Текст книги "Айседора Дункан. Жрица любви и танца"

В доме Вагнеров

Айседора работала каждый вечер, танцуя в театре, репетируя и посвящая все свое свободное время изучению философии. Гулянки по кабакам с поклонниками, кареты, запряженные студентами… все это кажется таким далеким просиживающей часы досуга за «Критикой чистого разума» танцовщицей. Айседора мыслила создать танец, немая речь которого сделается понятной для любого человека земли. Ведь танец – универсальный язык, который необходимо чувствовать. Именно посредством пластики и музыки она надеялась передавать публике не просто свое видение мира, а некий священный текст, своеобразное евангелие жизни. Человеческое тело помнит множество своих прежних воплощений, сохраняет память предков, а возможно, и еще что-то. В каждом сокрыта некая божественная, спасительная весть, которая больше, чем религия, больше, чем сила судьбы…

Новый знакомый Карл Федерн[45]45
  Карл Федерн – немецкий историк, в 1899-м написал книгу «Данте и его время».


[Закрыть] приходит в будуар прекрасной Айседоры, дабы читать ей «Заратустру» на немецком. Она свободно говорит на этом языке, может объясниться с модисткой или официантом в кафе, но ее уровня явно недостаточно для понимания серьезной литературы. Многое из того, о чем пишет философ, кажется ей недоступным. Карл не спешит, то и дело останавливаясь и внимательно вглядываясь в глаза своей новой ученицы, поняла ли? Он готов объяснять, находя все новые и новые подходы, приводя примеры. Работа идет медленно, но каковы результаты!

Айседора увлечена своей учебой и требует, чтобы господин Федерн посещал ее каждый день. Но тут подходит время гастролей. Дункан в ужасе и озлоблении, она капризно топает ножкой, требуя, чтобы ее оставили наконец в покое. Казалось бы, только-только она начала что-то понимать, и тут… «перерыв крайне нежелателен», вторит Айседоре герр Федерн, вы забудете, потеряете связующую нить, придется все начинать сначала. Но труба зовет, и, проклиная свою жизнь, Айседора вынуждена садиться в поезд и ехать в Гамбург, Ганновер, Лейпциг… названия станций и городов мелькают перед глазами, лица людей сливаются в одну сплошную массу. Но каждый вечер она выходит на сцену, танцуя заранее оговоренную программу, чтобы после выступления ответить на вопросы журналистов и уже, оставшись одна, продолжать читать выданный в качестве домашнего задания конспект. Неделя сменяется другой, она возвращается домой, но продюсер уже стучится в дверь с новым невиданным контрактом – на этот раз Айседору ждет триумфальная поездка по всему миру!

Всего пару лет назад она бы ухватилась за это предложение руками и зубами, теперь же Айседора медлит, настало время собирать камни, впитывать, учиться, постигать и перерабатывать. Она никогда не стремилась иметь много денег, заботясь лишь о том, чтобы у нее и ее близких были крыша над головой и еда в тарелках. Подражая матери, Айседора не тратит средств на украшения, а если и предпочитает модные и дорогие вещи, так только потому, что прекрасно понимает, по тому, как она выглядит, судят о ее востребованности и популярности. У нее уже есть дом в Берлине, постоянная работа, теперь если и копить на что-то деньги, так это на собственную школу. Но для школы еще не пришло время. Ей пока нечего сказать многочисленным кляйне медхен, которые когда-нибудь заполнят танцевальные классы. Айседора понимает, что недостаточно показать движения танца, стоя у балетного станка, танцовщица механически обучается тем или иным трюкам, но это ведь только тело, его можно вышколить, сделав идеальным инструментом, а вот как настраивать душу? Как воспитывать органы восприятия? Научить красоте, помочь истончить чувства? В то время, как танцы Айседоры рождаются прямо перед зрителями, она не имеет представления, возможно ли передать это самое чудо живой импровизации другим людям. Нетрудно развить мышцы и поставить танцы, но это уже будет не школа Дункан, а мертворожденный продукт, колосс на глиняных ногах! Обычно Айседора знает несколько основных точек танца, она помнит, в какой момент музыки должна поднять руки, а в какой закружиться по сцене, точно попала в хоровод нимф, но ее движения невозможно превратить в сухую схему, по которой позже другая танцовщица сможет станцевать точно такой же танец. Бесполезно требовать от учеников, чтобы они слепо подчинялись придуманным мастером движениям. Жесты, повороты головы и корпуса должны рождаться в самом танцовщике. А следовательно, необходимо сначала воспитать танцовщика, привести его к необходимости создавать танец. Обо всем этом следовало хорошо подумать, но ее мысли неизменно сводились к тому, что, сделав себе имя и добившись славы, прежде всего она должна учиться сама, учиться каждый день, и не только танцу, мозг и чувства должны истончиться, превратившись в дивный инструмент, такой же, каким уже являлось ее натренированное, сильное тело. Контракты срывались один за другим, антрепренер платил неустойки, в Европе то тут, то там появлялись лже-Дунканы, а Айседора продолжала сиднем сидеть в своем ателье, штудируя все новые и новые книги. В конце концов танцовщица настолько истомилась в этой непрестанной борьбе с собственным импресарио, что запросилась на отдых в Байройт, где она собиралась изучить творчество великого Вагнера.

Не попросила, а поставила перед фактом, да еще не когда-нибудь, а в начале сезона, когда самое время работать. Странный поворот для человека, прекрасно понимающего, как важно не упустить золотое время. Но подобный поступок Дункан продиктован не захватившей ее волной бабьей истерики, как это можно было бы расценить, а единственно посещением ее вдовой великого композитора. Не имеющая представления о гастрольных сезонах, эта милая женщина просто появилась в репетиционном зале нашей героини, предложив ей погостить в Байройте, где они могли бы подробно обговорить возможность сотрудничества.

Посетить дом самого Рихарда Вагнера – легендарную виллу «Ванфрид», гулять по тем же дорожкам в парке, по которым гулял он, сидеть на любимой скамейке композитора, трогать его вещи… Айседора не могла отказать фрау Вагнер[46]46
  Козима Вагнер (имя при рождении – Франческа Гаэтана Козима Лист, 24 декабря 1837, Белладжо, Ломбардо-Венецианское королевство – 1 апреля 1930, Байройт, Бавария, Веймарская республика) – вторая жена и муза немецкого композитора Рихарда Вагнера, сооснователь и многолетний руководитель Байройтского фестиваля.


[Закрыть] и, главное, себе самой посетить это священное место.

По свидетельству вдовы Рихарда Вагнера, ее муж ненавидел балет с его условностями, мечтая поставить «Вакханалию» и «Танец цветочных дев» скорее в народной традиции, нежели средствами полностью придуманного вычурного танца. Сама Козима трепетала от отвращения, представляя, как испоганят означенные сцены танцовщики берлинской балетной труппы. Козима бывала на выступлениях Дункан, но отчего-то не уловила, что во всех танцах Айседора присутствовала на сцене в единственном числе. Должно быть, разволновавшись, вдова действительно увидела целый взвод прекрасных нимф или просто посчитала, что попала на сольный концерт мисс Дункан и, кроме этого зрелища, есть и другие, большие спектакли, где рядом с непревзойденной Айседорой танцуют ее коллеги и ученицы.

Собственно, Козима Вагнер и приехала в Берлин, дабы уговорить Айседору и ее труппу станцевать в «Тангейзере». Ах, как же идеи этой восхитительной женщины гармонировали с мечтами самой Айседоры… ей бы такую школу, такой театр!

Поняв свою ошибку, Козима нимало не смутилась и тут же предложила Айседоре выступить с балетной труппой на том условии, что госпожа Дункан, естественно, возьмет на себя заглавную партию. Но тут пришел черед упереться Айседоре, так как ее взгляды не позволяли исполнительнице «танца будущего» соприкасаться с балетом, каждое движение которого оскорбляло ее чувство красоты.

«Ах, почему еще не существует моей школы! – всплеснула руками Айседора. – Тогда я могла бы привести вам в Байройт толпу нимф, фавнов, сатиров и граций, о каких мечтал Вагнер. Но что я могу сделать одна? И все-таки я приеду и постараюсь дать хотя бы слабое подобие чудных, нежных, сладострастных движений Трех Граций, которых я уже вижу перед собой».

В самом начале сезона, махнув рукой на гонорары, публику и прессу, Айседора действительно отправилась в Байройт, где поселилась в гостинице «Черный орел». Жаль, что приглашающая ее Козима не удосужилась предложить гостье одну из комнат своего дома, но Айседора и так была на седьмом небе от счастья. Ведь фрау Вагнер что ни день приглашала ее завтракать, обедать или провести вечер в приятной компании, которая состояла из писателей и поэтов, музыкантов и деятелей театра. В доме покойного маэстро гостили художники и философы, заезжали коронованные особы и что ни день проводились концерты и вечера, на которых выступали такие корифеи, как Ганс Рихтер[47]47
  Ганс Рихтер (также Ханс Рихтер) (4 апреля 1843, Рааб, – 5 декабря 1916, Байрейт) – австро-венгерский оперный и симфонический дирижер, почетный гражданин Байрейта.


[Закрыть], Карл Мук[48]48
  Карл Мук (1859–1940) – немецкий дирижер. С 1886 главный дирижер немецкой оперной труппы А. Ноймана в Праге, с которой впервые в России исполнил оперную тетралогию «Кольцо нибелунгов» Р. Вагнера. В 1912–1918 гг. руководитель Бостонского симфонического оркестра.


[Закрыть], Гумпердинк[49]49
  Энгельберт Гумпердинг (1854–1921) – немецкий композитор и музыкант.


[Закрыть] и любимый зять Козимы – Генрих Тоде[50]50
  Генрих Тоде – немецкий историк искусства (род. в 1857 г.), профессор истории искусства в Гейдельберге с 1894 г.


[Закрыть]. Последнее время Генрих трудился над жизнеописанием святого Франциска, главы из книги он читал на вилле «Ванфрид» чуть ли не каждый вечер. Здесь всегда было много гостей, друзья, родственники, знакомые и просто почитатели творчества Вагнера гостили в доме Козимы неделями, тем не менее фрау Вагнер ни разу так и не предложила очаровательной американке комнаты в особняке. И даже когда домашние концерты затягивались далеко за полночь, никто не просил ее остаться. Дело в том, что в особняке находился сын Козимы и Рихарда – Зигфрид[51]51
  Зигфрид Вагнер (6 июня 1869, Трибшен под Люцерном – 4 августа 1930, Байройт) – немецкий дирижер и композитор. Сын композитора Рихарда Вагнера и его второй супруги Козимы, внук Ференца Листа. В 1908–1930 гг. был руководителем вагнеровского фестиваля в Байройте.


[Закрыть], молодой человек, на восемь лет старше Айседоры. Оба ладные и пригожие, много ли надо, чтобы весьма привлекательная девушка понравилась пылкому юноше? Что же до своего любимого чада, то, даже если бы он и не сильно глянулся приезжей, ей должна была льстить сама мысль породниться со своим кумиром, войти в семью Вагнеров. Но тут следовало все как следует взвесить и подготовить. В случае, если бы Айседора Дункан стала Айседорой Вагнер, Козима могла бы с чистой совестью начать задумываться о том, чтобы уйти на отдых, – архив ее великого мужа, его театр, его дело оказались бы в более чем надежных руках. В этом плане она больше доверяла сильной, пробивной и уже весьма знаменитой Айседоре, нежели своему рохле сыну. Поэтому Козима смотрела на гостью, как смотрела бы на потенциальную невестку, которой до брака не место в доме жениха. Сама Козима еще не забыла тех неприятностей, которые сопутствовали ее любви и жизни с Рихардом, своей раз и навсегда порушенной репутации, поэтому, обжегшись на собственном плачевном опыте, к будущей жене сына она предъявляла весьма строгие требования.

Едва поздоровавшись с гостьей, поинтересовавшись ее самочувствием, не устала ли она в дороге, Айседору повели на могилу Рихарда Вагнера, которая находилась в саду, у дома, собственно, она хорошо просматривалась из окон библиотеки. Величественная, с аристократическими чертами лица, Козима провела Дункан, как показалось вначале Айседоре, к круглой, заросшей травой и цветами клумбе – оказалось, что это и есть могила Вагнера. Вместе они постояли там, слушая птиц и доносящиеся из дома голоса гостей. В этот момент сразу несколько человек выбрались на полукруглый балкон второго этажа, Айседора слышала их, стараясь сосредоточиться на веселенькой клумбе. Не особенно любя кладбища, здесь она не ощущала того мистического ужаса, посещавшего ее всякий раз, когда ноги заносили девушку за кладбищенскую ограду и она вдруг оказывалась в окружении печальных надгробий. В доме Вагнера не было места смерти и тлену, как и во время жизни маэстро, его друзья собирались поговорить о литературе и музыке, выступить перед собранием, найти единомышленников. Неоднократно во время этих своих байройтских каникул перед собравшимися танцевала и Дункан.

Меж тем в байройтском театре проходили репетиции опер «Тангейзер», «Кольцо Нибелунгов», «Парсифаль». Айседора старалась не пропускать репетиций, выучив все тексты опер. Иногда на репетициях появлялся зять Козимы Генрих Тоде. Полностью поглощенный жизнью святого Франциска, он, так же, как и Айседора, искал вдохновения в музыке Вагнера. Когда он, задумавшись, бродил по пустому театру или грустил в темном углу ложи, друзья в шутку называли его святым Франциском, заклиная всех, кто оказывался в это время неподалеку, не мешать гению. При этом они шикали, умоляли и причитали так громко, что несчастный Генрих был вынужден бежать от них или, если у него это не получалось, проставлялся в буфете пивом, поднимая первый тост за святого Франциска.

Время между репетициями Айседора сидела со своими новыми друзьями в театральном буфете, привыкая к замечательному баварскому пиву и поглощая сочные, брызжущие соком сосиски. По вечерам, когда на вилле «Ванфрид» собиралось общество, она показывала тот или иной фрагмент из опер Вагнера, то обращаясь нежной, страстной Зиглиндой, то обманутой Брунгильдой… Танцуя, она поднималась на цыпочки, дотягиваясь до манящего ее кубка Грааля, и падала замертво, произнося проклятия Кундри.

Вполне довольный ее пластическим решением некоторых сцен, добрый и вечно готовый болтать за кружечкой пива, Ганс Рихтер лихо наворачивал приготовленные специально для него горячие колбаски и булочки, убеждая танцовщицу поддерживать творческие силы усиленным и, главное, вкусным питанием. Ведь расходуемая энергия велика, и черпать ее организм может не иначе, как из здоровой пищи. Довольный, он оглаживал широкую густую бороду, вытирал сальные руки салфеткой, чтобы посмотреть на часы, и, убедившись, что время еще есть, неизменно просил добавки. Философия дирижера было настолько заразительна, что ей следовали все певцы и танцоры театра. Впрочем, усиленное питание отнюдь не мешало им перевоплощаться в богов и героев, так как, по общепринятому мнению, в то время, когда бренное тело страдает одышкой или изжогой, божественный дух, благодаря которому художник создает образ, достигает горнего мира. Астральный двойник мало чем связан с физическим телом, душа способна воспарить к престолу творца, в то время как тело… в общем, это было время, достойное кисти Рубенса. Люди говорили о духовном и возвышенном, при этом не отказывая себе в земных радостях и доступных удовольствиях. Тогда духовность еще не олицетворялась с непременной изможденностью и аскетизмом, а худощавые женщины были вынуждены лечиться у самых известных врачей, пробуя на себе новомодные диеты, способствующие набору веса и, как следствие, приятной во всех отношениях пышности.

Много раз, покидая гостеприимный дом Вагнеров, Айседора сетовала про себя на то, что, несмотря на духовную близость и совместную работу, Козима так и не предложила ей занять пару комнат на ее вилле. Конечно, в «Черном орле» было больше места, одна из комнат, предоставленных Айседоре, оказалась настолько просторной, что в ней можно было репетировать, но, едва приглашенная музыкантша садилась за инструмент, а Айседора делала первое движение, соседи начинали стучать в потолок и стены, требуя соблюдать тишину. Что неудивительно, учитывая, что в театре Айседора была днем, вечером присутствовала в особняке «Ванфрид», а ночью… ночью хотела нормально порепетировать. Разумеется, днем она могла работать в театре, одной танцовщице не требуется слишком много места, но тогда она потеряла бы возможность изучать спектакли, слушать божественную музыку покорившего ее раз и навсегда Вагнера… К тому же весьма непросто, привыкнув работать в любое время суток, вдруг начать ограничивать себя, да еще и где? Можно сказать, на собственной территории, за которую платишь немалые деньги!

Это было крайне неудобно, так что Дункан предпочла подыскать себе другое жилье. Сказано – сделано. Много раз, гуляя по саду Эрмитажа, Айседора проходила мимо старого охотничьего домика, известного под именем павильон Маркграфа или «Филипсруэ» (отдых Филиппа). Наша героиня сразу влюбилась в его мраморные ступеньки и очаровательный запущенный сад, в котором, казалось, должны были жить эльфы. В этом доме с давних пор обитало крестьянское семейство. Однажды, набравшись храбрости, Айседора постучала в дубовую дверь и, представившись вышедшей на порог улыбчивой хозяйке, спросила разрешение осмотреть дом. Всего одна большая и достаточно запущенная комната, в которой отдыхали после удачной охоты местный правитель и его свита, огромный камин, где можно было поджарить на вертеле кабана, все это сразу же очаровало Айседору, поэтому она, не торгуясь, предложила семейству огромную сумму с тем условием, что они соберутся и съедут в течение трех суток. Дом она предполагала использовать все лето. Хозяева были настолько огорошены щедрым предложением, что немедленно согласились принять деньги и тут же принялись собирать свое имущество.

Айседора же вызвала маляров и столяров, которым было поручено привести домишко в порядок, она выбрала нежный светло-зеленый цвет для стен, и, убедившись, что ее правильно поняли, отправилась в Берлин, где заказала доставку диванов, соломенных кресел, книг и множества других необходимых ей на новом месте вещей. К сожалению, ей не удалось убедить Дору и Елизавету поехать вместе с ней в Байройт, так как те проводили лето в Швейцарии, Августин жил со своей семьей, а Раймонд, в очередной раз уломав младшую сестру дать ему денег, отправился в Афины, заканчивать строительство Копаноса.

Генрих Тоде

Со времен памятных гастролей в Будапеште, прошедших под знаком сумасшедшего романа с Оскаром Береги, прошло два года. Боль ушла, а чувства словно замерли. Теперь Дункан упивалась музыкой и зачитывалась философией, в который раз обещая себе, что ее жизнь целиком и полностью будет посвящена искусству.

Она снова носила хитоны и сандалии, желая вжиться в образ Брунгильды, научилась скакать верхом и даже приобрела лошадь, выставленную на продажу после того, как ее проиграл в карты бравый офицер. Кобылка оказалась с норовом, привыкшая к наезднику-мужчине, она не собиралась слушаться молодую девушку, которая пыталась договориться с ней по-хорошему и вопреки всем советам упорно отказывалась приделывать шпоры к своей странной обуви. Вредничая по дороге на репетицию, а «Филипсруэ» находилось на приличном расстоянии от театра и Айседоре приходилось ездить верхом, своенравная лошадь останавливалась возле каждого трактира, где когда-то любил сиживать с приятелями ее хозяин. Упрямое животное требовало хлеба и общения с другими офицерскими лошадями. Обычно спасал ситуацию хозяин питейного заведения или кто-то из господ офицеров, прекрасно знавших и лошадь и ее бывшего владельца. Строптивицу брали под уздцы и уводили подальше от злачных мест, после чего новоявленная Брунгильда с опозданием добиралась-таки до театра.

Опасаясь жить одна в целом доме, Айседора пригласила к себе девушку Мэри, нельзя исключать, что это могла быть Мэри Дести[52]52
  Мэри Дести, урожденная Мэри Эстель Демпси, родилась в Квебеке, Канада. В своей жизни попробовала многое: танцевала, пела, открывала крошечные парфюмерные производства, которые сама же называла «фабрики». Написала книгу об Айседоре Дункан «Нерассказанная история».


[Закрыть], с которой наша героиня познакомилась в 1901 году, хотя Мэри – распространенное имя. Кроме того, она наняла прислугу, лакея и кухарку, которые устроились в небольшой, но уютной гостинице по соседству, приходя в «Филипсруэ» по мере нужды в их услугах.

Тем не менее ночью Айседора и Мэри оставались одни, не располагая никакой охраной и рассказывая друг дружке леденящие душу истории. Однажды ночью, когда Айседора читала «Истории жизни Микеланджело», к ней подошла Мэри и, приложив палец к губам, попросила потушить свет и идти за ней.

«Я не хочу тебя пугать, Айседора, но подойди к окну. Вот уже несколько дней после полуночи сюда приходит какой-то человек и, не спуская глаз с твоего окна, стоит чуть ли не до рассвета. Не вор ли это?»

Айседора очень испугалась, тем не менее немедленно потушила лампу, и, крадучись, они подошли к окну. Все было, как сказала Мэри, под окном стоял Генрих Тоде, от чтения книги которого ее только что оторвала подруга. «Как забавно, – подумала Айседора, – выходит, этот милый молодой человек способен любить не только литературу». Дункан накинула на рубашку пальто и выбежала к несущему свою вахту Тоде.

Вообразивший себя святым Франциском, Генрих увидел в Айседоре, соответственно, святую Клару и влюбился в нее и за себя, и за своего персонажа. Он смотрел на нее глазами, полными любви, и Айседора вдруг осознала, что тоже влюблена в Генриха!

Всю ночь они разговаривали или просто сидели молча, боясь спугнуть охватившее их обоих чувство. С этой ночи они сделались почти неразлучными, то сидя рядом на репетициях «Парсифаля», то гуляя по паркам, то присутствуя на очередном обеде или вечере в доме Вагнера.

Однажды Айседора сильно поспорила с Козимой относительно сцены «Вакханалии» в «Тангейзере». С присущим ей энтузиазмом и азартом девушка выложила перед вдовой свое видение танца Трех Граций и даже протанцевала кусочки, попутно объясняя, как движения танцовщиц будут сочетаться друг с другом и общей мизансценой. Козима была возмущена трактовкой столь важной в спектакле сцены, с плохо скрываемой яростью доказывая своей гостье, что маэстро ни за что бы не одобрил придуманных ею новшеств. Ну, нет, так нет, хозяин – барин. Айседоре оставалось только выслушать возмущения фрау Козимы, пообещав ей сделать все так, как это указано в бумагах композитора. От своей идеи она, понятное дело, не отрекалась, просто решила оставить ее до лучших времен, а пока не портить отношения с фрау Вагнер. Да и саму Дункан в ту пору куда больше волновали собственные чувства и ночные свидания с Генрихом, который очень удачно как раз закончил очередную главу, которую и обещал принести в «Филипсруэ».

Айседора сгорала от желания отдаться своему новому возлюбленному, но тот преступно медлил, чувства ее обострились до такой степени, что она могла вскрикнуть или даже потерять сознание, когда Генрих дотрагивался до ее руки или нежно обнимал за талию. Ни разу в жизни не испытывая ничего подобного, Айседора упивалась новыми ощущениями, преданно глядя в зеленые глаза своего избранника. Она не могла ничего есть и вскоре утратила сон, день за днем доводя себя до нервного истощения. На репетициях она могла разреветься, слушая арию, или вдруг начать говорить глупости. Неудивительно, что и с фрау Вагнер она не стала спорить, доказывая свою правоту, не потому, что считала вдову единственно правой, а просто оттого, что думала в этот момент совсем о другом.

Находясь в постоянном любовном томлении, Айседора посещала лекции об искусстве, которые с недавнего времени начал проводить Генрих в доме Вагнеров, а ночью он прокрадывался в дом Айседоры, где, устроившись рядом с ложем своей дамы, снова и снова зачитывал ей главы из «Святого Франциска». С вечера до утра, дабы покинуть «Филипсруэ» с первыми лучами солнца, когда соседи еще спят и никто не сможет обнаружить женатого Тоде рядом с домом незамужней Дункан в столь неподходящий час.

Но однажды утром, покидая бледную после бессонной ночи Айседору, Тоде был все же застигнут «на месте преступления», да не кем-то, а собственной тещей, которая после спора с танцовщицей не смогла уснуть, разбирая архив своего дорогого супруга с единственной целью предъявить упрямице Дункан собственноручные записи Рихарда относительно спорной сцены. Каково же было ее удивление, когда в тоненькой, неприметной тетрадке, о которой она совсем позабыла, вдова вдруг обнаружила детальное описание танца Трех Граций, каждое слово которого полностью совпадало с тем, что безуспешно пыталась донести до нее невероятная американка!

«Дорогое дитя, – сказала она, потрясенная и взволнованная, – должно быть, сам маэстро вдохновил вас. Взгляните сюда, вот его собственные записи – они всецело совпадают с тем, что вы постигли бессознательно. Теперь я не стану больше вмешиваться и вы будете совершенно свободны в вашем толковании танцев в Байройте»[53]53
  А. Дункан. Моя исповедь.


[Закрыть].

Неизвестно, что подумала про себя фрау Козима, увидев в столь ранний час рядом со своей «будущей невесткой» собственного зятя. Внешне она сделала вид, будто бы не находит в этом ничего особенного, пришла же ей самой блажь навестить Айседору в столь ранний час, так почему же…

Впрочем, она была действительно взволнована бессонной ночью и, главное, обнаруженными записями. Фрау Вагнер оставила Дункан в смешанных чувствах, решив, что сегодня же серьезно поговорит с Зигфридом и убедит его наконец сделать предложение.