Текст книги "Кузина"

На одной из весёлых вечеринок, куда меня затащила Ангоя как раз незадолго до турнирной недели, я услышала собственное письмо в чужом исполнении.

И словно без кожи в одночасье осталась…

То, что мы писали лишь друг для друга, что не предназначалось более никому, теперь трепалось всеми, засаливалось от их прикосновений. Там, где были наши улыбки друг другу, всунулись ухмылки посторонних. Увёртываясь от грязных, липких, вороватых рук упорхнула со строк любовь, осталась тяжелая, маслянистая похоть, так же похожая на легкокрылую беглянку, как вонь дешевых мускусных настоек на тонкий аромат духов.

Нашлась и интересная дама, которая улыбалась направо и налево и ничего не отрицала, и даже намекала, что если её хорошо попросить, то она, быть может, представить и того, кому письма были адресованы. И что благородное собрание тогда ахнет, вот так возьмет, и ахнет самым громким ахом, потому что оно, благородное собрание, даже заподозрить не может, кто за этим стоит. Благородное собрание и без того охотно ахало и охало, млея от наслаждения, слизывая сладкие пенки с чужих варений.

Чуть-чуть постоять среди обсуждающих – и стало ясно, что всё это уже выплеснулось за пределы Тавлеи, достигло миров, достигло Приграничья. Достигло дракона души моей…

Как только могла быстро, я вернулась домой, в Аль-Нилам. Гадко было на душе, и больно, так больно, что выть хотелось.

И он молчал.

Закат догорел над Тавлеей, ночные звезды отразились в стоячих водах болот. Воды текучие поблескивали огоньками барок, город, как обычно веселился.

Боль раз за разом подступала к горлу, боль и смятение.

Аль-Нилам спал, слабо мерцали белые башни, спали тёмные воды около него. Светились невдалеке Аль-Нитак и Минтака, небо над ними время от времени расцвечивалось красочными букетами фейерверков.

Я бродила по замку, как привидение, плохо мне было. Подумала, не взять ли Инея и не уйти в какой-либо из миров, где тихо и пусто, и ярко светит луна над водой… И где нет людей, сующих нос в чужие письма, ворующих чужие чувства.

Потом вяло подумала: «Да что толку?»

Пошла в спальню.

Словно в первый раз заметила, что кровать у меня громадная и холодная. Продрогла, лежа в ней, словно вместе с ложем очутилась в ледяной пещере. И всего-то надо было сделать – щелкнуть пальцами, чтобы огоньки засияли во всём замке, согрелись покои, зазвучала тихая убаюкивающая музыка.

Да только душу так не согреешь, сколько ни щелкай, только другие руки могут это сделать, другая душа, другое тело. А он молчит. И непонятно, может быть, он теперь всю жизнь будет молчать? Может быть, я его компрометирую собой так, что он в любую даль сбежит, за грань наших миров, лишь бы дела со мной не иметь? Может быть, теперь он меня боится?

Держась за голову руками, села на кровати.

Вызвала с прикроватного столика ларец с оберегами. Сорвала крышку. Золотые бабочки трепетали. Призрачным облачком взмыли вверх, закружились над головой. Поблескивали в тусклом звездном свете драгоценные камни в их крылышках.

Села на локон Яростная. Мягко спланировала Грустная. Зацепилась за волосы Отчаявшаяся. Прикрепилась у виска Ждущая. Больше никто не захотел, дождём посыпались в ларец. Замечательный набор, с таким вешаться хорошо. Хорошо, хоть Яростная со мной.

Я решилась и встала. Как была, полуодетая, побежала в башню Сегодня.

От основания до макушки – портреты на стенах в человеческий рост, ярус за ярусом. Ни перекрытий, ни помостов до самой крыши. Так хотят портреты, им нужно единство.

Зажгла болотный огонек в ладони, скинула туфли и начала подниматься по воздуху, как по спиральной лестнице, к нужному ярусу.

Вот и поднялась. Как же высоко, почти на самом верху…

Я замерла, вглядываясь в лица. Вот он.

Стоит на портрете в драконидском плаще, смотрит исподлобья. Заледенели его глаза. Не лицо – маска посмертная.

Дракон блестел на его плече, как клеймо. Позади скалились горы.

Губы у меня дрогнули, погас огонёк в ладони. Вызвала новый. Стиснув зубы, проговорила все нужные слова, и он завис, освещая портрет.

Застыл в непроницаемой броне дракон души моей, отгородился от всего мира плащом, и от меня тоже. И всему-то тебя научили, меч крепко держать, магией управлять. Быть сильным, твёрдым, несгибаемым, всегда первым, самым лучшим… Не научили противостоять коварной людской молве, осторожно ходьбе по трясине нашего гнилого болота. Не сталкивался ты там, на охваченных войной границах, с ударами исподтишка, ядовитыми словами, засасывающей ложью.

Я водила ладонью по лицу на портрете, касаясь ладонью высокого лба, чётко очерченного подбородка, осторожно гладила подушечками пальцев брови, нос, обводила контур губ…

Да как же сказать мне тебе, что не верю я никому, кроме тебя, и нет у тебя иного адресата, кроме меня. Глупые, кто совершил кражу, кто решил этим воспользоваться… И порукой тому – наши письма. Сколько ни скользили бы по ним воровато чужие глаза, а всё равно не прочтут они того, что читали мы. Как не почувствовать истинную магию тому, кто пользуется заёмной. И за себя боюсь я меньше, чем за тебя, потому что стыдится любви к тебе мне нечего, каким бы громкоголосым ни был бы хор возмущённых. Нефрит мягче алмаза, но крепче. Я устою против молвы. А вот за тебя я боюсь.

Показалось ли мне при неверном свете болотного огонька, но черты Драконида смягчились, улыбнулись глаза.

Я погладила висок, обвела пальцем ухо, проехалась ладонью по шее. Рука моя приблизилась к серебряной застежке чёрного плаща. И расстегнула её.

Тяжелый плащ на портрете лёг у ног, словно маленький серебряный дракон замер у ног хозяина.

Я почувствовала щекой невидимую теплую руку. Замерла, боясь спугнуть ощущение. Схожу с ума, но насколько же это приятно… Невидимые руки нежно убрали мои волосы за спину. Сильные пальцы дернули за шнур, стягивающий горловину домашнего платья. Распустили его, ладони мягко заставили легкую ткань съехать с плеч. Ослабили шнуровку рукавов, развязали тесьму под грудью.

Я прикоснулась к портрету, щелкнула пряжкой и освободила Драконида от тугого пояса.

Невидимые руки в ответ погладили голые плечи, окончательно обнажили грудь, расстегнули поясок, нежно, но настойчиво потянули платье вниз. Оно сползло с меня – и полетело вниз, падало долго-долго, пока не приземлилось на плитах пола.

Очень скоро моими усилиями Драконид на портрете стоял с обнаженным торсом.

Невидимая рука убрала с волос Отчаявшуюся. Она осенним листом порхнула к полу и села на распростертом платье.

На драконе души моей почти не осталось одежды.

Упорхнули с волос и Грустная, и Яростная…

Мы остались на равных, в том виде, в каком приходят люди в этот мир и в каком обычно делают новых людей. Только Ждущая замерла у меня над виском.

Взгляд с портрета стал строгим и требовательным.

Если убрать Ждущую – я лишусь доступа к внешней магии. Упаду с громадной высоты и разобьюсь о каменные плиты. «Что стоят твои слова?» – спрашивали глаза дракона.

Я опустила ресницы, соглашаясь на всё.

Невидимая рука сняла бабочку. И я резко рухнула вниз, воздух перестал быть упругой опорой.

Уже видимые руки подхватили меня. Его губы погасили мой отчаянный крик.

Это было место, где не было ничего. Темная, вязкая пустота… Наверное, один из тех перекрестков межмирья, задерживаться на котором могут только драконы. Место, где кроме нас двоих, действительно, никого не было. В этом месте я полностью была в его власти, сильные объятия защищали меня от пустоты.

Мне не было до пустоты вокруг никакого дела, закрыв глаза, отдавшись обонянию и осязанию, я скользила руками и губами по его лицу и телу, не пропуская ни единой клеточки, вытесняя моим драконом весь остальной мир.

Его губы снова нашли мои, делясь дыханием, забирая дыхание. Я жадно раскрывалась ему навстречу, обжигалась о его раскалённый меч, тушила его влагой своего тела. Слова затерялись где-то в мирах, здесь остались только стоны и вскрики. Ими я умоляла, поощряла, благодарила – и снова умоляла не щадить и пленных не брать. И он не брал, сметая все преграды на своём пути. Горели на моей коже пожары его поцелуев, впечатывались в его тело следы моих диких ласк. Горло охрипло и губы распухли.

Когда же сил не осталось даже на то, чтобы приподнять ресницы, перекресток вытолкнул нас обратно под темные своды башни Сегодня. Сквозь ресницы я увидела, что огонек так и мерцает у портретов, но лица на портретах расплывались, покачивались. И мне по-прежнему нужно было прижиматься к нему, чтобы не упасть.

Сонная, я плыла по замку на руках дракона, как в колыбели. Он донёс меня до спальни. Опустил на кровать.

– Не хочу! – вцепилась я в него, ощутив лёд простыни разгорячённым телом.

Лёг рядом, тогда я успокоилась. Чувствовала затылком горячее дыхание и губами полудышала-полуцеловала его пальцы. И незаметно уснула.

Проснулась утром одна, лишь на краю подушки сидели рядком мои бабочки, и крылья их блестели переливчатыми огоньками в пробивающихся сквозь шторы лучах света.

* * *

Время близилось к обеду, а я так плотно вошла в воспоминания, что ничего вокруг не замечала.

Мне надо было восстановить всю цепочку событий до конца, пока боль отодвинута, пока я в таком состоянии, пока вокруг тишина и одиночество. Кто знает, смогу ли я пробиться к ним позже, теперь каждая минута на счету, раньше время тянулось, а теперь уплотнилось, спрессовалось в пласты, как та земля, в которую мы вгрызаемся.

У Клина были другие планы.

Он словно унюхал, что в четвертой яме дело неладно. Может быть, стоящие на лебедке заметили, что корзины с породой поднимаются медленнее, чем обычно – всё-таки без Выдры дело застопорилось.

Клин решил проверить, в чём дело.

Погружённая в свои мысли, я и не заметила, не услышала стона лебедки. Нагребла очередную корзину, повернулась, чтобы поставить на тачку – и только тогда увидела, что посреди проходки, подпирая головой доски свода, стоит надзиратель и, похоже, глазам своим не верит.

Полтуннеля разворочено непонятно чем, гном исчез. Гном, без которого их, надзирателей могут, не долго думая, в такую же яму отправить, только мужскую. Побег заключенного из места, откуда никто никогда не убегал, да ещё такого заключённого, на котором вся норма выработки золота держалась.

В подземном сумраке проходки детали скрадывались, но, похоже, физиономия у Клина побагровела, практически почернела. Он набычился, словно раздался вширь, заслоняя и без того небольшой проход к лебёдке. Надо было срочно искать виноватого и рвать его на части голыми руками. И кто ж у нас виноватый? Я, конечно же. Других заключенных поблизости не было.

Клин качнулся вперёд.

Честно признаться, я его и не видела толком – я была там, в Тавлее, улыбалась спросонья, на уголке подушки трепетали крылышками мои обереги, а под окном раскрывались навстречу солнцу розовые лотосы.

Клин мне мешал, его появление было совершенно некстати, я только-только начала разматывать ниточку, мне нельзя было сейчас отвлекаться на разную ерунду.

Оставив корзину на дне проходки, я мягко подалась к нему. Как можно ближе, как можно быстрее.

Глаза у Клина стали удивлёнными, а потом изумлёнными. Лицо дрогнуло и стало растерянным, и в эти секунды, тянущиеся куда дольше, чем им положено, я вдруг поняла, что он совсем ещё зелёный, Великое Солнце, навсегда незрелый человек, сколько бы лет ему ни было.

Он же считал себя удачливым, сильным, хитрым, имеющим непыльную работу, вкусную еду, одноночных подружек на любой выбор, а его никто, совершенно никто и никогда не любил, сколько бы женщин он ни брал силой.

Он даже понятия не имел, каким светом сияют глаза, когда между двумя натянута ниточка, насколько она прочна и как невесома. И насколько это – другое, к чему нельзя принудить, чем нельзя обязать, невозможно заставить.

И бедный, растерявшийся Клин перепутал: я ведь думала совсем не о нём, не его желало моё тело, не ему улыбалась моя душа. И я не пыталась, как он подумал, отсрочить ласками расправу. Я не собиралась его обнимать, он мне мешал, появился не вовремя. Буквально мгновение длилось заблуждение, но этого хватило, чтобы сомкнуть руки на шее надзирателя.

А шею в здешних местах не рекомендуется подставлять никому.

Мне тоже досталось изрядно, но наконец-то можно было не сдерживать себя, выполнить то, о чём страстно мечталось когда-то, а сейчас и вовсе не хотелось, просто не надо было Клину попадаться в неудачный момент, отвлекать от по-настоящему важных дел.

Надо же, насколько крепкими становятся руки от бесконечного поднимания корзин с землей. Никак, глядя на них, не скажешь, а вот, поди ж ты… Надзирательская откормленная шея оказалась куда хлипче. Мельком я пожалела, что под руку попался не Лишай.

И подумала, что в принципе именно поэтому Орионидов сюда и не ссылают: когда мы осознаём себя до конца, удержать нас против нашей воли где-либо невозможно, слишком тщательно нас учат контролировать себя, чтобы мы могли позволить ещё кому-то диктовать нам условия. Договориться с нами можно, можно убедить, обмануть на худой конец, а вот заставить силой – вряд ли…

Поэтому-то наш удел – плаха, но в данном случае и плаха была бессильна, и я уже знаю, почему я здесь. Просто мне надо совсем немного времени, чтобы вывести все события из-за болевого барьера, осталось всего ничего. И я это сделаю.

После того, как Выдра покинул рудник, а Клин лёг на дно проходки, задерживаться смысла не было. И так загостилась, пора и честь знать.

Я сунула за пазуху выдрин мешочек с золотом, поколебавшись, прихватила вязание. Незачем пушистой, тёплой шерсти валяться в мёрзлой земле.

Равнодушно обошла опрокинутое навзничь тело, выбила доски, которыми подпёрла сомнительные столбы крепи, быстро выбралась в ствол, забралась в напрасно ожидающую Клина бадью, подёргала, чтобы поднимали.

Медленно поехала наверх, к дневному свету. Доски, крепившие ствол, почернели, многие требовали замены.

Когда бадья поднялась над краем ямы – подтянулась, перекинула ноги через её край, соскочила на землю.

С непривычки яркий дневной свет резанул по глазам, ещё бы, полдень, – в это время я всегда была внизу, в земле. Небо было синее, глубокое, и пухлые облака плыли неторопливо.

Наконец-то можно было распрямиться в полный рост, не опасаясь стукнуться о низкий свод. С удовольствием, не спеша, потянулась, прогнулась, расправила плечи. Подняла голову так, как и держат её родившиеся под чёрными знамёнами Ориона.

Каторга чувства обостряет – стоящие на лебедке сразу поняли, что дело неладно, кинулись от меня прочь. Никакой угрозы я для них не представляла, но нельзя заключенному на руднике вести себя, как свободному человеку, без пугливой оглядки по сторонам, без ожидания удара в любую минуту, без печати униженности во всём облике. Это пугает окружающих сильнее всяких ужасов.

Пока соседки по бараку, оглядываясь, словно проверяя, не обман ли зрения случился, спешили к тропе, уводящей к жилью, я пересекла просеку и углубилась в весенний, почти летний лес.

Здесь вовсю цвели шиповник и ветреницы, встречались громадные муравейники на заросших жарками полянах.

Впереди шумела река, уже вернувшаяся в прежнее русло после разлива, когда её переполнила талая вода, вытеснила из берегов, заставила широко разлечься на дне долины.

Искать мелкий брод было некогда – если Лишай уже оповещён о случившемся, надо быстрее уходить от рудника, отгородится от него рекой. А там пусть ищет. Рвения у него в этот раз должно быть побольше, чем когда он мертвую Муху искал, всё-таки баба сбежала, не на медведя идти.

Сагиры пригодились в последний раз – перебрела в них реку, скинула на прибрежных камнях и, цепляясь за кусты, поднялась на подрытый рекой берег. Сверху нависали деревья, клонились макушками к воде, корни почти не держали их, которые раньше, которые позже, – но все они обрушатся, река унесёт стволы, нагромоздит заторы в извивах своего русла.

Здесь лес был замусорен после паводка, в каких-то корягах.

Я миновала его, начался некрутой подъем. Можно было остановиться и здесь, идти или не идти – разницы не было, но во время ходьбы и думается лучше, и, честно сказать, надоела мне до колик эта земляная яма, так чудно было пройтись по пахнущему свежестью, пронизанному солнцем лесу, обходить по пути коряги, перебираться через поваленные деревья.

Хотелось подняться повыше.

Глава тринадцатая
Янтарь, янтарь, раух-топаз, янтарь, раух-топаз, раух-топаз

После кражи переписки наступило некоторое затишье.

Затишье, как я теперь понимаю, внешнее, кажущееся.

А потом в доме Беллатрикс меня попытались отравить.

Да не попытались, а отравили. Такая порция яда в сочном гранате могла отряд солдат на тот свет свести, если заставить каждого съесть хоть по одному зёрнышку.

Дракон души моей почувствовал это, вернулся в Тавлею и вытащил меня с того света буквально тогда, когда я уже полностью приготовленная для погребения, была положена в гроб.

Случившееся списали на происки врагов Созвездия, благо выбирать обиженных из длинной вереницы несостоявшихся владельцев Аль-Нилама можно было бесконечно.

А вскорости после того, как я поправилась, настала турнирная неделя, где меня проиграли Скорпиониду.

Чаще всего так получается: когда мне позарез надо было перейти в разряд замужних дам, сидела стараниями опекунского совета в девицах. Как только желание менять статус пропало – Аль-Нилам прошляпили. Вот как такое называется?

Орион пребывал в состоянии тихой паники. Сердар Саиф лежал никакой, за гранью сознания. А надо заметить, что загадочным образом ни один глава крупного дома Ориона, кроме Саифа, в состав опекунского совета не входил. Всё больше мелкие, второстепенные дома, вне совета никакого влияния на политику Ориона не оказывавшие. А после крушения парящей платформы на Краеугольном Камне уцелели отнюдь не самые активные, не любители выбираться в город на праздники.

Это были люди, безусловно, уважаемые, но, как бы помягче выразиться, второстепенного плана. Они не привыкли принимать решений, жёстких решений, вполне способных развязать новую войну Созвездий, но с другой стороны, отсекающих возможность Скорпиону завладеть Аль-Ниламом.

Они, как заведённые, твердили друг другу, что в данной ситуации у нас нет другого выхода, как выполнить условия турнира, дабы избежать кровопролития, к которому мы не готовы. Что Телец только и ждет повода – и модераторы могут не успеть, как во время празднества, а тогда, с магической поддержкой, Тауриды захватят Беллатрикс, как не смогли сделать это без магии. И тогда – всё, Щит Ориона, который удерживает Беллатрикс, перейдёт к Тельцу. Что сейчас дело лучше решить миром, а потом, может быть, очнётся Саиф, который придумает очередную комбинацию и выставит Скорпионида из сердца нашего созвездия. Что так будет правильно, да-да, только так будет правильно, я вижу, и вы так считаете, дорогой сосед. Сосед в ответ кивал и добавлял к картине грядущей катастрофы, ожидающей Орион, если мы не согласимся отдать Аль-Нилам, ещё ярких подробностей, выдавая своё собственное неумение и нежелание делать дела за объективную реальность.

А я думала, что всё это интересно, да только Скорпионид ляжет не в их постель, а мою. И это заставляет меня иметь иную точку зрения на будущее Ориона, нежели у опекунского совета. Потому его в моей постели не будет.

…Рождающаяся луна висела над Тавлеей, уже не тонкий серп, а увесистый сочно-жёлтый ломтик, истекающий светом.

Я сидела у зеркала в спальне, перед распахнутым ларцом. Ждущая, похоже, уже приросла к виску, а вот другие бабочки не вылетали. Я смотрела на свою разноцветную стайку и считала, сколько оберегов погибло. Нет Бесшабашной, нет Настороженной, Послушная пала на боевом посту. Много. Очень много… Обереги обычно переживают владельца, а тут…

Наклонившись к столику, я заглядывала в ларец и просила показаться хоть одну летунью, присоединиться к Ждущей. Пригрозила, что закрою ларец и выкину из окна прямо в топь, полную пиявок. Обереги это ничуть не напугало – ни один человек в твёрдом уме и здравой памяти так не делал. Да и я не собиралась, пугала только, и то неудачно.

Наконец слезными просьбами удалось выманить всего одну, Отчаянную, поблёскивающую холодными аметистами и огненными сардами. Она нехотя села на плечо.

Иней прянул в небо прямо с крепостной стены, и мы помчались в гости извилистым путём. Штука здесь была в том, что за всю свою жизнь я ни разу не была в той части Тавлеи, где царил Скорпион.

Ещё бы, недаром, когда Скорпион в небе – Орион прячется, когда Орион выходит на небосклон – Скорпиона не видно.

Поэтому, привычно соотнося горящие в небе звезды со светящимися среди тавлейских болот домами, я забрала влево и осторожно направилась по кромке зодиакального круга, держась ближе к окраинам Тавлеи и готовая в любой момент отправить Инея в другой мир, чтобы не попасть в мир иной, если столкнусь с кем-нибудь, кто любит Орионидов исключительно мёртвыми, особенно после прошедшей междуусобицы.

Перемахнула Млечный Путь, пролетела над Малым Псом, держащим вкупе с Орионом этот участок великой реки.

Внизу осталась Гидра, длинная, растянутая и неяркая. Миновала Чашу, Ворона. Впереди справа ярко светилась Спика – главный дом зодиакального созвездия Девы. Теперь надо было добраться до Весов, Весы наши, там можно укрыться, ежели что.

Не успела подумать, как увидела, что ко мне, вынырнув откуда-то справа, несётся конная группа, всадники мчались вплотную друг к другу, длинные гривы их коней трепал ночной ветер. Наверняка метеоры – ищущие приключений группки молодежи, задирающие всех и вся. Скорее всего, Леониды – из созвездия Льва, самые воинственные в этой округе.

Уходить в миры было рано, да и Иней в последние дни застоялся, заскучал по бешеным скачкам, поэтому мы решили убегать, – и только воздух застонал в ушах, а огни что снизу, что сверху, стали стремительно проносится мимо.

Леониды попытались не отставать, но не выдержали скорости, отстали, когда снизу показались когти Скорпиона – парный замок Граффиас. Впереди засверкал красными глазами Антарес – гигант Скорпиона, город в городе.

Дело оставалось за малым – найти в Скорпионе того, кто выиграл турнир. Всего-то.

Можно было, конечно, попытаться отловить кого-нибудь из созвездия и, глядя ему в лицо тяжёлым взглядом, спросить: «Как зовут человека, выигравшего турнир у Ориона?» Но почему-то не хотелось.

А вдруг он, глядя не менее тяжёлым взглядом, скажет: «Не знаю!» – и что с ним делать в таком случае? Откусить ухо? А вдруг он сильнее? И откусит моё?

Решила сначала попробовать другие способы. Логически рассуждая, если некто получил такой деликатный предмет в виде приза, как пояс верности, относящийся, как ни крути, к нижнему белью, то, скорее всего, хранить его он будет не в общественном месте, а где-нибудь у себя.

А, учитывая размеры воровства в Тавлее, от которого не спасают никакие магические замки и сирены, всяк пытается найти управу на эту беду собственными силами, особо не надеясь на городские службы. И один из способов вернуть украденную вещь (ежели она вам, конечно, безумно дорога), это опять же в лавочке гномов купить следопыта. Следопыт сможет найти след любой вещи, которая побывала у вас в руках, но стоит дороже большинства воруемых вещей. Великое Солнце, думала ли я, что докачусь до такого позора, что буду разыскивать пояс верности, от которого весь турнир безуспешно пыталась избавиться?

Вот лавочку гномов мне первый проезжий указал, вполне возможно, что Скорпионид. И даже проводил в тот из трех миров, в которых могли торговать столичные гномы. Не пришлось даже за ухо кусать.

Гномы выбрали уютный мир для своей лавочки. Плескалась в каналах вода, перекинутые через них мостики украшали фонари, большие, воинственные дома крупных созвездий, такие как Антарес, хоть и виднелись, а всё ж таки в отдалении.

Спешившись, я накинула повод Инея на изукрашенный резьбой столбик коновязи у входа. Нагнувшись, вошла в лавочку.

Что из себя представляет этот зверь – следопыт, – я не знала. Думала, может быть на ежужика похож.

Но нет, симпатичная круглолицая гномочка вынесла плетеный из бересты коробок, в котором и скрывался следопыт, достала из-под прилавка сплетенный из немагического золота ажурный шар. Я перелила нужное количество магии в это хранилище, магия заполнила золотые ячейки, замерцала в них.

– Теперь откройте, госпожа, – милостиво разрешила гномочка, глядя снизу вверх.

Я откинула крышку. Там лежал клубок. Обыкновенный моток красной шерсти.

– Ну и? – не поняла я.

– Возьмите за кончик и думайте о той вещи, что у вас украли, – сказала гномочка. – Клубок приведет вас к ней. Все просто.

– А я верхом, – уточнила я.

– Ему разницы нет.

– А почему в бересте?

– Чтобы не отвлекался раньше времени. Вы сейчас искать будете?

– Да.

– Тогда я вам его подсвечу, – пообещала гномочка, – чтобы лучше видно было.

Она запустила ладошку в берестяной короб, вынула клубок и погладила, что-то прошептав на языке гномов. Нить стала не просто красной, но светящейся. Гнома вложила клубок мне в ладонь.

С подозрением глядя на несостоявшуюся варежку или носок, свернувшуюся в тугой шарик, я вышла на мостовую перед лавочкой.

– Они одноразовые? – уточнила я у гномы, вставшей на пороге.

– Да, – гномочка вытирала о фартук светящиеся ладони. На фартуке остались чёткие контуры её пальцев.

– Странно, почему такие дорогостоящие вещи, как следопыт или ежужик, можно использовать всего лишь один раз, – пробурчала я, отцепляя Инея.

– Чтобы много продать, – объяснила мне гномочка. – Зато он поможет, сами увидите. Пускайте клубок, коня я подержу.

Я представила злосчастный пояс верности, как я подносила его победителю, осторожно положила клубок на левую ладонь, а правой взяла за кончик.

Клубок затрясся, словно в него шмель попал, а потом лихим прыжком скакнул с ладони и понёсся, только красная ниточка протянулась в воздухе и исчезла, словно обрезанная, там, где он выскочил из этого мира и ушёл в другой.

– Догоняйте, – сказала гномочка. – Конец можете за коновязь зацепить, чтобы в руках не мешался.

Я сделала петлю, накинула на столбик, вскочила в седло и мы понеслись по красной мерцающей ниточке туда, куда она вела.

Нагнали следопыта далеко за Антаресом, клубок разматывался по направлению к хвосту Скорпиона. Он лихо нёсся вперёд, мы – за ним.

Впереди показался темный, слабо освещенный замок, утыкавший небо своими острыми шпилями. По-моему, не меньше Аль-Нилама, но и не больше. Клубок заложил лихую петлю вокруг замка и нырнул в одно из окон.

Всё это произошло так быстро, что мы с Инеем, разгорячённые погоней, вломились в это же окно, только стеклышки полетели, когда конь в прыжке грохнул обоими передними копытами в переплёт.

Ну кто же кровати рядом с окнами размещает? Это негигиенично. На красивом светлом покрывале отпечатались следы четырех копыт. Если бы мы не останавливались в гномьей лавочке, ноги у Инея были бы чище, но мы остановились.

Иней соскочил с покрывала и деликатно зацокал, заперебирал ногами по паркету, словно извиняясь, что наследил. Задел при этом стол, с грохотом покатились кубки и тарелки, выдающие недавнюю трапезу.

А клубочек, уменьшаясь на глазах, пересек комнату и, подпрыгнув, ткнулся в искомый предмет, висящий на стене среди щитов, мечей, ножей и прочего вооружения. Приехали всё-таки куда надо.

Услышав грохот, в комнату вбежал владелец и оружия, и пояса. Но не успел и шага ступить, как клубок скакнул с пояса верности вверх, молниеносно закрутил в воздухе спираль прямо над Скорпионидом, а когда нити упали вниз, сбивая по пути, почти срезая, как стальной проволокой, с человека обереги, – Скорпионид оказался замотанным в красную шерсть, как котёнок, запутавшийся в бабушкином клубке.

Вот это, видимо, и была та помощь, о которой говорила гномочка. Клубок не только отыскал похищенное, но и связал вора, оправдывая свою стоимость. В данном случае он несколько ошибся, но всё вышло очень кстати.

Все мы, находящиеся в комнате, я, победитель турнира и мой конь – были несколько сбиты с толку.

Инею не нравилось здесь стоять, он нервно переминался и раздавил копытом сбитого на пол золотого шершня. Скорпионид пытался понять, что с ним случилось, а меня душил смех, очень неуместный сейчас, когда надо выяснять отношения.

– Прошу понять меня правильно и извинить за вторжение, – всхлипывая от смеха, сказала я, – но нам надо переговорить. Вы узнали меня?

– Госпожа Аль-Нилам… – мрачно подтвердил, что узнал, Скорпионид.

– Вот и замечательно, – обрадовалась я. – Мне надо сказать вам лишь одно: я не испытываю лично к вам никаких претензий, но в Аль-Нилам не пущу.

– Не выполните условия турнира? – удивился Скорпионид и даже дёргаться перестал.

– Не выполню, – легко подтвердила я. – Извините. Ещё раз говорю, что дело не в вас.

– Это невозможно. Зачем же тогда Орион затевал весь этот турнир? Здесь не отступают, госпожа Аль-Нилам, – нахмурился Скорпионид.

– Начнём с того, что меня никто не спрашивал, хочу ли я быть выставленной вместе с замком на турнире. Так вот – я не хочу. Я не отступаю, потому что не наступала, я просто довожу до вашего сведения своё окончательное решение. Моя рука не подпишет ни один документ, дающий моё согласие на союз наших домов. Я никогда не произнесу необходимых слов. А если буду испытывать силовое давление, отвечу силой же.

Недоверчивая улыбка скривила губы Скорпионида. Не боялся он меня ну ни капельки.

– И как же вы ответите, госпожа Аль-Нилам? – поинтересовался он. – Сядете в осаду?

– Сяду в осаду, – подтвердила я. – Если понадобится, подниму Аль-Нилам на воздух, как бы дорог он мне не был. Чтобы сделать бессмысленным для вас наш союз.

– Замок можно выстроить, – не сдавался Скорпионид. – Это будет пустая жертва.

– Замок можно выстроить, – подтвердила я. – Но если вы выиграли в турнире право на замок, права на землю под ним вам не принадлежат, тут уж даже опекунский совет будет стоять насмерть. А я, ещё раз говорю, никаких бумаг не подпишу, и пусть о моём святотатственном нарушении правил турнира вся Тавлея говорит.

– Вы не боитесь людской молвы? – поинтересовался Скорпионид, крохотными шажками придвигаясь к стене с оружием.

– Боюсь. Но потерплю, – отозвалась я. – Не надо двигаться к стене, этот нитяной кокон вы незаметно не перетрёте. Дайте мне слово Скорпионида, что откажетесь от выигрыша в турнире.

– А если не дам? – яростно бросил Скорпионид.

– Тогда я вас прямо сейчас сожгу! – тоже взъярилась я. На ладони закрутилась волчком шаровая молния. – Вы сейчас в моей власти, а мне терять нечего. Говорю начистоту: если вы попытаетесь овладеть Аль-Ниламом, либо вам не жить, либо мне. А стоит ли этого даже неплохой замок?