Текст книги "Хайди"

– Ну, пошли уже!

И они отправились. У Хайди накопилось много чего рассказать о Лебедушке с Медведушкой: в первые дни в новом хлеву те никак не хотели притрагиваться к еде, понурили головы и целый день не издавали ни звука. Она спросила дедушку, почему они так ведут себя. Тогда он сказал: они ведут себя так же, как сама она вела себя во Франкфурте, потому что им ещё ни разу в жизни не доводилось спускаться вниз с альма. И Хайди на это ответила:

– Тебе бы хоть раз изведать, каково это.

Они уже почти дошли до хижины, а Петер пока не произнёс ни словечка, и складывалось такое впечатление, что его занимала какая-то мысль, из-за которой он даже слушать не мог как следует, чего раньше за ним не замечалось. Перед самыми дверями Петер остановился и упрямо произнёс:

– Нет уж, лучше мне ходить в школу, чем получить от Дяди то, что он сказал.

Хайди была того же мнения и горячо поддержала Петера в его начинании.

В домике козопасов сидела одна мать, привычно латая ветхую одежду. Она сказала, что бабушка не встаёт с постели, потому что ей слишком холодно, да и вообще ей нездоровится. Это было Хайди внове: обычно бабушка сидела на своём месте в углу. Она сейчас же побежала к ней в каморку. Та лежала, укутавшись в серый платок, на своей узкой кровати с тонким одеялом.

– Слава Богу, вот спасибо-то! – сказала бабушка, едва заслышав вошедшую Хайди.

Всю осень она прожила со страхом в сердце, и этот страх всё ещё преследовал её, особенно когда Хайди долгое время не появлялась. Петер рассказывал, как приехал из Франкфурта чужой господин и всё время ходил с ними на пастбища и очень любил разговаривать с Хайди. И что ещё могла подумать бабушка, кроме того, что этот господин приехал для того, чтобы опять увезти Хайди. И хотя он потом уехал один, в ней то и дело поднимался страх, что явится какой-нибудь посланник из Франкфурта и снова заберёт ребёнка.

Хайди подскочила к постели больной и озабоченно спросила:

– Ты сильно болеешь, бабушка?

– Нет-нет, детка, – успокоила старуха, нежно поглаживая Хайди, – это от мороза кости разнылись.

– Значит, тебе сразу станет лучше, как только потеплеет? – настойчиво расспрашивала Хайди.

– Да-да, Бог даст, ещё и раньше, и я снова сяду за свою прялку. Думаю, уже сегодня я попробую, а завтра уже точно дело пойдёт, – сказала бабушка как можно убедительнее, заметив, как девочка испугалась.

Её слова успокоили Хайди, которой было очень боязно, ведь она ещё ни разу не заставала бабушку больной и лежащей в постели. Теперь она пригляделась к бабушке внимательней и заметила:

– Во Франкфурте набрасывают шаль, когда идут гулять. А ты думала, её надевают, когда ложатся спать, бабушка?

– Знаешь, Хайди, – ответила та, – я завернулась в эту шаль, чтобы не мёрзнуть. Я так довольна ею, одеяло-то тонковато.

– Но, бабушка, – снова начала Хайди, – у тебя и постель неправильная: изголовьем вниз, а должно быть наоборот.

– Я знаю, дитя моё, я сама это чувствую. – И бабушка стала искать на подушке, которая лежала у неё под головой плоско, как тонкая дощечка, место получше. – Видишь, эта подушка и раньше-то пышной не была, а после того, как я проспала на ней много лет, я её совсем отлежала.

– Ах, ну почему во Франкфурте я не спросила у Клары, нельзя ли мне взять с собой мою постель! – расстроилась Хайди. – Там было целых три больших подушки, одна поверх другой, так что я даже спать не могла и постоянно сползала с них, а потом мне приходилось снова взбираться на подушки, потому что там так положено спать. А ты сможешь так спать, бабушка?

– Что и говорить, с высокой подушкой и теплее, и дышать легче, когда голова высоко, – сказала бабушка, с усилием приподнимая голову в более удобное положение. – Но что мы об этом говорим, я и без того благодарна Богу за всё то многое, чего другие больные и старые не имеют. Уже одни те булочки, которые мне достаются, и этот добротный, тёплый платок, и то, что ты ко мне приходишь, Хайди. Почитаешь мне сегодня что-нибудь опять?

Хайди выбежала из каморки и достала старую книгу в кожаном переплёте. Она стала пролистывать псалмы один за другим, все их она уже знала и сейчас сама была им рада, ведь уже несколько дней она не читала свои любимые стихи.

Бабушка лежала, сложив ладони, и её лицо, которое только что выглядело озабоченным, теперь было озарено счастливой улыбкой.

Хайди вдруг замолкла.

– Бабушка, тебе уже лучше? – спросила она.

– Мне уже хорошо, Хайди, мне уже стало хорошо от этого. Дочитывай.

Девочка дочитала песню до конца, до последней строфы:

 
– А когда помутнеют зеницы,
Пусть мне светит душа,
Чтобы дальше стремиться,
Как на родину люди спешат.
 

Бабушка повторила эти слова, а потом ещё и ещё раз, и теперь на её лице словно отражалось ожидание чего-то великого и радостного. Хайди стало совсем хорошо. Ей вспомнился тот солнечный день, когда она возвращалась домой, и она воскликнула:

– Бабушка, а я уже знаю, как это – возвращаться на родину.

Та не ответила, но хорошо расслышала эти слова, и выражение, которое так порадовало Хайди, оставалось на её лице.

Через некоторое время девочка сказала:

– Скоро стемнеет, бабушка, мне надо домой. Но я так рада, что тебе снова стало лучше.

Бабушка взяла руку девочки и крепко пожала, потом сказала:

– Да, я тоже рада, хоть и придётся ещё полежать. Но мне уже лучше. Видишь ли, это трудно понять, пока сам не испытаешь, каково это – много-много дней лежать неподвижно, не слыша ни единого слова и не видя ни единого лучика света. Тогда человека одолевают тяжёлые мысли, и порой думаешь, что день больше не наступит и ты больше не выдержишь. Но когда потом снова услышишь те слова, которые ты сегодня мне прочитала, это всё равно что рассвет на душе, и снова радуешься этому свету.

Тут бабушка отпустила руку девочки, и та, пожелав спокойной ночи, оставила её в каморке одну и торопливо увлекла Петера за дверь, потому что уже близилась ночь. Но на небе сияла луна, и от ослепительно-белого снега было светло так, будто снова забрезжил день. Петер приготовил свои салазки, сам сел на них впереди, а Хайди у него за спиной, и они помчались вниз по альму, словно две птицы.

Когда позднее Хайди лежала за печью на своей высокой постели из сена, она снова вспомнила бабушку, которой так неудобно лежать на плоской подушке. Хайди стала обдумывать всё, что говорила бабушка, особенно о свете, который зажигают в сердце добрые слова. И она подумала: если бабушка каждый день сможет слышать такие слова, ей с каждым днём будет всё лучше. Но она знала, что иной раз целую неделю, а то и две не сможет подниматься к бабушке наверх из-за снегопадов. Тут Хайди сделалось так грустно, что она задумалась, что бы такое придумать, чтобы бабушка слышала добрые слова каждый день. Хайди вдруг сообразила, как можно помочь, и этот выход так обрадовал её, что она не знала, как дождаться утра, чтобы осуществить свой план.

Внезапно Хайди села на своей постели, потому что в раздумьях так и не послала Господу Богу молитву на ночь, а ведь она старалась никогда не забывать об этом.

Помолившись от всего сердца за себя, за дедушку и за бабушку, она снова легла на своё мягкое сено и заснула крепко и мирно до светлого утра.

Зима продолжается

В следующие дни Петер съезжал на салазках в школу вовремя. Обед он прихватывал всегда с собой, потому что заведено было так: когда местные дети из Деревушки шли обедать домой, те ученики, что приходили издалека, принимали пищу в школе, прямо за своими партами. Они могли наслаждаться этим перерывом до часу дня, после чего занятия продолжались. Проведя такой учебный день в школе, Петер шёл к Дяде – в гости к Хайди.

Когда сегодня после занятий он вошёл в просторную комнату их дома, Хайди сразу бросилась к нему, потому что его-то она и поджидала.

– Петер, мне надо что-то тебе сказать! – крикнула она ему навстречу.

– Скажи, – ответил он.

– Теперь ты должен учиться читать.

– Я уже учился, – последовал ответ.

– Да-да, Петер, я имею в виду не это, – затараторила Хайди. – Я хотела сказать, что ты должен не только учиться, но и уметь читать.

– Я не могу, – напомнил Петер.

– Вот этому не поверит ни один человек, и я не верю, – решительно заявила Хайди. – Бабуня во Франкфурте уже давно знает, что это неправда, и она мне сказала, чтобы я в это не верила.

Петер очень удивился такому заявлению.

– Я сама научу тебя читать, и я очень хорошо знаю, как это сделать, – продолжала Хайди. – Ты должен научиться один раз и навсегда, и потом тебе надо будет каждый день читать бабушке песню или две.

– Ещё чего, – проворчал Петер.

Это ожесточённое сопротивление тому, что, казалось, было единственно правильным, привело Хайди в негодование. Меча глазами молнии, она встала перед мальчиком и с угрозой сказала:

– Тогда я скажу тебе, что будет, если ты ничему не научишься: твоя мать уже дважды говорила, что тебе надо бы поехать во Франкфурт, чтобы ты там всему научился, и я уже знаю, где там школа для мальчиков. Когда мы выезжали на прогулки, Клара мне показывала: это ужасно большой дом. Но туда ходят не только в детстве, а долго, до тех пор, пока не станут совсем взрослыми господами, это я сама видела. И ты не думай, что там всего один учитель, как у нас, да ещё такой добрый. Туда идут целыми колоннами, много мальчиков один за другим, и все в чёрном, как будто они идут в церковь, и на головах у них такие высокие чёрные шапки. – И Хайди показала размеры шапок от пола.

По спине Петера пробежали мурашки ужаса.

– И тебе придётся пойти туда среди всех этих господ, – с жаром продолжала Хайди, – и когда дойдёт черёд до тебя, а ты не умеешь читать и делаешь ошибки, когда разбираешь по слогам, вот тогда посмотришь, как господа будут над тобой насмехаться, это ещё хуже Тинетты, а ты бы только знал, какая она насмешница.

– Ладно, давай, – сказал Петер сердито.

Хайди моментально успокоилась.

– Вот так-то лучше, давай сразу и начнём, – обрадованно сказала она, деловито потянула Петера к столу и достала все необходимые принадлежности.

В той большой посылке от Клары была и книжечка, которая очень нравилась Хайди; про неё она и вспомнила первым делом ещё вчера ночью: это был букварь с короткими фразами и изречениями, он очень мог пригодиться Петеру для занятий.

Они оба сели к столу, склонившись над букварём, и урок начался.

Петер должен был разобрать по буквам первую фразу, а потом снова, а потом ещё раз, потому что Хайди требовала, чтобы всё было без ошибок.

Наконец она сказала:

– У тебя пока не получается, но сейчас я прочитаю тебе один раз как надо, по порядку. Когда знаешь, как должно быть правильно, тебе проще будет читать по слогам. – И Хайди прочитала: – «Если знаешь А, Б, В с трудом, то предстанешь пред школьным судом».

– Я не пойду, – упрямо заявил Петер.

– Куда? – не поняла Хайди.

– На суд, – ответил он.

– Ну так выучи эти три буквы, тогда тебя не поведут на суд, – убедительно произнесла Хайди.

Петер приступил к буквам ещё раз и упорно повторял их до тех пор, пока Хайди не сказала:

– Теперь ты знаешь эти три.

Но поскольку она заметила, какое действие возымел на Петера этот грозный стишок, то захотела проделать подготовительную работу для следующих занятий.

– Погоди, я тебе ещё другие поговорки почитаю, – продолжила она, – тогда ты увидишь, что там у нас впереди.

И она начала отчётливо читать:

– «Не будешь знать Г, Д, Е, Ё – забудешь, где твоё жильё». «Не вспомнишь Ж, З, И, Й, К – в тебе признают дурака». «Кто на Л, М, Н запнётся, тот на улице споткнётся». «Кто в тексте О, П, Р найдёт, тот сразу в оперу пойдёт». «С, Т, У на свете есть, без них на стул не сможешь сесть».

Тут Хайди прервалась, потому что Петер затих как мышка. Все эти угрожающие стишки подействовали на него так, что он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой и в ужасе таращился на Хайди.

Это тронуло её сострадательное сердце, и она принялась его утешать:

– Да ты не бойся, Петер, только приходи ко мне каждый день, и, если будешь учиться так же старательно, как сегодня, ты быстро узнаешь все буквы, и тогда ни одна из этих угроз не исполнится. Только заниматься надо каждый день, а не так, как ты ходишь в школу, – даже когда снег, тебе ведь это нипочём.

Петер пообещал так и делать, потому что устрашающее впечатление совершенно укротило его и сделало послушным. Таким он и отправился домой.

Петер в точности следовал предписаниям Хайди и каждый день ревностно заучивал очередные буквы, запоминая при этом и изречения.

Часто и дедушка сидел в комнате и слушал их упражнения, довольно попыхивая своей трубкой. Временами в уголках его губ подрагивала улыбка, как будто на него нападал приступ веселья и он всеми силами старался не выдать его.

После занятий от Петера, как правило, требовали, чтобы он остался поужинать с Дядей и Хайди, что щедро возмещало ему перенесённый страх перед очередной угрозой, заключённой в сегодняшнем афоризме.

Так проходили зимние дни. Петер появлялся регулярно и действительно делал успехи в освоении азбуки.

Но вот с изречениями ему приходилось сражаться ежедневно. Они уже дошли до Ш и Щ. Когда Хайди прочитала ему изречение:

– «Кто спутает Ш и Щ, получит затрещину и леща», – Петер прорычал:

– Я сдачи дам!

Но учился он всё-таки прилежно, как будто боясь, что кто-то тайком возьмёт его за шкирку и влепит затрещину.

На следующий день Хайди прочитала:

– «Если Ы до сих пор незнакомо тебе, посмотри, не висит ли ремень на гвозде».

Тут Петер даже оглянулся и язвительно заметил:

– Не висит.

– Да-да, а ты знаешь, что у дедушки в ящике есть? – спросила Хайди. – Палка, почти с мою руку толщиной, и когда он её достаёт, только и остаётся говорить: «Посмотри, не висит ли костыль на гвозде!»

Петер хорошо знал тот толстый посох. Он мгновенно склонился над буквой Ы и постарался её запомнить.

На следующий день было прочитано:

– «Если Э позабудешь, есть сегодня не будешь».

Тут Петер испытующе посмотрел в сторону шкафа, где хранились хлеб и сыр, и сердито сказал:

– А я и не собирался забывать Э.

– Вот и хорошо, раз ты её уже знаешь и не собираешься забывать, то мы можем приступить сразу к следующей букве, – предложила Хайди. – Тогда на завтра нам останется вообще последняя буква.

Петер не был на это согласен. Но Хайди уже читала:

– «Затормозился перед Ю – тебя все люди засмеют».

Тут перед глазами Петера возникли все франкфуртские господа с их высокими чёрными шапками на головах и насмешками на лицах. Он мгновенно набросился на Ю и не отпустил её, пока не изучил настолько хорошо, что мог с закрытыми глазами представить, как она выглядит.

На следующий день Петер пришёл к Хайди немного важный и торжественный, ведь им осталось отработать только одну, последнюю, букву, и, когда Хайди сразу прочитала ему изречение:

– «Кто Я средь букв не найдёт, тот к готтентотам жить пойдёт!» – тут Петер язвительно ухмыльнулся:

– Ага, если бы ещё кто-то знал, где они живут!

– Да вот дед наверняка знает, – заверила Хайди. – Погоди, я быстренько сбегаю, спрошу у него, где они живут. Он тут недалеко, у господина пастора. – И Хайди уже вскочила и направилась к двери.

– Стой! – в испуге крикнул Петер, уже представив в своём воображении, как сюда войдут Дядя Альм вместе с господином пастором и как они вдвоём схватят его и перешлют к готтентотам, потому что он ведь и впрямь не смог бы отыскать среди букв, как выглядит эта Я.

Его испуганный крик остановил Хайди.

– Ты чего? – удивлённо обернулась она.

– Ничего! Вернись! Я буду учить, – отрывисто выдавил Петер.

Но Хайди уже самой не терпелось узнать, где живут готтентоты, и ей очень хотелось спросить об этом у дедушки. Однако окрик Петера, остановивший её, был таким отчаянным, что она уступила и вернулась. Но теперь он должен был за это что-нибудь сделать. Не только буква Я была вызубрена так, что навеки врезалась в его память, но они с Хайди сразу перешли к чтению по слогам, и за тот вечер Петер выучил так много, что совершил огромный рывок вперёд. Так пошло и дальше, изо дня в день.

Снег снова стал мягким, а сверху на него падал всё новый и новый; снег шёл несколько дней подряд, так что Хайди недели три не могла попасть к бабушке наверх. Тем усердней она была в своей работе с Петером, чтобы он смог заменить её в чтении песен.

И вот однажды вечером Петер вернулся от Хайди домой, вошёл в комнату и объявил:

– Теперь я умею.

– Что ты умеешь, Петерли? – спросила мать.

– Читать, – ответил он.

– Да неужто это возможно! Ты слышала, бабушка? – воскликнула Бригитта.

Бабушка слышала и тоже удивилась, как такое могло случиться.

– Я теперь должен прочитать песню, так Хайди велела, – доложил Петер дальше.

Мать проворно достала книгу, а бабушка обрадовалась, она уже так давно не слыхала доброго слова. Петер присел к столу и начал читать. Его мать сидела рядом и вслушивалась. После каждой строфы она невольно восклицала:

– Ну кто бы мог подумать!

Бабушка тоже с напряжённым вниманием следила за каждой строфой, но ничего не говорила.

На следующий день после этого события случилось так, что в школе, в классе Петера, были упражнения по чтению. Когда очередь дошла до Петера, учитель сказал:

– Петер, тебя придётся снова пропустить, как всегда, или ты хочешь опять… я не говорю читать, я говорю: поспотыкаться на одной строке?

Петер начал и прочитал одну за другой три строки, ни разу не запнувшись.

Учитель отложил книгу. С немым изумлением он взглянул на Петера – так, как будто никогда в жизни не видел ничего подобного. Наконец он заговорил:

– Петер, с тобой случилось чудо! Сколько я ни работал над тобой, сколько ни бился, ты был не в состоянии правильно выучить хотя бы одну букву. И вот, когда я – хотя и неохотно – прекратил всякую работу с тобой из-за тщеты, оказывается, что ты не только знаешь буквы, но и умеешь прилично читать. Откуда ещё могут взяться в наше время такие чудеса, Петер?

– От Хайди, – ответил тот.

В высшей степени изумлённый, учитель перевёл взгляд на Хайди, которая с совершенно невозмутимым видом сидела на своей скамье. Он продолжил:

– Я вообще заметил в тебе перемену, Петер. Если раньше ты зачастую по целой неделе, да и не по одной подряд, отсутствовал в школе, то в последнее время ты не пропускаешь ни одного дня. Откуда на тебя снизошло такое преображение в лучшую сторону?

– От Дяди, – последовал ответ.

Всё с бо́льшим удивлением учитель переводил взгляд с Петера на Хайди и обратно.

– Давайте ещё раз попробуем, – сказал он осторожно.

И Петер ещё раз продемонстрировал свои познания на следующих трёх строчках. Да, всё было верно, он научился читать.

Как только уроки закончились, учитель поспешил в дом господина пастора, чтобы доложить ему, что произошло и каким благотворным образом Дядя и Хайди подействовали на жизнь общины.

Теперь Петер каждый вечер дома читал вслух по одной песне. В этом он слушался Хайди, но договорённость не превышал и за вторую песню не брался никогда; впрочем, бабушка тоже никогда его об этом не просила.

Мать Бригитта каждый день не уставала удивляться тому, что Петер достиг таких успехов, и в некоторые вечера, когда чтение вслух заканчивалось и чтец уже спал в своей постели, она опять говорила бабушке:

– Не могу нарадоваться, как хорошо Петер читать-то научился. Теперь поди узнай наперёд, что из него ещё получится.

Бабушка однажды на это ответила:

– Да, это очень хорошо для него, что он чему-то научился. Но то-то я обрадуюсь, когда Господь Бог вскоре пошлёт нам весну, чтобы Хайди снова могла прибегать к нам наверх. Что ни говори, а когда читает он, это как будто другая песня. Чего-то в ней как будто не хватает, когда её читает Петер, и вот я начинаю вспоминать, чего же не хватает, и теряю мысль, и из-за этого песня не проникает в моё сердце так, как бывает от чтения Хайди.

А происходило это оттого, что Петер при чтении немного приноравливался, чтобы ему было удобнее. Если ему попадалось слишком длинное или какое-то несообразное слово, то он предпочитал его вовсе опускать, полагая, что для бабушки невелика потеря: подумаешь, нехватка каких-нибудь трёх-четырёх слов, ведь их всё равно остаётся ещё много. Поэтому порой выходило так, что в песнях, которые читал Петер, почти не оставалось главных, ключевых слов.

Далёкие друзья оживились

Наступил май. Со всех возвышенностей устремились в долину весенние ручьи. Тёплое, яркое солнечное сияние лежало на склонах Альп. Они вновь зазеленели; стаял последний снег, и, разбуженные манящими лучами, уже выглядывали из свежей травы своими светлыми глазками первые цветочки. Наверху в елях шумел весёлый весенний ветер, отряхивая с ветвей старые, тёмные иглы, чтобы могли появиться молодые, светло-зелёные, принарядив могучие деревья. Высоко в небесной синеве опять распластал свои крылья старый беркут, а вокруг хижины на альме золотой солнечный свет согревал землю и подсушивал последние сырые места, чтобы можно было сесть прямо там, где стоишь.

Хайди снова была в горах. Она прыгала туда и сюда и никак не могла выбрать, где лучше всего. Ей хотелось застать то мгновение, когда с гор налетает ветер. Он срывался со скал, гудя низко и таинственно, всё ближе и всё мощнее, – и вот уже набросился на ели, трепля и сотрясая их, и казалось, что он стонет от удовольствия этой схватки. И Хайди тоже громко ликовала в один голос с ним, и её носило ветром из стороны в сторону, будто сорванный листок. Потом она снова побежала на солнечную поляну перед хижиной, села на землю и стала высматривать в короткой траве, сколько мелких цветочков готовы распуститься или уже раскрылись.

В траве под солнцем прыгало, ползало и плясало множество букашек, мошек и жучков, и Хайди радовалась с ними, полной грудью вдыхая весенний аромат, который поднимался от проснувшейся земли, и отмечала про себя, что так хорошо на Альпах не было ещё никогда. И ещё тысяче мелких живых существ было так же радостно, как ей: все они наперебой жужжали, пели и, казалось, неумолчно выводили в своей светлой радости одно и то же: «В Альпах! В Альпах! В Альпах!»

Из-за хижины со стороны сарая доносились усердный стук молотка и визг пилы. Хайди и к ним прислушивалась, как к музыке, потому что это были старые, родные звуки, без которых она уже не могла представить жизнь в Альпах. Ей тут же захотелось вскочить на ноги и побежать туда – узнать, что там происходит у дедушки. У него всегда происходило что-нибудь важное. Перед дверью сарая уже стоял новенький красивый табурет, а дед как раз трудился над вторым.

– О, я знаю, для чего это! – радостно воскликнула Хайди. – Это на случай, если приедут из Франкфурта. Этот для бабуни, а тот, который ты сейчас делаешь, для Клары, а потом… потом должен быть ещё один, – продолжила Хайди, но уже не так уверенно, – или ты не думаешь, дед, что фройляйн Роттенмайер тоже приедет?

– Этого я заранее не могу сказать, – ответил дедушка, – но будет правильно иметь про запас лишний табурет, чтобы было на что её посадить, если всё же приедет.

Хайди задумчиво взглянула на деревянный табурет и принялась размышлять о том, как фройляйн Роттенмайер и такой стульчик без спинки смогут совместиться. Через некоторое время она, с сомнением качая головой, вздохнула:

– Дед, я не думаю, что она на него сядет.

– Тогда мы пригласим её сесть на канапе с красивой зелёной травяной обивкой, – спокойно ответил дед.

Пока Хайди раздумывала, какое такое канапе с травяной обивкой имел в виду дед, сверху вдруг послышались свист, крики и хлёсткое щёлканье прута, и тут уж Хайди не сомневалась в происхождении этих звуков. Она бросилась наверх и вмиг была окружена прыгающими с горы козами. Им, должно быть, так же как и Хайди, было в радость снова очутиться в Альпах, потому что они, высоко подпрыгивая, блеяли как никогда жизнерадостно и давили на Хайди со всех сторон, каждая норовя подобраться к ней поближе и дать волю своим чувствам.

Но Петер растолкал коз и, протиснувшись к Хайди, протянул ей пакет.

– Вот, – сказал он, считая это пояснение исчерпывающим.

Хайди удивилась.

– Ты что, получил для меня письмо прямо на пастбище? – спросила она в недоумении.

– Нет, – ответил он.

– Так. А где же ты его взял, Петер?

– Достал из мешка с обедом.

Это была истинная правда. Вчера вечером почтальон в Деревушке вручил ему письмо для Хайди. Петер сунул его в пустой мешок. Утром он положил туда свой сыр и ломоть хлеба и отправился к козам. Дядю и Хайди он, конечно, видел, когда забирал их коз, но про письмо вспомнил, только наткнувшись на него во время обеда, когда его сыр и хлеб кончились и он шарил в мешке в поисках хотя бы крошек.

Хайди внимательно прочитала свой адрес, потом поскакала к деду в сарай и радостно протянула ему письмо:

– Из Франкфурта! От Клары! Хочешь, я тебе его прочитаю?

Дедушка с удовольствием согласился, и Петер, который шёл за Хайди по пятам, тоже приготовился слушать, опёршись спиной о косяк двери: чтение Хайди всегда представляло собой целый спектакль.

Дорогая Хайди!

Мы уже всё упаковали, и через два или три дня намерены отправиться, как только папа тоже уедет, но не с нами, он должен сперва съездить в Париж. Каждый день приходит господин доктор и ещё с порога кричит: «В путь! В путь! В Альпы!» Он уже заждался, когда же мы отправимся. Знала бы ты, как ему понравилось в Альпах! Всю зиму он приходил к нам почти каждый день и всякий раз говорил, что сейчас зайдёт ко мне, он должен опять что-то рассказать! Потом подсаживался ко мне и рассказывал про те дни, которые провёл с тобой и с твоим дедушкой в Альпах. И о горах, и о цветах, и о тишине наверху, высоко над селеньями и дорогами, и о свежем, чудодейственном воздухе; и он часто говорил: «Там, наверху, все люди выздоравливают». Он и сам тоже стал совсем другим, чем был долгое время, он помолодел и повеселел. О, как я радуюсь в предвкушении, что всё это увижу, и буду у тебя в Альпах, и познакомлюсь с Петером и козами! Вначале мне надо будет полечиться на водах в Рагаце около шести недель, так посоветовал господин доктор, а потом мы будем жить в Деревушке, а в погожие дни меня будут отвозить в моём кресле на альм и оставлять у тебя на целый день. Бабуня тоже приедет и останется со мной, она тоже рада, что будет к тебе подниматься. Но представь себе, фройляйн Роттенмайер не хочет с нами ехать. Бабуня чуть не каждый день говорит: «Ну, что у нас с поездкой в Швейцарию, бесценная Роттенмайер? Не стесняйтесь, скажите, если передумаете и захотите поехать с нами». Но та всякий раз благодарит ужас как вежливо и говорит, что не хочет быть навязчивой. Но уж я-то знаю, о чём она думает. Себастиан дал такое устрашающее описание Альп, когда вернулся, проводив тебя на родину: какие ужасные скалы нависают там сверху и смотрят на тебя вниз, и что всюду можно сорваться в пропасть с обрыва, и что подниматься наверх приходится по такой крутизне, что того и гляди опрокинешься назад, и что, пожалуй, только козы, но никак не люди, способны туда взбираться без риска для жизни. Она от такого описания преисполнилась страха и с тех пор больше не мечтает о поездке в Швейцарию, как раньше. Тинетта тоже перепугалась, она тоже не хочет с нами. Поэтому мы приедем одни – бабуня и я, только Себастиан проводит нас до Рагаца, а потом снова вернётся домой.

Я не могу дождаться, когда же наконец приеду к тебе.

Прощай, дорогая Хайди, тебе тысяча приветов от бабуни.

Твоя верная подруга Клара.

Услышав эти слова, Петер вдруг принялся стегать своим прутом налево и направо в такой ярости, что все козы в страхе бросились в гору непомерными прыжками, на какие едва были способны. Петер ринулся вслед за ними, рассекая прутом воздух, как будто желая выместить на невидимой вражьей силе всю свою ярость. Этой вражьей силой, которая так озлобила Петера, была перспектива приезда гостей из Франкфурта.

Хайди была так счастлива и полна радости, что на другой же день побежала навестить бабушку и всё ей рассказать: кто приедет из Франкфурта, а особенно кто не приедет. Ведь для бабушки это событие должно было иметь большое значение, потому что всех этих людей она хорошо знала по рассказам Хайди и всегда с глубочайшим сочувствием проживала всё, что составляло её жизнь.

Хайди отправилась к бабушке сразу после обеда; она снова могла ходить в гости одна: солнце опять светило ярко и оставалось на небе долго, а по сухим склонам очень хорошо было сбегать с горы вниз, когда весёлый майский ветер подгоняет в спину. Бабушка больше не лежала в постели. Она снова сидела в своём углу и пряла шерсть на заказ. Однако выражение её лица сейчас было таким, будто она думает какую-то тяжкую думу. Это началось со вчерашнего вечера, и всю ночь тревожные мысли не давали ей заснуть. Петер пришёл домой в великой ярости, и из его отрывистых восклицаний она смогла понять, что скоро из Франкфурта в хижину на альме нагрянет целая толпа гостей. Что будет дальше, он не знал, но бабушка и без него могла додумать остальное. Это как раз и было той думой, которая тяготила её, лишая сна.

Хайди вприпрыжку вбежала в дом – и прямиком к бабушке. Села на свою скамеечку, которая всегда стояла здесь для неё наготове, и с жаром принялась рассказывать всё, что переполняло её со вчерашнего дня. Но вдруг посреди рассказа она остановилась и встревоженно спросила:

– Что ты, бабушка? Ты совсем не рада?

– Рада, рада, Хайди, я рада за тебя, потому что ты этому так радуешься, – ответила она, силясь придать себе более счастливый вид.

– Но, бабушка, я же отлично вижу, что тебя это пугает. Неужели ты подозреваешь, что фройляйн Роттенмайер тоже приедет с ними? – спросила Хайди, сама немного испугавшись.

– Нет-нет! Это ничего, ничего! – успокаивала бабушка. – Дай-ка мне ненадолго руку, Хайди, чтобы я по-настоящему ощутила, что ты ещё тут. Всё это будет тебе к лучшему, хоть я и не знаю, переживу ли это.

– Я не хочу ничего «лучшего», если ты его не переживёшь, бабушка, – сказала Хайди так твёрдо, что бабушку разом объял страх.

Она-то понимала, что люди из Франкфурта приедут с единственной целью: снова забрать Хайди к себе; девочка теперь опять здорова, что ж не забрать её с собой. Это и составляло великий страх бабушки. Но она чувствовала, что не должна показывать его Хайди. Девочка настолько сострадательна к ней, что может заупрямиться и не поехать, а разве можно было вмешиваться в её судьбу? Бабушка искала выход, но недолго, потому что выход был всего один.

– А знаешь что, Хайди, – сказала она, – почитай-ка мне псалом, который начинается со слов: «Когда Бог возьмётся…» Это действует на меня благотворно и возвращает мои мысли на правильный путь.

Хайди уже настолько хорошо ориентировалась в старинной книге с кожаным переплётом, что сразу нашла то, о чём просила бабушка, и звонким голосом прочитала: