Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Часть II
Имперaтop Николай II и его августейшая мать

Глава первая
Бракосочетание императора Николая II и немецкой принцессы Алисы

14/26 ноября 1894 года в день рождения императрицы Марии Федоровны через 25 дней после кончины императора Александра III в церкви образа Спаса Нерукотворного Зимнего дворца состоялась церемония бракосочетания Николая II и немецкой принцессы Алисы, приходившейся внучкой королеве Виктории.

Согласно традиции в Малахитовом зале Зимнего дворца перед золотым туалетным прибором императрицы Елизаветы Петровны, где причесывали перед свадьбой царских и великокняжеских невест, Алиса была одета в парчовое серебряное платье с декольте и большим шлейфом.

Императрица Мария Федоровна самолично возложила на голову Алисы венец, украшенный бриллиантами. Бриллиантовая диадема и вуаль из старинных кружев, на шее – колье из больших бриллиантов. На плечах поверх платья была накинута малиновая мантия, отделанная горностаевым мехом.

Когда все приготовления были закончены, торжественная процессия двинулась через залы дворца в церковь. Шествие возглавляла императрица Мария Федоровна под руку со своим отцом, королем Кристианом IX. За ними шли августейшая невеста с молодым императором, который был одет в лейб-гусарский мундир.

Л.Р. Туксен

Венчание Николая Александровича и Александры Федоровны

Зал, где должен был проходить обряд венчания, не мог вместить всех гостей. Большинство присутствующих слушали пение хора, которое началось с началом службы, из смежных залов.

Великий князь Константин Константинович Романов в своем дневнике писал: «Больно было глядеть на бедную императрицу (Марию Федоровну – Ю.К.). В простом, крытом белым крепом вырезном платье с жемчугами на шее, она казалась еще бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на заклание. Ей невыразимо тяжело было явиться перед тысячами глаз в это трудное и неудобное для нее время».

Для Марии Федоровны, как свидетельствует ее письмо к сыну Георгию в Абастуман, это было настоящим испытанием: «Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание… Быть обязанной вот так явиться на публике с разбитым, кровоточащим сердцем – это было больше чем грех, и я до сих пор не понимаю, как я могла на это решиться».

Датский художник Л. Туксен, автор нескольких работ, посвященных коронованным особам королевских домов Европы, и написавший, по просьбе королевы Виктории, бабушки Алисы, картину, посвященную бракосочетанию Николая Александровича и Алисы Гессенской, вспоминал: «Горели свечи, и священники – все в золотой парче, в золотистых или темных митрах вошли в церковь, чтобы встретить идущих им навстречу. Венчающиеся остановились перед светло-лазоревым занавесом, каждый со свечой в руке. С каждой стороны алтаря стояли по трое священников.

Невеста, полная грации и достоинства, со слегка склоненной головой. Бриллиантовая корона, светлые, вьющиеся над лбом волосы. Локоны, падающие на шею и грудь, обнаженные плечи, горностаевая мантия. Шлейф несут пять царских гусар, одетых в красную форму со множеством позументов и темно-синие брюки. Его (императора – Ю.К.) профиль вырисовывается прямо на фоне черноты мундира нашего короля (датский король Кристиан IX – Ю.К.). Слева от короля: вдовствующая императрица, принцесса Александра, герцогиня Кобургская (великая княгиня Мария Александровна – Ю.К.), королева Ольга (греческая королева, великая княгиня Ольга Константиновна – Ю.К.), чей-то брат, остальные родственники – все в белом…

Я был абсолютно восхищен и опьянен. Вряд ли когда-нибудь мною владело такое же чувство восторга от видения столь прекрасного зрелища. Восхитительная невеста, пение, производящее глубокое впечатление, богатство красок, золотистые одежды в мерцающем освещении. Золото, отливающее зеленью, оранжевый отсвет пурпура. Пылающая глубина темных военных мундиров без деталей, немного тоже зеленоватого оттенка. Только взаимное движение земли и неба могло создать столь прекрасное зрелище».

Когда после венчания Николай и Александра въезжали во дворец, их приветствовал почетный караул полка лейб-улан, а на пороге по русскому обычаю стояла Мария Федоровна с хлебом и солью.

«Церемония была неописуемо захватывающей, – телеграфировала своей бабушке, королеве Виктории, сестра Александры Элла (великая княгиня Елизавета Федоровна – Ю.К.). – Милая Аликс выглядела совершенно обворожительно, богослужение было прекрасным и впечатляющим; она была исполнена достоинства и определенно производила наилучшее впечатление».

Императрица Александра Федоровна

Румынская принцесса Мария писала о венчании: «Все взоры были устремлены на нее. Ее щеки отсвечивали теплым светом свечей, освещавших блестевшую золотом церковь; выражение лица у нее было сосредоточенное и отсутствующее, складывалось впечатление, словно она не чувствовала ни радости, ни гордости, но пребывала в другом мире…»

Сама Аликс 16 ноября так описала свои впечатления от великого дня в письме своей бабушке в Лондон: «Ты можешь представить себе, что мы чувствовали во время венчания – десять лет назад на свадьбе Эллы наши горячо любимые отцы были с нами, а теперь! Бедная тетя Мини (императрица Мария Федоровна – Ю.К.) совсем одна. Она – ангел доброты, так трогательно и так стойко держится, даже невозможно выразить словами, какое утешение, что приехал ее отец (король Дании Кристиан IX – Ю.К.), было кому идти рядом с ней… Хорошо, что мы уже женаты, я могу больше бывать с ним, и я люблю его все сильнее и сильнее с каждым днем…»

Позже Александра скажет Николаю о тех мгновениях: «Я молилась в душе за Тебя и Нашу любимую страну».

Николай II в своем дневнике так описал переживания этого волнующего в его жизни дня: «День моей свадьбы! После общего кофе пошли одеваться: я надел гусарскую форму и в 11½ поехал с Мишей в Зимний. По всему Невскому стояли войска для проезда Мама с Аликс. Пока совершался ее туалет в Малахитовой, мы все ждали в Арабской комнате. В 10 ми[нут] первого начался выход в большую церковь, откуда я вернулся женатым человеком. Шаферами у меня были Миша (великий князь Михаил Александрович), Джорджи (кузен Николая II, позже король Англии Георг V), Кирилл (великий князь Кирилл Владимирович, кузен Николая) и Георгий (великий князь Георгий Александрович, дядя Николая II). В Малахитовой нам поднесли громадного серебряного лебедя от семейства».

Но свадьба была необычная. В связи с трауром по усопшему императору, который продолжался по всей стране, свадебные торжества и приемы были отменены. «Можешь представить себе это чувство, – писала Александра Федоровна своей сестре. – Только что в глубочайшем трауре, оплакиваешь дорогого человека, и вот ты уже в нарядном свадебном платье. Большего контраста нельзя себе представить, но это сблизило нас еще больше – если более было возможно».

Конец 1894 и весь 1895 год прошли под знаком траура. Придворных балов не было, зато многочисленные церковные службы проходили в Зимнем дворце и молодой император, который был очень религиозным человеком, не пропускал ни одной.

Глава вторая
Коронация императора Николая

Николай II не был подготовлен к вступлению на престол. Когда умер Александр III, ему было 26 лет. Великий князь Александр Михайлович, описывая разговор с Николаем II в дни кончины его отца, отмечал: «Каждый в толпе присутствовавших – родственников, врачей, придворных и прислуги собравшихся вокруг его (Александра III. – Ю.А.) бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в лице государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Ники. В эту минуту в первый и последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах… “Что будет теперь с Россией, – патетически воскликнул он. – Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами”».

Коронация Николая II состоялась 14 (26) мая 1896 года в Успенском соборе Кремля. Присутствовало много иностранных гостей, среди которых были эмир Бухарский, королева Греции Ольга Константиновна, двенадцать наследных принцев, в том числе князь Фердинанд Болгарский, князь Николай Черногорский, принц Генрих Прусский, брат Вильгельма II, английский герцог Артур Коннаутский, герцогиня Саксен-Кобург-Готская, сын короля Сиама, брат персидского шаха, японский принц, папский нунций и многие другие. Были также китайская и японская делегации.

Граф С.Д. Шереметьев – обер-егермейстер императорского двора, историк и археолог, находившийся во время коронации рядом с императрицей Марией Федоровной, поддерживая порфиру, так описывает в своих дневниках волнующие моменты коронации: «…Гос[ударь] и Им[ператрица] подошли к Царским вратам. Миропомозание… Царь входит в Царские] врата в алтарь, в то время как Императрица становится у образа Влад[имирской] Б[ожьей] М[атери]… Совершается великое таинство, и сила его для верующих необъятная. Это молчание апокалиптическое… Но вот разверзлись врата, и Государь выходит и становится с преклоненной головой перед образом Спасителя, а митр[ополит], обращаясь к Императрице, читает “Верую, Господи, и исповедую…”. Царь и царица возвратились на свои места… Я гляжу на него пристально. В венце и в порфире он наклонил голову и нетвердой поступью, в великом смирении, но просветленный, он идет прямо к Импер[атрице] Марии Федоровне… Та ему навстречу делает несколько шагов, и вот они встретились и посмотрели друг другу в глаза; продолжителен был этот взгляд; выражение его было такое, какое бывает раз в жизни. В нем сказалась сыновья любовь и покорность и умиление просветленной души, и приник Государь к руке Императрицы-матери и долго и крепко целовал ее, потом долго и крепко поцеловал трижды…

Эта встреча и этот поцелуй сына и матери, конечно, были самое сильное впечатление дня, сильное и глубоко отрадное. Но служба кончилась. Импе[ратрица Мария] Ф[едоровна] первая выходит из собора, у ворот кот[орого] ее ожидает балдахин: мы поддерживаем ее в том же порядке… Вот она вышла на площадь… Оглушительный трезвон, пуш[ечные] выстрелы и потрясающие крики “Ура!” встречают и провожают ее. Она кланяется словно каждому отдельно, как только она умеет кланяться, и я чувствовал, что электрическая искра проникла повсюду; и все эти лица вокруг, лица народные, с таким выражением, с такой любовью провожали ее взором, не могли оторваться от нее. Она медленно подвигалась, лицо было серьезно и сосредоточено, но она старалась улыбнуться. Поднявшись на Красное крыльцо, она остановилась и, окинув взором несметную толпу, троекратно поклонилась Народу… Еще мгновение, и она скрылась из глаз и тем же путем чрез залы Кремлевского дворца прошла во внутренние покои, где остановилась, сняла порфиру и каждому из нас молча протянула руку в знак благодарности…».

Л.Р. Туксен

Коронация императора Николая II в Успенском соборе Московского Кремля

Позже в письме сыну Георгию Мария Федоровна описывала свои «большие и мучительные переживания» того дня, когда «открылись все раны» и напомнили ей счастливое время коронации Александра III в 1883 году.

«…Как будто, – писала она, – происходило повторение, и присутствовать при этом, видеть эту радость и веселье было для меня большим испытанием. В конце концов, я рада, что все это позади, и благодарю Бога, который помог мне преодолеть мои личные чувства и выполнить тяжелый, но священный долг присутствовать на коронации моего дорогого Ники и молиться за него рядом с ним в этот великий и значительный час, самый важный в его жизни. Когда он подошел поцеловать меня после причастия, у него было такое проникновенное и трогательное выражение лица, которое я не забуду никогда. Я видела в его добрых дорогих глазах все, что происходило в это время в его дупле, и я почувствовала необходимость своего присутствия, несмотря на то, что это стоило мне неописуемых переживаний, почти разрывавших мое сердце.

Бедный Ники, я не могла без слез смотреть на него, такого молодого и думающего об ужасном грузе, который уже возложен на его плечи Господом Богом.

Да поможет ему Господь Бог и даст ему силу и твердости продолжить дело, которое наш обожаемый Папа́ так блистательно начал. Пусть идет он по его следам во славу нашей дорогой России и великого народа русского – это моя ежедневная молитва. Дай Бог! Дай Бог!».

Ходынские события омрачили коронационные празднества и легли тяжелым грузом на плечи императора и его близких. «Ужасная катастрофа на народном празднике с этими массовыми жертвами, – по словам Марии Федоровны, – опустила как бы черную вуаль на все то хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти». Погибло, по официальным данным, 1282 человека (по другим данным 1389 человек). Николай и Александра Федоровна присутствовали на панихиде по погибшим в катастрофе, а 19 мая посетили бараки и палаты Екатерининской больницы и палаты Мариинской больницы, где лежали раненые. Умершие, по распоряжению императора, были похоронены за его счет в отдельных гробах, а не в братской могиле, как это обычно делалось прежде. Их семьям и семьям пострадавших было выплачено по тысяче золотых рублей. Мария Федоровна также побывала в больницах, и всем раненым, а увечья получили 1300 человек, по ее распоряжению было послано по бутылке мадеры. «Я была в отчаянии при виде в госпитале всех этих бедных раненых, наполовину раздавленных, почти каждый из них потерял кого-нибудь из родных, – писала она великому князю Георгию Александровичу. – Это было ужасно! Но в то же время они были так велики и возвышенны в своей простоте, что очень хотелось встать перед ними на колени.

Они были так трогательны, не обвиняя никого, кроме самих себя. “Мы сами виноваты”, – говорили они и сожалели, что огорчили царя! Да, они были прекрасны, и можно более чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу. Остальным классам следовало бы брать с них пример, а не грызться между собой и, особенно, не возбуждать своим буйством, своей жестокостью возбуждать умы до такого состояния, которое я еще никогда не видела за тридцать лет моего пребывания в России…».

Мария Федоровна поддержала идею создания Комиссии по рассмотрению причин ходынской катастрофы. 25 мая Николай II отметил в дневнике: «Брожение в семействе по поводу следствия, над которым назначен Пален», а Мария Федоровна, продолжая эту тему, писала сыну Георгию: «Это было страшно, а семья Михайловичей сеяла всюду раздор с непривычной резкостью и злобой».

Первые годы после ухода из жизни Александра III были очень тяжелы для Марии Федоровны. Она никак не могла оправиться от горестной утраты и постоянно чувствовала присутствие «дорогого Саши». «Первого января (1896 года — Ю.К.), – рассказывала она в письме великому князю Георгию Александровичу, – мы с Ольгой пошли в нашу любимую маленькую церковь одни без Миши, который должен был принять участие в выходе в Зимнем дворце. Это было грустно и страшно мучительно, мне казалось, что я чувствовала около себя душу нашего обожаемого Папа́, и, наверное, это его молитвы к Нему помогают мне нести мое ни с чем не сравнимое несчастье и постоянную боль сердца с большим душевным спокойствием».

В другом письме сыну, описывая совместное с Ники, Аликс, Ксенией и Сандро посещение церкви Зимнего дворца, она говорит:

«…Я уверена, что нас сопровождают молитвы нашего обожаемого Папа́, и, причащаясь, я чувствую себя ближе к нему. Вот уже два года прошло с того времени, что он говел здесь вместе с нами, и кто мог тогда подумать, что мы его так скоро потеряем, а мне придется пережить это ни с чем не сравнимое и ужасное несчастье». Императрица долго носила траур по своему покойному мужу. Нормы христианского поведения – смирение и терпение были главными для нее на протяжении всей жизни. И она всегда пыталась донести их до своих детей, а позже и внуков. В ее письмах часто можно встретить пространные рассуждения на эту тему. В одном из них, говоря о потери супруга, Мария Федоровна восклицала: «Господи! Господи! Какое страшное испытание! Как можно выдержать такую боль и такое горе – это непонятно! Но на все воля Божия, и нужно стараться нести этот тяжелый крест безропотно и с христианским смирением. Да придет мне Господь на помощь и даст необходимые силы!»

В других письмах она замечала: «Это воля Божия, испытывающая нас так жестоко, Он знает, для чего это делается, и мы должны нести наш крест, не спрашивая о причинах». И далее: «Нужно благодарить Его за все то хорошее, что мы имели в прошлом!»

Вслед за мужем уходили и его близкие соратники. Мария Федоровна присутствовала при последних часах любимого генерал– адъютанта императора П.А. Черевнина. 23 февраля 1896 года она писала: «Все наши близкие друзья уходят от нас один за другим. Уходят как раз те, к которым мы были наиболее привязаны и с которыми связаны все воспоминания счастливого прошлого… Такой честный чудный человек, который делал только добро и был умиротворяющим началом для всех. К нему обращались все: министры, люди высшего света и всех классов. Благодаря своему большому уму и такту, он всегда находил правильное решение каждого вопроса, смягчал все недоразумения и т. д. Да, это огромное несчастье, так как он был таким нужным, таким полезным как государственный деятель и таким преданным и верным другом.

Это сердечное горе для меня лично, которая видела его постоянно. Я отмечала его заботливую преданность, которая выражалась в трогательной манере держать себя со мной, в особенности после нашего большого горя».

Глава третья
Смерть великого князя Георгия Александровича

Через четыре года после смерти Александра III в 1898 году Мария Федоровна похоронила свою мать – королеву Луизу. В Копенгаген на торжественные похороны съехались многочисленные родственники, представлявшие королевские дома Европы, а также члены российской императорской семьи. Позже в 1918 году в день смерти матери Мария Федоровна запишет в дневнике: «Слава Богу, что ей не довелось жить в это жуткое время, когда все вокруг горит и полыхает ярким пламенем, брат идет на брата! Случилось то, о чем она так часто предупреждала. Мы, правда, надеялись, что нас минует чаша сия, но, к сожалению, все это выпало на нашу долю!»

Но на пороге была новая беда. Болезнь сына Георгия – туберкулез легких – прогрессировала. Великий князь Георгий Александрович, по воспоминаниям современников, был незаурядной личностью, умный, великодушный, умевший располагать к себе людей, и обладавший глубоким чувством юмора.

В 25 лет великий князь Георгий заболел. Врачи долго не могли точно установить диагноз. Слабые легкие, легочное недомогание, лихорадки – так характеризовали они болезненное состояние великого князя. В 1891 году вместе с братом, цесаревичем Николаем, на судне «Память Азова» Георгий Александрович отправился на Восток. Однако, доплыв до Индии, он почувствовал серьезное недомогание и оставался на судне, пока Николай и сопровождавшие его лица совершали поездку по стране.

На Цейлоне его болезнь осложнилась, и впервые врачи поставили диагноз – симптомы туберкулеза. Некоторое время он находился в Греции у великой княгини Ольги Константиновны, затем в Алжире, а позже в Абастумане. Его состояние то улучшалось, то ухудшалось. В Абастумане он проходил специальный курс наук. Среди его педагогов был известный профессор В.О. Ключевский, который прибыл в Абастуман в октябре 1893 года. Великий князь, по оценке Ключевского, был к тому времени сложившимся взрослым человеком.

В официальном сообщении, посланном С. А. Белокурову из Абастумана, Ключевский писал: «Живу хорошо, веду свое дело по мере сил и умения и чувствую себя хорошо в обществе превосходного хозяина и добрых товарищей». Рассказывая об условиях жизни в Абастумане, Ключевский в письме М.С. Корелину сообщал: «Всего труднее привыкнуть к здешней комнатной температуре. Руки, избалованные московскими печами, особенно страдают, перо невозможно твердо держать в руке. Комнаты так выстывают, что писать МОЖНО ТОЛЬКО так, как рисуют живописцы, выводя каждую часть буквы с особыми усилиями и по наперед обдуманному плану».

Доктора полагали, что холодный горный воздух поможет Георгию Александровичу преодолеть его недуг. Великий князь Александр Михайлович, посетивший вместе с Ксенией Александровной Абастуман, вспоминал: «Мы спали в комнате при температуре десять градусов ниже нуля под грудой теплых одеял».

Мария Федоровна, предвидя, что ждет сына, пыталась поддержать его, отправляя его сначала в Ниццу, а затем в Абастуман, почти ежедневно писала письма, полные материнской любви и нежности. «Я так счастлива видеть, что ты чувствуешь себя хорошо, вообще привык к пребыванию там и наслаждаешься настоящим солнцем. Фельдъегерь много мне рассказал о тебе и сказал с веселым видом: цесаревич совсем розовый и веселый; это сделало меня совсем счастливою и было как маслом по сердцу. Фельдъегерь меня воистину покорил, видно было, что он счастлив тем, что смог привести мне такие хорошие новости о тебе…». И далее предупреждала: «Надеюсь только, что ты берешь с собою какого-либо опытного провожатого, так как говорят, что там бывают очень сильные шквалы, крайне опасные для тех, кто не знаком с ними». Как мать, она давала сыну советы, с кем ему надо увидеться, кому нанести визит: «Однако я очень сожалею, что ты не встретился с австрийской императрицей. Это крайне досадно, мне очень хотелось, чтобы вы увиделись. Очень мило, что она сама пришла спросить о тебе, это неимоверно много для нее, обычно никого не желающей видеть.

Также очень приятно внимание принца Монако, предложившего тебе для прогулок свой прекрасный парк… Если ты еще увидишь принца, передай ему мое приветствие…».

В другом письме: «Я надеюсь, что когда австрийский император придет на Кап Мартэн, то сразу же ты представишься ему. Он всегда был вежлив и добр с нами, и я считаю необходимым, чтобы ты оказал ему эту учтивость. Думаю, что императрица Евгения теперь уже там, и ей тоже нужно нанести визит, ибо я ни за что на свете не хочу, чтобы о тебе могли сказать, что ты невежлив и не умеешь себя держать» и прибавляла: «Я наверно надоела тебе со всем этим, но кто даст тебе хороший совет, если не я».

Мария Федоровна постоянно испытывала большую озабоченность в связи с болезнью сына. Иногда врачи разрешали ему отправиться с нею в Данию или в поездку по Средиземному морю, но в Санкт-Петербург из-за неблагоприятного климата он приезжал крайне редко.

Осенью 1895 года находясь в Дании, она получила телеграмму об очередном кровотечении у великого князя, и тут же направила письмо дочери Ксении, которая со своим мужем, великим князем Александром Михайловичем, находилась тогда в Абастумане:

«Только что получила телеграмму от Челаева (лейб-медик великого князя – Ю.К.), который сообщает, что у Георгия снова было кровотечение! Какой ужас, я просто в шоке от отчаяния и страха! Хотя я понимаю, что это ничего не значит, но доставляет бедному Джорджи неприятности, и мне его страшно жалко. Отчего же это все произошло? Оттого, что он слишком много лазил по горам? Ты не сообщила мне в телеграмме. Что он ездил верхом на Гиоргиеву площадку, где вы пили чай. Может, он чересчур много двигается? Как видишь, я все не могу успокоиться. К счастью, ты сейчас рядом с ним, и это меня несколько утешает. Ужасно, что я теперь так далеко, только бы Джорджи вел себя поосторожнее – вот что важнее всего. Поцелуй его от меня и скажи, что все это не имеет никакого значения, постарайся подбодрить его и как можно больше отвлекай от черных мыслей, что могут прийти к нему в одиночестве. Все это меня изрядно угнетает. Бедняжка Джорджи, как бы мне хотелось оказаться сейчас рядом с ним!!»

Великий князь Александр Михайлович вспоминал: «Осенью 1894 года мы с Ксенией были у Жоржа в Абастумане. Он очень изменился за последний год: похудел, побледнел и помрачнел. Болезнь явно прогрессировала. Нам было неудобно быть веселыми около него, говорить о своем счастье и строить планы на будущее. Уезжали мы от него с тяжелым сердцем…».

Великий князь Николай Михайлович, посетивший Георгия Александровича в 1896 году, в письме Николаю II сообщал, что в его состоянии произошли изменения к худшему: «Согласно выраженному Тобой желанию, пишу Тебе вполне откровенно мои личные впечатления о Твоем брате. Пишу Тебе эти строки исключительно для Тебя одного, потому впечатления мои далеко не утешительные.

Я видел Джорджа последний раз 1 декабря [l8]95 года в Абастумане перед его отъездом на Ривьеру. С тех пор нахожу в его внешнем виде большую перемену к худшему. Лицо как-то уменьшилось, скулы выделяются больше прежнего, часто останавливается, и самый кашель, какой-то сухой. Так что больно слушать. Прежде он кашлял, но в известные периоды дня, большей частью после обеда, теперь же с перерывами, но во всякое время.

В противном случае – это роковые признаки, которые в случае повторения могут привести к печальному исходу, и даже совсем неожиданно. У меня просто кровью обливается сердце, когда я на него смотрю и с ним провожу время; подумать, что все средства науки, кажется, останутся, безутешными. Прости, если скажу откровенно, что по-моему все эти Алышевские, Захарьины, Поповы (речь идет о ведущих медиках Российской Медицинской Академии – Ю.К.), Лейдены (Лейден Э. – проф. Кенигсбергского и Берлинского университетов – Ю.К.), Шершевские – все это просто шарлатаны и больше кривят своими душами, смотря по тому, куда и как подует ветер».

В один из июльских дней 1899 года великого князя нашли на обочине дороги крестьяне. Он лежал рядом с перевернувшимся мотоциклом. Изо рта у него текла кровь, он кашлял и задыхался. Женщина, свидетельница последних минут жизни великого князя, была доставлена в Петергоф. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Мне запомнилась высокая в черном платье и черной с белым накидке женщина с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии. Мама сидела с ней, запершись, часами». По мнению Ольги Александровны, из всех братьев Георгий наилучшим образом подходил на роль сильного, пользующегося популярностью царя. Она была убеждена, что если бы он был жив, то охотно принял бы на свои плечи бремя царского служения вместе с короной… и, возможно, спас бы Россию от коммунистической революции.

Тело великого князя Георгия было доставлено в Петербург, и он был похоронен в царской усыпальнице Петропавловской крепости. Великая княгиня Ксения Александровна в одном из своих писем писала, с каким трудом держалась на похоронах сына императрица-мать. Поддерживаемая Николаем, она почти теряла сознание.

В царском манифесте по поводу ухода из жизни великого князя, являвшегося наследником престола (царь не имел еще тогда мужского потомства), говорилось: «…Покоряясь безропотно Промыслу Божию, Мы призываем всех верных наших подданных разделить с нами душевную скорбь нашу и усердные моления о упокоении души погибшего нашего брата. Отныне, доколе господу не угодно еще благословить нас рождением сына, ближайшее право наследования Всероссийского Престола, на точном основании основного государственного Закона о престолонаследовании, принадлежит любезнейшему брату нашему, Великому князю Михаилу Александровичу».

Позже, в Абастумане, в память умершего здесь великого князя на его личные средства будет построена первая в России горная астрономическая обсерватория, названная в его честь «Георгиевскою».

В 1917 году, находясь в Крыму в положении беженки, Мария Федоровна в день смерти великого князя Георгия Александровича напишет в своем дневнике: «Уже девятнадцать лет с того дня, как Господь призвал к себе моего благословенного Джорджи. Утрата и боль навек, однако сейчас я могу порадоваться за него; за то, что ему не довелось жить в это жестокое время».