Текст книги "Маргинальные любовники"

Пальцы вцепились в края раковины, по подбородку стекает слюна. Его с утра мучит понос… видимо, таким образом остатки опухоли стремятся выйти наружу.

Скорей бы, думает Виктор, плеща одной рукой себе в лицо холодную воду, а другой крепко держась за раковину, чтобы не упасть. От слабости он едва держится на ногах. С первых сеансов химиотерапии он начал терять волосы и стремительно худеть.

Скоро он станет тощим как скелет, с абсолютно лысой головой. Или вообще умрет. Рак может вернуться обратно в любой момент. Виктор запрещает себе об этом думать, но мысли почему-то постоянно возвращаются к смерти.

Опустившись на стульчак унитаза, Виктор пытается опорожнить кишечник. Ощущение такое, словно все кишки выходят наружу.

Гд е Роза? Почему ее нет рядом, чтобы успокоить его?

Роза спит в его кровати, измученная очередной бессонной ночью. Она говорит, что не может спать в то время, как он спит, потому что боится, что он может умереть, и лежит без сна, прислушиваясь к его дыханию.

Завтра утром они возвращаются домой. Врачи сказали, что он уже оправился после операции, но, скорее всего, им просто нужна палата для другого пациента. Виктор нагибается и сблевывает на пол желтую желчь. Ему предстоит несколько месяцев ходить на сеансы химиотерапии два раза в неделю, а потом – новое обследование, чтобы узнать, есть ли результат.

Как будто с помощью обследования можно выяснить, как он себя на самом деле чувствует. Да и как можно себя чувствовать, когда кажется, что вся твоя жизнь висит на волоске. Виктору чудится, что он стоит на высокой скале без спасительных крыльев за спиной, а у подножия скалы простирается вся его жизнь. Смотреть вниз нелегко: слишком много ошибок он совершил. Он предавал, лгал, очернял, намеренно причинял боль, высмеивал людей и даже увел чужую невесту.

Но разве не может служить ему оправданием та любовь, которую он испытывает к этой женщине и их детям? Разве не искупает она его грехи?

Как они встретились с Розой?

Ему было двадцать два года. Жизнь была легкой и беззаботной. Виктор мечтал о работе международного корреспондента на Шведском радио, но у него не было способностей к журналистике, в чем он долго отказывался себе признаться.

В Сомали он приехал в то время, когда почва трескалась от сухости, а любая муха означала холеру. Он рассчитывал задержаться там на пару недель, а остался на два года. Столько времени ему потребовалось, чтобы убедить Розу (изучавшую юриспруденцию в университете и помолвленную с математиком, одобренным ее кланом), что им суждено быть вместе.

Он притворялся, что берет у нее интервью, записывал ее на диктофон, утверждая, что Шведское радио заказало ему репортаж о том, как живется студентам в Сомали.

Он выяснил, кто ее ближайшие друзья, познакомился с ними, влился в компанию.

Чтобы добиться ее расположения, он испробовал все. Пел ей шведские песни, ухаживал за ней с галантностью Джеймса Бонда, подчеркивал, что он иностранец.

Этого было достаточно, чтобы привести математика в ярость.

Довольно романтичная история, если подумать, думает Виктор, все еще сидя на унитазе.

Встает, подтирается, моет руки и полощет рот. Потом возвращается в палату, где по-прежнему спит Роза. Больничная койка узкая, но он все равно ложится рядом с женой, обнимает ее пышное тело и вдыхает аромат ее волос.

Для Розы самое прекрасное на свете – это проснуться и почувствовать дыхание Виктора затылком.

На втором месте в списке приоритетов у нее еда.

Она осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползает с постели, надевает туфли и спешит вниз в кафе, чтобы заказать кофе и багет с сыром.

Подкрепившись, она звонит Мирье по телефону, чтобы убедиться, что у дочки все хорошо. Телефон Мирьи занят. Роза кладет трубку, тут же забывая про свое намерение позвонить дочери, потому что ее ждет то, что даст полное удовлетворение.

А именно два пирожных – с кокосом и пальмовым соком, – потому что ей трудно остановить выбор на чем-то одном. Потом Роза долго сидит, тяжело дыша, потому что у нее проблемы с холестеролом.

– Увидимся вечером?

Филиппу хочется секса. Настолько, что он готов трахнуть что угодно. И он зол. Настолько зол, что готов убить кого угодно. Даже себя.

– Я встречаюсь с подругой, – говорит Мирья, кидая взгляд на Софию, все еще расстроенную визитом брата.

– С какой еще подругой?

– Ее зовут София. Ты ее не знаешь. Она очень милая.

– Что вы собираетесь делать?

Он ревнует. Ревнует, потому что не хочет делить ее с какой-то подругой, хочет, чтобы она принадлежала только ему.

– Не знаю. Посмотрим фильм.

– Я могу прийти попозже.

– Мне нужно спать. Я сейчас одна занимаюсь кафе.

Чертова шлюха. Они же встречаются, какого хрена она не может ему дать сегодня.

– А завтра?

– Посмотрим.

Филипп скручивает запястье телефонным шнуром как жгутом, хочет остановить кровообращение.

– Я люблю тебя, – говорит он.

Иногда ему кажется, что это действительно так. Иногда ему кажется, что никакой любви не существует.

– А я тебя, – говорит Мирья и кладет трубку.

Она тоже обмотала шнуром запястье, сама не зная почему: она всегда так делает, когда говорит с ним по телефону.

– Почему ты его не бросишь? – спрашивает София.

Она испытывает сильную неприязнь к Филиппу, хотя никогда с ним не встречалась.

– Я его люблю, – отвечает Мирья. – В какой-то мере. Он бывает иногда мил.

– В какой-то мере? Иногда мил? Звучит неубедительно.

– Он отец моего ребенка.

– Ребенка, которого ты даже не хочешь.

На это Мирье нечего ответить, потому что она действительно не знает, чего хочет. Единственное, чего ей хочется, это спрятаться и все забыть. И не принимать никаких решений.

– А ты не можешь за меня решить?

– Нет.

Софии хочется коснуться Мирьи. Мирье хочется коснуться Софии. Но никто из них не отваживается сделать первый шаг.

– Тебе стоит рассказать родителям.

Софии не хочется никому читать мораль, но она не знает, как по-другому помочь Мирье.

– Не хочу.

Подруга похожа на пятилетнего ребенка, который, надувшись, упрямо повторяет: «Не хочу, не хочу, не хочу».

– Они все равно узнают рано или поздно.

– Не узнают, если ты им не расскажешь.

– Зачем мне это?

– Потому что ты думаешь, что я сама не способна разобраться со своей жизнью.

– Разве я это говорила?

– Нет, но я могу представить, что ты обо мне думаешь.

Повисает напряженное молчание.

– Мирья, ты должна… – начинает София.

– Заткнись, чертов кретин! – вопит она, швыряя стакан на пол.

Они встречаются взглядами. Долго смотрят друг на друга в полной тишине.

На полу между ними поблескивают осколки разбитого стакана, готовые разрезать реальность.

– Да пошла ты к черту. – София поднимается и выходит.

– Стефан! – кричит ей вслед Мирья. – Стефан, Стефан, Стефан!

София со всей силы хлопает дверью. Стекла трясутся. Снова воцаряется тишина. Она не знает, что и думать.

Мирья тоже ничего не понимает. Она же любит Софию, что же сейчас произошло? Она вешает на дверь табличку «закрыто» и звонит Филиппу, чтобы сказать, что планы изменились.

* * *

Она приходит каждый день, изголодавшаяся по сексу. Начинает раздеваться прямо в дверях и умоляет взять ее на коврике в прихожей, несмотря на то что грубый материал колет ей спину. Еще ей нравиться заниматься сексом стоя, в гостиной, где она расцарапала ногтями обои, и в ванной комнате, где она может опереться о раковину. Она требует, чтобы он занимался с ней сексом на кухонном столе, на диване, на кровати. В обеденный перерыв она заходит в приемную и требует, чтобы он взял ее на полу, на кушетке, на столе. После секса она всегда слушает его сердце через стетоскоп и только потом уходит.

Джек ничего о ней не знает. Да особо и не хочет. Она для него просто эффективная таблетка обезболивающего, готовая часами выслушивать все, что у него наболело и о чем он никому никогда не рассказывал.

О пустоте, которая осталась после ухода Эвелин. О той маске, под которой он прятал свою боль. О родителях, которые никогда не понимали его и видели в нем только часть своей счастливой жизни. Об одиночестве, от которого никуда не деться, несмотря на то что записная книжка ломится от номеров и адресов. Об ощущении, когда кажется, что падаешь в бездонную пропасть.

Беа всегда готова его выслушать. Она обнимает его – и думает, что в самых смелых мечтах не представляла, что он сможет так ей доверять и делиться самым сокровенным.

Беа.

Он ее любит. Она это чувствует. Ему нет нужды произносить эти слова. Эвелин теперь в прошлом. Он выбросил все ее фото, сказав, что не хочет, чтобы они напоминали ему о том, как он помешался на своей любви и не было никого, кто помог бы ему развеять это наваждение.

Беа всегда готова ему помочь. Как и он ей. Они – спасательные жилеты друг друга. И теперь, когда они наконец вместе, все будет хорошо.

Джек убрал все снимки Эвелин в коробку и отнес на чердак. Он хотел их выбросить, но не смог себя заставить.

Он уже три раза поднимался на чердак и рылся в коробке.

С того разговора в столовой он больше не пытался с ней связаться. Как и она с ним. Думает ли она о нем?

Эвелин пытается не думать о нем, но каждый раз, когда занимается любовью с Патриком, ей кажется, что с Джеком это было гораздо приятнее. У него такие нежные руки. И ей не хватает его цветов, звонков, писем – этих постоянных доказательств его любви.

– Перевернись, – командует он.

Она принимает хрипотцу в его голосе за страсть и покорно переворачивается на прохладном полу в приемной.

– Выгни спинку.

Она делает, как он хочет. Джек кладет руки ей на бедра и входит в нее, думая об Эвелин. С губ его срывается страстный стон.

– Как приятно, – говорит он, целуя девушку в затылок.

– Я люблю тебя, – отвечает она, поворачивая голову, чтобы встретиться с ним глазами.

Джек ничего не говорит, не зная, смеяться ему или плакать.

Беа знает, что ему нужно время. Время, чтобы свежие раны затянулись и он тоже смог произнести эти слова.

Джек гладит ее по волосам, думая, что она все больше и больше ему нравится, и потому ему очень сложно отказаться от ее столь щедрых проявлений любви к нему.

– Сегодня вечером или завтра днем? – спрашивая она, одеваясь.

Джек знает, что должен сказать сейчас, что у них никогда не будет ничего, кроме секса, но не отваживается. Пока еще она ему нужна.

– Вечером! – отвечает Джек, которому тошно при одной только мысли, что придется остаться одному в квартире.

Беа целует его на прощание и уходит. В приемной она сталкивается с Монсом и радостно приветствует его.

– Я послушала твою кассету, – говорит она. – Просто здорово.

Он смотрит ей прямо в глаза – и знает, что она лжет. И что она спит с врачом, он тоже знает. Но это не мешает ему желать ее.

– Спасибо.

– Меня зовут Беа.

– Монс.

Они пожимают друг другу руки. Ее рука мягкая и теплая. Монс краснеет.

– Увидимся, – улыбается Беа и исчезает в дверях. Все мысли ее о Джеке, и только о Джеке.

Монс написал песню в ее честь. Она называется «Незнакомка».

Он несколько раз проследил за ней до подъезда и заметил, что на третьем этаже, где располагается врачебный кабинет, задернули шторы, а через час она вышла из дома с красными щеками и растрепанными волосами. Вскоре после этого стильный мужчина лет тридцати вышел из подъезда и направился в ближайший бар, где листал экземпляр журнала «Медицина сегодня». Монс сложил вместе два и два, и вот теперь он здесь, в приемной, чтобы взглянуть на своего соперника поближе. Он не может объяснить свой мотив, но принадлежит к тем людям, которые, когда чего-то боятся, не прячутся, а, напротив, ищут монстра, чтобы взглянуть ему в глаза.

– Монс Андрен?

Монс встает. Джек пожимает ему руку и пропускает в комнату.

– У меня болит правая коленка, – говорит Монс, игнорируя предложение присесть.

– Можете прилечь на кушетку, я посмотрю, – говорит Джек.

Монс закатывает брюки и ложится. Джек ощупывает ему колено, спрашивая, где болит и какого рода боль – ноющая или стреляющая, были ли у него раньше такие проблемы, не делал ли он резких движений, не менял ли обувь.

Монс отвечает коротко. Мысли его заняты совершенной фигурой Джека. Похоже, с таким соперником у него нет ни единого шанса. Он выходит из кабинета с рецептом противовоспалительной мази и направлением к хирургу. Он выбрасывает и то, и другое в ближайшую урну, после чего возвращается на площадь, берет в руки гитару и решает забыть песню про незнакомку, которая больше таковой не является.

Роза снова за штурвалом, и управляет кафе железной рукой. Она печет булки, пироги и хлеб и слишком часто пробует их при готовке. Она моет полы, протирает столы, вытряхивает скатерти, бранится с поставщиками, ходит с Мирьей за покупками, спрашивает, почему дочь не в духе, но получает уклончивые ответы.

Наверно, поругалась с Филиппом, думает Роза, или просто переходный период.

У Розы самой в последнее время плохое настр оение, но она обещала себе быть сильной ради Виктора. Ей нужно поставить его на ноги.

Виктор почти все время проводит в постели, слушает радио, смотрит в окно, читает книги про рак и позитивное мышление, мечется между отчаянием и надеждой, теряет волосы и килограммы и не узнает себя в зеркале.

Завтра ему снова в больницу на облучение. Одна мысль о том, что нужно сесть в машину, поехать в больницу, зайти в палату, в капсулу, поговорить с врачом, который не может ничего обещать, вернуться к машине, поехать домой, уже отнимает у него в силы. Для Виктора пойти в больницу все равно что взойти на Эверест без кислородной маски, на что, впрочем, некоторые идиоты решились и тем самым вошли в историю (и обрели бессмертие), удостоившись всяких почестей. Гораздо сложнее тем, кто выжил.

Всем, кто победил рак, стоило бы вручать медаль за мужество, думает Виктор, переключая радио на канал, где играют Сибелиуса.

Музыка наполняет комнату, и на глаза Виктора наворачиваются слезы.

Он плачет теперь каждый день, потому что любая мелочь вызывает у него слезы. А музыка Сибелиуса так прекрасна, что причиняет ему боль. Она ранит его в самое сердце.

Роза то и дело заходит в спальню с чашкой чая и утешительными словами. Приносит лимонад и свежую выпечку. Но Виктора тошнит от одного запаха.

– Я больше не выдержу, – повторяет он.

– Конечно выдержишь, – отвечает Роза, вспоминая, как те же слова он говорил ей перед родами.

– Нет, не выдержу.

В голосе паника.

– Скоро все кончится, – утешает его Роза. – Скоро тебе станет лучше.

Она гладит его по голове, не понимая, что ему не нужны ее утешения. Что ему хочется ее ударить, но нет сил даже убрать руку со лба.

– Я хочу спать, – бормочет он, желая, чтобы она ушла.

– Хорошо, – улыбается Роза.

Роза уходит. Теперь можно вздохнуть свободно. Виктор ощущает огромную тягу к разрушению. Ему хочется взорвать эту квартиру, кафе, весь дом, квартал, больницу с некомпетентными врачами, которые говорят, что придется немного потерпеть.

Виктор садится на постели, чтобы убедиться, что у него еще есть силы хоть на что-то. Тянется к Розиной расческе на ночном столике и расчесывает оставшиеся еще на голове пряди волос.

Теперь вся расческа в волосах, и постель тоже. Они словно насмехаются над ним, обещая скорую смерть. Он может бороться сколько хочет, словно говорят они, но смерть все равно здесь, она рядом, и с каждым днем все ближе. Так почему бы не сдаться сразу.

Виктор швыряет расческу через всю комнату. Сбрасывает свое одеяло на пол, забирается под Розино – и начинает готовиться к смерти. Нужно сделать что-то перед смертью, что-то, чтобы войти в историю.

Написать книгу, о которой через пару лет забудут? Нарисовать картину, подобную «Джоконде»? Можно использовать Мирью в качестве модели.

Она красивее Джоконды. Только вот загадочности ей не хватает.

Сочинить песню, которую еще много лет будут играть во всех концертных залах?

Построить замок, храм, башню высотой до самого неба?

Основать государство, религию, партию?

Викторизм…

«Виктор» значит «победитель». Какая ирония, что его назвали именно так.

А может, пойти от противного? Взорвать стокгольмскую ратушу посреди нобелевского обеда? Разрушить жизнь других, чтобы отомстить за свою собственную?

Виктор сдается. Его ждет тот же конец, что и всех остальных. Пару лет после смерти его имя еще будут помнить, а потом оно канет в небытие.

По возвращении в кафе Роза видит Беа, которая зашла перекусить. Не спрашивая ни о чем, Роза наливает чашку чая и кладет на тарелку бискотти.

– Какао и яблочный пирог, – вдруг неожиданно заказывает Беа.

Занятия любовью отнимают силы. Ей нужно пополнить запас энергии, к тому же Беа слишком счастлива, чтобы следовать распорядку дня.

– Простите?

Роза в шоке. Беа повторяет заказ и спрашивает о выставке. Обычно она одета во все черное, но сегодня на ней красная футболка и открытые летние сандалии. Брови выщипаны, и она даже накрасилась: бирюзовые тени и черная тушь.

– Фотографии сделал один из наших постоянных клиентов, – отвечает Роза, разглядывая новую стрижку Беа – челка теперь не закрывает глаза, как раньше. – Его зовут… ее зовут София.

Тот трансвестит, думает Беа, вспоминая элегантный наряд Софии.

– Они продаются?

– Не знаю, – говорит Роза, вспоминая, что давно уже не видела Софию в кафе. – Но у меня есть ее номер телефона, так что можете сами позвонить и спросить.

Беа кивает. Роза роется в ящиках под раковиной, находит визитку, которую ей дала София, и переписывает номер телефона на бумажку.

С бумажкой в руке Беа идет к своему обычному столику в углу (старые привычки не так-то легко поменять). Она ест яблочный пирог, прихлебывает какао и радуется тому, что не испытывает никакой паники из-за того, что расписание нарушено.

Бархатная революция.

Достав сотовый, Беа звонит папе и спрашивает, не хочет ли он приехать в город на выходных познакомиться с ее молодым человеком.

Каспер в шоке:

– Молодым человеком?

Именно так, говорит Беа, и добавляет, что подробности расскажет позже, потому что батарейка кончается.

Она отключает полностью заряженный телефон, чтобы папа не доставал ее расспросами. У него может подняться давление от такой новости.

* * *

Каспер отправляется в центр на «кадиллаке», небрежно паркует его перед магазином, покупает пиво и виноград. Потом едет дальше, к озеру, в котором они купались, когда Беа была маленькой, а Эбба еще жива.

Каспер выходит из машины и садится на берегу. Подбрасывает виноградинки в воздух и ловит их ртом. Пьет пиво. Раздевается до пояса, подставляя свое бледное тело солнечным лучам. Ложится на траву и думает о тех мечтах, которые были у него в молодости.

В молодости он мечтал стать изобретателем и придумывать вещи, которые сделали бы мир лучше. Он мечтал, чтобы Эбба и Беа гордились бы тем, что у них такой сильный и смелый муж и отец. Но Эбба умерла, и все погрузилось в хаос.

Он начал пить, и жизнь его заволокло алкогольным туманом, а когда через пару лет туман немного рассеялся, Каспер обнаружил, что потерял не только жену, но и дочь.

Она была жива и была рядом. Иногда ему удавалось слышать ее смех. Но ее взгляд говорил ему все.

Ты меня оставил, папа! Почему ты меня оставил?

Они никогда не заговаривали об этом. Никогда не пытались выяснить отношения. Они просто спрятались друг от друга, притворились невидимыми.

Каспер выплевывает косточки израильского винограда, гадая, может ли он расти на шведской почве. Открывает второе пиво и вспоминает радостный голос Беа по телефону.

Молодой человек. Хочешь приехать в город познакомиться с моим молодым человеком?

Конечно хочет. Он приедет на «кадиллаке», одетый в костюм, чисто выбритый, причесанный и конечно же трезвый как стеклышко. Он не будет задавать много вопросов, не будет неприлично шутить, рассказывать, какой Беа была в детстве. Он будет есть ножом и вилкой и не станет ковырять в зубах кончиком ножа. Не станет засиживаться допоздна и не будет плакать, если они вдруг заговорят об Эббе.

Он навещает ее могилу раз в неделю. Всегда по пятницам.

Кладет красную розу на гравий перед памятником, садится на принесенный с собой складной стул, достает термос с кофе, наливает себе стаканчик и разговаривает с женой.

Каспер уверен: она слышит каждое слово. Она знает все. Знает, что скоро они будут вместе. Знает, как он по ней тоскует. Как ему хочется обнять ее, коснуться ее.

Он проклинал Бога. Проклинал за то, что ей пришлось вынести столько боли перед тем, как умереть. Проклинал Бога за то, что Он забрал ее к себе так рано.

Куда подевалась твоя сила, Всемогущий Бог? – вопрошал он.

Разве ты забыл, что твой долг – помогать людям?

Где ты был, когда Эббе нужна была помощь?

Чем она заслужила такую участь? Скажи мне, какие грехи она совершила, чтобы быть наказанной так жестоко? Я готов Тебя выслушать, но уверен, что, что бы она ни сделала, она не заслужила такой страшной кары. И Тебе ни за что не убедить меня в обратном.

Черт тебя побери, Бог! Воскреси ее! Верни ее мне!

Но несмотря на это, он всегда продолжал верить в Бога, потому что прекратить верить было равносильно потере надежды на встречу с ней на небе после смерти.

Господи, спасибо Тебе, что Ты не забыл Беа и что подарил ей любовь!

Спасибо за то, что Ты о нас заботишься, хотя мы не заслуживаем Твоей заботы. Спасибо за то, что даешь мне силы верить в Тебя, и спасибо за то, что я не напивался вот уже несколько дней. И спасибо за то, что сегодня мне не хочется пить и что от этих двух банок пива меня не развезет, думает он, сидя на берегу озера семейного счастья и радуясь тому, что в этой жизни у него еще есть повод для радости.

Телефон звонит, но она не берет трубку. Ей не хочется ни с кем говорить. Она сидит за письменным столом, склонившись над снимками Мирьи, и ненавидит себя за то, что поверила, будто ее приняли и даже полюбили.

Она обводит пальцем контуры тела Мирьи, ее лицо, нагибается и целует губы, слыша, как включается автоответчик.

– Привет! Меня зовут Беа. Я видела твою выставку в кафе и хотела бы купить фотографии. Все. Если они, конечно, продаются. Можешь позвонить мне по номеру…

София сразу удаляет сообщение, потому что это звонит не Мирья, чтобы попросить прощения, а больше ей ни до чего сейчас нет дела. Ей хочется забиться в дальний угол и умереть.

В ящик со стуком падает почта. Одно-единственное письмо из министерства здравоохранения. София открывает и начинает истерически смеяться, потому что в письме написано:

«Ваше прошение удовлетворено».

Какая идиотская шутка. Ее все равно никогда не примут. Что бы она ни сделала со своим телом, все всегда будут только презирать ее. Сколько бы гормонов она ни приняла, они все равно будут только смеяться над ней до самой смерти. И даже когда она умрет, ей не будет места в семейном склепе, если только она не согласится на надпись «Стефан» на своей могиле.

София разрывает письмо на мелкие клочки. Срывает с себя парик, блузку, лифчик, юбку, трусы. Смывает макияж. Сбривает все волосы на голове, но не трогает щеки и подбородок. Прыскает одеколоном и спешит в город, чтобы проверить, не найдется ли ей места среди людей в этом обличье.

Да, на этот раз все по-другому. Никто не останавливается и не пялится на нее. Никто не кричит «Фу, какая гадость», когда она проходит мимо. Но все же София ловит на себе пару любопытных взглядов, потому что, несмотря на бритый череп и щетину, в ней все равно есть что-то женственное.

В школе ее дразнили педиком. Потому что у нее была такая тонкая талия. Такие узкие плечи, тонкие запястья и лодыжки. И потому что она чаще дружила с девушками, чем с парнями, и отказывалась принимать участие в соревнованиях на самый длинный член, и никогда не хвасталась тем, сколько девушек у нее было.

Педик, наверняка думают эти прохожие, глядя на нее.

– Переодетая женщина? – наверняка думает один из них.

Ноги привыкли к туфлям на каблуках, и кроссовки причиняют ей боль. София решает передохнуть в кафе, заказывает кофе. Мешает сахар в чашке и думает о другом кафе и о вентиляторе, который она не успела починить. Ей не хочется жить. Но и умирать слишком страшно.

Кофе холодный и горький. Она уходит, оставив чашку нетронутой.

– Наверно, много работы, – отвечает Мирья, когда Роза спрашивает, почему София не заходит в кафе.

Мирье хотелось позвонить ей, но что-то все время мешало, она сама не поняла что. Наверно, необходимость извиниться, попросить прощения.

Или боязнь влюбиться в Софию, потому что, если она влюбится в нее, это все только усложнит, потому что София хочет быть женщиной, а не мужчиной.

– Помнишь черноглазую девушку? – спращивает Роза.

Мирья кивает.

– Она хотела купить фотографии. Я дала ей номер телефона. Хочешь узнать, что самое забавное?

– Конечно.

София, поздравляю с успехом! Я люблю тебя, но страшусь встречи с тобой.

– Она заказала не то, что обычно.

– Кто?

– Та странная девушка Мирья едва ее слушает.

– Не знаю, о ком ты. Кто-то нарочно испортил вентилятор.

Роза непонимающе смотрит на дочь. Какое отношение имеет черноглазая девушка к вентилятору?

– Вентилятор?

– София сказала, что кто-то перерезал шнур.

Роза в шоке. Кому это понадобилось? И зачем?

– Ты не думаешь, что это связано с пропажей буквы на вывеске? – спрашивает она дочь.

Мирья пожимает плечами.

Звонит телефон. Мирья подбегает к аппарату, надеясь, что это София, и страшась ее звонка.

– Я говорю с Мирьей Новак? – спрашивает женский голос в трубке.

– Да.

– Здравствуйте! Меня зовут Тина. Я звоню из модельного агентства «Мика». Вы прислали нам ваши фото, и нам они очень понравились. Вы могли бы прийти в агентство на ознакомительное собеседование?

– Мм…

Интересно, что такое ознакомительное собеседование? Мирья о таком никогда не слышала.

– Алло?

– Да, с удовольствием.

– Как насчет?… – Листает ежедневник. – У меня есть время только через пару недель. Вторник, двадцать третье, в девять тридцать вам подойдет?

Мирья понятия не имеет, что она делает через две недели во вторник, но от такого предложения не отказываются.

– Мне подходит.

Она записывает адрес на бумаге и кладет трубку.

– Кто это был? – спрашивает Роза.

– Мика, – отвечает Мирья.

– Подруга?

– Агентство. Они хотят со мной встретиться.

– Как здорово! Ты рада?

Мирья кивает. Конечно она рада. Осталось только выбрать – подиум или лифчик для кормления.

Беа закрывает за собой дверь, поднимает руки над головой и ждет, когда Джек опустит жалюзи.

По коже бегут мурашки. Звук опускающихся жалюзи у нее теперь всегда будет ассоциироваться с ожиданием любви.

Джек помогает девушке снять кофту. Кладет руки ей на груди и нежно сжимает, словно исследуя, нет ли опухоли.

Никакой опухоли. Только нежная, мягкая кожа.

Он к ней привязался. Надо с этим заканчивать. Нужно только выбрать подходящий момент. Но этот момент все никак не наступит. К тому же она такая симпатичная, и с ней так приятно заниматься сексом.

В постели она просто дикая кошка.

Заботится только о своем удовольствии.

Но иногда вдруг становится пассивной, как будто испытывает огромную усталость.

В такие моменты ей просто хочется лежать и позволять ему любить себя. В такие моменты Джек вспоминает, что она вообще-то его пациентка, которая страдает депрессией и приступами паники.

Это нехорошо, но так приятно.

Сегодня она расслабленно позволяет ему делать с ней все, что ему вздумается. Стоит ему одним жестом намекнуть, что он хочет поменять позу, как она тут же подчиняется. Их тела движутся в заданном ритме, и иногда Джеку кажется, что они стали одним целым. Это его пугает. Он не хочет подпускать ее ближе. Нужно соблюдать дистанцию. Нет, прогонять ее пока рано, потому что она дает ему ощущение счастья. Он даже поймал себя на мысли, что ему нравится после секса лежать и болтать с ней о разных глупостях, как это делают люди, когда встречаются.

Как он это делал с Эвелин.

– Я хочу познакомить тебя с папой.

Беа лежит на боку. В ее глазах – выжидание.

– Что?

Наверное, он приятно удивлен.

– На выходных, – продолжает Беа. – Небольшой ужин у меня дома. Без излишеств. Скромный семейный ужин.

Джек молчит. Наверное, тронут ее предложением.

– Он очень милый, – говорит Беа, гладя Джека по руке. – Ты ему понравишься. Я в этом не сомневаюсь.

Она представляет, как они с папой пожимают друг другу руку, заводят разговор, находят общий язык и позднее, вечером, пьют кофе на террасе, играют в покер, слушают музыку. Только не джаз. Это слишком рискованно.

Вот он, подходящий случай. Он подвернулся раньше, чем Джек планировал, но, может, оно и к лучшему.

– К сожалению, это невозможно.

– А в следующие выходные? Или на неделе.

Он боится смотреть ей в глаза:

– Этого не будет никогда.

Повисает тишина. Беа смотрит на него. Джек не осмеливается поднять глаза.

– Почему?

Он не может выдавить из себя ни звука.

– Отвечай, черт тебя возьми!

Он не знает, что сказать. Хочет только, чтобы она ушла и никогда больше не возвращалась.

– Ты милая, Беа, – говорит он, пытаясь подобрать правильные слова. – Правда, милая. Но я…

Удар!

Рука горит. Щека горит. Беа одевается и, прежде чем он успевает что-либо сообразить, вылетает из кабинета, на бегу кричит ожидающим в приемной, что доктор, который трахает своих пациентов, вызывает следующего. Мужчина тут же поднимается и выходит. Женщина нагибается, чтобы в открытую дверь получше разглядеть Джека, в одних трусах мечущегося по кабинету.

Оказавшись на улице, Беа останавливается и прислушивается к звонкой пустоте внутри.

Она чувствует себя пустой скорлупкой. Ей хочется вернуться в клинику и убить его. Или вернуться и сказать, что все это не важно, лишь бы Джек продолжал заниматься с ней сексом. Все равно на большее она не в праве рассчитывать.

Нет, назад возвращаться нельзя. Я его ненавижу.

Беа сплевывает на землю. И вдруг ее внимание привлекает музыка. Она поднимает глаза и видит Монса.

Монс.

Он ее заметил, но отводит глаза, потому что после встречи с противником не верит, что у него может быть шанс. Все, чего ему хочется, это забыть ее.

Беа не знает, почему подходит к нему и спрашивает:

– Чего ты не знаешь?

– Что? – удивленно смотрит на нее Монс.

Она кивает в сторону стопки кассет с надписью «Монс Андрен. I do not know»[3]3
  Я не знаю (англ.).


[Закрыть]. Беа не ждет ответа. Она сама не понимает, зачем задала этот вопрос.

От удивления Монс не знает, что ответить, и, не дождавшись от него реакции, Беа разворачивается и идет прочь.

– Это долгая история, – говорит он наконец. Поднимается, быстро собирает вещи и бежит ее догонять.

Беа не замечает, что Монс идет за ней следом. Она вообще ничего вокруг себя не замечает. Она просто идет вперед, с каждым шагом все острее ощущая пустоту внутри себя.

Вторая пациентка тоже в спешке покидает клинику, стоит ему выйти из кабинета в трусах и полурасстегнутой рубахе. Лицо у него такое, что можно детей пугать.

Джек себя не узнает.

Он запирает дверь. Лишь бы никогда больше ее не открывать.