Текст книги "Хайди"

В доме Сеземанов неспокойно

Когда Себастиан на следующее утро открыл дверь господину Кандидату и провёл его в учебную комнату, кто-то снова дёрнул за дверной колокольчик, но с такой силой, что Себастиан кубарем скатился с лестницы, подумав: «Так звонит только господин Сеземан, – должно быть, он непредвиденно вернулся домой». Он распахнул дверь – перед ним стоял мальчишка-оборванец с шарманкой за спиной.

– Это ещё что такое? – напустился на него Себастиан. – Я тебе покажу, как дёргать за колокольчик! Что тебе здесь надо?

– Мне надо к Кларе, – ответил мальчишка.

– Ах ты, немытый уличный жук! У тебя что, язык не поворачивается сказать «фройляйн Клара», как полагается говорить нашему брату? Какое у тебя дело к фройляйн Кларе? – грубо спросил Себастиан.

– Она мне должна сорок пфеннигов, – объяснил мальчишка.

– Ты, как видно, не в своём уме. Откуда тебе вообще знать, что здесь живёт фройляйн Клара?

– Вчера я ей показывал дорогу – это будет двадцать пфеннигов, а потом обратно показывал дорогу – это будет сорок.

– Ты гляди-ка, что он выдумывает! Фройляйн Клара вообще никогда не выходит, она не может ходить. Давай-ка ты пойдёшь туда, откуда пришёл, пока я тебя туда не проводил!

Но мальчишка ничуть не оробел, он и не думал двигаться с места и сухо сказал:

– Но я видел её на улице, я могу её описать: у неё короткие курчавые волосы, они чёрные, и глаза тоже чёрные, а юбка коричневая, и она не умеет говорить так, как говорим мы.

«Ого, – подумал Себастиан, хихикая про себя, – вот это мамзель, опять она что-то учинила». Потом сказал, впуская мальчишку в дом:

– Ну ладно, иди за мной и подожди за дверью, пока я тебя не позову. Когда впущу, сразу что-нибудь сыграй: фройляйн любит слушать музыку.

Наверху он постучался в дверь учебной комнаты, и его пригласили войти.

– Тут явился мальчик, у которого личное дело к фройляйн Кларе, – доложил Себастиан.

Клара очень обрадовалась необычайному событию.

– Пусть немедленно войдёт, – сказала она. – Ведь да, господин Кандидат, если уж он хочет говорить со мной лично?

Мальчишка уже вошёл и, согласно указанию, сразу начал играть на шарманке.

Фройляйн Роттенмайер ещё раньше придумала себе какие-то дела в столовой, чтобы уклониться от занятия по обучению грамоте. И тут до её слуха долетели звуки, она прислушалась: не с улицы ли они доносятся? Но так близко? Откуда в учебной комнате могут взяться звуки шарманки? Она бросилась через всю просторную столовую и распахнула двери. Невероятно: посреди учебной комнаты стоял оборванный мальчишка и с большим усердием вертел ручку своего инструмента! Господин Кандидат, казалось, всё время пытался что-то сказать, но слышно так ничего и не было. Клара и Хайди внимали музыке с радостными лицами.

– Прекратить! Сейчас же прекратить! – крикнула фройляйн Роттенмайер. Но музыка перекрывала её голос. Тогда она бросилась к мальчишке, но тут что-то подвернулось ей под ноги, она глянула на пол: мерзкая чёрная тварь проползала между её ступнями – черепаха. Фройляйн Роттенмайер подпрыгнула, чего ей не приходилось делать уже много лет, и потом завопила что есть мочи: – Себастиан! Себастиан!

Шарманщик перестал играть, поскольку на сей раз вопль перекрыл музыку. Себастиан стоял за полуоткрытой дверью и корчился от смеха, потому что видел прыжок дамы. Наконец, отсмеявшись, он вошёл. Фройляйн Роттенмайер упала на стул.

– Уберите всех прочь, и людей, и животных! Удалите их, Себастиан, немедленно! – кричала она.

Себастиан с готовностью подчинился, выволок за дверь мальчишку, который едва успел подхватить свою черепаху, уже на улице сунул что-то ему в руку и сказал:

– Сорок за фройляйн Клару и сорок за музыку, сыграл ты очень хорошо.

И с этими словами закрыл за ним входную дверь.

В учебной комнате уже снова воцарилось спокойствие; занятия возобновились, и фройляйн Роттенмайер на сей раз тоже обосновалась здесь, чтобы впредь своим присутствием предотвратить подобную мерзость. Этот случай она намеревалась расследовать после занятий и виновного наказать так, чтобы он это хорошо запомнил.

Но в дверь опять постучали, и опять вошёл Себастиан – с известием, что принесли большую корзину, которую велено тут же отдать лично в руки фройляйн Кларе.

– Мне? – удивилась Клара, изнемогая от любопытства, что же такое может быть в корзине. – Принесите её сейчас же.

Себастиан внёс закрытую корзину и поспешно удалился.

– Я думаю, мы откроем корзину только после того, как закончится урок, – заметила фройляйн Роттенмайер.

Клара не представляла, что ей могли принести: она поглядывала на корзину с большим нетерпением.

– Господин Кандидат, – сказала она, перебивая сама себя на склонении существительных, – а нельзя ли быстренько глянуть, что там, а потом снова продолжить?

– С одной стороны, можно высказаться ЗА это, с другой – ПРОТИВ, – ответил господин Кандидат. – ЗА говорит то основание, что, коли уж всё ваше внимание сосредоточено на этом предмете…

Закончить свою мысль ему не удалось; крышка лежала на корзине неплотно, и тут из-под неё выскочил один, потом второй, потом третий котёнок, потом ещё двое, за ними последовали остальные, и все они с непостижимой быстротой разбежались по комнате, разом заполнив её всю. Они прыгали через башмаки господина Кандидата, кусали его за панталоны, цеплялись за подол фройляйн Роттенмайер и карабкались по нему вверх, ползали вокруг её ног, запрыгивали на кресло-каталку Клары, царапались, скреблись, мяукали. Начался невообразимый хаос, и Клара в восторге то и дело восклицала:

– Ой, какие прелестные! Как они смешно прыгают! Смотри! Смотри! Хайди, то здесь, то там, взгляни на этого!

Хайди радостно носилась за котятами по всем углам. Господин Кандидат стоял у стола в полной растерянности, поднимая то одну, то другую ногу, чтобы уберечься от этого копошения и царапанья. Фройляйн Роттенмайер вначале сидела, оцепенев и онемев от ужаса, в своём кресле, потом к ней вернулся дар речи, и она принялась что есть мочи звать на помощь:

– Тинетта! Тинетта! Себастиан! Себастиан!

Она не отваживалась встать, ведь тогда эти «маленькие мерзкие твари» стали бы на неё прыгать.

Наконец на крик явились Себастиан и Тинетта, и Себастиан одного за другим изловил котят, попрятал их в корзину и унёс на чердак – в то же кошачье логово, которое он устроил для двоих вчерашних котят.

Поздно вечером, когда фройляйн Роттенмайер немного пришла в себя после утренних волнений, она вызвала Себастиана и Тинетту в учебную комнату, чтобы провести тщательное расследование событий и выявить виновника, заслуживающего наказания. Тут и выяснилось, что всё это дело рук Хайди. Фройляйн Роттенмайер сидела бледная от негодования и поначалу даже не могла подобрать слова, чтобы выразить свои ощущения. Она махнула рукой в знак того, что Себастиан и Тинетта могут удалиться. После этого повернулась к Хайди, которая стояла рядом с креслом-каталкой Клары и не вполне понимала, в чём состоит её провинность.

– Адельхайд, – начала дама строгим тоном, – я знаю только одно наказание, которое могло бы стать для тебя чувствительным, ведь ты дикарка. И вот мы посмотрим, не присмиреешь ли ты, очутившись внизу, в тёмном подвале с крысами и тритонами, – может, хотя бы там у тебя отобьёт охоту впредь учинять такое безобразие.

Хайди выслушала свой приговор тихо и недоумённо, потому что в устрашающем подвале она ещё ни разу не бывала. Смежное с хижиной дедушки помещение, которое он называл подвалом и где у него хранились готовые сыры и стояло свежее молоко, было скорее привлекательным и приятным местом, а крыс и тритонов она там не видела никогда.

Но Клара принялась громко стенать:

– Нет-нет, фройляйн Роттенмайер, надо дождаться приезда папы. Он же написал, что скоро приедет, и тогда я ему всё расскажу, и пусть уж он сам скажет, как поступить с Хайди.

Против этого верховного судьи фройляйн Роттенмайер не могла возразить, тем более что и в самом деле его вскоре ожидали. Она встала и сказала, зловеще прищурившись:

– Хорошо, Клара, но и я, со своей стороны, тоже переговорю на эту тему с господином Сеземаном!

С этими словами она покинула комнату.

Несколько дней прошли без приключений, но фройляйн Роттенмайер уже не выходила из состояния волнения, и голову её не покидала мысль о той ошибке, которую она допустила с выбором Хайди. Ей казалось, что с появлением девочки вся жизнь в доме Сеземанов выбилась из колеи и больше так и не вошла в неё. Клара же была очень довольна: скучать ей больше не приходилось, ибо на уроках с Хайди было очень занятно: она никак не могла выучить буквы и постоянно их путала, а если господин Кандидат, объясняя их начертания, говорил для наглядности про «носик», «хвостик» и «рожки», она радостно восклицала: «Это коза!» или «Это беркут!». Ибо описания будили в её мозгу представления о чём угодно, только не о буквах. В поздние послеобеденные часы Хайди сидела возле Клары и вновь и вновь рассказывала ей об альпийских лугах и о тамошней жизни – так много и так долго, что в ней поднималась тоска по родным местам, и под конец она всегда заверяла:

– Мне конечно же надо домой! Завтра я точно уеду!

Но Клара всегда успокаивала Хайди и убеждала её, что она непременно должна дождаться приезда папы, а там будет видно, как пойдёт дальше. И если Хайди поддавалась на уговоры и успокаивалась, этому во многом способствовала тайная надежда, которую она потихоньку лелеяла, что каждый день, проведённый здесь, увеличивает запас белых булочек для бабушки на две штуки, поскольку утром и вечером около её тарелки всегда лежала румяная булочка; она её немедленно прятала, потому что не могла есть при мысли, что у бабушки такой булочки не бывает никогда, а жёсткий чёрный хлеб она уже не может толком разжевать. После обеда Хайди каждый день оставалась в своей комнате совсем одна на несколько часов, раз и навсегда поняв, что во Франкфурте запрещено выбегать из дома так запросто, как это было в Альпах, и никогда больше этого не делала. Заводить разговор с Себастианом в столовой ей тоже было нельзя, фройляйн Роттенмайер это ей запретила, а попробовать побеседовать с Тинеттой ей даже не приходило в голову; она старалась не попадаться Тинетте на глаза, потому что та всегда обращалась к Хайди в язвительном тоне и высмеивала её. У Хайди было достаточно времени представить, как хорошо сейчас на альпийских склонах, всё зелено, и жёлтые цветочки сверкают на солнце, и всё вокруг сияет – и снег, и горы, и вся долина внизу, и временами Хайди охватывало тоскливое желание немедленно оказаться там. Ведь тётя ей говорила, что она может вернуться домой, когда захочет. И однажды Хайди больше не могла выдержать. Она торопливо увязала все накопленные булочки в красный платок и надела на голову соломенную шляпку, однако уже в дверях дома наткнулась на препятствие на своём пути – на саму фройляйн Роттенмайер, которая как раз возвращалась с улицы. Дама застыла в немом удивлении, разглядывая Хайди с головы до ног, взгляд её особенно притягивал узелок из красного платка. И тут она разразилась:

– Что это ещё за явление? Что это вообще значит? Разве я не запретила тебе строго-настрого выходить из дому без спросу и шататься где попало? А ты опять за своё, да ещё нарядившись как бродяжка!

– Я не собиралась шататься где попало, я собралась домой, – испуганно ответила Хайди.

– Что? Как? Домой? Ты собралась домой? – Фройляйн Роттенмайер в волнении всплеснула руками. – Сбежать хотела! Знал бы господин Сеземан! Сбежать из его дома! Не дай бог, он узнает об этом! И что же тебя не устраивает в его доме? Разве с тобой не обращаются гораздо лучше, чем ты заслуживаешь? Разве тебе хоть чего-то не хватает? Разве за всю твою жизнь у тебя когда-нибудь был такой дом, такой стол и такое обслуживание, как здесь? Говори!

– Нет! – ответила Хайди.

– А то я не знаю! – с горячностью продолжала дама. – Ты ни в чём не знаешь недостатка, ни в чём! Ты неслыханно неблагодарный ребёнок, и от полного благополучия ты уже не знаешь, что бы такое учинить!

Но тут в Хайди поднялось и прорвалось наружу всё, что в ней давно копилось:

– Я хочу домой, и оттого, что я так долго не возвращаюсь, Снежинка всё время жалуется, а бабушка ждёт меня, и Щеглу достаётся хворостиной, если у Петера-козопаса нет сыра на обед, а здесь никогда не видно, как солнце прощается на ночь с горами. И если бы беркут летал над Франкфуртом, он бы кричал ещё сильнее, что так много людей сидят в тесноте и злятся друг на друга вместо того, чтобы уйти в горы, где человеку хорошо.

– Боже милостивый, ребёнок сошёл с ума! – вскричала фройляйн Роттенмайер и в ужасе понеслась вверх по лестнице, где с разбега налетела на Себастиана, который как раз собрался спуститься вниз. – Сейчас же приведите наверх эту несчастную! – крикнула она ему, потирая ушибленный лоб.

– Да-да, сейчас, спасибо, – ответил Себастиан, тоже потирая лоб.

Хайди с горящими глазами стояла на том же месте, от волнения дрожа всем телом.

– Ну что, опять что-то затеяла? – весело спросил Себастиан, но, внимательнее взглянув на Хайди, застывшую столбом, дружески похлопал её по плечу и сказал, утешая: – Ну-ну! Не надо мамзельке принимать всё так близко к сердцу. Веселее, это главное! Мне вот она тоже чуть дырку во лбу не протаранила, но нас этим не запугаешь! Ну? Так и будешь стоять на месте? Пойдём наверх, она нам так велела.

Хайди побрела вверх по лестнице – понуро и тихо, а не так, как обычно бегала – вприпрыжку. Себастиану жалко было смотреть на неё, он шёл позади и подбадривал Хайди:

– Только не сдаваться! Только не грустить! Прибавь храбрости! Мамзелька ведь у нас разумная, никогда не плакала, сколько у нас живёт, а ведь в её возрасте все плачут по двенадцать раз на дню, это известно. Котята наверху тоже весёлые, скачут по всему чердаку как придурочные. Сразу же отправимся с тобой к ним и посмотрим, как только дама от нас отстанет, да?

Хайди кивнула, но так безотрадно, что у Себастиана сжалось сердце, и он с состраданием смотрел вслед девочке, пока она не вошла в свою комнату.

За ужином в этот день фройляйн Роттенмайер ничего не говорила, но то и дело бросала в сторону Хайди насторожённые взгляды, как будто ожидая, что та в любой момент устроит что-нибудь неслыханное. Но Хайди сидела тихо, как мышка, и не шевелилась. Она не ела и не пила, только булочку припрятала в карман.

На следующее утро, когда господин Кандидат поднимался по лестнице, фройляйн Роттенмайер тайком отозвала его в столовую и там в тревоге поделилась с ним своими опасениями, что смена воздуха, новый образ жизни и непривычные впечатления свели ребёнка с ума. Она рассказала ему о попытке Хайди к бегству и повторила ему странные речи ребёнка – так, как она их запомнила. Но господин Кандидат успокоил фройляйн Роттенмайер, заверив её, что он и сам заметил, что хотя Адельхайд, с одной стороны, и весьма эксцентричная, но, с другой стороны, вполне в своём уме, так что у неё – при правильном обращении – постепенно может установиться необходимое равновесие, и он за этим присматривает; он полагает, что важнее всего обстановка и что он с нею не выходит за рамки обучения грамоте, коль уж она не в состоянии выучить буквы.

Фройляйн Роттенмайер немного успокоилась и отпустила господина Кандидата на занятия. Ближе к вечеру она припомнила, в каком виде застала Хайди в дверях, и решила, что надо бы привести одежду ребёнка в должный вид за счёт каких-то вещей Клары, пока не приехал господин Сеземан. Она поделилась своими соображениями с Кларой, и, поскольку та была согласна подарить Хайди часть своих платьев, платков и шляпок, дама отправилась в комнату Хайди, чтобы осмотреть её гардероб и выяснить, что из одежды можно оставить, а что выбросить. Но несколько минут спустя она вернулась, в ужасе заламывая руки.

– Что я вижу, Адельхайд! – воскликнула она. – Только этого ещё не хватало! В твоём платяном шкафу, в шкафу для одежды, Адельхайд, на дне этого шкафа что я нахожу? Гору булочек! Хлеб, говорю, Клара, хлеб в платяном шкафу! И такая вот куча накоплена! Тинетта! – крикнула она в сторону столовой. – Принесите сюда из шкафа Адельхайд старый хлеб и её измятую соломенную шляпу!

– Нет-нет! – закричала Хайди. – Шляпа мне нужна, а булочки – это для бабушки. – И Хайди бросилась вдогонку Тинетте, но фройляйн Роттенмайер изловила её.

– Ты останешься здесь, а этот хлам отправится туда, куда ему положено, – со всей определённостью сказала она, удерживая ребёнка.

Но тут Хайди бросилась к креслу Клары, упала перед ним на колени и в отчаянии разрыдалась, плача всё громче и горше, всхлипывая и жалуясь сквозь рыдания:

– Теперь у бабушки не будет булочек. Они были для бабушки, а теперь их выбросят, и бабушка не получит ничего! – Хайди рыдала так, как будто у неё разрывалось сердце.

Фройляйн Роттенмайер выбежала за дверь. Кларе стало страшно от рыданий Хайди.

– Хайди, Хайди, не плачь так, – взмолилась она, – перестань! Не рыдай так, смотри, я обещаю тебе, что дам тебе столько же булочек для бабушки и даже больше, когда ты поедешь домой, и тогда они будут свежие и мягкие, а твои ведь зачерствели совсем. Не плачь же, Хайди!

Но Хайди ещё долго не могла сдержать рыданий, однако утешение Клары она поняла и ухватилась за него, иначе бы не смогла успокоиться. Она ещё несколько раз удостоверялась и пытала Клару сквозь слёзы:

– Ты дашь мне столько булочек для бабушки, сколько у меня было, да?

И Клара заверяла её снова и снова:

– Конечно, конечно, даже больше, только не горюй!

К ужину Хайди вышла с покрасневшими, заплаканными глазами и, увидев свою булочку, опять не смогла сдержаться и всхлипнула. Но подавила слёзы, понимая, что за столом должна вести себя прилично. Себастиан же, подходя к Хайди, всякий раз делал примечательные жесты: он указывал то на свою, то на её голову, потом кивал и зажмуривался, как будто хотел сказать: «Не беспокойся! Я всё заметил и всё сделал как надо».

Когда позднее Хайди вернулась в свою комнату и хотела лечь в постель, она увидела спрятанную под одеялом свою измятую соломенную шляпку. С восторгом схватила её, стиснула, от радости измяв ещё больше, и потом спрятала в самый дальний угол шкафа, завернув в носовой платок. Шляпку спас для неё Себастиан: он был в столовой с Тинеттой в тот момент, когда ту позвали, и слышал жалобные стенания Хайди. Потом отправился за Тинеттой, и, когда та вышла из комнаты Хайди с ворохом булочек и шляпой поверх них, он быстро схватил шляпу со словами:

– Я сам выброшу!

И спас её на радость Хайди, на что и пытался намекнуть ей за ужином.

Хозяин выслушивает в собственном доме такое, чего ещё не слышал

Спустя несколько дней после этих событий в доме Сеземанов царило большое оживление с неистовой беготнёй вверх и вниз по лестнице, ведь только что вернулся из своей поездки хозяин дома, и Себастиан и Тинетта носили из его нагруженного экипажа наверх одну ношу за другой, поскольку господин Сеземан всегда привозил из других стран много вещей.

Сам он первым делом поднялся в комнату своей дочери, чтобы поздороваться с ней. Хайди сидела у неё, потому что время было предвечернее, которое девочки всегда проводили вместе. Клара встретила отца ласково, ведь она очень его любила, и добрый папа приветствовал свою Клерхен не менее нежно. Потом он протянул руку Хайди, которая забилась в уголок, и приветливо сказал:

– А это наша маленькая швейцарочка. Поди сюда, дай мне руку! Вот так-то! Ну-ка скажи мне, вы подружились с Кларой? Не ругаетесь между собой, не ссоритесь, а?

– Нет, Клара всегда добра ко мне, – ответила Хайди.

– И Хайди тоже ни разу не пробовала со мной поссориться, папа, – быстро вставила Клара.

– Это хорошо, рад слышать, – одобрил папа, вставая. – А теперь ты мне позволишь, Клерхен, немного перекусить с дороги? Я сегодня ещё ничего не ел. А потом я снова приду к тебе, и ты посмотришь, что я привёз!

Господин Сеземан вошёл в столовую, где фройляйн Роттенмайер осматривала стол, накрытый для него. Выглядела она так, словно на неё обрушились все невзгоды разом. После того как дама заняла место напротив хозяина дома, он обратился к ней:

– Фройляйн Роттенмайер, я не знаю, что и подумать. Вы приготовили к моей встрече самое удручённое выражение лица из всех возможных. В чём причина? Клерхен, наоборот, оживлена и весела.

– Господин Сеземан, – начала дама с важной серьёзностью, – Клару это тоже затрагивает, мы ужасно разочарованы.

– Чем же? – спросил господин Сеземан, сделав глоток вина.

– Как вам известно, господин Сеземан, мы решили взять в дом подругу для Клары, а поскольку я знаю, какое большое значение вы придаёте тому, чтобы вашу дочь окружало всё исключительно благородное и доброе, я сразу подумала, что это должна быть швейцарская девочка. Я надеялась увидеть в нашем доме неиспорченное, чистое существо, о каких я много читала, которое, взрастая на чистом горном воздухе, так сказать, идёт по жизни, не касаясь ногами земли.

– Я-то полагаю, – заметил господин Сеземан, – что и швейцарские дети ступают по земле, когда хотят идти вперёд. В противном случае у них бы вырастали крылья, а не ноги.

– Ах, господин Сеземан, поймите меня правильно, – продолжала фройляйн, – я имела в виду одно из тех существ, сохранившихся в неприкосновенности в высокогорных регионах. Они проносятся мимо нас подобно неземному дуновению.

– И что бы делала моя Клара с таким неземным дуновением, фройляйн Роттенмайер?

– Нет, господин Сеземан, мне не до шуток, дело куда серьёзнее, чем вы думаете. Я ужасно, действительно ужасно разочарована.

– Но в чём же состоит самое ужасное? Уж настолько страшным ребёнок мне не показался, – спокойно заметил господин Сеземан.

– Вам достаточно будет узнать лишь одно, господин Сеземан, только одно: какими людьми и животными это существо населило ваш дом в ваше отсутствие. Об этом мог бы рассказать господин Кандидат.

– Животными? Как мне это понимать, фройляйн Роттенмайер?

– Это не поддаётся пониманию. Всё поведение этого существа не поддаётся пониманию, разве только посмотреть на него с одной точки зрения: у неё случаются приступы расстройства рассудка.

До сих пор господин Сеземан не относился к делу со всей серьёзностью… но расстройство рассудка? В случае такового дело могло бы иметь для его дочери опасные последствия. Господин Сеземан пристально смотрел на фройляйн Роттенмайер – так, будто хотел удостовериться, нет ли у неё самой подобного рода расстройства. В это мгновение распахнулись двери, и объявился господин Кандидат.

– А вот и наш господин Кандидат, он-то нам всё и разъяснит! – воскликнул хозяин дома. – Входите же, входите, садитесь рядом! – Господин Сеземан протянул вошедшему руку. – Господин Кандидат выпьет со мной чашку чёрного кофе, фройляйн Роттенмайер! Садитесь, садитесь же – никаких отговорок! А теперь расскажите мне, господин Кандидат, о ребёнке, который появился в доме в качестве подружки для моей дочери и с которым вы занимаетесь. Что там за история с животными, которых она привела с собой, и как обстоят дела с её рассудком?

Господин Кандидат должен был сперва выразить свою радость по поводу счастливого возвращения господина Сеземана домой и сказать ему «добро пожаловать», ради которого он и вошёл, но господин Сеземан поторопил его, попросив скорее приступить к разъяснениям по интересующим хозяина вопросам.

– Если я должен выразить своё мнение о характере этой девочки, господин Сеземан, – начал учитель, – то я хотел бы в первую очередь обратить ваше внимание на то, что, если уж, с одной стороны, и наблюдается некий недостаток развития, который обусловлен более или менее запущенным воспитанием или, вернее было бы сказать, несколько запоздалым началом обучения – однако тут можно судить далеко не во всех отношениях, – то, в противоположность этому, её хорошие стороны, бесспорно показывающие обособленность продолжительного пребывания в Альпах, которое, если оно не превышает известную продолжительность, без всяких сомнений, является её хорошей стороной…

– Дорогой господин Кандидат, – перебил его господин Сеземан, – вы прилагаете слишком уж много усилий. Скажите мне, этот ребёнок и вам внушает ужас теми животными, которых она притащила в дом, и что вы вообще можете сказать о подобной компании для моей дочки?

– Я ни в коем случае не хотел бы обидеть девочку, – снова начал господин Кандидат, – поскольку если у неё, с одной стороны, и присутствует некая неопытность в обществе, которая связана с более или менее нецивилизованной жизнью, в которой девочке приходилось вращаться до момента её водворения во Франкфурте, каковое водворение, правда, в развитии этого, я хотел бы сказать, ещё совершенно – по меньшей мере кое в чём – неразвитого, но, с другой стороны, одарённого отнюдь не пренебрежимо малыми задатками, и если всесторонне осмотрительно направлять их…

– Извините, господин Кандидат, пожалуйста, не утруждайтесь, я должен сейчас же заглянуть к дочери. – С этими словами господин Сеземан выскочил за дверь.

В учебной комнате он подсел к своей дочери. Хайди встала. Господин Сеземан обернулся к девочке:

– Послушай-ка, малышка, принеси-ка мне быстренько… погоди… послушай-ка. – Господин Сеземан не знал, чего бы ему попросить, но ему необходимо было ненадолго куда-нибудь спровадить Хайди. – Принеси-ка мне стакан воды.

– Свежей? – спросила Хайди.

– Конечно! Конечно! Самой свежей! – ответил господин Сеземан.

Хайди убежала.

– Ну, милая моя Клерхен, – сказал папа, придвинувшись к дочери поближе и взяв её за руку, – скажи-ка мне, что за животных принесла в дом твоя подружка и почему фройляйн Роттенмайер думает, что временами Хайди не в своём уме. Можешь ты мне это объяснить?

Клара могла, тем более что напуганная дама и с ней заводила путаные речи о Хайди, которые, однако, казались Кларе бессмысленными. Она рассказала отцу лишь истории про черепаху и про котят, а потом растолковала ему высказывания Хайди, так напугавшие даму. Тут господин Сеземан от души посмеялся.

– Значит, ты не хочешь, чтобы девочку отправили домой, Клерхен? Она тебя не утомляет? – спросил отец.

– Нет-нет, папа, не вздумай сделать это! – запротестовала Клара. – С тех пор как здесь появилась Хайди, всё время что-то происходит, каждый день, и это так весело, не то что раньше, тогда ничего не происходило, а Хайди мне так много рассказывает.

– Ну ладно, ладно, Клерхен, а вот и твоя подружка вернулась. Ну, хорошей воды принесла, свежей? – спросил господин Сеземан, принимая из рук Хайди стакан.

– Да, свежая, из источника, – ответила Хайди.

– Но не сама же ты бегала к источнику, Хайди? – спросила Клара.

– Сама, конечно, она совсем свежая, но мне пришлось бежать далеко, потому что у первого источника было много народу. Тогда я побежала вниз, до конца улицы, но и там оказалось много народу. Тогда я забежала на другую улицу и там набрала, а один господин с белыми волосами велел передать господину Сеземану дружеский привет.

– Ну что ж, экспедиция завершилась удачно, – засмеялся господин Сеземан. – И что же это за господин?

– Он проходил мимо источника, остановился и сказал: «Раз уж у тебя стакан, дай и мне напиться. И кому это ты понесёшь стакан воды?» И я сказала: «Господину Сеземану». И он сильно смеялся и потом передал привет и ещё пожелал господину Сеземану приятного утоления жажды.

– Так, и кто же мне передал это доброе пожелание? Как бы ты ещё описала этого господина? – спросил господин Сеземан.

– Он смеётся ласково, у него тяжёлая золотая цепь, а на ней висит золотая штука с крупным красным камнем, а на его палке конская голова.

– Да это же господин доктор! Это наш старина доктор! – в один голос воскликнули Клара и отец, и господин Сеземан ещё немного посмеялся своим мыслям, думая о друге и представляя себе, какие соображения у того могли возникнуть при виде ребёнка, отправленного к дальнему источнику за стаканом воды.

В тот же вечер господин Сеземан, оставшись в столовой наедине с фройляйн Роттенмайер, чтобы обсудить с ней все домашние дела, объявил ей, что подружка его дочери останется в доме, что он находит состояние девочки нормальным, а её общество для его дочери весьма желательным и более приятным, чем любое другое.

– Поэтому я желал бы, – со всей определённостью добавил господин Сеземан, – чтобы с этим ребёнком обходились со всем радушием, а все его особенности рассматривали не как отклонение. Впрочем, коль уж вам трудно управляться с ребёнком в одиночку, фройляйн Роттенмайер, то вам вскоре выйдет облегчение, потому что сюда надолго приедет моя мать, а уж она найдёт подход ко всякому человеку, как бы он себя ни вёл. Вы же это хорошо знаете, фройляйн Роттенмайер?

– Конечно, как мне не знать, господин Сеземан, – ответила дама, однако на её лице не отразилось облегчения ввиду предстоящей помощи.

На сей раз у господина Сеземана выдалась лишь короткая передышка в родных стенах, уже через четырнадцать дней дела снова позвали его в Париж, и он утешил свою дочку, которая никак не хотела примириться с его отъездом, тем, что скоро – уже через несколько дней – приедет бабуня.

Едва успел господин Сеземан уехать, как пришло письмо, извещавшее, что госпожа Сеземан выехала из Гольштейна, где она жила в своём старинном имении; в письме указывалось время её прибытия на следующий день, для того чтобы на вокзал был послан за нею экипаж.

Клара очень радовалась этому известию и целый вечер рассказывала Хайди о бабуне так долго и так подробно, что Хайди тоже начала упоминать в разговорах «бабуню», за что фройлян Роттенмайер поглядывала на неё с неодобрением, но девочка не придавала этому особого значения, уже привыкнув к постоянному неодобрению дамы. Когда позднее девочки расстались, готовясь ко сну, фройлян Роттенмайер призвала Хайди к себе в комнату и объяснила ей, что она не должна употреблять слово «бабуня», а когда госпожа Сеземан прибудет сюда, обращаться к ней исключительно со словом «сударыня».

– Ты поняла? – спросила дама и, видя сомнение в глазах ребёнка, ответила на это сомнение таким решительным взглядом, что Хайди не потребовалось дальнейших разъяснений, хотя смысл слова «сударыня» так и остался ей неясен.