Текст книги "Они были мелкие и золотокрылые"

Но неужели она думает, что покровитель с первой полосы будет вечно с нею возиться? Да через неделю уже о ней забудет и код аннулирует. Или через месяц. Пусть даже через год. Или два.

Филип дождётся.

Никто не смеет его так унижать. А паршивая третьеполосница – и подавно.

Ничего, ничего.

Успокоиться. Выбросить неблагодарную квочку из головы. Подумать о деле…

Впрочем, через несколько дней Филип на какое-то время забыл о предательнице-официантке. Потому как получил письмо. Очень любопытное письмо. Пришло оно к нему окольными путями.

И, пожалуй, пришло не напрасно…

«Истина в глазах златокрыла»

Доктор Гандз, май 41 года н.к.э., начало путешествия

«Я смотрю в глаза своему златокрылу и вижу в них истину. Истину, которую большинству людей не под силу понять, и которую даже понимающие не в состоянии выразить словами. Я и сам не очень-то справляюсь. Я смотрю в глаза удивительного существа, и словно бы тону в бескрайнем океане. Златокрылы – это океан. Чистый, удивительно-прекрасный, исцеляющий. Люди же в своем большинстве похожи на фонтаны. В лучшем случае. Иногда – даже работающие. Но что будет, если соединить фонтан с океаном? Вдохнёт это в него новую жизнь или разорвёт на части?

Кучка «чисто-лЮдей» кричит, что златокрылам не место на Земле.

Другие отчаянно изучают златокрылов, доказывая обратное.

Я же хочу изучить людей.

И для этого задумал я некоторое время пожить на третьей полосе, попутешествовать там, пообщаться с людьми. Ибо – как можно понять инопланетное существо, если мы не всегда понимаем друг друга?

Знаю, что желание это странное для человека моего положения. Я мог бы послать кого-то из своего окружения, и он бы с радостью согласился. Но это не то же самое, что увидеть и прочувствовать всё самому. Я не боюсь быть узнанным – на ТиВи третьих полос не говорят о жизни под куполом. Если моя физиономия когда-то и появлялась на их экранах, то не более чем в качестве скромного межпланетного психотерапевта.

Своего златокрыла, голубоглазого Артура, я оставлю с женой и дочерью. К счастью, он с ними прекрасно ладит. Как и со златокрылкой моей супруги. И всех их на время своего путешествия спрячу там, где не найдёт ни один человек, ни даже Аколитус. Не хочу подвергать риску тех, кого люблю больше всего. Да и мне ни к чему лишнее внимание. Думаю, одинокий путник вызовет гораздо меньше вопросов. И сможет задать гораздо больше своих…»

Глава шестая

Где-то вне времени, Я-Медь

Я-Медь берёт её за руку. У неё – тёплые и мягкие пальцы, от прикосновения становится спокойнее. Я-Медь ведёт её к двери в конце кафе, за которой обычно бывает туалет или кухня. Но выходят они совершенно в другое помещение.

Зарина удивлённо смотрит на широкий и светлый полукруглый коридор – одна его стена обычна, а вторая складывается из сотен и сотен узких полупрозрачных лент, светящихся бледно-розово-сиреневатым цветом и висящих очень плотно, скрывая всё за собой. Зарина тянется к ближайшим лентам и успевает почувствовать, какие они приятно-шершавые наощупь, прежде чем Я-Медь останавливает её, твёрдо сжимая ладонь. Они идут вдоль стены, идут минут десять – ленты становятся то более розовыми, то более сиреневыми, иногда даже жёлтыми, но в целом картина все та же.

Наконец, они останавливаются, и Я-Медь раздвигает ленты. Зарина видит ресторанный зал с круглыми столиками, вдоль которых скользят официантки в коротких белых туниках. За столиками сидят гости. Кажется, празднуют что-то особенное. Один столик наползает на них, словно камера даёт увеличение. За ним в окружении вычурно одетых дам с разноцветными волосами сидит темноволосый мужчина. Эдуард Орлов – откуда-то знает Зарина.

Играет музыка, древняя и красивая, зал вмиг падает в полумрак, но всё же видна женская фигурка в длинном платье и с длинными волосами. В руках сверкает по кинжалу. И музыка гремит всё громче…

Ленты колышутся перед глазами, скрывая дикий неистовый танец незнакомки. Я-Медь касается плеча Зарины, выводя из транса, и вновь разводит ленты, чуть-чуть левее, чем раньше.

Тот же зал. Те же гости и официантки. Тот же темноволосый мужчина. Но только – музыка другая, и другие танцовщицы. Их и танцовщицами-то сложно назвать. Они просто раздеваются под музыку, демонстрируя себя гостям. Одна неприкрыто предлагает себя Эдуарду. Зарина всей кожей чувствует, как ему это неприятно.

Я-Медь закрывает «окошко».

И открывает новое…

Июнь 41 года н.к.э., доктор Гандз

Гандз сидел у входа в гараж и наблюдал, как высокий крепкий мужчина изучает его флаймобиль. Вообще-то, с последним было всё в порядке, но Гандзу был нужен повод для встречи. О человеке, покинувшем благополучную вторую полосу ради недолговечной любви, он узнал от старого знакомого Валико на второй месяц путешествия. Валико держал сеть ресторанов и в своё время, напротив, перебрался с третьей полосы на вторую. Друга своего, Эдуарда, не понимал, однако искренне им восхищался.

– Если хочешь, дарагой, узнать третий полоса, ступай к Эдуарду Орлову и спроси у него: зачем он, дурной галава, всё, что имел, променял на жизнь в этом захолусте? Пазвани, скажи, что от меня…

– С вашим мобилем всё в порядке, – послышался голос Эдуарда. – Никаких неполадок.

Гандз изобразил удивление на лице.

Мобиль он тоже взял на время у Валико – чисто сгонять к гаражам и обратно. И просил же какой-нибудь проблемный выделить для правдоподобности, так нет… «Плахого не дэржим, дарагой! Да ты не пэрэживай! Главное, начать разговор, а там – дагаваритесь!»

– Странно, с утра упорно не хотел заводиться, – развёл руками Гандз. – После того, как дочка на нём вчера покаталась, – он улыбнулся.

– А-а, дети, – протянул Эдуард.

– У вас с ними тоже проблемы? – изогнул бровь Гандз. – Простите, я отнял ваше время, могу чем-нибудь компенсировать? Угостить вас кофе, например. И поговорили бы о детях. Я, знаете ли, психотерапевт, могу помочь советом или просто выслушать. Не спешите отказываться, – снова улыбнулся он, видя, как Эдуард уже изготовился послать непрошенного советчика далеко и надолго. – Вы ведь сына в одиночку воспитываете, верно?

– Вы кто такой? Какое вам дело до моего сына?

– Не волнуйтесь вы так, – Гандз примирительно выровнял бровь. – Ваши контакты дал Валико. Рекомендовал, как гениального наладчика флаймобилей. И, разумеется, я его расспросил немного о вас. Чтобы понимать, с кем буду дело иметь.

Эдуард хмыкнул.

– И много он вам рассказал?

– Достаточно, чтобы захотеть с вами увидеться.

– Любопытно вам на букашек смотреть, да? – Эдуард вытер руки о грубую тряпку, смерил Гандза гневным взглядом.

– Я смотрю на человека, достойного уважения и восхищения. И в упор не наблюдаю букашки. Так что, выпьем кофе?

Они сели за пластмассовый кривой столик на улице, перед унылого вида кафе – маленького и тесного. Темнело, и в кафешку набились любители вечерних напитков. И – отнюдь не чая с кофе. Официант принёс два американо и что-то среднее между печеньем и покосившимся колобком.

Кофе, как всегда, был паршивым. Такое чувство, что до третьей полосы доходила лишь кофейная гуща…

– Если бы мне пришлось навсегда покинуть свою полосу ради высоких чувств и высоких целей, больше всего я бы скучал именно вот по этому, – Гандз кивнул на свою чашку.

Эдуард усмехнулся.

– Мне Валико иногда передаёт кофейные зёрна. За оказанные услуги.

– Расскажите о себе немного, – попросил Гандз.

– Я вас вспомнил, – Эдуард откинулся на спинку хлипкого пластмассового кресла. – Вы тот сумасшедший доктор-психотерапевт, о котором говорили по ТиВи. И просили не пугаться, если полезете с расспросами. На одном канале. На другом, наоборот просили вас игнорировать. Значит, всё-таки изучаете букашек.

– Не верьте всему, что говорят по ТиВи. Я здесь вовсе не из простого любопытства. И уж точно не от ленивого «нечего делать».

– Что вы хотите знать? – нехотя спросил Эдуард и вдруг начал рассказывать.

О том, как полюбил девушку с третьей полосы. Простую и смешливую, но более благородную, чем многие второполосницы. О том, как научился смотреть на мир её глазами и понял, что никогда уже не сможет иначе. О том, как сложно оказалось всё это объяснить тем, кого считал родными и близкими. Он не просто ушёл к Терезе, он ушёл из ставшего чужим дома, от ставших чужими людей. А потом родился сын, и прошлое само собой ушло на десятый план. Воспитывали Артемия сначала вместе, затем – Эдуард в одиночку.

– Мы прекрасно с ним ладим, – неуверенно сказал Эдуард. – Не так, конечно, как получалось у Терезы, но тоже хорошо. Он в этом году перешёл из школяров в студиозы. Мечтает о второй полосе – прямо не говорит, чтобы меня не обидеть, видимо. Но я вижу это. Специальность выбрал такую, которая даёт надежду на переход…

Гандз слушал, и на мгновенье ему показалось, что он перенёсся во дворик ресторана «Жасминовый туман», где журчал вовсю фонтан Валико. Был фонтан чистым и весёлым, но тогда показалось Гандзу, что он словно в тумане. А сейчас, рядом с Эдуардом – представился во всей красе. Только уставший какой-то фонтан. Уставший и отчаянный. Не разлетелся бы на осколки…

Потому как, неладно что-то в здешнем королевстве.

Нет, Эдуард не жалел и не жалеет о том, что бросил лучшую жизнь. И по умершей жене тоскует, конечно, но не настолько, чтобы тоска всю жизнь травила. И всё же, что-то грызёт его изнутри. Что-то, чего он и сам пока не понимает. Или – не хочет замечать.

Стоило бы увидеться с сыном.

Не сразу, конечно. Лучше выждать недельку-другую, а то и месяц, чтобы семейство Орловых не решило, что «сумасшедший доктор с ТиВи» их преследует.

Но, не увидев сына, отца до конца не поймёшь…

Январь-февраль, 42 год н.к.э., Дора

С Филипом Дора больше не встречалась.

В «Жасминовом тумане» он не появлялся, заказы «на дом» не делал. Прекратились и Ритины нападки на Дору. Хотя начальнице она код Гандза не предъявляла, но та видимо сама что-то заподозрила.

Перемены были очень кстати. Маму забрали из больницы, но легче от этого не стало. Приходилось постоянно наведываться домой, проверять, чтобы принимала таблетки, правильно питалась, чтобы наконец-то пила воду из фильтра и не пила алкоголь. Эжен с Анной, конечно, за все этим тоже следили, но их она вообще не слушала.

Новый год Дора встретила с семьёй, после чего Зоя утащила её в очередной клуб, аргументируя тем, что «ты мне должна за все свои отгулы». Там, в пафосной «Императрице», с огромным сияющим залом и даже вполне приятной музыкой они и протусили до утра. А с января Зоя ушла в долгожданный отпуск. Маме уже стало заметно лучше, и отпрашиваться так часто Доре не приходилось.

Впрочем, Филипа она всё-таки время от времени видела. По ТиВи. Его масляная физиономия стала мелькать на экранах гораздо чаще – особенно, на третьей полосе. И если раньше появлялся он исключительно на развлекательных «жёлтых» шоу, то сейчас пролазил и на вроде как серьёзные передачи. Нёс ту же чушь, что и при их последней встрече, приводил какие-то «новые доказательства». Дора особо не вслушивалась – своих забот хватало. Пару раз рядом с Филипом на экране мелькнул её старый знакомый – Артемий. Вроде как он, если не опозналась. Пунцовый, словно помидор. Видно, что волнуется перед камерой. Тоже что-то мямлил о вреде златокрылов.

А Дора вдруг осознала, что в последний месяц пугающе мало уделяла времени Прянику. А питомец между тем стал совсем печальным. Сидел безвылазно на своём пуфике, выходил только чтобы поесть, а потом назад укладывался – либо спать, либо смотреть перед собой в стену.

Весь январь Дора старалась каждую свободную минуту уделять Прянику. Эжен, вроде как, научился управляться с матерью – и теперь ей уже не надо было появляться дома так часто. Она гуляла со златокрылом до поздней ночи, вставала раньше утром, чтобы просто с ним пообщаться, возила в комнаты-антигравы чаще обычного. С работы мчалась сразу домой, чтобы он меньше оставался один – благо, Зоя в отпуске нашла себе ухажёра и теперь таскала по ночным клубам его.

К концу месяца Пряник слегка ожил. И Дора уже понадеялась, что его апатия была лишь временным досадным недоразумением.

Повод для беспокойства вернулся в последний январский день, когда Зоя отвела её в сторону после работы и попросила:

– Слушай. Ты не могла бы на мою Нереиду взглянуть? Какая-то она совсем вялая в последнее время. Вожусь я с ней не меньше, чем обычно. Наоборот, сейчас даже чаще дома бываю. Ялик мой домоседом оказался, ему бы больше на кровати под пледом перед киношкой посидеть, а не на танцполе… В общем, мы с ней гуляем каждый вечер, кормим, и всё такое, но она словно бы интерес ко всему теряет. А куратору пока звонить боюсь. Вдруг отберут или отштрафуют? Или ещё чего-то…

– Лучше бы, конечно, позвонила. Но я готова с ней встретиться, – улыбнулась Дора.

Но пока она дошла до подруги, не раз убедилась, что со златокрылами всё же творится неладное.

Да, Пряника она более или менее взбодрила, но все приятели по прогулочной площадке, которую она для себя недавно открыла, жаловались, что экзотичного питомца из любимого угла не вытащишь. Даже комнаты-антигравы их не радовали. Даже самочку никто не просил.

– Может, они – как медведи? – предположила Зоя, когда одним февральским вечером Дора наконец зашла взглянуть на златокрылку. – Спят зимой? – и кивнула на полусонную Нереиду.

Златокрылка ответила затуманенным взглядом.

– Ни разу не слышала о таком, – покачала головой Дора. – Мне кажется, это – ненормально. И это меня пугает.

– Ну, они же до конца не изучены… Может, раз в несколько лет и притворяются медведями… А может она меня к Ялику ревнует? Вскоре после его появления это и началось…

– А Пряник к кому ревнует? Я ему всё свободное время стараюсь уделять, а он всё равно хандрит. Хоть и не так сильно. И все с нашей площадки о том же говорят. Кураторы только руками разводят. Не сталкивались раньше с подобным.

– М-да, странно, – Зоя взъерошила пепельные волосы. – А может, прав тот кругломордый с ТиВи? Может, им не место на Земле? И от их присутствия всем только хуже – в том числе, и им самим?

– Это какой ещё кругломордый? Филип Огаров, что ли? – Дора нервно рассмеялась. – Не уж, поверь мне, этот ни в чём не прав! Я даже не слушаю бред, который он несёт. Если вижу его рожу на экране, сразу канал переключаю.

– Ну ладно, зато помощник у него симпатичный. Молоденький, милашка такой…

Дора метнула в подругу гневный взгляд. Она не опозналась: каким-то образом её воздыхатель – юный алкоголик Артемий – умудрился прибиться к Филипу. И теперь, как и покровитель, нёс с экрана всякую чушь, да ещё и её приплетал. Хорошо хоть имени не называл.

– Ладно, ладно, не горячись, – сдала позиции Зоя. – Подождём весны. Наверняка, они весной взбодрятся. Вся же природа просыпается. Хочешь коктейль?

Дора улыбнулась и кивнула.

Но на душе словно тучи сгустились.

Январь, 42 год н.к.э., Артемий

Сбылась мечта!

Он переехал на вторую полосу! В последнюю неделю января свершилось то, о чём он мечтал всю жизнь. Он живёт в нормальном мире. Какая же красота вокруг! Все одеты красиво, у самого куча рубашек со штанами – разноцветных и прочных, хата нормальная – большая, есть, где развернуться. На улицах – беседки с подогревами, бот-чистильщики везде. Идёшь, и человеком себя чувствуешь. Если надо переговорить с кем-то – не мёрзнешь, как идиот.

Ему говорили: понадобится время, чтобы привыкнуть к новым условиям… К чему тут привыкать? Вот к третьей полосе он никак привыкнуть не мог, хотя и жил на ней с рождения. А к хорошему привыкнуть – это он мигом. Несколько дней на второй полосе, а ощущение – будто домой вернулся.

Но главное, здесь к нему возвратился вкус к жизни. А то ведь – услужил папашка… Артемий взгрустнул, вспоминая…

Первые три дня жизни со златокрылкой прошли без особых изменений. А потом начался кошмар. Артемий проснулся, словно после тяжёлого бодуна, хотя накануне и капли не выпил. И нет, ни в одном похмельном бреду ему не было так… пусто и противно на душе, словно кто-то разом высосал из него все чувства. Всё хорошее, что было в его жизни. Да и плохое – тоже. И не осталось ничего, кроме чёрной дыры в груди.

Артемий едва добежал до унитаза – его стошнило.

– Наверное, съел что-то не то, – пробормотал он в пустоту.

Но к вечеру лучше не стало. И к следующему утру – тоже. И к следующему…

Первые пару дней он не связывал своё состояние с папиным подарком. Гулял с Фео, кормил, пытался с ней общаться. Даже просил помочь – избавить от гнетущей пустоты. А она только смотрела, прищурившись. Высокомерно как-то смотрела, с презрением. Или казалось?

На вторую неделю совместной жизни с Фео неладное заподозрил не только Артемий, но и его друзья. Он не приходил на вечерние посиделки с гитарой и пивом, не отвечал на заигрывания девчонок, в универе уже неделю сидел отдельно ото всех мрачный и нелюдимый, а после занятия стремглав мчал в свою общажную комнату и запирался там.

И взгляд златокрылки становился всё высокомерней и презрительней.

Похоже, дело именно в ней. Артемий уже и не сомневался. И что делать? Позвонить отцу? Обидится, решит, что сын всё выдумывает, лишь бы от подарка отказаться…

Позвонить куратору? Да, пожалуй. Отец говорил: чуть что не так, звони. И контакты оставил. Знать бы, куда они потом делись… Артемий вяло ковырялся в слимфоне.

– Я же должен был записать… Так, буква «К»… Никакого куратора. А звали его как? Не помню… Буква «З», буква «Ф» – ничего. Может, я и не записывал ничего пока? Отец в какой-то мессенджер скинул контакты, поищем… «Отец»… Что здесь у нас?..

В нос ударило вонью, и вместо переписки с отцом на экран слимфона выскочила тупая улыбающаяся рожа и сообщила, что «теперь у вас есть возможность смотреть шоу «Тортом в рыло», которое раньше было доступно только высшим полосам!»

– Вонючая реклама! – скривился Артемий и уже готов был отключить ролик, как что-то привлекло его внимание.

На экране пучил глаза круглолицый мужчина с серой родинкой на щеке и торчащими волосами, доказывая, что все вокруг ошибаются насчёт – Артемий ушам не поверил – златокрылов.

– От них – на душе пустота. Дыра чёрная, я это сам пережил! А если вы этого не замечаете, значит, златокрыл ещё не добрался до вашей души!

Мужчина исчез, появилась всё та же улыбающаяся рожа.

– Кто за то, чтобы окунуть Филипа Огарова в торт? Голосуйте…

Ролик оборвался, а Артемий ещё долго сидел, глядя в никуда.

Он такой не один. Он – не ненормальный, ему ничего не кажется. Златокрылка, действительно, лишила его души. Выжгла её, оставив чёрную дыру, и продолжает выжигать. А чему он, собственно, удивляется? Разве много он златокрылов видел? Только Дориного и отцовского. И если говорить о Доре – разве не стала она чужой и отстранённой, после того, как у неё эта пакость появилась? Разве не отгородилась от него, как он сам сейчас отгораживается от друзей?

Но если всё так плохо, почему об этом молчат?

Артемий вышел из мессенджера и набрал в поисковике имя Филипа Огарова. Многие ссылки были заблокированы на третьей полосе, но кое-какие статьи всё же открылись. Если им верить, то большинство людей считало Филипа Огарова чудаком и фриком. Однако имелись у него и сторонники и даже небольшое официальное сообщество.

Артемию резко перехотелось звонить куратору.

Чем тот поможет? Если бы кураторы что-то могли сделать, людей вроде Филипа не считали бы сумасшедшими. А так – они либо скрывают правду, либо сами её не знают. Если с кем и имело смысл связаться, то как раз с самим Филипом.

Артемий ещё раз прошерстил Сеть, просмотрел кучку рекламных роликов тупых шоу, прежде чем, наконец, узнал мэйл Филипа Огарова.

Но как ему написать? Эжен говорит, что вся переписка между полосами проверяется Аколитус и людьми. Вдруг письмо «фрику» Филипу забракуют? И самого Артемия сочтут ещё одним фриком? С другой стороны, Эжен хвастался, что в его письма уже почти и не сует нос никто, поскольку он часто переписывался с сестрой, и его сочли благополучным. Раньше его послания на вторую полосу помечались красным кружочком, а теперь – жёлтой галочкой. Ещё немножко – и заслужит зелёный смайлик.

Что если попросить друга отправить один дополнительный файл?

Ещё неделя ушла на то, чтобы всё тщательно продумать, сочинить письмо и уговорить друга на небольшую авантюру. Разумеется, об Огарове и златокрыле Артемий ничего не сказал. Сказал, что вывел новый сорт орхидеи – не соврал, между прочим! – хочет рассказать о ней садоводам второй полосы, но боится, что письмо от непроверенного третьеполосника затеряется. То ли дело, если оно придёт от адресата с жёлтой галочкой!

Эжен немного поупирался, но потом решил, что в орхидеях ничего опасного и незаконного нет, и отправил письмо.

Фотография орхидеи прилагалась.

В самом письме пространного говорилось об Артемии, его оранжерее, орхидеях и – только в конце – о златокрылке, которая ведёт себя несколько необычно.

– Это для убедительности, что я не только растениями увлекаюсь, и вообще, человек надёжный, – объяснил он Эжену, глупо хихикая.

«Хоть бы Филип правильно понял послание», – подумал он про себя.

А спустя ещё неделю получил приглашение на вторую полосу.

Филип открыл ему глаза!

Впрочем, о многом он уже и сам догадывался, но не умел оформить смутные догадки во что-то конкретное. Филип же так красиво разложил всё по полочкам, что Артемию оставалось только кивать, угукать и восхищаться.

Златокрылы питаются нашими душами. Мерзкие сиреневые миги их для того и закидывают с планеты на планету – во-первых, аппетиты тварючек огромны, и отдельно взятый мир их никак не удовлетворит. Во-вторых, так проще потом управлять этим миром, с пустыми оболочками вместо людей-то. Но для большинства закостенелых людей процесс поглощения души происходит незаметно, поэтому златокрылам долгое время удаётся притворяться хорошими. И только такие тонкие натуры, как они с Филипом, могут раскусить их сходу.

Однако просто раскусить мало. Надо донести правду до всех. Надо очистить землю от пакости. И при этом – не впасть в немилость у межпланетного сообщества раньше времени. Посему надо действовать осторожно. Для этого Филип и притворяется клоуном на ТиВи. Кто сочтёт клоуна опасным?

Артемий сосредоточенно кивал. Да, ради того, чтобы спасти людей, можно и дураком прикинуться.

Спасти людей. Спасти…

…отца.

Отец! Он же по уши погряз в этом непотребстве! У него уже и глюки пошли про какое-то «мы». Чем это объяснить, как не поглощением души? Его душу съели, вот он и ищет, к кому прилепиться, чтобы чёрную дыру в груди закрыть. А кто может быть ближе родного сына? При этом объяснений папа не слушает. Артемий не раз пытался донести до него идеи Филипа, но отец только унылые рожи корчил и головой качал… А потом и вовсе заржал:

– Это не тот ли Филип, который салон на границе с обочиной держит? Да и на самой обочине, вроде бы, тоже. Видал я его подопечных…

Причём здесь обочина с каким-то салоном? От отчаяния Артемий даже попытался выкрасть отцовского златокрыла. Самому-то, как от Фео отселился – Филип денег дал, чтобы отдельную квартиру снял, – так сразу легче стало. А как на вторую полосу переехал, так и вовсе отдал заразу Филипу. Он сказал, что найдёт ей достойное применение. Тогда и вовсе задышал полной грудью наконец.

Так вот. Хотел и бате наглядно показать, что без златокрылой твари легче станет. Думал, утащить втихаря, пока папаша работает. Так он каким-то боком почуял неладное, примчался из гаража своего. С тех пор вообще с Артемием не разговаривает. Даже трубку не берёт. И златокрыла везде за собой таскает.

В зеркало бы на себя посмотрел, дурак старый. Осунулся весь за последнее время, глаза тусклые. И в гараже дела неважно идут. Последнее, что Артемий слышал о нём, проблемы какие-то возникли с новыми клиентами.

Артемий ему даже втихаря денег переводил, с анонимного счёта. Не бросать же дурака, родной ведь человек. Хотя и наплевал в душу…

Да и незнакомка эта медноволосая ясно дала понять, что нельзя им с отцом ссориться. Если честно, он мало, что помнил об их встрече – память о ней, как в тумане, но осталось чёткое ощущение, что нельзя ни в коем случае ссориться с отцом! Беда будет. Большая.

Артемий и не ссорился. Наоборот, помогает, как может. И будет помогать.

И пусть сейчас они не общаются – не бросит сын отца! Сын приложит все усилия, чтобы раскрыть людям глаза на инопланетную пакость. Перед Новым годом Артемий впервые появился с Филипом на ТиВи. Вроде, ничего особенного и не сказал, вообще едва не растерялся перед камерой, запинаться начал, слова забыл… Покраснел позорно! Но ничего, Филип остался доволен. Обещал устроить Артемию ускоренное переселение на вторую полосу.

И устроил!

Как оказалось, люди с высших полос тоже могут предлагать свои варианты переселенцев Аколитус. Филип и предложил. И пообещал патронаж над «новеньким». И ещё несколько верных людей подговорил предложить кандидатуру Артемия Системе всеобщего порядка и уюта. Акцент делали на успехах Артемия на поприще орхидей. Аколитус весьма поощряла развитие всяческой флоры и фауны…

В общем, месяца не прошло, как вот он – в новенькой квартирке, в новенькой одежде. Живёт новой жизнью. Спасает человечество! Пусть оно пока этого не понимает, но однажды обязательно поймёт. И признает его, как героя!

Артемий впервые за всю свою жизнь был по-настоящему счастлив.

Вот только ночами почему-то всё чаще снился отец. А ещё иногда – Фео. Они смотрели на него с грустью, но вместе с тем – с теплом и любовью, и было в этих снах по-настоящему светло. А когда просыпался, словно камень на грудь наваливался.

Но уже через пару минут Артемий стряхивал с себя и сон, и камень…

«Истина в глазах златокрыла»

Эдуард, февраль 42 год н.к.э., конец пути

«Что-то происходит с миром. Со мной. С златокрылами.

Я не смог спасти Терезия. Вчера он просто заснул и не проснулся. До этого долго ходил вялый, смотрел с такой тоской, что сердце разрывалось.

Куратор ничем не помог. Сказал только, что сейчас – это частая проблема, и они ищут решение. Аколитус – и та подвисает от бесконечных запросов по теме.

Терезий заснул. Но мне кажется, что заснул я сам. А потом проснулся в чужом теле – в теле удивительного золотокрылого существа, и теперь смотрю на мир его глазами.

Про свою Красотку я даже думать боюсь. Да, именно «про свою». Нельзя было отдавать её сыну, теперь я понимаю это очень чётко. Почему же не понял тогда?

Сын.

Моя боль. Моя беда. Моя самая большая утрата.

Где я ошибся? В миг, когда решил подарить ему златокрыла? Или ещё раньше?

Я не перестал его чувствовать. Но всё, что приходит от нашего «мы» – это боль, злость, разочарования, обиды, гнев. И какая-то странная одержимость. Он весь – одна сплошная туча. Чёрная, огромная, давящая… Я пытался блокировать наше «мы», отгородиться от него, но становилось только хуже. Пусто. Да и подключаясь, я хотя бы знаю, что он ещё жив…

Я пытался посылать ему хоть каплю собственных тёплых чувств, но с каждым днём мне становилось всё тяжелее пробуждать их в себе.

Мне кажется, я отравил златокрыла. Отравил вот этой болью, гневом, обидой и одержимостью, которые ежесекундно приходили ко мне от сына. А от меня – к Терезию.

Ни Терезу не уберёг, ни его…

Милый, прекрасный друг. Я сидел на полу в своей спальне и гладил златокрыла по жестким чешуйкам. Я так и не смог его похоронить. И не знаю, смогу ли.

Я никогда больше не посмотрю в карий бархат его глаз, но зато – я смотрю на мир его глазами. Пусть даже и смотреть осталось недолго. Я чувствую тупую боль в груди. Но я знаю, что она уж точно станет последней. Я чувствую, как закрываются глаза в приятной сонливости. И знаю, что в этом сне уж точно не будет грозовых удушающих туч.

Но пока ещё не сомкнулись веки, я смотрю на мир его глазами. Я глажу его по жёстким чешуйкам, по сухому носу, по прекрасным крыльям.

Мне не страшно.

Я просто закрою глаза…»