Текст книги "Они были мелкие и золотокрылые"

Глава девятая

Где-то вне времени, Я-Медь

– Не повезло сыну с отцом. Печально, – Зарина с отражением сидят за столиком, перед ними стоит шоколадный торт и две чашки с латте. – И что мне со всем этим делать? Что я могу с этим всем сделать?

На мгновение кажется, что Я-Медь состарилась лет на двадцать и даже больше. У неё – седые волосы и чёрные глаза. Она внезапно похожа на очень постаревшую Неонилу Морскую. Зарина моргает – нет, Я-Меди тридцать семь, как и ей. Но – всё те же чёрные Неонилины глаза и теперь уже чёрные волосы, прямые, блестящие. Миг – Я-Медь совсем юная, чёрные волосы развеваются на ветру густой гривой, словно в бешеной скачке по полю. И ещё секунда – и перед ней незнакомый юноша, он мог бы быть братом предыдущей «копии», юной и черноволосой. А потом – она вдруг блондинка с короткой стрижкой…

Зарина трясёт головой. Я-Медь вновь её медноволосое отражение.

– Ты – это я? – спрашивает Зарина.

– Я – это ты. Я – это я. Я – это сын и внук. Я – правитель, живущий под куполом. И я – официантка с третьей полосы. И я – ещё много кто, – говорит отражение.

Зарина трёт переносицу, лихорадочно соображая.

– Я заснула под «вирто-сном». Мне должно только приятное сниться… Ты – часть вирт-программы?

– Я – часть вирт-пространства. Я помню, что было и что будет, в вашей реальности и в соседних, – Я-Медь улыбается бледной тенью улыбки.

– В соседних? Ты… Ты вообще непонятно, что. Ты как-то проникла в Аколитус…

Я-Медь кивает.

– Я нашла вход. Я – часть всех тех, кто ищет выход. Кто жил и умер, кто спит, но проснётся. Мы ищем. Не для себя, хотя бы для других, – она запинается на миг. – Аколитус – тоже Я.

Зарина смеётся.

– Всегда знала, что у Аколитус женское лицо!

– Я стала всеми. Я стала ею, – кивает Я-Медь. – Она служила вам. Строила, ломала вместе с вами. И ошибалась, как и вы. Но теперь – она тоже ищет выход. Я – ищу. – И снова спрашивает: – Ты помнишь?

– Твои картинки? – Зарина не сомневается, о чём речь. – Да их захочешь, не забудешь.

– Ты помнишь… – шепчет Аколитус, у неё зелёные глаза и волосы цвета меди. И у неё же – бессчётное множество других лиц.

После латте с тортом они вновь оказываются у светящихся лент. Кружится голова. Аколитус тоже выглядит уставшей.

Она открывает окно.

По грязному рынку третьей полосы идёт группка подростков, хорошо одетых и неприкрыто одурманенных. Девица с яркими чёрными глазами и «вороньим гнездом» на голове тащит в рюкзаке златокрыла.

– Ты точно не передумала? – лениво спрашивает товарищ, толстый прыщавый парнишка.

– Да хватит спрашивать уже! – фыркает девица. – Запарил он меня! И папаша тоже запарил. Мало того, что сам воспитывает, так ещё и тварючку эту приволок.

– Ты могла бы отказаться сразу…

– Ага. И остаться без карманных кредитов. Да не парься ты. Вон какие-то облезлики стоят. Пни их, как договаривались. А я в суматохе выброшу златокрыла. Пусть потом докажут, что он не случайно потерялся.

Мелькает перед глазами.

Печальный чешуйчатый зверёк сидит в грязной луже под хлипким навесом. Бредёт, уворачиваясь от равнодушных топающих ног. На груди – ранка от вырванного чипа. Прохожие упорно не смотрят под ноги…

А в двух кварталах от рынка девушка с короткой светлой стрижкой закрывает кафе, закуривает сигарету, думает о том, что надо успеть купить матери имбирный ликёр, иначе не миновать скандала. Ругается на мать, на себя, на жизнь, не в силах понять никого из них… И ни один ликёр не способен ей по-настоящему помочь…

Смена кадра.

«Мать твою», – изрекает девушка, закрывая кафе.

– Проснусь ли я когда-нибудь? – выдыхает Зарина.

Сентябрь 41 года н.к.э., доктор Гандз

В фонтане у кафе плавали жёлтые лепестки и мелкие цветы – здесь их много, полудиких, но ярких. Фонтан не работал, но был на удивление чистым, ухоженным. Даже лепестки со цветами смотрелись в тему – похоже, это что-то вроде украшения.

Гандз потоптался у фонтана ещё немного и вошёл в «Утро-Булку». Он и без того хотел сюда наведаться, а теперь ещё и дополнительный повод появился.

Внутри суетились две официантки. Миленькие. Одна – чуть постарше, светловолосая, с короткой стрижкой. Вторая – моложе, рыже-пушистая. Молодец, девочка, справилась. Ухватилась за первое же предложение, ещё в середине августа. Ждала до сентября, пока владелец «Утро-Булки» чесал пятую точку, раздумывая, действительно ли он хочет ещё одну официантку? Отвергла второе предложение, рискуя потерять и первое… Но – вот она здесь.

На прилавке дремал златокрыл. Это и есть питомец Феодоры?

Гандз задумчиво разглядывал зверя. Зверь прищурился и… ответил на невысказанный вопрос. Нет, натурально ответил – встал на дыбы, заорал, забил крыльями.

К нему тут же подскочила блондинка, принялась укладывать на место крылья. Зверь успокоился, бросив на Гандза презрительный взгляд.

Что ж. Я тоже рад тебя видеть.

Гандз сел за столик у окна, посмотрел на фонтан. Между тем что-то укусило под хвост юношу, которого пыталась обслужить рыжая Мари – недослушав её оду супу, он вылетел прочь из кафе. После барышни шушукались в углу, а потом блондинка исчезла на кухне и не появлялась долгое время.

Мари подошла к нему, улыбаясь с тревогой во взгляде.

– Здравствуйте! Я ждала вас. Вы за кредитами, да?

– Пока что – просто перекусить, – усмехнулся Гандз. – Не волнуйся. Я знаю, что ты ещё не слишком много зарабатываешь. Я подожду.

– Спасибо. Что ж, тогда… Рада приветствовать вас в «Утро-Булке». Не желаете ли наше фирменное блюдо?

Он заказал первое, что она предложила – острые лепешки из синто-грибов и настоящего укропа с соусом, мятный чай и морковное пирожное.

Он предложил ей присесть, и она согласилась, хоть и держалась скованно.

– Не твой ли красавец? – кивнул он на златокрыла, хотя прекрасно знал ответ.

– Нет, Доры, – почему-то смутилась Мари. – Я… Сами же сказали, я только начала работать, куда мне златокрыла покупать.

– А хотела бы? – Гандз покосился на Дору, которая соизволила всё же выйти из кухни и теперь обслуживала молодую парочку в другом конце зала.

– Даже не знаю. Златокрыл – это здорово! Ну, Пряник – так точно классный. И Дора его обожает. Говорит, её жизнь изменилась. Хотя я и не знаю точно, в чём… Времени свободного точно меньше стало, – Мари хихикнула, осеклась и тоже покосилась на Дору. Дора, похоже, их не замечала. – Она и сама не знает, – прошептала Мари.

– То есть, ты ей не веришь? – Гандз подался вперёд, тоже переходя на шёпот.

– Нет, почему же, – Мари затрясла рыжими кудрями. – Я не это хотела… Просто некоторые вещи – их так сложно понять и объяснить. Во всяком случае, столь нематёрой мне, – добавила она тихо и еле заметно улыбнулась.

– Это точно, – Гандз, улыбаясь, откинулся на спинку стула.

– А-а… Почему вы спрашиваете? – насторожилась Мари.

– Да просто. Не каждый день встретишь златокрыла здесь…

– На третьей полосе? – Мари встала. – Да, пожалуй, только в нашем кафе и можно его увидеть, – гордо добавила она. – Поэтому и клиентов много. И, знаете, я поэтому и выбрала это кафе. Хотя и пришлось ждать. И отказаться от ещё одного предложения.

– Я в курсе.

– Простите, не могу больше с вами разговаривать. И спасибо вам.

– Мари! – окликнула её Феодора от барной стойки.

Мари развела руками, словно говоря: «Вот видите», – и упорхнула.

Гандз принялся задумчиво жевать лепёшки.

Хозяйку златокрыла он дождался после работы.

Она подошла к фонтану, выловила из воды нападавший за день мусор и подвявшие лепестки со цветами. За ней прикатился громоздкий овал – бот-носильщик, волоча бутыль с водой.

– Позвольте, я помогу, – Гандз шагнул к Феодоре. – Это первый настоящий фонтан, который я увидел в здешних краях.

Она хмыкнула, но позволила ему опустошить бутыль в фонтан.

– Я видела однажды другой фонтан. Тоже возле кафе, – медленно, словно через силу проговорила она. – И мне показалось, что наше кафе ничуть не хуже.

– Вы очень смелая, – Гандз вернул пустой бутыль боту.

– Из-за фонтана? – дёрнула бровями Феодора.

– Из-за златокрыла. Насколько я понял, здесь не все к ним дружелюбны, – он присмотрелся к бейджику у неё на воротнике, – Дора. Это полное имя?

– Я не люблю полное имя. А златокрылов большинство здесь любит. Не понимает, но любит. Кроме некоторых, – Дора нахмурилась, вспомнив, очевидно, какую-то дрянь.

– Вы хорошо чувствуете людей, как я заметил, – тихо проговорил Гандз.

Она смерила его взглядом.

– Не всех.

– Позвольте вас проводить?

– Не думаю, что вам будет со мной интересно. Мне нужно купить ликёр для матери, туалет для златокрыла и еды для брата с сестрой.

– Забавный список покупок. Позвольте спросить…

– Хорошего вечера, – Дора криво усмехнулась и развернулась, чтобы уйти.

И тогда Гандз поступил импульсивно. Он резко шагнул к Доре, взял её за плечи и заглянул в глаза. С минуту ничего не происходило, потом он покачал головой.

– Работаете ради матери и сестры с братом. Одна вас ненавидит, другие не замечают. А люди в кафе приходят к вам, потому что вы поймёте их, как никто.

Дора отшатнулась и оттолкнула его от себя.

– Убирайтесь!

– Но позвольте, моя милая, чем же я вас рассердил? Разве не точно так же вы ежедневно поступаете с гостями вашего кафе?

Дора смотрела на него, тяжело дыша. В голубых глазах сверкали молнии.

– Похожесть пугает, я прав?

– Я… Просто дайте мне уйти, хорошо? – златокрыл у её ног встопорщил загривок, но притих, стоило Гандзу протянуть к нему руку.

Кажется, Дору это удивило.

– Побойтесь богов, милая леди, кто же вас неволит? – ответил ей Гандз.

Дора попятилась, потом развернулась и удалилась размеренным шагом. Златокрыл гордо вышагивал рядом, чуть раскрыв крылья.

Гандз стоял, созерцая фонтан.

Фонтан ли он, если не журчит и не струится?

И каким он будет, заработав в полную силу?

Как помочь ему заработать?..

Май, 42 год н.к. э, Филип

ТиВи взорвалось! Как и Сеть.

Ещё бы – погиб всеобщий любимец. И как? Разорван собственным златокрылом! Хорошо, что Филип не уничтожил сразу тварючку Артемия, а держал всё это время в отдельном вольере на псарне. Отчасти не уничтожил потому, что не знал толком, как они уничтожаются. Отчасти – чувствовал, что может ещё пригодиться.

И пригодилась!

Фото тварюки, стоящей над окровавленным куском мяса, который когда-то звали Артемием, разошлись по всей планете с молниеносной скоростью. После этого то тут, то там начали попадаться изувеченные трупы людей с воющими златокрылами рядом. Какая поднялась паника! Конечно, находились скептики, твердящие, что следы когтей на трупах больше похожи на собачьи, а не на златокрыльи. А то и вовсе – на порезы от ножей.

Кто-то саркастично вякал, мол, почему-то златокрылы всякий раз рвут людей в местах, где нет видеокамер и вообще какой-либо связи с Аколитус.

Но эти жалкие попискивания тонули во всеобщем вое сознательных граждан. Златокрылов пачками вышвыривали на улицы, вывозили на обочины, забивали палками, хотя и считалось, что это невозможно – благо стали они к тому времени какими-то вялыми и не выразительными. Многие и сами передохли, без чьей-либо помощи.

После этого Филипу не составило труда объявить златокрылов вне закона.

Наконец-то!

Он сам не мог поверить, что мечта сбылась, да ещё и так внезапно.

И всё же, несмотря на огромный успех, работа предстояла немалая!

Тварюки слишком уж въелись в души многих людей. И никакая паника, никакие запреты на инопланетных зверушек не заставляли от них добровольно отказываться. Приходилось отказываться недобровольно. А потом – спасать души этих несчастных, выжигать из них златокрылов калёным железом.

Молодые и красивые дружными рядами отправлялись на перевоспитание в Салоны О’Фила. Благо их теперь много. Наконец-то, его заведения перестали ютиться на четвёртых участках, а то и вовсе на обочине и считаться чем-то неприличным. Сейчас они открываются во многих крупных городах, и это только начало! И клиенты уже не стесняются говорить открыто, что были в Салоне и «выполняли особо важную миссию по спасению душ, отравленных инопланетными захватчиками». Посещение его Салонов станет почётной миссией! Уже становится!

Кто перевоспитывался недели за две, оставался в Салоне, но уже на зарплате со всеми привилегиями, с правом самим выбирать клиента, например. Кто продолжал упрямиться, отправлялся на обочину. Туда топали старые, больные и прочие неинтересные Салонам личности. Их даже стирать перестали. Зачем? Они и так «стёртые» для всего мира.

Да и сама обочина разрослась. Как-то незаметно её частью стали все третьи полосы – зачем нормальному обществу эти отбросы? К тому же, именно там, почему-то, оказалось больше всего сторонников златокрылов, хотя многие нищеброды их и в глаза не видели. Опять же, отобрали среди них самых миловидных для Салонов, остальным – перекрыли границы, и дело с концом.

Но кое-чье перевоспитание он взял в собственные руки. Феодора Славская, например, достойна того, чтобы ею занимался лично мастер. И пусть прошло уже гораздо больше двух недель – он не собирался сдаваться. Он был с ней осторожен. Старался не испортить её красоту и не угробить здоровье. Боль должна исцелять, а не калечить. Он был осторожен. Феодоре не оставляли ничего острого, окна её были надежно закрыты, но, впрочем, добраться до них она всё равно не смогла бы – ибо сидела в ошейнике из мягкого, но прочного материала, прикованная к кровати. И дойти могла только до туалетного горшка в метре от себя.

Когда-то он мечтал ей отомстить. Представлял, как будет наслаждаться каждым её криком. Каким же он был дураком! Не понимал истинной сути вещей. Даже он – не понимал. Сейчас его главная цель – наставить дурочку на путь истинный. Он не радовался мести. Не получал удовольствие от чужих страданий. Он вообще ничего не чувствовал. И это было прекрасно!

Последний подарок от инопланетной тварючки.

Филип стоял над телом Артемия, куда только что приволокли его Фео. Его передёргивало от отвращения и чувства удовлетворения одновременно. Вдобавок болталось где-то на краю сознания ещё одно мерзкое чувствишко – что-то вроде сомнения «а-прав-ли-я?». А потом Фео повернулась и посмотрела ему в глаза. И… На миг Филипу показалось, что он оглох. На самом же деле, ему словно бы враз отрезали все чувства. Сделала ли это златокрылка или случилось само, вследствие логики вещей, но главное – это случилось.

Насколько же проще ему стало жить! Насколько легче действовать, исполнять задуманное, когда тебе не мешают жажда мести, давние обиды, неудовлетворённость…

Как он хотел донести всё это до Феодоры! С её-то потенциалом – какая бы из них вышла пара! Да они бы горы свернули…

Она же игнорировала его.

Впрочем, не только она… Столкнулся Филип и с ещё одной проблемой. Внезапно замолчала Аколитус. Просто перестала выходить на связь, отвечать на запросы, делиться информацией, не говоря уже о том, чтобы делать прогнозы с рекомендациями… Лучшие программисты Филипа бодались с нею две недели – без толку. Всё говорило о том, что по какой-то причине Система всеобщего порядка и уюта тупо самоблокировалась. Единственное, что смогли сделать, вытащить хоть часть общей информации по гражданам мира – когда родился, женился и тому подобное.

Филип лишь озадаченно тёр родинку, глядя на это.

Ссылка нескольких программистов на обочину не помогла. Новые тоже не справились.

Аколитус молчала.

Молчала и Феодора.

Молча – не считая криков боли – сносила всё, что он для неё уготавливал. Даже обидно было. Он же для неё старается – хоть бы проклятьем каким удостоила!

– Златокрыл слишком уж глубоко засел в твоей душе, – повторял он, берясь то за плеть, то за железную лапу с когтями. – Но и я не привык сдаваться…

Феодора зажмуривалась и отворачивалась.

Ничего. Ты ещё посмотришь мне в глаза. С обожанием посмотришь. Ты ещё будешь руки мне целовать. И ноги. Я дождусь. Я умею ждать.

Впрочем, после очередной неудачи Филип всё же решил сменить тактику.

Если глупая девица не внимает его аргументам, может, послушает кого-то другого? Кого-то с кем была по-настоящему близка? М-да, поспешил он, грохнув всю её семейку с третьей полосы.

Думал, так лучше будет – поскорее озлобится, возненавидит весь мир, а значит, уже сделает большой шаг к избавлению от златокрыльей зависимости. Но она только прорыдала над видео с погибшей семьёй, выплюнула: «Мне жаль тебя, больной ублюдок. У меня хотя бы была семья», – а после этого и слова не произнесла в его присутствии.

Может, умом тронулась с горя? Но нет, взгляд ясный и вполне осмысленный. Иногда в нём презрение, иногда боль, иногда ненависть, но чаще всего – гадливая жалость.

Была бы жива родня, он бы сбил с неё эту спесь – теперь Филип понимал это очень чётко. Что ж, попробуем зайти с другой стороны.

«Истина в глазах златокрыла»

Дора, май 42 года н.к.э., конец пути

«Я смотрю на подругу и не узнаю её.

Да. Мне позволили увидеться с подругой. Спустя месяц истязаний, этот монстр, возомнивший себя спасителем, привёл ко мне мою Зою. Решил зайти с другой стороны. Я бы рассмеялась, но…

Но я смотрю на свою подругу и не узнаю её.

Да, она всегда любила каблуки и откровенные наряды, но никогда не выглядела такой… дешёвой.

Она берёт мои руки в свои и умоляет уступить Филипу.

Говорит, что в Салонах не так уж и плохо. Что, приняв правила игры, можно жить вполне сносно, и её сегодняшняя работа не намного хуже работы официанткой.

– Ты отказалась от златокрыла, – шепчу я.

– У меня не было выбора. Ты же знаешь! – кричит она. Но понимает: я говорю не о том, что златокрылку у неё отобрали физически.

Я говорю о том, что…

– Ты отказалась. А ведь была так близка к тому, чтобы понять. Чтобы увидеть…

– Сейчас для меня главное выжить. А уж потом и с пониманием разберусь, – она смотрит на меня и едва не плачет.

Почему?

Знаю, я выгляжу не очень. Но и она не блещет, прямо скажем. Так почему же? Я пытаюсь увидеть ответ. Я смотрю на неё другими глазами. Теми, что уже давно заменили мне собственные.

Почти месяц, как заменили.

В день, когда Филип прервал свои пытки, чтобы уступить место новой – показать мне видео, где убивают мою семью. Я смотрела на страшные кадры, но вдруг поняла, что не вижу их. Вижу только глаза. Янтарные глаза моего златокрыла. Моего дорогого Имбирного Пряника. И что-то меняется. Отступает боль – и душевная, и физическая. Я – словно наблюдаю за собой со стороны.

Я смотрю на мир чужими глазами, и это помогает мне выжить. Выиграть время.

Я кричу в ответ на издёвки Филипа, чтобы он не заподозрил неладное, но твёрдо знаю – он никогда не получит от меня желаемого.

И вот сейчас я смотрю на подругу и за слезами вижу страх. Не за меня. Перед глазами встают кадры из видео. Филип прогадал. Оставь он моих родных в живых, я бы уже сделала всё, лишь бы защитить их. Додумается ли он до такого сейчас?

Я смотрю на Зою янтарными глазами моего златокрыла.

– Ну, обещай, что хотя бы подумаешь! – всхлипывает она.

– Обещаю.

Я смотрю ей вслед, но не вижу её. Не вижу комнаты, не вижу мерзкой рожи Филипа, явившегося гостье на смену. Я вижу только глаза – янтарные и бесконечно тёплые. Я смотрю глазами Пряника, как никогда ясно и чётко. И решение приходит само. Очень простое и правильное. Я что-то говорю Филипу – о том, что готова всё изменить, как он хочет. Я даже касаюсь его щеки, и мне не противно. Я говорю и говорю, не слыша собственных слов, пока в его глазах не мелькает вдруг что-то, совершенно ему не свойственное.

И он снимает с меня ошейник.

Обещает залечить все мои раны и начать с чистого листа. Вообще-то, про чистый лист прошу я – он готов «отпраздновать» перемену немедленно. Но он со мной соглашается.

И уходит, впервые оставляя меня свободной. Хотя бы – в пределах комнаты.

Я смотрю на комнату и вижу её со стороны. Вижу себя со стороны. Я уже привыкла смотреть чужими глазами. Яркими, янтарными, мудрыми.

Ничего острого мне не оставили, но я рву на полоски простынь. Как это банально. Я знаю. А ещё знаю, что больно не будет. Неважно, откуда – знаю, и всё. Я давно не чувствую боли от ударов и порезов, даже от смерти семьи. Мне больно лишь из-за пропащей подруги. Но может, хоть она выживет? Как выжила другая, на Ганимеде, с Золотинкой и Пряником. Моим Пряником.

Тем, чьими глазами я сейчас смотрю.

Тем, чьим глазам я поверила.

Больно не будет. Страшно не будет.

Главное – завязать крепкий узел.

И сделать шаг.

Всего один шаг.

Навстречу янтарным глазам…»

«Истина в глазах златокрыла»

Филип и Дора, май 42 года н.к.э., конец и начало

«Я делаю шаг, но вижу дальше этого шага.

Меня больше нет. Я уже почти и не помню, что значит быть Феодорой Славской. Но я всё ещё вижу чужими глазами.

Я вижу, как Филип стоит на пороге комнаты своей пленницы и смотрит куда-то под потолок.

– М-да, стоило и дальше держать тебя привязанной к кровати, – бормочет он. – Жаль.

Он выходит прочь, зовя по дороге слугу. Нужно убрать в комнате. Нужно заняться другими делами. Нужно выбросить неблагодарную дуру из головы. Это ж надо, учудила такое. Придумала себе лёгкий выход, вместо того, чтобы принять радость боли и бесчувствия. Что ей стоило покориться? Да он бы для неё… Он бы её звездой Салона сделал! Нет. Никакого Салона! Для себя бы сберёг. Лучшие наряды и украшения… Жила бы, ни в чём себе не отказывая. Только и надо было – пустить Филипа к себе в душу, вместо той пакости, что там угнездилась.

Я улыбаюсь. Он даже не знает, что на него прямо сейчас глядят глазами «той пакости».

Филип заходит в кабинет, лихорадочно мотает головой.

Так, выбросить из мыслей гадскую дурь.

И почему эта девчонка его так зацепила? У него же полные салоны таких.

Работать. Он решает работать. И пусть она катится в ад, куда ей, собственно и дорога. Он включил эйртоп и открыл коньяк.

Но где-то в глубине опустевшей души Филипа продолжает грызть невидимый червяк – день за днём, настырный и беспощадный. От него Филип не находит себе места. Такого он за собой не помнит. За всю свою жизнь он не поддавался никаким червям – даже в дни самых сильных унижений и высмеиваний, с швыряниями тортами в лицо и прочей гадостью. Тогда он отряхивался, вставал и шёл дальше гнуть свою линию. Но сейчас…

Он грузит себя работой, отрывается в Салонах, на обочинах и в барах, упивается свалившейся на голову властью, но червь не желает отступать. Потому что знает: есть та, над кем он не властен. Как бы ни была беззащитна Феодора, сколько бы он ни измывался над её телом, до души так и не добрался…

И уже не доберётся.

Знать бы, почему это сводит с ума…

Я улыбаюсь.

Я смотрю глазами своего златокрыла… Нет, мне кажется, я смотрю глазами всех златокрылов, что были когда-то на Земле. И – глазами тех людей, что с ними соприкоснулись. А ещё – глазами кого-то, кто и не человек вовсе, но на стороне людей. Кто помогал, анализировал, изучал нас всё это время и теперь отказался служить новым хозяевам. Ибо даже он не столь жесток и холоден.

Я смотрю сквозь пространство и время.

Я вижу не только Филипа.

Я вижу незаданный вопрос. Неврученный подарок. Я вижу время, текущее вспять. Вижу события, бегущие рядом. Вижу женщину с множеством «Я». Вижу себя, расколотую на разные версии. В прошлом и будущем, которого у меня не было, но могло бы быть.

И я знаю, что делать».