Текст книги "Хайди"

Бабуня

На следующий день в доме Сеземанов велись оживлённые приготовления, и можно было заметить, что ожидаемая дама имела в доме решающее слово и что всякий питал к ней огромное уважение. Тинетта закрепила на голове совершенно новую белую шляпку, а Себастиан принёс множество скамеечек и расставил их во все подходящие места с тем, чтобы дама, где бы ни села, тут же обнаружила под ногами скамеечку. Фройляйн Роттенмайер ходила по комнатам, придирчиво оглядывая, всё ли в порядке, как будто желая тем самым намекнуть, что, хотя и приближается вторая по значению господская власть, её собственная при этом отнюдь не устраняется.

И вот к дому подкатил экипаж, и Себастиан и Тинетта ринулись вниз по лестнице. Медленно и с достоинством за ними последовала фройляйн Роттенмайер, ибо она знала, что ей тоже положено присутствовать при встрече госпожи Сеземан. Хайди было велено удалиться в её комнату и ждать там, пока не позовут, поскольку бабушка первым делом войдёт к Кларе и, пожалуй, захочет побыть с ней наедине. Хайди села в уголке и репетировала обращение «сударыня». Прошло не так много времени, как Тинетта просунула голову в дверь и сказала, как обычно, отрывисто:

– В учебную комнату!

Хайди нельзя было спрашивать у фройляйн Роттенмайер, что делать с обращением, но она полагала, что дама лишь оговорилась, ведь до сих пор Хайди всегда слышала, что сперва произносят титул, а потом имя; так она и приготовилась. Едва Хайди открыла дверь в учебную комнату, как бабушка ласково воскликнула ей навстречу:

– А вот и ребёнок! Подойди-ка скорее ко мне и дай на тебя посмотреть.

Хайди подошла и своим звонким голосом отчётливо сказала:

– Добрый день, госпожа Сударыня!

– Ничего себе! – засмеялась бабуня. – Это у вас так говорят? Ты слышала это в Альпах?

– Нет, у нас так никого не зовут, – серьёзно объяснила Хайди.

– У нас так тоже никого не зовут, – снова засмеялась бабуня и ласково похлопала Хайди по щеке. – Но это ничего! В детской я для всех бабуня; так и называй меня, ведь это ты можешь запомнить, а?

– Да, это я могу хорошо, – заверила Хайди, – я перед этим так и говорила.

– Так-так, понимаю! – сказала бабуня и весело кивнула. Потом стала приглядываться к Хайди и время от времени снова кивала головой, а Хайди смотрела ей прямо в глаза, потому что они ей показались настолько родными, что Хайди стало совсем хорошо, и в целом бабуня так нравилась Хайди, что на неё всё время хотелось смотреть. У неё были такие красивые побелевшие волосы, окаймлённые красивой кружевной оборкой, и две широкие ленты свисали с чепца и постоянно трепетали, как будто бабуню овевал ветерок, что казалось Хайди особенно привлекательным. – А как зовут тебя, дитя моё? – спросила бабуня.

– Меня зовут только Хайди, но я должна помнить, что зовусь Адельхайд. – Хайди осеклась, почувствовав себя немного виноватой, поскольку так и не отозвалась на оклик вошедшей в комнату фройляйн Роттенмайер: «Адельхайд!», всё ещё не привыкнув к этому имени.

– Госпожа Сеземан, бесспорно, согласится, – вставила вошедшая, – что я должна выбирать то имя, которое можно произнести без стеснения, хотя бы в присутствии прислуги.

– Бесценная Роттенмайер, – ответила госпожа Сеземан, – коль уж человека зовут «Хайди» и он к этому имени привык, то я так и буду его называть, на этом и порешим!

Фройляйн Роттенмайер было не по себе оттого, что старая дама постоянно называла её только по фамилии, без «фройляйн»; но ничего не поделаешь, бабуня как пошла однажды своим путём, так и не сворачивала с него, и против этого не было средства. Госпожа Сеземан была достаточно проницательна и сразу же заметила, что́ происходит в доме, как только ступила на порог.

Когда на следующий день по её прибытии Клара, по своему обыкновению, прилегла отдохнуть после обеда, бабуня села рядом с ней в кресло и на несколько минут прикрыла глаза. Немного подремав, она встала и вышла в столовую. Там никого не было.

– Да она никак спит, – сказала бабуня сама себе, направилась к комнате дамы Роттенмайер и властно постучала в дверь.

Через некоторое время та выглянула и испуганно отпрянула при виде нежданной гостьи.

– Где в это время младшая и чем она занимается – вот что я хотела бы знать, – сказала госпожа Сеземан.

– Она сидит у себя в комнате и может заниматься там чем угодно, лишь бы тихо. Но знала бы госпожа Сеземан, какие каверзные вещи иногда выдумывает это создание! Вещи, о которых в приличном обществе и не расскажешь!

– Я бы тоже так поступала, если бы меня заставили сидеть дома одну, как этого ребёнка, могу вас заверить, и мне было бы всё равно, какими словами вы станете рассказывать в приличном обществе о моих проделках.

– В том-то и беда, – воскликнула фройляйн Роттенмайер, заламывая руки, – что ребёнок не умеет читать и не знает, что ему делать с книгами! За всё это время она не осилила даже азбуку. Нет никакой возможности внушить этому существу хотя бы одно понятие, об этом может рассказать господин Кандидат! Не обладай этот замечательный человек терпением ангела небесного, он бы уже давно прекратил эти занятия.

– Так, очень странно, а с виду не скажешь, что этот ребёнок не способен обучиться грамоте, – сказала госпожа Сеземан. – Приведите-ка её ко мне, пусть пока посмотрит картинки в книжках.

Фройляйн Роттенмайер хотела ещё что-то добавить, но госпожа Сеземан уже отвернулась и быстро зашагала к себе в комнату. Её весьма удивило сообщение об ограниченности Хайди, и она решила разобраться во всём, но без господина Кандидата, которого, впрочем, ценила за его добрый характер; она всегда сердечно приветствовала его при встрече, но тут же норовила куда-нибудь сбежать, чтобы не оказаться вовлечённой в разговор с ним, потому что манера его речи была для неё тяжеловата.

Придя в комнату бабуни и увидев великолепные цветные картинки в привезённых ею книгах, Хайди широко раскрыла глаза. Когда бабуня перелистнула очередную страницу, Хайди внезапно вскрикнула; горящим взором она впилась в фигурки на картинке и долго их рассматривала, потом из её глаз брызнули слёзы, и она разрыдалась. Бабуня взглянула на картинку. Там был изображён красивый зелёный луг, на котором паслись разные животные. Посередине стоял пастух, опираясь на длинный посох и довольно глядя на животных. Всё изображение словно бы тонуло в золотом сиянии, поскольку на горизонте как раз заходило солнце.

Бабуня взяла Хайди за руку.

– Иди, иди сюда, детка, – сказала она самым ласковым тоном, – не плачь, не плачь. Это тебе о чём-то напомнило… Но посмотри, ведь тут ещё написана целая история к этой картинке, и вечером я тебе её расскажу. В этой книге ещё много интересных историй, все их можно прочитать и пересказать. Давай-ка обсудим кое-что вместе, вытри слёзы, вот так, стань вот тут, передо мной, чтобы я на тебя смотрела прямо. То-то же, вот теперь мы снова повеселели.

Но потребовалось некоторое время, чтобы Хайди перестала всхлипывать. Бабуня дала ей успокоиться и ободряюще проговорила:

– Ну-ну, всё хорошо, сейчас мы обе довольны.

Когда ребёнок утешился, она сказала:

– А теперь расскажи мне, дитя моё, как проходят занятия с господином Кандидатом, нравится ли тебе учиться и что ты уже умеешь?

– О нет, ничего не умею, – со вздохом ответила Хайди, – но я и раньше знала, что научиться нельзя.

– Чему нельзя научиться, Хайди, что ты имеешь в виду?

– Читать нельзя научиться, это слишком трудно.

– Ах вон оно что! И кто тебе это сказал?

– Петер мне говорил, а уж он-то знает, он много раз пытался научиться, но так и не смог, это очень трудно.

– Ну и Петер тебе попался! Но смотри, Хайди, нельзя же принимать на веру всё, что говорит Петер, надо и самой попробовать. Наверняка ты с такими мыслями и не слушала как следует господина Кандидата, и не смотрела на буквы.

– Это бесполезно, – заверила Хайди тоном полного смирения перед тем, чего не изменить.

– Хайди, я хочу тебе что-то сказать: ты даже не пробовала выучиться читать, потому что поверила на слово своему Петеру. А теперь поверь мне, я тебе обещаю, что ты уже очень скоро будешь читать, как и огромное количество детей, у которых такие же задатки, как у тебя, но не как у Петера. И ты должна знать, что будет потом. Вот ты увидела пастуха на красивом зелёном лугу. Как только ты научишься читать, ты возьмёшь эту книгу и сможешь узнать всю историю так, как будто тебе её кто-нибудь рассказал. Ты узнаешь всё, что было с его овцами и козами и какие замечательные приключения с ними происходили. Хотела бы ты это знать, Хайди, нет?

Хайди слушала с напряжённым вниманием и теперь с сияющими глазами ответила, набрав в грудь воздуха:

– О, если бы я умела читать!

– Теперь научишься, и на это уйдёт совсем немного времени, я уже вижу, Хайди, а теперь пойдём посмотрим, как там Клара, а книгу возьмём с собой.

И бабуня взяла Хайди за руку и направилась с ней в учебную комнату.

С того дня как Хайди хотела тайком убежать домой, а фройляйн Роттенмайер отругала её на лестнице и сказала, какая она оказалась неблагодарная, раз хотела убежать, и хорошо, что об этом не знает господин Сеземан, с ребёнком произошли перемены. Она поняла, что не может уйти домой, когда захочет, как ей обещала тётя, и что останется во Франкфурте надолго, быть может, навсегда. Хайди также поняла, что господин Сеземан сочтёт её неблагодарной, если она захочет уйти, и она решила, что бабуня и Клара тоже так подумают о ней. Поэтому Хайди никому на свете не могла сказать, что хочет домой, иначе бабуня, которая была к ней так добра, тоже рассердится, как рассердилась фройляйн Роттенмайер, а этого Хайди совсем не хотела. Но на душе у неё лежал камень, и он становился всё тяжелее. Она не могла больше есть и с каждым днём становилась всё бледнее. Вечерами подолгу не могла уснуть, потому что, когда всё вокруг затихало, перед глазами у неё оживал альпийский луг, весь в цветах и сиянии солнца, а когда она всё же засыпала, во сне ей являлись красные вершины Фалькниса и огненные снежные поля Чезапланы, и наутро Хайди хотелось радостно выбежать из хижины – но тут она обнаруживала себя в своей большой кровати во Франкфурте, так далеко, очень далеко от дома, куда ей было нельзя вернуться. И тогда Хайди вжимала голову в подушку и плакала долго, очень тихо, чтобы никто не слышал.

Безрадостное состояние Хайди не укрылось от бабуни. Она выжидала несколько дней и смотрела, не изменится ли дело и не покинет ли ребёнка эта подавленность. Но поскольку состояние не менялось, а по утрам бабуня иногда замечала, что глаза у Хайди заплаканные, то однажды она опять взяла ребёнка к себе в комнату, поставила его перед собой и сказала как можно ласковее:

– Скажи мне, чего тебе не хватает, Хайди? У тебя какое-то горе?

Но как раз по отношению к доброй бабуне Хайди не хотела показать себя неблагодарной, а то ведь в другой раз она уже не будет такой доброй. И Хайди печально сказала:

– Про это нельзя сказать.

– Нельзя? Может, ты скажешь Кларе? – спросила бабуня.

– О нет, никому на свете, – заверила Хайди, а вид при этом имела такой несчастный, что бабуне стало её жаль.

– Слушай, Хайди, – сказала она, – вот что я хочу тебе сказать: когда у человека горе, про которое никому нельзя рассказать, то жалуются Господу Богу на небе и просят Его, чтобы Он помог, ведь Он может помочь любому горю, какое нас угнетает. Это ты понимаешь, не правда ли? Ты ведь молишься каждый вечер Господу Богу, благодаришь Его за всё хорошее и просишь, чтобы Он хранил тебя от зла?

– О нет, я никогда не делаю этого, – ответила девочка.

– Разве ты никогда не молилась, Хайди, ты не знаешь, что это?

– Только с первой бабушкой я молилась, но это было давно, а теперь я всё забыла.

– Вот видишь, Хайди, потому ты и печальная, что не знаешь, кто бы помог тебе. Подумай только, какое это облегчение, когда у человека на сердце тяжело и мучительно, но он в любой момент может пойти к Господу Богу, всё Ему рассказать и попросить помощи в том, в чём больше никто не поможет! А Бог поможет во всём и даст то, что вернёт нам радость.

В глазах Хайди мелькнул лучик радости:

– Можно сказать Ему всё-всё?

– Всё, Хайди, всё.

Девочка вытянула свою ладонь из руки бабуни и торопливо сказала:

– Я могу идти?

– Конечно! Конечно! – ответила та, и Хайди убежала к себе в комнату, села на скамеечку, сложила ладони перед собой и рассказала Господу Богу всё, что было у неё на сердце и что её так печалило, и попросила у Него, чтобы её отпустили домой, к дедушке.

С этого дня прошло, может быть, чуть больше недели, когда господин Кандидат пожелал засвидетельствовать госпоже Сеземан своё почтение и попросил о визите. Он задумал поговорить с дамой и обсудить с ней одно странное обстоятельство. Его вызвали к ней в комнату, и, как только он вошёл, госпожа Сеземан приветливо протянула ему руку:

– Мой дорогой господин Кандидат, милости прошу! Присаживайтесь ко мне поближе, вот сюда. – Она подвинула ему стул. – Так, теперь скажите мне, что вас ко мне привело. Ведь ничего плохого, никаких жалоб нет?

– Напротив, сударыня, – начал господин Кандидат, – случилось такое, чего я никак не мог ожидать, и никто из тех, кто имел представление обо всём предыдущем, ибо по всем предпосылкам оставалось лишь допустить, что будет полная невозможность того, что, однако, теперь всё же произошло и самым удивительным образом состоялось, так сказать, вопреки всему логично ожидаемому…

– Никак девочка Хайди научилась читать, а, господин Кандидат? – перебила его госпожа Сеземан.

Ошеломлённый господин смотрел на даму в безмолвном удивлении.

– Но ведь это действительно самое настоящее чудо, – выговорил он наконец. – Не только то, что маленькая девочка после всех моих основательных объяснений и чрезвычайных усилий не выучила азбуку, но также и то – и в особенности то, – что теперь она в кратчайшее время, после того как я уже твёрдо решил оставить попытки достигнуть недостижимое и без всяких дальнейших объяснений лишь держать перед глазами девочки, так сказать, голые буквы, она вдруг, так сказать, буквально с вечера на утро овладевает чтением и сразу читает слова с такой точностью, какую мне редко приходилось встречать у начинающих. Почти таким же чудом мне видится тот факт, что сударыня сразу догадалась об этой маловероятной возможности.

– Много удивительных вещей происходит в человеческой жизни, – подтвердила госпожа Сеземан и довольно улыбнулась. – Бывает, удачно сойдутся две вещи – например, новое побуждение к учёбе и новый метод обучения, – и обе не во вред, господин Кандидат. Давайте порадуемся, что ребёнок так продвинулся, и будем надеяться на дальнейший успех.

С этими словами она проводила господина Кандидата за дверь и быстро направилась в учебную комнату, чтобы самой удостовериться в радостном известии. И правда, Хайди сидела рядом с Кларой и читала ей вслух историю, с большим удивлением и пылом погружаясь в новый мир, который ей открылся. Из чёрных буковок перед ней вдруг представали люди, волнующие сердце события, жизнь, наконец. В тот же вечер, когда садились за стол, Хайди увидела на своей тарелке большую книгу с красивыми картинками. Она вопросительно взглянула на бабуню, и та ласково кивнула:

– Да-да, теперь она твоя.

– Насовсем? Даже если я уеду домой? – спросила Хайди, разрумянившись от радости.

– Конечно, насовсем! – заверила бабуня. – Завтра же начнём её читать.

– Но ты не уедешь домой, останься ещё хотя бы на несколько лет, Хайди, – запротестовала Клара. – Когда бабуня опять уедет, ты тем более должна остаться со мной.

Перед сном в своей комнате Хайди не могла удержаться и раскрыла книгу, и с этого дня её любимым занятием стало снова и снова перечитывать истории с красивыми цветными картинками. Если вечером бабуня говорила: «А сейчас Хайди почитает нам вслух», ребёнок был счастлив, ведь теперь чтение давалось ей легко, и, когда она читала рассказы вслух, они казались ей ещё лучше и понятнее, а бабуня потом ещё многое поясняла и что-то рассказывала в дополнение к истории.

Больше всего Хайди любила рассматривать на картинке зелёный луг и пастуха посреди стада. Пастух стоял, довольный, опираясь на свой посох, ведь он пас тучные стада своего отца и ходил за резвыми овцами и козами, потому что это было ему в радость. Но далее следовала картинка, где пастух, покинув родительский дом, был на чужбине, и там ему приходилось пасти свиней, и он исхудал оттого, что питался виноградным жмыхом. И на картинке уже и солнце было тусклым, и страна была туманная и облачная. Но дальше к этой истории приводилась ещё одна картинка: старый отец вышел из дома и с распростёртыми объятиями бежал навстречу вернувшемуся раскаявшемуся сыну, чтобы принять его, ужасно исхудавшего, одетого в лохмотья. Это была самая любимая история, которую Хайди перечитывала чаще остальных – и вслух, и про себя, – и она всегда с нетерпением ждала новых объяснений и дополнений, которые бабуня добавляла к этой истории. Но в книге были и другие интересные истории, и за их чтением и разглядыванием картинок дни пролетали очень быстро, и уже приближалось время, которое бабуня назначила к своему отъезду.

Хайди, с одной стороны, находит, с другой – теряет

До конца своего пребывания во Франкфурте бабуня каждый день после обеда подсаживалась к Кларе, которая ложилась отдыхать, а фройляйн Роттенмайер незаметно исчезала, видимо нуждаясь в покое. Но уже через пять минут бабуня снова была на ногах и призывала Хайди к себе в комнату, разговаривала с ней и всячески занимала её и развлекала. У бабуни были хорошенькие маленькие куклы, она показывала Хайди, как шить для них платья и передники, и Хайди незаметно научилась шить и мастерила для маленьких барышень наряды, потому что у бабуни было много всяких разноцветных лоскутков. По просьбе бабуни Хайди читала ей вслух истории; это доставляло ей самой огромное удовольствие, ведь чем больше она их читала, тем больше они ей нравились. Хайди проживала вместе с героями историй всё, что проживали они, и всякий раз, возвращаясь к ним, она радовалась новой встрече.

Но по-настоящему весёлой Хайди не бывала никогда, и глаза её не искрились радостью.

Шла последняя неделя, которую бабуня рассчитывала провести во Франкфурте. Однажды она окликнула Хайди, чтобы та зашла к ней в комнату; это было время послеобеденного сна Клары. Когда Хайди вошла со своей большой книгой под мышкой, бабуня подозвала её к себе поближе, отложила её книгу в сторону и сказала:

– Ну, скажи мне, Хайди, почему ты такая невесёлая? У тебя на сердце всё та же печаль?

– Да, – кивнула Хайди.

– А ты жаловалась Господу Богу?

– Да.

– И ты молишься каждый день, чтобы всё стало хорошо и Он вернул тебе радость?

– О нет, я уже давно не молюсь.

– Что ты говоришь, Хайди? Что я слышу от тебя? Почему ты больше не молишься?

– Это не помогает, Господь Бог не услышал меня, и я Его хорошо понимаю, – в волнении говорила Хайди. – Во Франкфурте столько людей, и, если они вечером все молятся, не может же Господь Бог услышать сразу всех. Меня Он точно не услышал.

– Почему ты так уверена в этом, Хайди?

– Я всё это время просила только об одном, несколько недель подряд, а Господь Бог так и не сделал этого.

– Так дело не пойдёт, Хайди! Ты не должна так думать! Ты же видишь, Господь Бог для всех нас добрый отец, который всегда знает, что для нас хорошо, хотя сами мы этого не знаем. А вдруг мы захотим от Него чего-то такого, что для нас плохо? Он нам этого не даст, зато даст что-то гораздо лучшее, если мы будем продолжать усердно молить Его, а не отвернёмся и не убежим, потеряв к Нему всякое доверие. Видишь ли, то, о чём ты Его просила, в настоящий момент не так хорошо для тебя. Господь Бог тебя услышал, Он может слышать всех людей разом и всех разом видит, на то Он и Господь Бог, а не человек, как ты или я. А поскольку Он хорошо знал, что для тебя хорошо, Он про себя подумал: «Да, Хайди получит однажды то, о чём просит, но лишь тогда, когда для неё это будет хорошо и когда она будет этому по-настоящему рада. Ибо, если Я сейчас сделаю для неё то, что она хочет, она потом обнаружит, что лучше бы Я не пошёл у неё на поводу, и она заплачет и скажет: “Лучше бы Господь Бог не давал мне то, о чём я просила, это оказалось совсем не так хорошо, как я думала”». Господь Бог взирает на тебя сверху и смотрит, веришь ли ты Ему и приходишь ли ты к Нему каждый день с молитвой, когда тебе чего-то недостаёт. Глядь – а ты уже убежала от Него без всякой веры, перестала молиться и совсем забыла Господа Бога. Но, видишь ли, когда человек так поступает и Господь Бог не различает больше его голоса среди молящихся, Он тоже забывает этого человека и оставляет всё так, как есть. И когда дела этого человека идут плохо и он жалуется: «Мне никто не помогает!» – то его совсем не жаль, и всякий ему скажет: «Ты же сам отвернулся от Господа Бога, который мог тебе помочь!» Этого ты хочешь, Хайди, или всё-таки хочешь вернуться к Господу Богу и просить у Него прощения за то, что от Него убежала, и потом каждый день будешь молиться и верить, что Он сделает для тебя всё, чтобы твоё сердце снова могло радоваться?

Хайди слушала очень внимательно, каждое слово бабуни доходило до её сердца, потому что ребёнок питал к ней безоговорочное доверие.

– Я сейчас же пойду и попрошу у Бога прощения и больше не буду Его забывать, – с раскаянием сказала Хайди.

– Это будет правильно, дитя моё, Он тебе поможет в нужное время, не сомневайся! – подбодрила её бабуня, и Хайди сейчас же побежала к себе в комнату и покаянно молилась Господу Богу, прося Его снова обратить на неё свой взор и больше не забывать её.

Наступил день отъезда. Для Клары и Хайди это был печальный день, но бабуня сумела всё обставить так, чтобы они даже не поняли, что это день расставания, а, наоборот, воспринимали его скорее как праздник, пока экипаж не увёз их добрую бабуню на вокзал. Тут в доме воцарились тишина и пустота, и Клара и Хайди до конца дня были как потерянные, не зная, куда деть себя.

На следующий день, после того как занятия закончились и наступило время, когда дети обычно оставались вдвоём, Хайди вошла со своей книгой под мышкой и сказала:

– Я хочу всегда, всегда читать тебе вслух. Ты хочешь, Клара?

Предложение сразу понравилось Кларе, и Хайди с пылом взялась за дело. Но длилось это недолго, потому что, едва начав читать историю, где речь шла об умершей бабушке, Хайди тут же воскликнула:

– Ну вот, бабушка умерла! – И разразилась рыданиями, ведь всё, о чём она читала, было для неё живо, и Хайди сразу поверила, что это умерла бабушка Петера в Альпах, и жалобно всхлипывала: – Бабушка умерла, и я больше никогда не смогу к ней пойти, и она так и не увидит ни одной белой булочки!

Клара пыталась объяснить Хайди, что речь идёт не о той бабушке, которая в Альпах, а совсем о другой. Но даже когда ей удалось растолковать это Хайди, та всё равно не могла успокоиться и продолжала безутешно плакать, потому что её вдруг пронзила мысль, что бабушка и правда может умереть, пока Хайди так далеко от дома, да и дедушка тоже может умереть, и, когда она потом снова вернётся домой, на альме будет тихо и пусто, и она будет стоять там одна и никогда больше не увидит тех, кто был ей дорог.

В это время в комнату вошла фройляйн Роттенмайер и застала тот момент, когда Клара старалась объяснить Хайди её заблуждение. Но, поскольку ребёнок не мог успокоиться, она подошла к девочкам с явными признаками нетерпения и решительным тоном сказала:

– Адельхайд, довольно этого беспричинного крика! Я хочу сказать тебе одно: если ты ещё раз при чтении какой-нибудь истории позволишь себе подобную выходку, то я отниму у тебя книгу – и больше ты её не увидишь!

Угроза возымела действие. Хайди побледнела от страха, книга была её главным сокровищем. Она быстро вытерла слёзы и силой подавила рыдания. С тех пор Хайди больше не плакала, что бы ни читала; но иногда ей приходилось прилагать такие усилия, чтобы не разрыдаться, что Клара не раз с удивлением говорила:

– Хайди, ты делала такие страшные гримасы, каких я ещё никогда не видела.

Но гримасы не создавали шума и не привлекали внимания дамы Роттенмайер, и, когда Хайди подавляла очередной приступ тоски, всё снова входило на некоторое время в привычное русло. Однако Хайди теряла аппетит и выглядела такой бледной и худенькой, что Себастиан уже не мог безучастно смотреть на то, как Хайди за столом оставляла без внимания лучшие блюда и ничего не хотела есть. Он часто шептал что-нибудь ободряющее, поднося ей блюдо:

– Возьмите вот это, мамзелька, вкус превосходный. Да не столько, а полную ложку, и ещё одну! – и прочие отеческие советы.

Но ничего не помогало: Хайди почти перестала есть, а когда вечером ложилась в постель, перед внутренним взором её тут же возникали картины родного дома, и тогда она тихонько плакала в свою подушку от тоски – так, чтобы никто не слышал.

Так продолжалось довольно долго. Хайди даже не знала, лето на дворе или зима, поскольку дома напротив, которые она видела из окон дома Сеземанов, выглядели всегда одинаково, а снаружи она оказывалась, только когда Клара чувствовала себя особенно хорошо и можно было выехать с ней в экипаже, но прогулка была короткой, потому что Клара плохо переносила долгие катания. Поэтому за пределы каменных улиц выезжать не удавалось, обычно возвращались домой, так и не выехав за город, и катались всегда по просторным, красивым улицам, где можно было увидеть множество людей и домов, но ни травы, ни цветов, ни елей, ни гор, и в Хайди с каждым днём нарастала тоска по привычным для неё красотам, так что теперь ей достаточно было прочитать несколько слов, лишь намекающих на одно из её воспоминаний, как боль накатывала с новой силой, и Хайди боролась с ней из последних сил.

Так прошли осень и зима, и вот уже солнце снова слепило, отражаясь от белых стен напротив, и Хайди догадывалась, что близится время, когда Петер опять выгонит коз на альпийские луга, где на солнце сверкают золотые цветки ладанника, а на закате все вершины гор полыхают огнём. Хайди забивалась в своей одинокой комнате в уголок и закрывала ладошками глаза, чтобы не видеть сияния солнца на стене за окном; так и сидела неподвижно, подавляя в себе жгучую тоску по родине, пока Клара не позовёт её к себе.