принесите сюда лучшие одежды и оденьте его, и дайте ему кольцо на палец и обувь на ноги, и приведите упитанного тельца и заколите, давайте пировать и радоваться, ибо мой сын был мёртв – и снова ожил, и был он потерян – и снова нашёлся». И начали они веселиться… Ну разве это не красивая история, дед? – спросила Хайди, потому что тот сидел молча, а она-то ждала, что он будет удивляться и радоваться.

– Красивая, Хайди, история красивая, – сказал дедушка, но лицо его было таким серьёзным, что Хайди совсем притихла и разглядывала картинки. Потом подвинула книгу к дедушке и сказала:

– Смотри, как ему хорошо, – и показала пальцем на картинку, где возвратившийся стоял в свежей одежде подле отца и снова был его сыном.

Несколько часов спустя, когда Хайди давно спала, дедушка поднялся по лестнице на сеновал. Он поставил фонарь у постели Хайди так, чтобы свет падал на спящего ребёнка. Хайди спала, сложив ладони, потому что молиться она не забывала. Её порозовевшее лицо выражало покой и блаженство, которое, должно быть, о многом говорило дедушке, ибо он долго, долго стоял рядом не шевелясь и не сводя глаз со спящего ребёнка. Наконец он сложил ладони и вполголоса сказал, склонив голову:

– Отец, я грешен перед небом и перед тобой и больше недостоин называться твоим сыном. – И несколько крупных слезинок скатились по щекам старика.

На следующий день Дядя Альм стоял перед своей хижиной и светлыми глазами смотрел вокруг. Воскресное утро сверкало и сияло над горами и долиной. Из долины доносился звон колоколов, а наверху в ветвях елей распевали свои утренние песни птицы.

Дедушка вернулся в хижину.

– Хайди, – позвал он, подняв голову к сеновалу. – Солнце уже взошло! Принарядись, пойдём-ка сходим в церковь!

За Хайди дело не стало. Она быстро спрыгнула вниз в нарядном франкфуртском платье. Но, взглянув на деда, Хайди в удивлении остановилась:

– О, дед, таким я тебя ещё никогда не видела. Этот сюртук с серебряными пуговицами ты никогда не надевал. Какой ты красивый в воскресной одежде!

Старик с довольной улыбкой глянул на ребёнка и сказал:

– А ты – в своей. Ну, пошли.

Он взял Хайди за руку, и они стали спускаться с горы. Теперь уже со всех сторон звонили им навстречу колокола, всё громче и полнозвучнее. Хайди с восхищением слушала и наконец сказала:

– Слышишь, дед? Это как в большой-большой праздник.

Внизу в Деревушке уже все люди собрались в церкви и как раз начали петь, когда вошёл дедушка с Хайди и сел на самую последнюю скамью. Но посреди пения один сосед ткнул локтем другого и шепнул:

– Ты видел? Дядя Альм в церкви!

Тот толкнул локтем следующего, и так пошло дальше, и очень скоро зашептались со всех сторон:

– Дядя Альм! Дядя Альм!

Почти все женщины повернули головы, и большинство выбились из мелодии, так что кантору [3]3
  Ка́нтор – в протестантской церкви учитель музыки, дирижёр хора, органист.


[Закрыть] стоило больших усилий удержать пение. Но, когда потом господин пастор начал читать свою проповедь, вся рассеянность прошла, потому что в его словах звучала такая сердечная хвала и благодарность Богу, что она передалась всем прихожанам и всех разом посетила великая радость.

Когда воскресная служба закончилась, Дядя Альм, держа ребёнка за руку, вышел из церкви и направился к дому пастора, и все, вышедшие вместе с ними и стоящие на площади перед церковью, смотрели ему вслед, и многие двинулись за ним, чтобы посмотреть, действительно ли он войдёт в дом пастора. Он вошёл, и люди в волнении стали обсуждать неслыханное: Дядя Альм появился в церкви – и с ожиданием поглядывать на дверь пасторского дома, каким же выйдет оттуда Дядя – то ли во вражде и гневе, то ли в мире с господином пастором, поскольку никто не знал, с чем старик спустился с гор и что ему, собственно, надо. Один говорил другому:

– Должно быть, не так всё плохо с Дядей Альмом, как всем казалось. Видно же, как заботливо он держит малышку за руку.

А другой говорил:

– Я так и знал, и к пастору он бы никогда не вошёл, если бы был таким, как на него наговаривают, побоялся бы.

И пекарь добавил:

– Не я ли вам самый первый говорил? Стал бы ребёнок, сытый и довольный, живя на всём готовом, проситься домой к деду, если бы тот был злой, дикий и опасный?

И доброжелательное настроение по отношению к Дяде Альму взяло верх. Нашлось и у женщин, что к этому добавить: они слышали от козопаски и от бабушки, и эти рассказы изображали Дядю Альма совсем другим, чем он был по всеобщему мнению, и картина всё больше принимала такой вид, будто все стоят здесь и ждут встречи со старым другом, которого им так недоставало.

В это время Дядя Альм подошёл к учебной комнате и постучался. Господин пастор открыл дверь и вышел навстречу пришедшему, не удивившись, как можно было бы ожидать, – как видно, появление Дяди Альма в церкви не ускользнуло от его внимания. Он поздоровался со стариком за руку и долго сердечно тряс её, а Дядя Альм молчал и не находил слов, потому что на такой тёплый приём не рассчитывал. Потом он взял себя в руки и сказал:

– Я пришёл просить господина пастора, чтобы он забыл мне те слова, которые я говорил ему на альме, и чтоб он не держал на меня зла за мою строптивость и за пренебрежение добрым советом. Господин пастор во всём был прав, а я был неправ, но теперь хочу последовать его совету и на зиму снова поселиться в Деревушке, потому что суровое время года там, наверху, – не для ребёнка, она слишком хрупкая, а то, что люди здесь, внизу, косятся на меня с недоверием, так лучшего я и не заслужил – и со стороны господина пастора тоже.

Приветливые глаза пастора сияли радостью. Он снова принялся трясти руку старика и растроганно говорил:

– Сосед, вы пребывали в истинной церкви ещё до того, как спустились сегодня в мою. Меня это радует. И в том, что вы сегодня к нам пришли и хотите жить с нами, вам не придётся раскаиваться, я вам всегда рад как дорогому другу и соседу, и я надеюсь приятно коротать с вами зимние вечера, потому что ваше общество для меня ценно и приятно, а для девочки мы тоже найдём тут хороших друзей.

И господин пастор дружелюбно положил свою ладонь на курчавую голову Хайди, взял её за руку и повёл на улицу, провожая их, и только там он попрощался.

Все стоявшие у церкви люди могли видеть, как господин пастор ещё раз пожал руку Дяде Альму – прямо-таки как лучшему другу, с которым он никак не мог расстаться. И едва успела закрыться дверь за господином пастором, как всё собрание обступило Дядю Альма, каждый хотел быть первым, и столько рук потянулось к нему одновременно, что он даже не знал, какую пожать раньше, и один ему крикнул: «Как я рад! Как я рад, Дядя, что вы снова пришли к нам!», а второй: «Я бы тоже давно с вами перекинулся словечком, Дядя!» И такое звучало со всех сторон, а когда Дядя на все дружеские приветствия ответил, что собирается снова переехать в своё прежнее жильё в Деревушке и скоротать зиму со старыми знакомыми, тут поднялся такой шум, как если бы Дядя Альм был самым дорогим человеком, а его отсутствие все ощущали как потерю. И многие сопровождали дедушку и внучку далеко в гору, а при прощании каждый заручился обещанием Дяди Альма вскоре зайти на огонёк, и, когда люди возвращались вниз, старик остановился и долго смотрел им вслед, и на его лице лежал тёплый отсвет, как будто солнце озаряло его изнутри.

Хайди пристально посмотрела на него снизу вверх и заметила:

– Дед, сегодня ты час от часу всё красивее, таким ты никогда не был.

– Ты думаешь? – улыбнулся дедушка. – Вот видишь, Хайди, мне сегодня тоже хорошо, что я получил по заслугам, а теперь помирился с Богом и людьми. Господь Бог правильно рассудил, что послал тебя ко мне на альм.

Вскоре они дошли до хижины козопасов.

– С Богом тебе привет, бабушка, – громко сказал Дядя Альм, входя с Хайди в комнату. – Думаю, надо будет снова кое-что подлатать, пока не подули осенние ветры.

– Ах ты, боже мой, да это же Дядя! – воскликнула бабушка в радостном изумлении. – Неужели дожила, чтобы наконец поблагодарить вас за всё, что вы для нас сделали! Спаси Бог! Спаси Бог!

И, трепеща от радости, бабушка протянула руку, а когда гость сердечно пожал её, она продолжила:

– И ещё одна просьба есть у меня на сердце, Дядя: если я чем-то вас когда обидела, не наказывайте меня, не отсылайте Хайди, пока я не лягу на погосте. О, вы не можете знать, что значит для меня этот ребёнок! – И она прижала к себе Хайди, которая к ней в этот момент прильнула.

– Не беспокойтесь, бабушка, – успокоил её Дядя. – Этим я не хочу наказывать ни вас, ни себя. Теперь мы останемся вместе, если Бог даст, ещё долго.

Тут Бригитта отвела Дядю в уголок, показала ему шляпку с пером и рассказала, как девочка ею распорядилась, но что она конечно же не хочет отнимать у ребёнка такую вещь.

Дедушка благосклонно посмотрел на свою Хайди и сказал:

– Шляпа её, и, если не хочет больше надевать её, она в своём праве, и раз тебе отдала, так и носи.

Бригитта была довольна таким ответом.

– Она стоит не меньше десяти франков, вы только посмотрите! – На радостях она подняла шляпку на свет. – Какое благословение привезла эта Хайди из Франкфурта! Я уж тоже подумываю, не послать ли и мне Петерли ненадолго во Франкфурт. Как вы считаете, Дядя?

Глаза у Дяди весело блеснули. Он ответил, что Петерли бы это не повредило, но ему следует подождать подходящего случая.

Тут в дом ворвался лёгкий на помине Петер. Запыхавшись, он остановился посреди комнаты и поднял в руке письмо, которое ему передали в Деревушке на почте. Письмо было адресовано Хайди. Все уселись за стол в нетерпеливом ожидании, а Хайди развернула своё письмо и прочитала громко и без запинки. Письмо было от Клары Сеземан. Она рассказывала, что после отъезда Хайди стало так скучно в доме, и она упросила отца запланировать на осень поездку в Бад-Рагац, и бабуня тоже собирается поехать с ними, потому что она тоже хочет навестить на альме Хайди и дедушку. И дальше бабуня велела передать Хайди, что та была права, что так хотела привезти бабушке булочек, а чтобы бабушке не пришлось давиться ими всухомятку, вскоре последует и кофе, он уже в пути, а когда бабуня сама приедет на альм, то Хайди должна будет отвести её к бабушке.

Это письмо принесло столько радости и вызвало столько разговоров и расспросов, поскольку касалось сразу всех, что даже дедушка не заметил, что уже поздно, и все были так рады грядущим событиям, а ещё больше тому, что они вместе, и бабушка в конце концов сказала:

– Всё-таки нет ничего лучше, когда приходит старый друг и снова даёт тебе руку, как бывало раньше, давным-давно. Это приносит сердцу утешение, что мы однажды обретаем всё, что нам мило. Приходите ещё, и поскорее, Дядя. А Хайди навестит меня уже завтра, да?

Это было обещано бабушке тут же. Но наступила пора уходить, и дедушка отправился с внучкой на альм, и как утром звон колоколов звал их снизу, так теперь он провожал их из долины вверх до самой хижины, которая поблёскивала в закатном свете.

А осенью приедет бабуня, и наверняка будут новые радости и сюрпризы для Хайди, равно как и для бабушки, и наверняка на сеновале появится настоящая постель, поскольку, где бы ни появилась бабуня, там вскоре всё чудесным образом приходит в надлежащий порядок и устраивается так, как надо.