Текст книги "Хайди"

Летним вечером в горы

Господин Сеземан в сильном возбуждении поднялся по лестнице и твёрдым шагом направился к спальным покоям дамы Роттенмайер. Он постучался в её дверь с такой непривычной решимостью, что насельница мигом пробудилась ото сна, испуганно вскрикнув. Она услышала за дверью голос хозяина дома:

– Фройляйн Роттенмайер, пожалуйста, спуститесь в столовую, необходимо немедленно приступить к подготовке отъезда.

Фройляйн Роттенмайер глянула на часы, они показывали половину пятого утра; в такой час ей не приходилось вставать ещё ни разу в жизни. Что же такого могло случиться? От любопытства, смешанного с испуганным ожиданием, она хваталась не за те вещи и никак не могла собраться, потому что рассеянно искала по всей комнате то, что уже было на ней надето.

А господин Сеземан тем временем шёл по коридору и резко дёргал за шнурки всех колокольчиков, что были в комнатах прислуги, и в каждой из этих комнат кто-то в испуге вскакивал с кровати и натягивал на себя одежду – то шиворот-навыворот, то задом наперёд, потому что каждый думал, что привидение каким-то образом напало на хозяина и в доме объявлена тревога. Один за другим они сбега́ли вниз, видом один страшнее другого, и с удивлением представали перед хозяином, потому что тот – свежий и бодрый – расхаживал по столовой взад-вперёд и был совсем не похож на человека, напуганного привидением.

Иоганна тут же послали готовить лошадей и экипаж и затем подать его к крыльцу. Тинетта получила задание сейчас же разбудить Хайди и привести её в состояние, пригодное для отъезда. Себастиану было поручено бежать в тот дом, где служила тётка Хайди, и привести её сюда. Фройляйн Роттенмайер к тому времени уже справилась со своим костюмом, и всё сидело на ней так, как до́лжно, только чепец был надет на голову задом наперёд, так что издали можно было подумать, что лицо у неё повёрнуто за спину. Господин Сеземан приписал её загадочный вид ранней побудке и без промедления приступил к делу. Он объяснил даме, что она должна упаковать все вещи швейцарского ребёнка – так господин Сеземан обычно называл Хайди, имя которой было ему немного непривычно, – а к ним ещё изрядную часть вещей Клары, чтобы ребёнок увёз с собой и что-то приличное, но всё это должно делаться быстро и без долгих раздумий.

Фройляйн Роттенмайер от неожиданности будто к полу приросла и смотрела на господина Сеземана, хлопая глазами. Она-то надеялась, что он хочет доверительно поведать ей зловещую историю о привидениях, которую пережил ночью и которую сейчас, при свете утра, она бы с удовольствием выслушала; а вместо этого такое прозаическое и к тому же очень неприятное задание – укладывать пожитки. Она не так скоро смогла переварить неожиданный поворот и безмолвно стояла на месте, дожидаясь дальнейших распоряжений.

Но господин Сеземан не собирался больше ничего объяснять. Он оставил даму там, где она застыла в неподвижности, и направился в комнату своей дочери. Как он и предполагал, Клара уже проснулась от тревоги и шума в доме и теперь гадала, что же происходит. Отец присел к её постели и рассказал всё, что случилось этой ночью, и про несуществующее привидение, и про Хайди. И что Хайди, по словам доктора, очень измождена и – не ровён час – могла расширить круг своих ночных прогулок, продолжив их и на крыше, что было бы сопряжено с большой опасностью. Поэтому он решил немедленно отправить девочку домой, поскольку не мог взять на себя такую ответственность, и Клара должна примириться с таким положением дел, ведь она видит, что по-другому нельзя.

Клара очень болезненно приняла это известие и стала искать какой-нибудь другой выход, но ничего не помогало, отец настаивал на своём решении, но пообещал ей в будущем году поехать вместе с ней в Швейцарию, если она будет благоразумна и не станет плакать. Так Клара смирилась с неизбежным, но взамен пожелала, чтобы чемодан для Хайди принесли в её комнату и укладывали при ней, а она могла бы положить туда то, что ей захочется, и папа ей это разрешил.

Между тем прибыла тётя Дета и стояла в передней, полная тревоги и ожидания, поскольку вызвать её в такую рань могли только в случае чего-то чрезвычайного. Господин Сеземан вышел к ней, объяснил, как обстоят дела с Хайди, и выразил желание, чтобы она сегодня же отвезла ребёнка домой.

Вид у тёти был очень разочарованный, такой новости она не ожидала. Она ещё живо помнила слова, которые Дядя Альм бросил ей на прощание: чтобы она больше не показывалась ему на глаза. И сначала привести старику ребёнка, потом забрать, а потом снова привести – это казалось ей не особенно удобным. Поэтому она не стала долго думать, а поведала с большой словоохотливостью, что сегодня она, к сожалению, никак не может поехать, а завтра об этом даже и речи быть не может, а в последующие дни это и совсем было бы невозможно из-за дел, которые последуют затем, а далее и думать нечего о том, чтобы поехать.

Господин Сеземан всё понял и отпустил тётю без дальнейших обсуждений. Теперь он призвал к себе Себастиана и объявил ему, чтобы тот без промедления готовился к отъезду; сегодня он доедет с ребёнком до Базеля, а завтра доставит девочку домой, после чего сразу может возвращаться назад; передавать на словах он ничего не должен, письмо, которое вручит дедушке, всё тому объяснит.

– Но тебе предстоит ещё одно важное дело, Себастиан, – сказал господин Сеземан в заключение, – и ты должен исполнить его в точности! Постоялый двор в Базеле, адрес которого я написал тебе на моей карточке, мне знаком. Предъявишь им карточку – и они дадут для ребёнка хорошую комнату. О себе позаботишься сам. Первым делом запри в её комнате все окна так надёжно, чтобы она не смогла их открыть. Когда Хайди уснёт, запри её дверь снаружи, потому что девочка бродит ночами во сне и может напороться на опасность, если выйдет в незнакомом доме из комнаты. Ты всё понял?

– Ах! Так это была она? – в изумлении вскричал Себастиан, мигом сообразив, что к чему во всей этой истории с привидениями.

– Да, это была она! А ты перетрусил, и Иоганну можешь сказать то же самое, да и все вы тут вместе – потешная команда.

Господин Сеземан ушёл к себе и сел за письмо Дяде Альму.

Смущённый Себастиан остался стоять посреди комнаты, повторяя про себя: «Если бы трусишка Иоганн не затолкал меня назад в комнату, я бы пошёл за той белой фигуркой. Теперь бы я так и сделал». Яркое солнце озаряло каждый уголок помещения, прогоняя ночные страхи, и Себастиан вполне был уверен в том, что говорил.

Между тем Хайди стояла в полном недоумении в своей воскресной курточке посреди комнаты и силилась понять, почему Тинетта разбудила её так рано, достала из шкафа одежду и помогла одеться, не говоря ни слова. Тинетта никогда не говорила с необразованной Хайди, это было ниже её достоинства.

Господин Сеземан вошёл в столовую, где уже было накрыто к завтраку, и воскликнул:

– Где же ребёнок?

Позвали Хайди. Когда она подошла к господину Сеземану, чтобы сказать ему «доброе утро», он вопросительно заглянул ей в лицо:

– Ну, что ты на это скажешь, малышка?

Хайди смотрела на него непонимающе.

– Да ты ничего не знаешь, – засмеялся господин Сеземан. – Ну, сегодня ты едешь домой, прямо сейчас.

– Домой? – беззвучно повторила Хайди и побледнела как снег. На какое-то время у девочки перехватило дыхание – так сильно сжалось её сердце от этого известия.

– А что, ты не хочешь? – смеясь спросил господин Сеземан.

– Нет-нет, я хочу, хочу! – воскликнула Хайди, и теперь лицо её залилось румянцем.

– Вот и хорошо, – ободряюще сказал господин Сеземан, садясь к столу и жестом приглашая Хайди сделать то же самое. – Сейчас как следует позавтракай, а потом в экипаж – и вперёд.

Но Хайди не могла проглотить ни кусочка, как ни старалась заставить себя из послушания. Она так разволновалась, что не могла понять, то ли она бодрствует, то ли видит сон и не придётся ли ей снова очнуться, стоя в ночной рубашке в раскрытых дверях дома.

– Пусть Себастиан возьмёт в дорогу запас провианта! – крикнул господин Сеземан фройляйн Роттенмайер, которая как раз входила в столовую. – Ребёнок не может есть по понятным причинам… Беги к Кларе, побудь у неё, пока не подадут экипаж, – ласково добавил он, повернувшись к Хайди.

Она словно этого и ждала: упорхнула тотчас. Посреди комнаты Клары лежал огромный чемодан, ещё раскрытый.

– Иди сюда, Хайди! – крикнула Клара ей навстречу. – Смотри, что я велела тебе упаковать! Иди сюда, ты рада?

И она стала перечислять платья и переднички, платки и швейные принадлежности.

– И вот ещё что, смотри, Хайди. – И Клара торжественно подняла корзинку.

Хайди заглянула в неё и подпрыгнула от радости, потому что там было не меньше дюжины булочек – красивых, белых и круглых, все для бабушки.

Дети в своём ликовании совершенно забыли, что скоро настанет мгновение расставания, а когда внезапно прозвучал клич: «Экипаж подан!», то печалиться уже не было времени.

Хайди побежала в свою комнату, там ещё оставалась красивая книга от бабуни, её никто не упаковал, потому что она лежала под подушкой, ведь Хайди не расставалась с ней ни днём ни ночью. Книгу она положила в корзинку с булочками. Потом распахнула свой шкаф, проверяя, не забыли ли уложить что-нибудь из её добра. Так и оказалось – в шкафу остался старый красный платок, фройляйн Роттенмайер сочла его недостойным чемодана. Хайди завернула в него ещё один предмет и положила сверху в корзинку, так что красный свёрток был на виду. Потом надела красивую шляпку и покинула свою комнату.

Девочкам пришлось прощаться наскоро, потому что господин Сеземан уже поджидал Хайди, чтобы проводить её к экипажу. Фройляйн Роттенмайер стояла на лестничной площадке наверху, намереваясь распрощаться с Хайди здесь. Заметив знакомый красный узелок, она выхватила его из корзинки и швырнула на пол.

– Нет, Адельхайд, – сказала она с укоризной, – из дома ты с этим не выйдешь: незачем тащить с собой старьё. Ну а теперь прощай.

После такого запрета Хайди не могла снова поднять свой узелок, но она с такой мольбой посмотрела на хозяина дома, как будто у неё отняли самое дорогое.

– Нет-нет, – решительным тоном сказал господин Сеземан, – пусть ребёнок возьмёт с собой всё, что захочет, хоть котят, не будем из-за этого нервничать, фройляйн Роттенмайер.

Хайди быстро подхватила с пола свой узелок, глаза её сияли от радости и благодарности.

Внизу у экипажа господин Сеземан протянул ей руку на прощание и сказал, что они с Кларой будут её вспоминать. Он пожелал ей всего хорошего, и Хайди поблагодарила его за всё добро, которое ей было здесь оказано, а под конец добавила:

– И господину доктору кланяйтесь от меня тысячу раз и передайте мою благодарность. – Ведь она очень хорошо запомнила, как вчера ночью доктор сказал ей: «Завтра всё будет хорошо». Так и случилось, и Хайди считала, что он этому поспособствовал.

Наконец ребёнка усадили в экипаж, туда же последовали корзинка, сумка с провиантом, а потом и Себастиан. Господин Сеземан ещё раз крикнул: «Счастливого пути!» – и экипаж тронулся.

Вскоре после этого Хайди уже сидела в поезде, крепко держа на коленях корзинку; она не хотела расстаться с ней ни на миг, ведь в ней лежали булочки для бабушки, их следовало беречь, и время от времени она поглядывала на них и радовалась. Всю дорогу Хайди сидела тихо, как мышка, потому что лишь теперь до её сознания по-настоящему дошло, что она едет домой к дедушке, на альм, к бабушке, к Петеру-козопасу, и тут перед глазами у неё ожили все воспоминания, одно за другим, – всё то, что ей предстояло снова увидеть. Она гадала, как там теперь всё выглядит, в голове роилось множество мыслей, и вдруг одна словно пронзила её, и Хайди испуганно спросила:

– Себастиан, а бабушка на альме точно не умерла?

– Нет-нет, – успокоил он её, – и не надейся, жива-здорова!

Потом Хайди снова погрузилась в свои мысли; лишь изредка она заглядывала в корзинку, проверяя, всё ли в порядке с булочками. После долгого молчания Хайди снова сказала:

– Себастиан, если бы совершенно точно можно было знать, что бабушка ещё жива!

– Да жива, жива! – ответил полусонный провожатый. – Куда она денется, с чего бы ей помирать.

Через некоторое время сон сморил и Хайди, и после минувшей беспокойной ночи и раннего подъёма ей так спалось, что проснулась она только оттого, что Себастиан тряс её за плечо:

– Подъём! Подъём! Сейчас выходим, прибываем в Базель!

На следующее утро снова была дорога. Хайди опять сидела, держа корзинку на коленях и ни за что не соглашаясь отдать её Себастиану, но сегодня она уже ничего не говорила и ни о чём не спрашивала, потому что ожидание с каждым часом становилось всё напряжённей. Но громогласное объявление – «Майенфельд!» – всё равно оказалось внезапным.

Она вскочила со своего места, как и Себастиан, для которого прибытие тоже стало неожиданностью.

И вот они стояли на перроне со своим чемоданом, а поезд умчался дальше, вглубь долины. Себастиан проводил его тоскливым взглядом, потому что ехать на нём, не зная забот, было куда лучше, чем теперь приступать к пешему маршу, да ещё с затяжным подъёмом в гору, да и небезопасно здесь, в этой полудикой стране, какой считал Швейцарию Себастиан. Поэтому он для начала внимательно осмотрелся, ища, у кого бы спросить дорогу на эту пресловутую «Деревушку».

Неподалёку от маленького станционного здания стояла небольшая арба с впряжённой в неё худой лошадёнкой. Широкоплечий мужчина грузил в арбу несколько больших мешков, которые прибыли этим же поездом. Себастиан подошёл к нему и спросил, каким путём будет надёжнее добраться до Деревушки.

– Тут любым путём надёжно, – коротко ответили ему.

Тогда Себастиан спросил, какой дорогой лучше идти, чтоб не сорваться в пропасть, и как бы переправить в Деревушку чемодан. Мужчина посмотрел на чемодан, прикинув на глаз его вес; потом сказал, что если он не очень тяжёлый, то он мог бы взять его к себе в арбу, поскольку сам он едет как раз в Деревушку. И так, слово за слово, они договорились, что мужчина возьмёт к себе в арбу и чемодан, и девочку, а потом от Деревушки кто-нибудь отведёт девочку на альм.

– Я могу и одна дойти, я знаю дорогу от Деревушки на альм, – сказала Хайди, которая внимательно прислушивалась к разговору.

У Себастиана камень свалился с сердца, когда он понял, что ему не придётся карабкаться в горы. Он отозвал Хайди в сторонку и передал ей тяжёлый свёрток и письмо к дедушке, объяснив ей, что свёрток – это подарок от господина Сеземана и его нужно положить в корзинку на самое дно, под булочки, и за ним нужен глаз да глаз, чтобы она его не потеряла, не то господин Сеземан сильно на неё рассердится на всю оставшуюся жизнь – это мамзельке следует хорошенько запомнить.

– Я не потеряю, – заверила Хайди и засунула свёрток вместе с письмом на самое дно корзинки.

Чемодан погрузили в арбу, и после этого Себастиан поднял Хайди вместе с её корзинкой на высокий облучок впереди воза, протянул ей руку на прощание и ещё раз напомнил тайными знаками, чтобы глаз не спускала с корзинки. Поскольку возница был рядом, Себастиан осторожничал, ведь он знал, что должен был вообще-то сам доставить ребёнка до места. Возница вспрыгнул на сиденье рядом с Хайди, и арба покатилась в сторону гор, тогда как Себастиан, радуясь своему освобождению от тяжкого восхождения в гору, направился к станционному зданию дожидаться обратного поезда.

Мужчина с арбой был пекарем из Деревушки и вёз домой мешки с мукой. Он никогда прежде не видел Хайди, но, как всякий житель Деревушки, знал о ребёнке, которого отдали Дяде Альму; помнил он и родителей Хайди, поэтому легко сообразил, что везёт ребёнка, о котором в Деревушке было столько разговоров. Его немного удивило, что ребёнок снова возвращается домой, и по дороге он завёл с Хайди разговор:

– Ты ведь та девочка, что жила у Дяди Альма, у дедушки?

– Да.

– Что, плохо тебе в городе пришлось, раз ты снова возвращаешься домой?

– Нет, мне было неплохо. Мало кому бывает так хорошо, как во Франкфурте.

– А что же ты едешь домой?

– Только потому, что мне разрешил господин Сеземан, иначе бы я не сбежала.

– Хех, а что же ты там не осталась, хоть тебе и разрешили вернуться?

– Потому что я в тысячу раз больше хочу домой к дедушке на альм, чем оставаться где угодно на свете.

– Может, передумаешь, когда поднимешься наверх, – буркнул пекарь и добавил сам себе: – Вот ведь диво, она же знает, каково там.

Тут он начал насвистывать и больше не возвращался к разговору, а Хайди смотрела по сторонам и уже начала внутренне дрожать от волнения, узнавая деревья на пути, а вдали виднелись знакомые зубцы Фалькниса; они как будто встречали её, приветствуя, словно старые добрые друзья, и Хайди кланялась им в ответ. И с каждым шагом лошади ожидание Хайди становилось всё напряжённее, и она уже подумывала, не спрыгнуть ли ей с арбы и не побежать ли со всех ног, чтобы остановиться только на самом верху. Но она осталась сидеть на облучке и не шевелилась, но всё в ней дрожало. Когда они въехали в Деревушку, колокол пробил пять часов. Моментально вокруг арбы собралась целая стайка детей и женщин, подошли и несколько соседей, потому что чемодан и ребёнок на арбе пекаря привлекли к себе внимание всех, кто жил поблизости, и каждому интересно было узнать, откуда, куда и чьи такие будут – ребёнок и чемодан.

Когда пекарь ссадил Хайди на землю, она быстро протараторила:

– Спасибо, дедушка потом заберёт чемодан, – и уже хотела убежать.

Но её удерживали со всех сторон и на все лады расспрашивали – кто о чём, перебивая друг друга. Хайди протискивалась сквозь толпу с таким испугом на лице, что перед ней невольно расступились и выпустили её, а потом обсуждали между собой:

– Видишь, как она боится, и есть на то причины.

И принялись рассказывать друг другу, что Дядя Альм за последний год стал ещё суровее, чем прежде, и ни с кем даже словом не перемолвится, а лицо такое, что, кажется, убил бы всякого, кто попадётся ему на пути, и если бы девочка знала, в какое драконье гнездо бежит, она бы убавила скорость.

Но тут в разговор вступил пекарь и заявил, что уж он-то знает побольше всех остальных, и потом очень таинственно поведал, как некий господин доставил ребёнка в Майенфельд и отпустил её весьма дружелюбно, а ему, пекарю, заплатил, не торгуясь, затребованную сумму за провоз, ещё и на чай дал, и вообще, он может со всей определённостью сказать, что ребёнку было совсем не худо там, откуда её привезли, и она сама сильно хотела вернуться к дедушке. Это известие вызвало большое удивление и тут же распространилось по всей Деревушке, так что уже в тот же вечер не было в селении дома, в котором не говорили бы о том, что Хайди из полного благополучия пожелала вернуться к дедушке.

Хайди шла из Деревушки в гору так быстро, как только могла. Время от времени ей всё же приходилось останавливаться и переводить дух. Корзинка, висевшая на сгибе руки, была довольно тяжела, а дорога чем выше поднималась, тем становилась круче. В голове у Хайди билась одна-единственная мысль: сидит ли ещё бабушка в своём углу за прялкой, не умерла ли она за это время. Тут Хайди увидела хижину козопасов в глубине альма, и сердце её заколотилось. Она побежала ещё быстрее, всё быстрее, и сердце колотилось у неё в груди всё громче. Вот Хайди и наверху – её так трясло, что она едва справилась с дверью, но вот дверь поддалась, и она вскочила внутрь, прямо в середину маленькой комнатки, и остановилась, запыхавшись, не в силах издать ни звука.

– Ах ты, боже мой, – послышалось из угла, – так вбегала наша Хайди, ах, если бы мне её хотя бы ещё раз услышать напоследок! Кто это пришёл?

– Да это же я, бабушка, это я! – заговорила наконец Хайди, бросилась в уголок и тут же упала на колени перед бабушкой, схватила её руки и прильнула к ним, от радости не в силах произнести ни слова.

Поначалу бабушка была так ошеломлена, что тоже потеряла дар речи; потом она принялась ерошить курчавые волосы Хайди, бормоча:

– Да-да, это твои волосы, и это ведь твой голос, ах ты, боже мой, послал мне тебя Бог напоследок! – И из её невидящих глаз выкатилось на руку Хайди несколько крупных слезинок радости. – Это ведь ты, Хайди, неужто ты и впрямь вернулась?

– Вернулась, вернулась, бабушка! – воскликнула Хайди со всей твёрдостью. – Только не плачь, я насовсем, и каждый день буду приходить к тебе, и никогда больше не уеду, и тебе не всякий день придётся жевать чёрствый хлеб, смотри-ка сюда, бабушка, смотри.

И Хайди достала из своей корзинки булочки – и одну за другой, все двенадцать, выложила бабушке на колени.

– Ах, детка! Ах, детка! Какое благословение ты приносишь! – восклицала бабушка по мере того, как всё новые и новые булочки появлялись из корзинки. – Но самое большое благословение – ты сама, дитя моё! – И она снова запустила пальцы в кудри Хайди и гладила её горячие щёки, повторяя: – Скажи ещё словечко, детка, скажи ещё что-нибудь, чтобы я могла тебя слышать.

Хайди рассказала бабушке, какого страху натерпелась, опасаясь, что та умрёт, так и не дождавшись белых булочек, а Хайди больше никогда, никогда не сможет к ней прийти.

Тут в хижину вошла мать Петера и неподвижно застыла на пороге от удивления. Потом воскликнула:

– Да это же Хайди! Откуда?! Как это может быть?!

Хайди встала и протянула ей руку, а Бригитта никак не могла надивиться тому, как Хайди выглядит, и всё ходила вокруг ребёнка и повторяла:

– Бабушка, ты бы только видела, какая на Хайди курточка и какая она сама: её почти не узнать. А шляпка с пером на столе тоже твоя? Надень-ка её, я хочу посмотреть, какая ты в ней.

– Нет-нет, я не хочу, – заявила Хайди, – возьми её себе, мне она больше не нужна, у меня ещё прежняя цела.

Тут Хайди развернула свой красный узелок и извлекла оттуда свою старую соломенную шляпку, которая за время странствий добавила к своим старым заломам несколько новых. Но это не беспокоило Хайди; она ведь не забыла, как дедушка на прощание кричал вдогонку, что не хочет увидеть её когда-нибудь в шляпе с пером, поэтому Хайди и хранила так заботливо свою шляпку, ведь она всегда хотела вернуться к дедушке. Но Бригитта сказала, что Хайди не следует быть такой простушкой, ведь это же очень красивая шляпка, она не может взять её себе; разве что продать её дочке учителя в Деревушке и получить много денег, если сама она не хочет носить эту шляпку. Но Хайди оставалась при своём решении и тихонько положила шляпку в угол позади бабушки, где её не было видно. Потом Хайди быстренько стянула с себя свою красивую курточку, а поверх нижней кофточки, в которой она осталась с голыми по плечи руками, она повязала красный платок, после чего схватила руку бабушки и сказала:

– Ну а теперь мне пора к дедушке, но завтра я снова приду к тебе. Доброй ночи, бабушка.

– Да, приходи, Хайди, приходи завтра опять, – просила бабушка, обеими ладонями сжимая руку Хайди и не находя в себе сил её выпустить.

– А почему ты сняла свою красивую курточку? – спросила Бригитта.

– Потому что хочу пойти к дедушке так, а то он меня ещё не узнает, ты же меня еле узнала в ней.

Бригитта вышла вместе с Хайди за дверь и там сказала ей:

– В курточке ты могла бы и остаться, он бы тебя узнал. Но во всём прочем будь осторожна: Петерли говорит, что Дядя Альм сильно ожесточился и больше не говорит ни слова.

Хайди сказала «доброй ночи» и отправилась со своей корзинкой к себе на альм. Закатное солнце озаряло зелёные луга, и теперь стал виден и ледник на Чезаплане, который лучился издалека. Хайди приходилось часто останавливаться и оборачиваться, потому что высокие горы при восхождении оказывались у неё за спиной.

Тут на траву у ног Хайди упал розовый отсвет, и она обернулась: такого великолепия она не помнила и даже во сне никогда не видела – скалистые отроги Фалькниса пылали, вознося пламя к небу, далёкие снежные и ледниковые поля горели, и розово-красные облака тянулись вдаль; вся трава на альпийском лугу была позолочена солнцем, все скалы будто сверкали, вся долина до самого горизонта тонула в благоухании и позолоте. Хайди стояла посреди этого великолепия, и от радости и блаженства по щекам её катились слёзы, и она поневоле молитвенно сложила ладони, подняла лицо к небу и вслух благодарила Господа Бога за то, что Он вернул её домой и что всё-всё по-прежнему прекрасно и ещё гораздо прекраснее, чем она думала, и что всё это вновь принадлежит ей. И Хайди была так счастлива и так наполнена всем этим великолепием, что не находила достаточно слов, чтобы отблагодарить Бога.

Только когда закатный свет начал гаснуть, Хайди смогла продолжить путь. Теперь она бежала в гору так, что очень скоро увидела верхушки старых елей над крышей, шелестящих на ветру, а потом и саму крышу, и всю хижину, а на скамейке перед хижиной сидел дедушка и курил свою трубку. Тут Хайди припустила ещё быстрее, и не успел Дядя Альм заметить, кто это там бежит, как девочка уже бросилась к нему, выронив из рук корзинку, обняла старика и от волнения не могла ничего сказать, кроме восклицаний:

– Дед! Дед! Дед!

Дедушка тоже ничего не говорил. За долгие годы впервые глаза его снова увлажнились, и ему приходилось тереть их ладонью. Потом он расцепил руки Хайди у себя на шее, посадил её к себе на колено и мгновение разглядывал внучку.

– Так, ты вернулась, Хайди, – сказал он. – Как же так? Ничего барского я в тебе не примечаю. Они что, выгнали тебя?

– О нет, дед, – с жаром начала Хайди, – вот этому ты не верь, все они были ко мне добры, и Клара, и бабуня, и господин Сеземан. Но знаешь, дед, я уже больше не могла выдержать и дождаться, когда же я снова смогу быть дома, и иногда мне казалось, что я сейчас задохнусь, так меня душило. Но я им ничего не говорила, потому что это было бы неблагодарно. Но потом однажды утром меня позвал господин Сеземан, в самую что ни есть рань, – но я думаю, что этому посодействовал господин доктор… Однако всё, наверное, написано в письме.

С этими словами Хайди спрыгнула на землю и достала из корзины письмо и свёрток и подала их дедушке.

– Это принадлежит тебе, – сказал тот и положил свёрток рядом с собой на скамью. Потом прочитал письмо. Не говоря ни слова, сунул листок в карман. – Как ты думаешь, Хайди, не попить ли нам молока? – спросил он, беря ребёнка за руку и ведя в дом. – А деньги свои прихвати, на них можно купить целую постель и одежды на несколько лет.

– Мне не надо, дед, – заверила Хайди. – Постель у меня есть, а одежды мне Клара столько упаковала с собой, что ничего нового мне уже не понадобится.

– Возьми-возьми и положи в шкаф, когда-нибудь понадобятся.

Хайди послушалась и вприпрыжку вбежала за дедом в дом, где на радостях обскакала все уголки и поднялась по лестнице наверх – но там вдруг замерла, а потом в смущении крикнула сверху:

– О, дед, моей постели больше нет!

– Нет, так будет, – послышалось снизу. – Я же не знал, что ты вернёшься. Иди-ка пить молоко!

Хайди спустилась вниз и села на свой высокий табурет на прежнем месте, схватила свою старую чашку и принялась пить с такой жадностью, как будто ничего столь же вкусного ни разу не получала там, откуда вернулась, а когда с глубоким вздохом отставила чашку в сторону, то объявила:

– На свете нет ничего лучше нашего молока, дед.

Тут с улицы раздался пронзительный свист, и Хайди молнией метнулась за дверь. К дому приближалось целое стадо скачущих коз, а среди них Петер. Когда он увидел Хайди, то остановился как вкопанный и смотрел на неё молча, не сводя глаз.

Хайди крикнула:

– Добрый вечер, Петер! – И ринулась в гущу стада: – Лебедушка! Медведушка! Вы меня ещё помните?

И козы, должно быть, сразу узнали её по голосу, потому что принялись тереться о неё головами и блеять от радости, а Хайди всех окликала по имени, и все бежали к ней и теснились около неё, и даже робкая Снежинка боднула крупного Турка, отпихивая его в сторону, а тот от удивления перед такой наглостью растерялся и поднял вверх свою бороду, чтобы показать, что это он, а не кто-то другой.

Хайди была вне себя от радости, вновь обретя своих старых друзей. Она снова и снова тискала миниатюрную, хрупкую Снежинку и гладила порывистого Щегла, а козы от любви и нежности бодали и толкали её со всех сторон, пока она не очутилась вблизи Петера, который до сих пор так и стоял, не двигаясь с места.

– Спускайся сюда, Петер, да скажи же мне «добрый вечер»! – крикнула ему Хайди.

– Ты что, снова тут? – произнёс наконец тот в великом изумлении и подошёл, пожал руку Хайди, которую она ему уже давно протягивала, а потом спросил так, как всегда делал, возвращаясь вечером домой: – Ну что, завтра с нами?

– Нет, завтра нет, но послезавтра может быть, потому что завтра я обещала бабушке прийти.

– И правильно, что ты вернулась, – сказал Петер, и лицо его постепенно расплывалось в улыбке.

Потом он пустился в путь домой, но ему было как никогда трудно справиться с козами. Едва ему удалось – где подманивая, где грозя хворостиной – собрать их вокруг себя и Хайди пошла прочь, одной рукой обняв Лебедушку, другой Медведушку, как всё стадо развернулось и побежало за ними. Хайди пришлось зайти со своими козами в хлев и запереться там, иначе бы Петеру не удалось увести стадо.

Когда после этого девочка вернулась в хижину, она увидела, что её постель обустроена заново, высокая и душистая, потому что сено было свежее, а сверху дедушка тщательно застелил постель чистой холстиной. Хайди с наслаждением улеглась и спала в эту ночь так сладко, как не спала целый год.

Ночью дедушка раз десять поднимался по лестнице, прислушиваясь, спит ли Хайди или беспокойно ворочается, и проверял слуховое окно, через которое луна обычно светила на постель Хайди, надёжно ли оно закрыто сеном, которое он туда забил. Но Хайди спала беспробудно и не пыталась бродить во сне, поскольку её огромное, жгучее желание наконец исполнилось: она снова увидела горы и скалы в закатном огне, она услышала шум елей, она снова была дома на альме.