Текст книги "Хайди"

Хайди пригодилось то, чему она училась

Сборы в путь

Тот добрый господин доктор, который принял решение незамедлительно вернуть Хайди на родину, шёл по широкой улице к дому Сеземанов.

Стояло солнечное сентябрьское утро, такое ясное и ласковое, что все люди, казалось, должны были ему радоваться. Но господин доктор смотрел себе под ноги, на камни мостовой, и даже не замечал над собой синего неба. На лице его отражалась печаль, прежде ему совсем несвойственная, а волосы стали намного белее, чем были весной. У доктора была единственная дочь, самая близкая ему душа после смерти жены, составлявшая всю его радость. Несколько месяцев назад смерть отняла у него и эту цветущую девушку. С тех пор господина доктора уже никто не видел по-настоящему весёлым, каким его знали раньше.

Доктор позвонил в колокольчик, и Себастиан со всей возможной предупредительностью открыл ему дверь, сразу же сделав всё, чего можно было ожидать от преданного слуги, – ведь господин доктор был не только лучшим другом хозяина дома и его дочки: как и всюду, своим дружелюбием он давно расположил к себе всех жильцов этого дома и сделал их своими добрыми друзьями.

– Всё по-прежнему, Себастиан? – осведомился господин доктор, как обычно, приветливым тоном и стал подниматься по лестнице.

Себастиан сопровождал его, продолжая выказывать все знаки преданности, хотя господин доктор их не мог видеть, потому что шёл впереди.

– Как хорошо, что ты здесь, доктор! – воскликнул господин Сеземан, вставая навстречу вошедшему. – Мы должны ещё раз как следует обговорить поездку в Швейцарию, я хочу услышать от тебя, остаёшься ли ты при своём мнении даже после того, как у Клары наступило решительное улучшение.

– Мой дорогой Сеземан, как прикажешь это понимать? – ответил гость, усаживаясь рядом с другом. – Как мне недостаёт здесь твоей матери! При ней всё становится просто и ясно и входит в нужное русло. А с тобой ведь ни о чём не договоришься. Сегодня ты посылаешь за мной уже в третий раз, чтобы я опять сказал тебе то же самое.

– Да, ты прав, эта история уже истощила твоё терпение, но всё же ты должен понять, – и господин Сеземан просительно положил руку на плечо друга, – мне будет очень тяжело отказать ребёнку в том, что ему твёрдо обещано и чего он месяцами ждёт с великим нетерпением. И все трудности последнего времени ребёнок стоически переносил, питаясь одной лишь надеждой, что сможет отправиться в Альпы к своей подруге Хайди. И ты требуешь, чтобы этому милому ребёнку, и без того лишённому слишком многого, родной отец перечеркнул давно лелеемую надежду? Да это почти невозможно.

– Сеземан, так надо, – твёрдо сказал господин доктор, а поскольку друг его сидел притихший и подавленный, он через некоторое время продолжил: – Подумай сам, как обстоят дела. У Клары уже несколько лет не было такого тяжёлого лета, как нынешнее. О столь длительном путешествии не может быть и речи без риска самых худших последствий. Вот начался сентябрь, в Альпах ещё очень живописно, но похолодать может в любой момент. Дни уже короткие, и оставаться наверху и проводить там ночи Клара никак не сможет. Ей пришлось бы подниматься туда заново каждый день для того, чтобы провести там лишь пару часов. Одна только дорога от Бад-Рагаца займёт несколько часов, поскольку нести её вверх придётся в кресле. Короче, Сеземан, нельзя! Но я хочу войти в твоё положение и поговорить с Кларой – она ведь разумная девочка, – я хочу рассказать ей про мой план. В будущем мае она поедет для начала только в Рагац, там ей придётся принять долгий курс водного лечения – до тех пор, пока в Альпах не станет совсем тепло. После этого её будут изредка относить наверх, и она, уже подлечившись и окрепнув, совсем по-другому сможет насладиться этими горными местами, чем сейчас. Ты же понимаешь, Сеземан, если мы ещё хотим питать хотя бы малую надежду на улучшение состояния твоего ребёнка, мы обязаны соблюдать чрезвычайно щадящий режим и проводить тщательное лечение.

Господин Сеземан, до сих пор слушавший молча и с выражением печального смирения, тут вдруг встрепенулся.

– Доктор, – воскликнул он, – скажи мне честно, у тебя действительно ещё есть надежда на перемену её состояния?

Господин доктор пожал плечами.

– Мало, – еле слышно сказал он. – Но, друг мой, вспомни же на миг и обо мне! У тебя хотя бы есть любимое дитя, которое тоскует по тебе и радуется твоему возвращению домой, когда ты в отъезде. Тебе не приходится возвращаться в вымерший дом и садиться за стол в одиночестве. И твоему ребёнку дома хорошо. Хоть он и лишён многого из того, чем наслаждаются другие, но у него есть и много преимуществ перед ними. Нет, Сеземан, вам не на что особо жаловаться, вам ведь хорошо вместе. Вспомни про мой одинокий дом!

Господин Сеземан встал и принялся большими шагами мерить комнату, как обычно делал, когда был сильно сосредоточен на чём-то. Внезапно он резко остановился перед своим другом и хлопнул его по плечу.

– Доктор, у меня есть одна мысль: я не могу видеть тебя таким, ведь ты ещё не старый. Ты должен немного отвлечься от себя самого. И знаешь как? Отправляйся-ка в путешествие и навести Хайди в её Альпах от имени нас всех.

Господин доктор был изрядно удивлён таким предложением и сразу хотел отказаться, но господин Сеземан не дал ему на это времени. Он так преисполнился своей новой идеей, что подхватил друга под руку и повлёк за собой в комнату своей дочери. Добрый господин доктор всегда был для больной Клары желанным гостем, поскольку заботливо лечил её с незапамятных времён и всякий раз, приходя, рассказывал что-нибудь весёлое и ободряющее. Она хорошо знала, отчего теперь всё изменилось, и хотела бы хоть однажды его чем-то порадовать. Клара сейчас же протянула ему руку, и он сел рядом с ней. Господин Сеземан тоже придвинул свой стул и заговорил о поездке в Швейцарию и о том, как сам мечтал о ней. Но от главного пункта – от того, что эта поездка не может состояться, – он ловко ускользнул, боясь неминуемых слёз Клары. Потом быстро переключился на новую мысль и привлёк внимание Клары к тому, насколько благотворно скажется такая поездка на их добром друге, если он устроит себе каникулы.

Слёзы и в самом деле наводнили её голубые глаза, как Клара ни старалась их подавить, зная, что папа не может видеть её плачущей. Но узнать, что ничего не состоится, было для неё слишком жестоким ударом, ведь ожидание поездки к Хайди составляло её единственную радость и утешение всё лето, во все её долгие одинокие часы. Однако торговаться Клара не была приучена, она слишком хорошо знала, что папа отказывает только в том, что может навредить ей и потому попадает под запрет. Она проглотила слёзы и теперь обратилась к единственной надежде, которая ей оставалась. Она взяла руку своего доброго друга и, поглаживая её, принялась умолять его:

– О, прошу вас, господин доктор, не правда ли, вы поедете к Хайди, а потом придёте, чтобы всё мне рассказать: как вам понравилось там, наверху, и что поделывает Хайди, и дедушка, и Петер, и козы, я их всех так хорошо знаю! И ещё: возьмите с собой то, что я хочу передать для Хайди, я уже всё продумала, и ещё кое-что для бабушки. Прошу вас, господин доктор, сделайте же это, а я за это буду принимать тут рыбий жир – сколько вы скажете.

То ли это обещание и решило исход дела, неизвестно, но вероятно, поскольку господин доктор улыбнулся и сказал:

– Тогда я конечно же отправлюсь туда, Клерхен, а ты благодаря этому станешь у нас кругленькой и крепкой, какой мы с папой давно мечтали тебя видеть. Ты уже назначила, когда я должен ехать?

– Лучше всего завтра же утром, господин доктор, – ответила Клара.

– Да, она права, – подключился к разговору отец. – Солнце светит, небо синее. Зачем терять время? О каждом таком дне, проведённом не в Альпах, придётся потом жалеть.

Господин доктор невольно рассмеялся:

– Ещё немного – и ты начнёшь меня упрекать, что я всё ещё здесь, Сеземан, так что лучше уж мне уйти.

Доктор встал, но Клара крепко его удерживала, ведь сначала она должна была передать ему все поручения, касающиеся Хайди, и ещё она перечислила ему всё то, на что он должен будет обратить внимание, чтобы потом, по возвращении, всё рассказать ей. Посылку для Хайди ему пришлют позднее, потому что фройляйн Роттенмайер ещё должна помочь ей всё упаковать, а она сейчас где-то в городе и вернётся не скоро.

Господин доктор пообещал исполнить всё в точности, выехать если не завтра утром, то в ближайшие дни, а по возвращении подробно доложить ей обо всём, что там увидит и переживёт.

Слуги зачастую обладают примечательным даром понимать происходящее в господском доме задолго до того, как хозяева изволят им об этом сообщить. Себастиан и Тинетта располагали этим даром в полной мере, поскольку не успел господин доктор спуститься в сопровождении Себастиана по лестнице, как Тинетта уже входила в комнату Клары, едва заслышав звон колокольчика.

– Наполните, пожалуйста, вот эту коробку свежими, мягкими пирогами, какие подаются у нас к кофе, Тинетта, – сказала Клара, указывая на коробку, которая уже давно стояла наготове.

Тинетта взяла указанный предмет за уголок, небрежно покачивая им. В дверях она насмешливо сказала:

– Да уж постараюсь.

Когда Себастиан внизу с обычной вежливостью распахнул дверь, выпуская гостя, он с поклоном сказал:

– Если господин доктор будут так любезны, не передадут ли и от меня мамзельке привет?

– Э, надо же, Себастиан, – дружелюбно сказал господин доктор, – и вам уже известно, что я еду?

Себастиану пришлось слегка закашляться:

– Сам-то я… толком-то я не знал… ах да, теперь я вспомнил: я как раз проходил мимо столовой и невзначай услышал имя мамзельки, а там уже одна мысль цепляется за другую… вот и…

– Ещё бы, ещё бы, – улыбался господин доктор, – и чем больше у человека мыслей, тем больше он примечает. До свидания, Себастиан, а привет я непременно передам.

Господин доктор как раз хотел выйти в открытую дверь, но натолкнулся на препятствие: сильный ветер, как видно, помешал фройляйн Роттенмайер продолжить её прогулку по городу. Она вернулась и, со своей стороны, хотела войти в открытую дверь. Но ветер раздул парусом большой платок, в который она была укутана. Господин доктор попятился назад. По отношению к этому человеку фройляйн Роттенмайер с незапамятных времён проявляла особый пиетет и предупредительность. Она тоже отступила с отменной вежливостью, и некоторое время оба стояли, с приглашающими жестами уступая друг другу дорогу. Но тут налетел такой сильный порыв ветра, что фройляйн Роттенмайер на всех парусах понесло на доктора. Он едва успел уклониться. Даму протащило мимо него на изрядное расстояние, так что ей пришлось возвращаться, чтобы со всеми приличиями попрощаться с другом дома. Этот принудительный процесс немного расстроил её, но господин доктор обладал такими манерами, которые быстро привели в порядок её путаные чувства, и вновь водворилось благодушие. Он сообщил ей о планах своей поездки и самым обаятельным образом попросил её упаковать посылку для Хайди так, как умеет упаковать только она. Засим господин доктор откланялся.

Клара ожидала, что ей придётся выдержать целую битву с фройляйн Роттенмайер, прежде чем та даст своё согласие на отправку всех тех вещей, которые Клара предназначила для Хайди. Но на сей раз приятно обманулась: фройляйн Роттенмайер была настроена исключительно благодушно. Она тут же освободила просторный стол, чтобы разложить на нём вещи, отобранные Кларой, и паковать их у неё на глазах. Это была лёгкая работа, потому что предметы, которые предстояло уложить, были разнообразны. Вначале шло тёплое пальто с капюшоном, которое Клара облюбовала для Хайди, чтобы грядущей зимой ей было в чём навещать бабушку тогда, когда захочется, а не ждать, когда придёт дедушка и завернёт её в дерюжку, чтобы она не замёрзла. Затем следовал тёплый платок для старой бабушки, в который та могла бы кутаться и не зябнуть, когда ветер примется обдувать хижину со всех сторон. Далее шла большая коробка с пирогами, она тоже предназначалась для бабушки, чтобы у той было к кофе ещё что-то, помимо булочек. Потом была упакована колбаса огромной толщины: её Клара изначально приготовила для Петера, потому что тот никогда не видел ничего, кроме сыра и хлеба. Но сейчас она передумала, испугавшись, что Петер на радостях съест всю колбасу за раз. Поэтому колбасу следовало вручить матери Бригитте, чтобы та взяла часть для себя и для бабушки, а Петеру выдавала его долю порциями. Потом в посылку уложили мешочек с табаком: это для дедушки, который так любил выкурить трубку, сидя вечером на скамье перед домом. Напоследок было уложено несколько таинственных мешочков, пакетиков и коробочек, которые Клара собирала с особой радостью, поскольку в них Хайди предстояло обнаружить всякие приятные сюрпризы. Наконец дело было сделано, и порядочный тюк лежал на полу, готовый к поездке. Фройляйн Роттенмайер смотрела на него сверху вниз, погрузившись в глубокомысленные размышления об искусстве упаковки. Клара, со своей стороны, бросала на тюк взгляды, полные радостного ожидания: она предвкушала, как Хайди будет подпрыгивать от неожиданности и ликовать, когда этот огромный тюк прибудет к ней.

Тут вошёл Себастиан и сильным рывком взгромоздил тюк себе на плечи, чтобы немедленно доставить его в дом господина доктора.

На альме гость

Ранняя заря занималась над горами, и свежий утренний ветер шумел в елях, раскачивая старые ветки. Хайди раскрыла глаза, разбуженная этим шумом. Он всегда волновал Хайди до дрожи и неодолимо влёк наружу, под ели. Она вскочила со своего ложа, на бегу приводя себя в порядок; это приходилось делать непременно, ведь Хайди теперь знала, что надо всегда выглядеть аккуратно и прилично. Вот она спустилась по лесенке вниз; ложе дедушки было уже пусто; она выбежала наружу. Дедушка стоял перед входом в дом и оглядывал небо во все стороны, как он делал каждое утро, чтобы знать, каким будет день.

Наверху тянулись розовые облачка, и небо набирало синеву, а вдали по пастбищным угодьям как будто растекалось сплошное золото, ведь солнце только что взошло над высокими скалами.

– О, как красиво! Как красиво! Доброе утро, дед! – воскликнула Хайди, подскочив к нему.

– Что, и твои глаза уже раскрылись? – ответил дедушка, протягивая Хайди руку для приветствия.

Хайди побежала под ёлки и прыгала там, под колыханием ветвей, радуясь шуму и свисту наверху, и при каждом новом порыве ветра и гудении в верхушках она ликовала от блаженства, подпрыгивая ещё чуточку выше.

Дедушка в это время шёл в хлев и доил Лебедушку и Медведушку, потом он тщательно чистил и мыл их обеих перед отправкой в горы и выводил на площадку. Завидев своих подруг, Хайди подскакивала к ним, обнимала их за шею, нежно приветствуя, и они радостно и доверчиво блеяли, и каждой из коз хотелось выказать бо́льшее расположение к Хайди, и каждая утыкалась головой в её плечо так, что девочка оказывалась между животными как в тисках. Но Хайди не боялась, что они её раздавят, а когда оживлённая Медведушка и вовсе начинала бодаться, Хайди урезонивала её:

– Ну-ну, Медведушка, ты уже бодаешься, как невоспитанный Турок.

И Медведушка моментально отступала на приличное расстояние, а Лебедушка откидывала голову вверх жестом, полным благородства, и сразу было видно, что она про себя думает: «Вот уж меня никто не посмеет упрекнуть, что я веду себя как Турок». Потому что белоснежная Лебедушка была немного аристократичнее коричневой Медведушки.

А вот уже снизу слышен свист Петера, и скоро все козы весело впрыгивают наверх, впереди всех проворный Щегол – самыми высокими прыжками. И снова Хайди оказывалась в гуще стада, и от напористых приветствий её толкало туда и сюда, но она пробиралась к пугливой Снежинке, которую всегда оттесняли от Хайди более крупные козы.

Тут подходил Петер, издавая последний решительный свист, который должен был отпугнуть коз и погнать их в сторону пастбища, потому что ему самому необходимо было оказаться подле Хайди, чтобы сказать ей кое-что. Козы от его свиста отбежали в сторонку, и он смог продвинуться к Хайди.

– Можешь сегодня снова пойти с нами, – сказал он немного задиристо.

– Нет, не могу, Петер, – ответила Хайди. – В любой момент могут приехать из Франкфурта, и я должна быть дома.

– Сколько раз ты уже это говорила! – проворчал недовольный Петер.

– Но что делать, так оно и есть, и так будет до тех пор, пока они не приедут, – ответила Хайди. – Или ты считаешь, что я не должна быть дома, когда ко мне приедут из Франкфурта? Ты так считаешь, Петер?

– Они могут побыть и с Дядей, – строптиво возразил Петер.

Тут со стороны хижины раздался звучный голос дедушки:

– Ну, что там армия не продвигается вперёд? Лишилась полководца или в войсках нехватка?

Петер моментально развернулся, вскинул свой прут так, что он засвистел в воздухе, и козы, которым этот звук был хорошо знаком, снялись с места и побежали вперёд, Петер – за ними, и все вместе вскачь стали подниматься в гору.

С тех пор как Хайди снова была дома у дедушки, в голову ей то и дело приходило что-нибудь такое, о чём она раньше и не думала. Так, например, она каждое утро тщательно заправляла свою постель и разглаживала её ладонями до тех пор, пока она не становилась идеально ровной. Потом бегала по дому и расставляла по своим местам все табуреты, а то, что валялось или висело там и сям, она убирала в шкаф. Потом она брала в руки тряпку, взбиралась на скамеечку, чтобы дотянуться, и протирала все поверхности от пыли.

Когда дедушка возвращался домой, он с удовлетворением оглядывал результаты её трудов и говорил примерно следующее:

– У нас теперь каждый день как в воскресенье, не напрасно Хайди пожила на чужбине.

Вот и сегодня, после того как Петер угнал своё стадо в горы, она позавтракала с дедом и тут же принялась за дело, но всё никак не могла с ним управиться. На улице сегодня было чудесно с самого утра, и каждое мгновение происходило что-то новое, что отвлекало девочку от её занятий. Вот в открытое окно ворвался такой весёлый солнечный луч, как будто он призывал: «Пойдём наружу, Хайди, пойдём со мной!» И она больше не могла выдержать и выбегала за дверь. Там вокруг хижины всё сияло в солнечных лучах, и горы сверкали в этом сиянии, и вся долина далеко-далеко внизу, и пологая полянка неподалёку была такой золотистой и чистой, что так и манила к себе: присесть и посмотреть по сторонам. Потом она вдруг вспоминала, что треногий табурет так и остался стоять посреди хижины, а стол ещё не вытерт после завтрака. Она быстро вскакивала и бежала в хижину. Но не успевала там закончить начатое, как в елях поднимался такой могучий гул, что у Хайди внутри всё холодело – и она снова выбегала из дома немного попрыгать под ветками, которые словно в волнении раскачивались из стороны в сторону. Если дедушка в это время возился в сарае с какой-нибудь своей работой, он выходил к дверям и с улыбкой смотрел, как Хайди резвится.

Он как раз собрался вернуться к своим делам, как Хайди громко вскрикнула:

– Дед, дед! Иди сюда!

Он выбежал, испугавшись, не случилось ли чего с ребёнком. И увидел, как та бежала к пологому склону, громко крича:

– Они приехали, они приехали! И впереди господин доктор!

Хайди бросилась навстречу своему старому другу. Тот протянул ей руку для приветствия. Добежав до него, девочка схватила эту протянутую руку обеими ладонями и воскликнула:

– Добрый день, господин доктор! И спасибо вам тысячу раз!

– Привет тебе с Богом, Хайди! Но за что же ты меня благодаришь? – с ласковой улыбкой спросил господин доктор.

– За то, что я снова дома, у дедушки, – объяснила ему Хайди.

Лицо господина доктора просияло. Такого приёма в Альпах он не ожидал. Он поднимался в горы с чувством одиночества, глубоко погружённый в свои мысли, и даже не замечал, как хорошо было вокруг и как становилось всё красивее по мере того, как он поднимался. Господин доктор полагал, что девочка Хайди вряд ли его узнает, ведь во Франкфурте она видела его так мало, и ему представлялось, что он явится сюда только разочаровать людей, поскольку ждут здесь вовсе не его. Но вместо этого он увидел, как лучатся радостью глаза Хайди, а его руку она так и не выпускала из своих ладоней, полная любви и благодарности.

С отеческой нежностью господин доктор взял девочку за руку.

– Идём, Хайди, – ласково сказал он, – веди меня к своему дедушке и покажи мне, как ты живёшь.

Но Хайди всё не двигалась с места и, вытянув шею, с удивлением смотрела вниз, под гору.

– А где же Клара и бабуня? – спросила она.

– Да, я должен тебе сказать то, что огорчит тебя так же, как огорчает и меня, – ответил господин доктор. – Видишь, я приехал один. Клара была очень больна и не могла отправиться в дорогу, поэтому и бабуня не поехала. Но весной, когда снова потеплеет и дни станут длиннее, они обязательно приедут.

Хайди стояла, поражённая в самое сердце: она не могла поверить, что всё то, что она так подробно рисовала в своём воображении, так и не появится у неё перед глазами. Некоторое время она была не в силах двинуться с места, сбитая с толку неожиданным поворотом событий. Молча стоял перед ней и господин доктор, а вокруг всё было тихо, лишь наверху раздавался вой ветра в елях. Тут Хайди снова вспомнила, почему она побежала вниз под гору, и сообразила, что ведь господин доктор всё-таки приехал. Она взглянула на него снизу вверх. В глазах, обращённых к ней, лежала такая печаль, какой она ещё не видела. Никогда такого не бывало, когда господин доктор смотрел на неё во Франкфурте. Это тронуло Хайди до глубины сердца: ей тяжело было видеть, когда кто-то был в печали, а уж тем более добрый господин доктор. Наверняка он был таким из-за того, что Клара и бабуня не смогли приехать вместе с ним. Она стала искать для него утешение и быстро нашла его.

– О, вы не успеете и оглянуться, как снова настанет весна, и тогда они непременно приедут, – ободряюще сказала она. – У нас тут всё так быстро меняется. И они потом смогут остаться здесь подольше, Кларе точно понравится. А теперь идёмте к дедушке наверх.

Рука об руку с добрым другом они поднялись к хижине. Для Хайди было очень важно, чтобы господин доктор опять повеселел, и она принялась убеждать его, что время на альме пролетает очень быстро, оглянуться не успеешь, как снова настанут длинные, тёплые летние дни. И сама Хайди при этом настолько уверовала в своё утешение, что ещё издали радостно крикнула дедушке:

– Они ещё не приехали, но уже очень скоро приедут!

Для дедушки господин доктор не был чужим человеком, ведь девочка о нём очень много рассказывала. Старик протянул своему гостю руку и принял его со всей сердечностью. Мужчины уселись на скамью у дома. Они и для Хайди освободили место, подвинувшись, и господин доктор подозвал её жестом к себе. Тут он начал рассказывать, как господин Сеземан побудил его к этому путешествию, да и сам он считал, что это будет благотворно для него, потому что он давно уже не ощущал себя здоровым и полным сил. А Хайди он сказал на ушко, что скоро сюда в гору прибудет ещё кое-что, привезённое им из Франкфурта, и это кое-что доставит ей побольше радости, чем старый доктор. Хайди не терпелось узнать, что же это такое.

Дедушка очень поддержал решение господина доктора провести на альме несколько чудесных осенних дней. Он уговаривал его подниматься сюда всякий погожий день и сожалел, что не может пригласить его остаться здесь, наверху, поскольку удобно разместить здесь господина не было возможности. Но Дядя Альм посоветовал гостю не возвращаться в Рагац, а поселиться вблизи, в Деревушке: в здешнем постоялом дворе можно занять простую, но вполне приличную комнату. И господин доктор смог бы каждое утро подниматься на альм, что должно было благотворно сказаться на его состоянии, как считал Дядя, а также он с удовольствием сопровождал бы господина доктора во все места, расположенные ещё выше в горах, где ему очень понравится. Доктору это предложение пришлось по душе, и он решил ему последовать.

Между тем солнце достигло зенита. Ветер давно улёгся, и ели притихли. Воздух был для такой высоты ещё мягким и ласковым и приносил к освещённой солнцем скамье освежающую прохладу.

Дядя Альм встал и направился в хижину; вернулся он оттуда, неся в руках столик, который установил перед скамьёй.

– Так, Хайди, неси-ка сюда всё, что нужно для еды, – сказал он. – Примем гостя как подобает: хотя кухня у нас простая, зато столовая приличная.

– Я тоже так считаю, – ответил господин доктор, глядя вниз на озарённую солнцем долину, – и принимаю приглашение: тут, наверху, должно быть, и вкус у еды другой.

Хайди принялась сновать туда-сюда проворно, как белка, и принесла всё, что смогла найти в шкафу, поскольку возможность угостить господина доктора была для неё огромной радостью. Дедушка тем временем готовил еду и вышел из дома с дымящимся кувшином молока и золотистым обжаренным сыром. Затем он нарезал прозрачными ломтями розовое мясо, которое вялил здесь, на чистом воздухе. Господин доктор обедал с таким удовольствием, какого не испытывал уже целый год.

– Да-да, нашей Кларе непременно надо сюда приехать, – сказал он. – Это придаст ей совершенно новые силы, и, если она будет достаточно долго питаться тем, что я ел у вас сегодня, она окрепнет и округлится, чего с ней не бывало никогда.

Тут снизу на альм поднялся посыльный, неся на спине большой тюк. Дойдя до хижины, он скинул свою ношу на землю и, переводя дух, сделал несколько добрых затяжек свежего альпийского воздуха.

– Ну вот и доставлено то, что я привёз из Франкфурта, – сказал господин доктор, вставая и увлекая за собой Хайди.

Он подошёл к тюку и начал его развязывать. Развернув верхнюю упаковку, сказал:

– Так, дитя моё, а дальше уж ты сама извлекай свои сокровища.

Хайди так и сделала, и, по мере того как из тюка появлялись новые вещи, её глаза округлялись от удивления всё больше. Но вскрикнула она лишь после того, как господин доктор поднял крышку большой коробки:

– Смотри, с чем теперь бабушка будет пить кофе.

– О! Вот и бабушка теперь отведает вкусного пирога!

И Хайди принялась прыгать вокруг коробки и уже хотела её закрыть и скорее бежать с нею вниз, к бабушке. Но дедушка сказал, что ближе к вечеру они вместе пойдут провожать господина доктора и прихватят с собой подарки. Вдруг Хайди обнаружила красивый мешочек табака и протянула его дедушке. Он был очень доволен. Тут же набил им свою трубку, и теперь мужчины беседовали, сидя на скамье и выпуская клубы дыма, который стелился над всеми присланными вещами, пока Хайди скакала от одного сокровища к другому. Внезапно она снова подбежала к скамье, остановилась перед гостем и, дождавшись паузы в разговоре мужчин, со всей серьёзностью заявила:

– Нет, это «другое» не доставило мне больше радости, чем старый господин доктор.

Оба мужчины поневоле рассмеялись, и господин доктор сказал, что никак не мог рассчитывать на такое.

Когда солнце уже клонилось к закату, гость поднялся, чтобы пуститься в обратный путь в Деревушку и устроиться там на ночлег. Дедушка подхватил под мышку коробку с пирогами, колбасу и платок, господин доктор взял за руку Хайди, и они отправились вниз, к хижине козопасов. Тут Хайди должна была остаться и ждать у бабушки, когда её снова заберёт дед, который хотел проводить своего гостя до самой Деревушки.

Когда господин доктор протянул Хайди руку на прощание, она спросила:

– А не хотите завтра подняться вместе с козами на верхние пастбища? – Это было лучшее, по её мнению, что можно здесь показать гостю.

– Договорились, Хайди, – ответил он. – Пойдём вместе.

Мужчины отправились дальше вниз, а Хайди зашла к бабушке. Вначале она с трудом втащила внутрь коробку с пирогами, а потом выбежала за колбасой, потому что дедушка выгрузил всё у порога. После колбасы ей пришлось выбегать ещё раз – за большим платком. Всё это она подтащила как можно ближе к бабушке, чтобы та могла всё потрогать и понять, что там. Платок Хайди положила бабушке на колени.

– Это всё из Франкфурта, от Клары и бабуни, – доложила она поражённой бабушке и дивящейся Бригитте, у которой от неожиданности отнялись ноги и она не двигаясь смотрела, как Хайди с трудом подтаскивала подарки, а потом разворачивала их.

– Но правда же, бабушка, ты рада пирогам? Ты только посмотри, какие они мягкие! – то и дело восклицала Хайди, а бабушка подтверждала:

– Да-да, ещё бы, Хайди, ну что за добрые люди! – И она снова гладила ладонью тёплый, мягкий платок и говорила: – Это что-то чудесное для зимних холодов! Это что-то настолько роскошное, что я бы никогда в жизни не поверила, что это может мне когда-нибудь принадлежать.

Но для Хайди было удивительно, что серому платку она радуется больше, чем пирогам. Бригитта так и застыла перед колбасой, лежащей на столе, и смотрела на неё чуть ли не с благоговением. За всю свою жизнь она не видела такой огромной колбасы, и вот теперь ей перепало счастье обладать ею и даже разрезать. Это казалось ей невероятным. Она недоверчиво качала головой и робко говорила:

– Надо бы всё же спросить у Дяди, куда он её предназначал.

Но Хайди заявила без тени сомнения:

– Предназначал он её на еду и больше никуда.

Тут вбежал сломя голову Петер:

– Там Дядя Альм идёт, он велел, чтобы Хайди…

Закончить фразу он не смог. Взгляд его упал на стол, где лежала колбаса, и вид у неё был настолько аппетитный, что он забыл все слова, которые собирался сказать. Но Хайди уже и так знала, что велел дед, и быстро подала руку бабушке. Правда, теперь Дядя Альм больше не проходил мимо хижины козопасов, не заглянув и не поздоровавшись с бабушкой, а та всегда радовалась, заслышав его шаги, потому что всегда у него находилось для неё слово ободрения. Но сегодня время для Хайди было уже позднее, потому что утром она всегда вставала с солнцем. И если дедушка сказал: «Ребёнок должен высыпаться», то этот порядок нельзя было нарушать.

Поэтому он пожелал бабушке через открытую дверь спокойной ночи, взял подскочившую Хайди за руку, и они под мерцающим звёздным небом отправились к своей хижине.