Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Нежные сердечные отношения сложились между Александром Александровичем и Марией Федоровной уже в первые годы их супружеской жизни. С годами они переросли в прочный семейный союз, основанный на глубокой любви и уважении друг друга. Современники, знавшие царственную пару, высоко оценивали каждого из них.

И.С. Тургенев в одной из своих статей писал: «…они образовали супружество примерное и удивительное по согласию и постоянству привязанности».

Мария Федоровна, нежно любившая своего мужа, ласково называла его в письмах «мой ангел Саша», «ангел моего сердца», «радость дней моих», она подписывала письма: «Твоя любящая жена», «Твой верный друг», «Твоя жена и друг». «Несмотря на то, что я довольна, что нахожусь здесь рядом с Георгием, – писала императрица мужу из Абастумана в июне 1892 года, – мне очень грустно и уныло без тебя. Я не могу тебе этого описать, я не могу здесь ничем наслаждаться! Если бы ты только мог приехать вместе со мною, все было бы по-другому, была бы только радость, все в розовом свете! Без тебя я сама не своя и ничего не хочу…»

Мария Федоровна всегда отвечала на письма мужа очень аккуратно, с чувством глубокой любви и сердечностью. Вот несколько выдержек из ее писем.

5 июня 1891 года: «Вчера я с огромной радостью получила твое дорогое письмо, оно меня сделало совершенно счастливой. От всего моего сердца благодарю тебя за каждое живое ласковое слово! Мои мысли постоянно рядом с тобой, мой любимый Саша, чего бы я только ни сделала, чтобы ты оказался рядом со мною сейчас. Мне тебя так не хватает, вдали от тебя я никогда не бываю спокойною, даже несмотря на радость быть рядом с Георгием, я страдаю и грущу, я жду нашего свидания с тобой с таким нетерпением!»

19 апреля 1892 года:

«Ты даже не можешь себе представить, как мне не хватало твоих писем на протяжении такого долгого времени! Ты только подумай, мы расстались уже двенадцать дней назад, и только вчера я получила твое письмо. И вообще, расстояние, разделяющее нас, такое огромное, что я чувствую себя здесь на краю света! Весь день я думаю о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален в Гатчине, буквально всю меня переворачивает. Я не могу тебе этого описать. Она мне омрачает всю радость моего пребывания рядом с Георгием. Я, находясь здесь, чувствую каждое мгновение твоего одиночества и затворничества там…»

Как свидетельствовали современники, императрица Мария Федоровна в дела мужа не вмешивалась. Ни в одном из ее писем мы не найдем никаких советов, касающихся дел государственных. Генерал Н.А. Епанчин в своих воспоминаниях пишет, что, со своей стороны, император Александр III сам не допускал вмешательства императрицы в государственные и служебные дела. В качестве доказательства он приводит следующий эпизод. Однажды великий князь Николай Николаевич, занимавший тогда пост главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, приказал арестовать нескольких кавалергардских офицеров за то, что на похоронах помощника главнокомандующего генерал-адъютанта Бистрома те отлучились на некоторое время в ближайший ресторан. В тот же день в Аничковом дворце был танцевальный вечер. Офицеры были в числе приглашенных, но явиться, естественно, не могли, так как были под арестом. Императрица Мария Федоровна, бывшая шефом Кавалергардского полка, стала просить Николая Николаевича освободить арестованных. «Эта просьба, – пишет Н.А. Епанчин, – была совершенно незаконная, так как великий князь, согласно дисциплинарному уставу, не имел права отменить наложенное им взыскание. Великий князь, со свойственной ему почтительностью, доложил императрице о невозможности исполнить ее просьбу. Государь услыхал их разговор, подошел к ним и сказал: “Сколько раз говорил тебе, не вмешивайся в дела; дядя поступил совершенно правильно, и взыскания не следует отменять”».

Хотя Мария Федоровна в государственные дела мужа не вмешивалась, но, однако, всегда оставалась главным советчиком мужа.

Находясь с женой в разлуке, Александр III также часто и подробно писал жене. В письмах он делился с ней своими самыми сокровенными мыслями, что особенно волновали его ум и душу.

Марию Федоровну всегда интересовало все, что происходило в императорском доме и королевских семьях Европы, в родстве с которыми она состояла. Когда в мае 1884 года императрица находилась в Румпенхайме, на западе Германии, в родовом имении своей матери, она подробно рассказывала мужу в письмах о всех событиях, свидетельницей которых являлась.

11 (23) мая: «Как ты понимаешь, моя радость при виде всех моих любимых близких была безграничной. Все были довольны и в добром здравии. Дворец прекрасен, но в нем есть лишь парадные комнаты, поэтому жить в нем неуютно. Несмотря на то, что мы здесь платим за все сами, питаемся плохо, получаем мало еды. Оболенский даже утверждает, что, поднимаясь из-за стола, приходится задавать себе вопрос, куда бы пойти ужинать».

15 (27) мая: «В понедельник после кофе у нас еще были визиты. Молодой Великий Наследник принц Бадена явился к нам и оставил очень хорошее впечатление. Сначала он был немного чопорным, но через какое-то время расслабился. Мы отправились в сад, куда прибыли дядя Александр, его жена и дочь. Ко мне подошел Сандро после того, как его отец сказал, что его сын хочет что-то объяснить. Он сказал мне скромно и смущенно, что он хочет меня попросить, чтобы я передала тебе, что несмотря на то, что про него самого говорят, он заявляет, что его отношение к твоей персоне было и остается неизменным. На это я ему ответила, что он делал большую ошибку, отделяя тебя как личность от твоей политики и что на самом деле это единое целое».

16 (28) мая Мария Федоровна сообщала о своем визите к императрице Августе: «У Императрицы Великий Принц Бадена встретил нас на пороге со своим младшим сыном. Он проводил нас к Императрице, которая приняла нас прекрасно, совсем не официально. Я нашла ее гораздо лучше, чем представляла по описаниям. Нам подали великолепный обед, и я съела все, как будто не ела 15 дней. Императрица сидела между Аликс и Вальдемаром и все время разговаривала. Она была такой любезною и хорошею. После обеда она нам представила свою свиту, а мы ей своих сопровождающих…»

21 мая (2 июня) 1884 года императрица рассказывает о посещении дяди Фрити Глинденбургского: «Мы нашли его очень больным и изменившимся. Он едва мог говорить. На меня это произвело такое удручающее впечатление, что я не могу этого забыть. Меня это просто потрясло! Он приехал встречать нас на вокзал и в экипаже все время плакал, бедный! Мы пробыли у него час. Он просил меня поблагодарить тебя еще раз за святого Андрея. Он так счастлив. Бедняга настоял на том, чтобы опять ехать с нами на вокзал. А когда я сказала, чтобы он не делал этого и не причинял себе вреда, он ответил: да ничего страшного, чем скорее я умру, тем лучше, я должен был уже давно умереть. Несчастный парализован, на одну сторону искривился, одна рука почти не сгибается, а нога не слушается. Какое ужасное существование для человека, который всегда был самой жизнью и радостью».

Будучи жизнерадостной и темпераментной по натуре, Мария Федоровна любила спорт – особенно конный. Граф С.Д. Шереметев вспоминал: «Цесаревна наслаждалась верхом, скакала через рвы и канавы, брала препятствия, с трудом за нею угонялись. на лошади она в своей стихии и охотно этим щеголяет».

Когда зимой на придворном катке в Таврическом саду Санкт-Петербурга устраивались катания на коньках и на санях с гор, императрица Мария Федоровна была первой в этих видах спорта. Она нисколько не смущалась, если приходилось потерпеть иногда крушение. Историк П.Н. Ардышев в «Петербургском дневнике» рассказывает: «Раз каталась она под руку с гр. Олсуфьевым. На бегу последний хотел изловчиться, чтобы поднять какую-то оброненную императрицей вещь, но потерял равновесие и со всего размаху шлепнулся об лед, увлекая за собой и свою спутницу. Императрица смеялась самая первая и больше всех своему приключению. Не плакать же было в самом деле…»

Об «отчаянности» Марии Федоровны ходили легенды. В молодости она любила делать «колесо». Занимаясь гимнастикой и отличаясь большой физической ловкостью, она, живя в Гатчине, любила проделывать такую штуку. Из своей комнаты в третьем этаже спускалась из окна по веревке – до второго этажа, где как раз под ее помещением было помещение императора. Спустившись на веревке до уровня окна второго этажа, она сильно отталкивалась от стены и с размаху влетала в окно кабинета своего мужа.

С годами юношескую непосредственность заменила светская сдержанность. Врожденное чувство такта помогало Марии Федоровне сглаживать острые углы в отношениях с членами императорской семьи.

В отличие от мужа Мария Федоровна очень любила балы. Она прекрасно танцевала и могла до полуночи без устали вальсировать и вести светские беседы. Александр Александрович, напротив, не любил светского общества, и поэтому императрица приняла на себя заботы о соблюдении старинных придворных традиций. В одном из писем матери от 23 января (4 февраля) 1883 года она подробно описывала бал, на котором «должна была принимать огромное количество дам в то время, когда другие танцевали». «…Я вернулась опять в танцевальный зал только к мазурке, которую танцевала с Рихтером. Потом мы ужинали с послами. На мне было розовое платье, украшенное спереди серебряными и темными цветами, сзади был шлейф, а талия была украшена розовыми перьями, на голове большая алмазная диадема с перьями, на шее большое алмазное ожерелье, которое надевали, когда выходили замуж, и которое принадлежит короне Империи…»

Из письма цесаревны Марии Федоровны матери от 27 января 1883 года: «Вчера вечером мы были на бале-маскараде у Владимира (великий князь Владимир Александрович – Ю.К.). Это был самый красивый бал, который ты только можешь себе представить. Все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями, богатство самых красивых материй, жемчуга и алмазы, так что было действительно удивительно. Саша не хотел надевать костюм и пришел в форме. На мне был очень красивый, но очень неудобный костюм. Он был очень тяжелый, такой, что я не могла танцевать в нем».

Царские сановники в своих дневниках отмечали большую разницу в отношении царственных супругов к балам и танцам и часто с осуждением писали об этом пристрастии императрицы.

Так, у государственного секретаря А.А. Половцова можно встретить следующие записи: «4 февраля. 1883 г. Пятница… В 3 ½ час., когда, несмотря на настояние государя, императрица продолжает танцевать, то государь посылает одного из танцоров с приказанием музыкантам кончить; музыканты уходят один за другим так, что под конец играет лишь одна скрипка и барабан…»; «31 января. 1886 г. Пятница… Государь оставался на бале у графини Стенбок лишь несколько минут, императрица, напротив, танцевала до упаду и осталась ужинать…»

Император Александр III и императрица Мария Федоровна у родственников в Дании 1880-е годы

24 января 1888 года в Зимнем дворце был дан знаменитый «Зеленый» («Изумрудный») бал, на котором туалеты придворных дам украшали прекрасные изумруды. 26 января 1889 года в Аничковом дворце состоялся бал, получивший название «Черный» по причине неожиданной гибели австрийского кронпринца Рудольфа. Объявленный бал должен был быть отменен, но императрица Мария Федоровна распорядилась не отменять бала, но прибыть на него во всем черном. Один из современников отмечал, что «черные вырезанные платья, черные веера, черные по локоть перчатки, черные башмаки создавали волнующее шлейфное черное море. Ярко отсвечивающиеся черные бриллианты и жемчуг придворных дам на черном атласе, шелке и тюле были великолепны». Брат императрицы Александры Федоровны Эрнст Людвиг вспоминал: «В белом зале с красными гардинами и стульями пестрели только мундиры. Зрелище было странное, но совершенно захватывающее».

В одном из своих писем сыну Николаю Александр III не без юмора рассказывал о большом январском бале 1891 года: «Большой бал в Николаевской зале прошел благополучно, было более народу, чем когда-либо; приехало на бал более 2200 человек, и к ужину пришлось ставить запасные столы. Наш оркестр играл дивно в полном составе 106 человек и произвел эффект. Много молодежи из вновь произведенных офицеров и много дебютанток. Ира (И.И. Воронцова-Дашкова – Ю.К.) и Ольга Долгорукова были в первый раз на большом балу. Падений, слава Богу, не было, но во время вальса вылетела на середину залы большая юбка!»

Начиная с Нового года и до Прощеного воскресенья балы устраивались регулярно. Были так называемые «Белые» балы – для молодых девушек, впервые выходивших в свет, и «Розовые» балы для молодоженов. Начиная же с Чистого понедельника и до самой Пасхи ни о каких балах речи уже не шло. Все балы и увеселения прекращались.

Супружеская жизнь Марии Федоровны и Александра III была в целом счастливой. Художник Александр Бенуа, неоднократно встречавшийся с августейшей парой, писал: «Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержало в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба все еще полны тех же нежных чувств, которыми они возгорелись четверть века назад».

Душевное благородство, скромность и простота – главные черты, которые отличали обоих супругов.

Император Александр III и императрица Мария Федоровна на прогулке 1880-е годы

Граф С. Шереметев вспоминал: «Вошли дети, и Государь встал. Императрица все время молчала. Во время разговора Государь был до того прост, что казалось даже смешным, как это люди рассуждают так с Царем и он с ними. Так говорить можно, сидя в глухой деревне, о том, что делается в столице, скорбя о том, что делается».

Чарльз Осипович Хис – английский дворянин, выпускник Кембриджа, приехавший в Россию еще до Крымской войны и ставший вначале преподавателем Императорского Александровского лицея и Морской академии, а позже – учителем английского языка царских детей и наставником цесаревича Николая, по словам Александра Бенуа, «буквально обожал своих суверенов, видя именно в этой их простоте свидетельство их душевного благородства, их искренности и всего того, что ему было особенно по душе».

Придворная жизнь представлялась лицам, окружавшим царскую семью, теперь другой, вызывавшей удивление и глубокое уважение. «Через Альбера (Альбер Бенуа – брат Александра Бенуа – Ю.К.) наша семья лучше знакомилась с жизнью при дворе, не столько с тамошними сплетнями и интригами, сколько и с настроениями, которые царили в непосредственном окружении Александра III. И нужно признать, что это придворная жизнь, имевшая столь мало общего с традиционными представлениями о всяком дворе, представлялась нам как нечто весьма привлекательное в своей простоте».

Все, кто был близок к царской семье, рассказывали об особой душевной близости царя к своим няням, а также воспитателям и преподавателям. Полковник В.Я. Олленгрэн, хорошо знавший царскую чету, вспоминал: «Большую радость и удовольствие доставлял нам приезд во дворец четырех нянек-кормилец, пестовавших и самого отца, и его детей… Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с простонародным налетом. Так говорил и Александр Третий. Если он не следил за собой, то в его интонациях, как я понял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал его “чивой-то”. Выбирались мамки из истовых крестьянских семей и по окончании своей миссии отправлялись обратно в свои деревни: но имели право приезда во дворец, во-первых, в день Ангела своего питомца, а во-вторых, к празднику Пасхи и на елку, в день Рождества. Александр Третий твердо знал, что его мамка любит мамуровую пастилу, и специально заказывал ее на фабрике Блигкена и Робинсона. На Рождестве мамки обязаны были разыскивать свои подарки. И так как мамка Александра была старенькая и дряхленькая, то под дерево лез сам Александр с сигарой и раз чуть не устроил пожара. Эта нянька всегда старалась говорить на „вы“, но скоро съезжала на “ты”. У нее с ним были свои “секреты”. И для них они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда явно переругивались. Всех этих нянек поставляла ко двору деревня, находившаяся около Ропши. Каждой кормилице полагалось: постройка избы в деревне, отличное жалованье и единовременное пособие по окончании службы».

Александр Александрович сам хоронил своих нянек, воспитателей и педагогов. Известный юрист, поэт и литератор С. Андриевский, написавший после смерти Александра III так называемую «Книгу о смерти», свидетельствовал: «Мне вспоминается его тучная, мешковитая фигура на многих погребальных процессиях, случавшихся в царской семье за время его правления. Он всегда шел за гробом впереди всех, сосредоточенный, спокойный, массивный и простой…»

5 марта 1891 года Александр Александрович в письме сыну Николаю Александровичу в Коломбо, сообщая о смерти своей няни-англичанки, писал: «Масленица прошла бойко, и балов было много, молодежь веселилась, да и не только одна молодежь, но мне было не весело и тяжко! Как раз в день моего рождения умерла бедная старушка Кити (Екатерина Ивановна Струтон – англичанка, няня Александра III – Ю.К.), проживши в нашем доме 46 лет, из которых 22 года подряд нянчила нас шестерых. Нам всем братьям было очень грустно, и мы проводили ее до Зимнего Дворца в Английскую церковь, а потом поехали на Смоленское кладбище, где ее и схоронили!»

25 апреля 1891 года он писал сыну: «…Мы же здесь положительно не выходим из грусти и печальных церемоний. В ночь на Пасху скончался наш милейший и добрейший В.В. Зиновьев (генерал-адъютант, заведующий Конторой августейших детей их Императорских Величеств – Ю.К.) после 22-летней службы при нас; так жаль и грустно и столько хороших и дорогих воспоминаний уходит с ним в могилу!»

Высокие моральные качества отец и мать сумели привить всем своим детям. Придворные лица, художники, писатели, политические деятели, посещавшие царские дворцы и общавшиеся с царскими детьми отмечали их необыкновенное благородство и простоту. Так, бывший военный министр Николая II, генерал А.Н. Куропаткин говорил, что главной чертой характера великой княжны Ольги Александровны было «желание делать добро простым людям; чистота душевная, изумительная. Приходя в соприкосновение с внутренним миром этой натуры, чувствуешь, что и сам становишься лучше».

В.А. Серов

Портрет великий княжны Ольги Александровны

1893

В.А. Серов

Портрет великого князя Михаила Александровича

1893

Ф. Фламенк

Великая княгиня Ксения Александровна

1894

В.К. Штемберг

Портрет великой княгини Ольги Александровны в платье шефа Гвардейского морского экипажа

1905

Художник М. Нестеров, посетивший Аничков дворец с абастумановскими пейзажами, исполненными им для церкви Благоверного князя Александра Невского, построенной при жизни великого князя Георгия Александровича в Грузии, вспоминал: «Прошло несколько минут, и прямо из двери появилась Императрица, как всегда, приветливая, ровная. С ней вошла Великая княжна Ольга Александровна, в простеньком домашнем светлом платье. Когда все было показано, Императрица и Великая княжна выразили желание посмотреть кое-что вторично, и вот тут меня удивила и тронула Великая княжна: она так мило и просто стала помогать мне, ползая по ковру, отыскивать нужные эскизы, быстро разбираясь в массе их (их было более пятидесяти). Эта простота была такая неподдельная, живая, и в ней было столько хорошей молодости, что я и сам, казалось, перестал чувствовать, где я, и вся моя официозность куда-то исчезла».

Как видно из переписки, царственная чета всегда близко к сердцу принимала не только свои семейные горести и печали. Неожиданная гибель невинных людей всегда трогала их сердца и вызывала глубокое чувство сострадания. «До того нас всех поразила смерть бедного Сережи Лейхтенбергского, – писал Александр Александрович с русско-турецкого фронта, – ты можешь себе представить, когда видишь человека веселого, здорового еще за несколько часов и вдруг узнать, что он убит, это до того поражает, что не отдаешь себе ясного отчета в том, что случилось.

…В восемь часов вечера после обеда мы перенесли тело бедного Сережи из его домика в здешнюю булгарскую церковь. Эта церемония по простоте обстановки и при чудной лунной ночи была удивительная. Несли его на носилках для раненых, и эти носилки уже были, как видно, много раз в употреблении, потому что они покрыты были кровью. Несли я, Сергей и все наши; впереди шли офицеры Невского и Софийского полков вместо певчих и отлично пели, и мои конюшенные люди с факелами, а солдаты кругом с фонарями, а сзади священник и все остальные. Никогда я не забуду это печальное шествие. В церкви поставили тело на тех же носилках на пол, а тело прикрыли его пальто, и сейчас же отслужили первую панихиду и, могу сказать, положительно все молились усердно и искренно о бедном товарище. При церкви постоянно находится офицерский караул попеременно, один день мои атаманцы, а другой день от батальона Бендерского пехотного] полка. Кроме того, два часовых у тела и постоянно дежурят день и ночь у тела, сменяясь попарно: Сергей, Эжен, Стюрлер, Воронцов, Литвинов, Ники Долгорукий, все мои адъютанты и все офицеры моего отрядного штаба».

«В Кронштадте на днях было ужасное несчастье, – сообщал царь жене в другом письме, – на минном отряде; разорвало нечаянно мину, и пять человек было убито на месте, вернее разорвано на куски, так что от них ничего не осталось, и более десяти человек ранено, из которых некоторые весьма тяжело. Лейтенант Качалов был сам сильно контужен и оглох».

13 мая 1884 года: «Завтракали у меня кроме детей: Алексей и Сергей, который вчера вернулся из Ильинского; поезд их был задержан на семь часов, потому что почтовый поезд, шедший перед ними, сошел с рельс, и, к несчастью, один пассажир убит и несколько тяжело раненых. Бедный Берс, бывший Преображенский офицер, я его знал, когда командовал полком. У него три ребра сломано и поражена в нескольких местах голова. Сергей привез его в своем вагоне в Петербург и поместил в Барак Мама. Бедная дама со сломанной ногой оставалась 4 часа под вагоном и истекала кровью. Несчастливый машинист попал рукой в топку, и, так как долго не мог освободить ее, то ожоги были так сильны, что пришлось ее ампутировать. Все это страшно печально и грустно».

10 июня 1892 года: «…Какой страшно печальный случай в Петергофе с бедными де Рибас, Перелешиным и двумя матросами. Двое матросов, которых спасли, говорили, что Перелешин успел снять сюртук и плыл, но пропал, а бедный де Рибас держался с ними долго за лодку, и уже вельбот с лодки “Изит” подходил к ним, когда вдруг он бросил лодку и исчез под воду, выбившись из сил. К сожалению, их опрокинуло далеко от лодки “Изит” – около версты, а от пристани было еще дальше. У де Рибас осталась вдова с тремя маленькими детьми. Перелешин не был женат».

В ответном письме, глубоко сочувствуя, Мария Федоровна восклицала: «Бедные де Рибас и Перелешин, утонувшие вместе с двумя матросами, я ужасно страдаю! Но как же это могло произойти так близко от берега! Как прискорбно! А де Рибас женился всего несколько лет назад, бедная несчастная его жена, какое страшное горе!»

Май 1892 года: «Ты слышала или читала уже в газетах о страшном пожаре в Иркутске, который почти весь сгорел, просто ужасно, что за пожары в нынешнем году…»

Императрица Мария Федоровна с сыном – великим князем Георгием Александровичем на отдыхе в Финляндии 1880-е годы

Дети делились на «старших» и «младших». «Старшими» – Николаем, Георгием и Ксенией больше занималась мать, «младшими» – Михаилом и Ольгой – отец.

«Когда я был маленьким, – вспоминал Николай II, – я был любимцем моей матери. Только появление маленького Миши отставило меня, но я помню, как я следовал за ней повсюду в мои ранние годы. Мы проводили чудно время в Дании с моими кузенами. Все собирались вместе в Бернсторфе. Нас было так много, съезжавшихся к нашему деду, что некоторые из моих греческих кузенов спали на диванах в приемных комнатах! Мы купались в море. Я помню, как моя мать заплывала далеко в Зунд со мной; я сидел у нее на плечах. Были большие волны, и я схватился за ее курчавые короткие волосы своими обеими руками, и так сильно, что она крикнула от боли. Нашей целью была специальная скала в море, и когда мы ее достигли, мы были оба одинаково в восторге».

Письма Марии Федоровны и Александра III друг другу наполнены родительской любовью как к младшим, так и к старшим дочерям и сыновьям. «Ты ничего не говоришь в письмах, как нашли твои родители наших детей и как они с ними? Я уверен, что Ксения сначала была очень дика и, наверное, боялась их. Пожалуйста, напиши мне об этом всем и подробнее, меня это все интересует», – писал Александр Марии Федоровне из Красного Села в июне 1879 года. В другом письме к жене он восклицал: «Моя милая душка Минни, сегодня уже 9 лет, что в этом милом и дорогом коттедже родилась наша душка Ольга. Благодарю Господа от всей души за это счастье и радость, которое было первым после того ужасного события 1 марта! Беби была так довольна своим днем и счастлива бесконечно, просто радость смотреть, как дети довольны такими простыми и наивными удовольствиями».

В семейных делах, в вопросах воспитания детей решающее слово оставалось не за отцом семейства, а за матерью. Расшалившись в присутствии отца, дети тут же стихали при появлении матери.

Императрица Мария Федоровна с дочерью Ксенией 1876 год

Царская семья всегда была предметом пристального внимания двора, различного рода сплетен и пересудов в петербургских салонах. Находились и такие, которые утверждали, что Мария Федоровна слишком строго обращается со своими детьми, в то время как отец, несмотря на свою внешнюю суровость, всегда с ними мягок и нежен. Хозяйка одного из петербургских салонов А.В. Богданович в своих дневниковых записях отмечала: «…Иногда совсем неожиданно царь заходил в спальню детей, но мать, как заведенные часы, заходила аккуратно в один и тот же час, так же, как в одно и то же время дети являлись к ней поздороваться утром и поблагодарить после завтрака и обеда и проч…».

Обстановка в семье была на редкость спокойной, дружелюбной и добропорядочной. Во всем чувствовался размеренный порядок, олицетворением которого была прежде всего Мария Федоровна. Детей воспитывали в строгости. Уважение к старшим, любви ко всему русскому, в глубокой вере в Бога. «Ни я, ни великая княгиня не желаем делать из них оранжерейных цветов, – писал Александр III одному из педагогов. – Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, послаблений не делайте, спрашивайте по всей строгости, не поощряйте лень в особенности. Если что, то адресуйте прямо ко мне. Я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные, здоровые русские дети. Подерутся – пожалуйста, но доносчику – первый кнут. Это самое мое первое требование».

Цесаревич Александр Александрович, цесаревна Мария Федоровна и их дети Николай, Ксения и Георгий Санкт-Петербург, 1877 год

Как мать, так и отец всегда уделяли детям много внимания. Мария Федоровна часто сама купала детей и выполняла работу, которую при дворе, как правило, выполняла прислуга. В одном из писем от 20 марта 1877 года она рассказывала своей матери: «Я только что от нянечки, где сама купала обоих мальчиков, сперва Ники, а потом Жоржи. Обычно я купаю ежевечерне лишь одного, но Жоржи так расплакался, когда я сначала дала обещание Ники, что я не смогла устоять, прочитав у него на личике огорчение и обиду, и искупала и его».

Мать гордилась аристократической осанкой и красотой дочери Ксении, ее одаренностью в рисовании. В письме матери она писала: «Малышка Ксения сильно выросла и стала уже совсем большой девочкой, мне кажется, у нее есть способности к рисованию, она не выпускает из рук карандаши и весьма точно воспроизводит маленькие фигуры и лица».

Дети регулярно занимались спортом, обливались холодной водой. Питание в семье было самым простым. Из воспоминаний младшей дочери – великой княгини Ольги Александровны: «Все мы питались очень просто. К чаю подавали варенье, хлеб с маслом и английское печенье. Пирожные мы видели редко. Мне нравилось, как варят кашу. <…> На обед чаще всего подавали бараньи котлеты с зеленым горошком и запеченным картофелем, иногда ростбиф <…> ели мы все, что нам давали».

Младшие дети – Михаил и Ольга были любимцами отца. Он часто прощал их шалости и проказы. «Если мы с Михаилом делали что-то недозволенное, – вспоминала Ольга Александровна, – нас за эту шалость наказывали, но потом отец громко хохотал. Например, так было, когда мы с Михаилом забрались на крышу дворца, чтобы полюбоваться на огромный парк, освещенный лунным светом. Но Мама, узнав о таких проказах, даже не улыбнулась. Наше счастье, что она была всегда так занята, что редко узнавала о наших проделках». Каждое утро маленькая Ольга проникала в кабинет отца, где он показывал ей старинные альбомы с рисунками и миниатюрными (из камня и опала) фигурками животных.

Когда Мария Федоровна уезжала в Данию, дети оставались с отцом, и в письмах он подробно рассказывал жене о их поведении, сообщая о курьезных случаях из их жизни.

В апреле 1892 года Александр III писал жене: «Сегодня завтракали с Мишей и Беби втроем, а потом они были у меня в кабинете и смотрели картинки. Это такая радость и утешение иметь их при себе, и они так милы со мной и вовсе мне не мешают». «Слава Богу, что двое младших детей приносят тебе радость и утешение. У них более радостные характеры и более открытые. Они имеют дар уметь показывать свои чувства, не стесняясь. А это большое счастье и для них самих, и для нас!» – отвечала супругу жена.

«…В 3 ½ пошли гулять с Ники, Жоржи и Мишкиным (Николаем, Георгием, Михаилом. – Ю.К.). Отправились мы, наконец, ловить ослов. Мишкин был в таком восторге, что наконец придет домой с ослом, что всю прогулку только об этом и говорил и приготовлялся, но когда мы пришли к ослам и они начали все разом орать, Мишкин струсил и остолбенел от удивления. Мы выбрали двух небольших ослов, старых, они большие друзья и постоянно в конюшне, и на прогулке бывают вместе, как объяснил нам сторож-чухонец. Обратное шествие домой с ослами было довольно затруднительно, и порядочно мы с ними возились: то они совсем не идут, то побегут так шибко, что нет силы остановить. Жоржи совсем не мог удержать своего осла, и я должен был вести его почти всю дорогу. Однако после долгих приключений доставили ослов благополучно и сдали их на конюшню. Не понимаю, почему Хаксаузен не присылает заказанную для ослов тележку в Копенгаген!»

16 мая 1884 года из Гатчины: