Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Великая княгиня Ольга Александровна, встречавшаяся с Николаем II по его прибытии в Киев, вспоминала: «Я была потрясена, увидев Ники таким бледным, исхудавшим и измученным. Маму встревожила его необычайная молчаливость».

Французский посол в Санкт-Петербурге М. Палеолог писал о плохом впечатлении, которое производил царь: «У него глухой голос, впалые щеки».

Наставник цесаревича Пьер Жильяр, находившийся при нем в Киеве, писал: «Никогда он (Николай II – Ю.К.) мне не казался таким смущенным. Несмотря на свое самообладание, он был нервнее, раздражителен и два или три раза ему случалось оборвать Алексея Николаевича».

В последних числах октября исполнилось пятьдесят лет со дня свадьбы императора Александра III и императрицы Марии Федоровны. Царь вместе с сыном приехал в Киев. Это был последний визит Николая в материнский дом и последнее свидание Марии Федоровны с ним и с цесаревичем Алексеем. Тимофей Ящик – лейб-казак, находившиеся при Марии Федоровне все последние годы ее жизни в России, а затем в Дании, позже вспоминал, что при прощании с сыном и внуком Императрица выглядела подавленной, но пыталась скрыть это и быть общительной и даже веселой.

В ночь на 17/30 декабря в результате заговора, в котором участвовали высшие сановники государства и члены императорской семьи, был убит Г. Распутин.

Основными заговорщиками, решившимися на убийство, были Ф.Ф. Юсупов – муж дочери сестры царя великой княгини Ксении Александровны, великий князь Дмитрий Павлович, В.М. Пуришкевич. В заговоре также принимали участие поручик Г.М. Сухотин и военный врач С.С. Лазаверт.

2 января 1917 года в письме из Ракитного на имя великой княгини Ксении Александровны, дочери Марии Федоровны, Феликс Юсупов писал: «Меня ужасно мучает мысль, что императрица Мария Федоровна и ты будешь считать того человека, который это сделал, за убийцу и преступника и что это чувство у вас возьмет верх над всеми другими. Как бы вы не сознавали правоту этого поступка и причины, побудившие совершить его, у вас в глубине души будет чувство – “а все-таки он убийца!”

Зная хорошо все то, что этот человек чувствовал до, во время и после, и то, что он продолжает чувствовать, я могу совершенно определенно казать, что он не убийца, а был только орудием Провидения, которое дало ему и спокойствие духа, которые помогли ему исполнить свой дог перед родиной и Царем, уничтожить ту злую дьявольскую силу, бывшую позором для России и всего мира, и перед которой до сих пор все были бессильны».

По свидетельству великого князя Александра Михайловича, известие об убийстве Распутина потрясло Марию Федоровну. «Нет? Нет? – воскликнула она. Когда она слышала что-нибудь тревожное, она всегда выражала страх и опасение этим полувопросительным, полувосклицательным «Нет?». «Слава Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья». Мысль о том, что муж ее внучки и ее племянник обагрили руки кровью, причиняла ей большие страдания. Как императрица она сочувствовала, но как христианка она не могла не быть против пролития крови «как бы не были доблестные побуждения виновников».

В последнем письме Григория Распутина Николаю II, написанном им в декабре 1916 года, содержалось пророческое предупреждение о будущем, которое ожидало императора России и его семью. В письме говорилось: «Русский царь! Знай, если убийство совершат твои родственники, то ни один из твоей семьи, родных и детей не проживет дольше двух лет… Их убьет русский народ… Меня убьют. Я уже не жилец. Молись. Молись. Будь сильным. Заботься о своем избранном роде».

Феликс Юсупов был выслан в свое имение в Курской губернии. Пуришкевич был оставлен на свободе, но отправлен на фронт, где за ним должна была наблюдать военная полиция.

Великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Персию, в Казвин, где он должен был состоять при главном штабе одной из действующих армий. Члены царской семьи, узнав о грозящей Дмитрию Павловичу высылке в Персию, 29 декабря составили коллективное обращение к царю (так называемое Письмо шестнадцати) с просьбой заменить последнему ссылку в Персию на жизнь под домашним арестом в одном из подмосковных имений ввиду его слабого здоровья. Ответ Николая был краток: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай». С этого момента конфронтация между великими князьями и Николаем II стала резко нарастать.

Насколько велик был среди Романовской семьи авторитет Марии Федоровны свидетельствует письмо, которое великий князь Александр Михайлович (зять Марии Федоровны – Ю.К.) направил 2 января 1917 года великому князю Николаю Михайловичу, после того как Николай II решил применить санкции по отношению к великим князьям, подписавшим письмо о снисхождении к убийцам Распутина. В письме говорилось: «Дошли слухи, что будто бы Государь желает во чтобы то ни стало выслать меня из Киева, но этому противятся окружающие и даже А. (Александр Федоровна – Ю.К.), не особенно в это верю, но возможно, поживем, увидим. Существующее положение требует лично выступления М.Ф. (Марии Федоровны – Ю.К.), другого выхода я не вижу, или все это провалится, что более чем вероятно, придется ожидать нормального и постепенного развития события».

В эти дни Мария Федоровна усиленно подвергалась давлению со стороны великих князей, которые постоянно выступали с резкой критикой действий Николая и особенно Александры Федоровны. Наиболее активным корреспондентом и визитером был великий князь Николай Михайлович, который регулярно сообщал Марии Федоровне обо всем, что происходило в Думе и правительстве и что, по его мнению, нужно было сделать с Александрой Федоровной, чтобы лишить ее власти. Великий князь давал Марии Федоровне «свои советы». В письме после убийства Распутина, датированном 17–24 декабря 1916 года, он писал: «…К сожалению, царит полное смятение не только среди министров, но и среди великих князей. Имели место семейные собрания вместе с М[арией] П[авловной] (какой позор!). Составлено письмо, которое Павел послал Ники, а потом Сандро отправился к Нему сам и говорил в том же духе. Разумеется, я не принимал участия в этих собраниях, но добрый Сандро позволил себя увлечь, и Сергей, который тоже вернулся, будет участвовать в этих беседах, на которых не будет сказано ничего, кроме глупостей. Наверно Ваш зять даст Вам отчет о них. Я бы еще понял, если бы устроили собрание во главе с Вами, а то с М[арией] П[авловной]. Что за убожество… Государыня упрямится все больше и больше давит на Ники с помощью Протопопова, который приближен (уже) к ним и представляет собой в эти минуты Григория П. Вместо того, чтобы отпустить Феликса и Д[митрия] П[авловича], бесконечно обсуждают, не принимая никакого решения. А время идет, слухи растут, как и всеобщее возбуждение. Все_это пугает.

…Я ставил перед Вами все ту же дилемму. Покончив с гипнотизером, нужно постараться обезвредить А[лександру] Ф[едоровну], то есть загипнотизированную. Во что бы то ни стало надо отправить и как можно дальше – или в санаторий, или в монастырь. Речь идет о спасении трона не династии, которая пока прочна, но царствования нынешнего Государя. Иначе будет поздно… Макаров, Трепов, Игнатьев подали в отставку, но пока принята отставка только первого. Его заменил “Добровольный взяточник” и мот – другим не дали ответа. Однако они все высказали, не затрагивая единственного вопроса – удаления А[лександры] Ф[едоровны], Также говорили и писали Государю Павел, Сандро, Трепов, Игнатьев и другие – не касаясь главного, так как вся Россия знает, что конец Распутина означает, конец и А[лександры] Ф[едоровны]. Ежели первый убитый, то другая должна быть удалена. Общее спокойствие возможно только такой ценой».

6/19 января 1917 года Мария Федоровна сделала в своем дневнике следующую запись: «Очень обеспокоена положением в столице. Если бы только Господь открыл глаза моему бедному Ники и он перестал следовать ее (Александры Федоровны – Ю.К.) ужасным советам. Какое отчаяние! Все это приведет нас к несчастью».

Глава вторая
«Такую ужасную катастрофу предвидеть было нельзя…»

С 26 февраля 1917 года заседания Государственной думы были прерваны. В царском указе говорилось: «Занятия Государственной думы прервать с 26 февраля сего года и назначить срок для их возобновления не позже апреля 1917 года в зависимости от чрезвычайных обстоятельств».

27 февраля / 12 марта состоялось так называемое Частное совещание членов Думы. Из девятнадцати выступавших депутатов только шесть высказались за взятие Думой власти. Благодаря кадетскому давлению, в итоге Дума так и не решилась возобновить свои заседания, но был создан Временный комитет Государственной Думы.

28 февраля / 13 марта в связи с беспорядками и ширившимся забастовочным движением в Петрограде Николай II приказал военному командованию «немедленно навести порядок». 2 8 февраля 1917 года стали открыто бунтовать войска. Как подтверждают источники, среди солдат и офицерских корпусов открыто работали агитаторы, входившие в организации заговорщиков. Начался захват правительственных зданий. С 27 февраля в столице установилась фактически двойная власть – Временный комитет Государственной думы во главе с М.А. Родзянко и Совет рабочих и солдатских депутатов во главе с Н.С. Чхеидзе и А.Ф. Керенским.

В речи П.А. Столыпина, произнесенной в 1910 году в Государственной думе, говорилось: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы России, то завтра же в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в гиену огненную». Слова П.А. Столыпина оказались пророческими.

28 февраля, когда в Петрограде уже началась революционная анархия, находившийся в Думе Родзянко даже приказал вынуть в главной зале из рамы портрет Государя. Портрет был сорван солдатскими штыками.

Из дневника императрицы: «28 февраля / 13 марта 1917 года. Никаких сообщений из Петербурга. Очень неприятно. Игнатьевы прибыли к завтраку, он тоже ничего не слышал. Дума закрыта, почему? Говорят определенно, что дело ее (Александры Федоровны – Ю.К.) рук. В такой момент снова ужасная ошибка! Нужно быть действительно сумасшедшими, чтобы взять на себя подобную ответственность».

«1/14 марта 1917 года. Написала Аликс. Из Петербурга ничего. Положение ужасное. Видела Фогеля, который рассказал, что знал. Стычки и столкновения. Волнения на улицах. Все это после закрытия Думы. Мы можем благодарить ее (Александру Федоровну – Ю.К.) за глупость и желание взять власть в свои руки в отсутствие Ники. Непонятно, как можно брать на себя такую ответственность. Столкновения на улицах. Призванные военные отказываются стрелять в народ. Полиция же стреляет. Много убитых! Родзянко встал во главе нового правительства… Все прежние министры смещены и арестованы».

В ночь с 27 на 28 февраля по приказу Николая II в Петроград был направлен так называемый Георгиевский батальон и другие воинские части под командованием генерала Н.И. Иванова. Однако путь им был перерезан, и им не удалось добраться до Петрограда.

Исторические документы, к сожалению, не дают нам полного представления о том, в каком физическом состоянии находился в те дни император и каково было состояние его здоровья. Он, как и его отец император Александр III, всегда был сдержан и публично никогда не говорил о своем самочувствии. Даже его мать императрица Мария Федоровна, как свидетельствуют ее дневники и письма, не была осведомлена о том факте, что Николай на протяжении последних лет страдал сердечными болями. Сердечные приступы на протяжении войны возникали у него несколько раз, но он не обращался к врачам и только своей жене Александре Федоровне сообщал о своем нездоровье. 26 февраля 1917 года он писал ей из Ставки: «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся ¼ часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы. Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову».

В эти дни Временный комитет Думы, в том числе П.М. Милюков и другие «лидеры», стали уговаривать Родзянко взять власть в свои руки. В эмиграции Милюков писал: «…От решения Родзянки зависит слишком много: быть может, зависит весь успех начатого дела. Вожди Армии с ним в сговоре и через него с Государственной думой». Родзянко согласился, и Временный комитет объявил себя властью. 28-го февраля Родзянко послал Алексееву и всем главнокомандующим фронтов телеграмму: «Временный комитет членов Государственной Думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной Думы».

Любопытный материал, раскрывающий картину развивающихся в феврале 1917 года в России событий, содержится в воспоминаниях депутата III и IV Государственной думы от кадетской партии, ставшего при Временном правительстве министром финансов и бывшего в течение 1910–1916 годов секретарем Верховного Совета организации «Масонство народов России» Н.В. Некрасова.

«Рост революционного движения в стране, – писал Н.В. Некрасов, – заставил в конце 1916 года призадуматься даже таких защитников “гражданского мира” как Милюков и других вождей Думского Блока. Под давлением земских и городских организаций произошел сдвиг влево. Еще недавно мои требования в ЦК кадетской партии “ориентироваться на революцию” встречались истерическим смехом. Теперь дело дошло до прямых переговоров земско-городской группы и лидеров думского блока о возможном составе власти “на всякий случай”.

Впрочем, представления об этом “случае” не шли дальше дворцового переворота, которым в связи с Распутиным открыто грозили некоторые великие князья и связанные с ними круги. При этом раскладе предполагалось, что царем будет провозглашен Алексей, регентом – Михаил, министром-председателем – князь Львов, а министром иностранных дел – Милюков. Единодушно все сходились на том, чтобы устранить Родзянко от всякой активной роли».

В последние десятилетия в исторической литературе появилось довольно значительное количество исследований, доказывающих существование накануне февральского переворота в России антимонархического заговора. В заговоре участвовали разные силы, но были и помощники, те кто хотел быстро «революционизировать» Россию, чтобы вывести ее из войны, тем более, что успехи на фронтах свидетельствовали о том, что конец войны был не за горами.

«С наступлением лета 1916 года, – писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович, – бодрый дух, царивший на нашем теперь хорошо снабженном всем необходимым фронте, был решительным контрастом с настроениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молниеносном наступлении армий генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось на моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге. И я каждый раз возвращался на фронт с подорванными силами и отравленным слухами умом.

Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар».

5/18 июня 1916 года войска 9-й русской армии форсировали реку Прут и овладели Черновцами. Успешное осуществление знаменитого Брусиловского прорыва, начавшегося в конце марта, в начале июня 1916 года внушило надежду и подняло престиж царского правительства и лично Николая II в глазах союзников.

26 мая 1916 года Николай II писал матери: «Слава Богу, и по милости Его наши чудные войска проламывают австрийские лини и во многих местах идут вперед. На днях ты, наверное, увидишь в Киеве громадные массы пленных.

Наша поездка в Винницу, Бендеры, Одессу, Севастополь и Евпаторию оставила во мне прекрасное впечатление. Я был чрезвычайно доволен видом наших новых дивизий и одной сербской, из бывших австрийских пленных. Черноморский флот в идеальном виде; нарочно посетил с Алексеем каждое судно, бывшее в бою и везде благодарил офицеров и команды. Дух там совершенно такой же, как на фронте в армиях – радующий душу».

Известный политический деятель Англии Уинстон Черчилль много лет спустя писал: «Мало эпизодов Великой войны более поразительны, нежели воскрешенные и возобновленные гигантские усилия России в 1916 году. Это был последний славный вклад царя и русского народа в дело победы… К лету 1916 года Россия, которая восемнадцать месяцев перед тем была почти безоружна, которая в течение 1915 года пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела собственными усилиями и путем использования средств союзников, выставить в поле – организовать, вооружить, снабдить шестьдесят армейских корпусов, вместо тех 35, с которыми она начала войну».

Штаб Верховного Главнокомандующего на начало марта 1917 года запланировал наступление на Румынском фронте. Армия вместе с черноморским флотом должна была захватить проливы, а на Кавказском фронте появилась реальная возможность коротким рывком пройти к Персидскому заливу, что не очень радовало даже союзников в Лондоне и Париже. Россия, казалось, стоит на пороге победы в жестокой и кровопролитной Первой Мировой войне.

По мнению Уинстона Черчилля, Россия в это время была страной непобежденной, и как никогда сильной. «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача уже была выполнена». Николай II принял абсолютно самодержавную страну, а когда покинул трон, в России были политические партии и парламент. Coxa, правда, к концу царствования не изменилась (хотя импорт Россией сельскохозяйственных машин значительно вырос), зато Россия занимала второе место в Европе по производству самолетов.

«По тем ударам, которые Российская империя пережила, по катастрофам, которые на нее свалились, мы можем судить о ее силе… Жертвенное наступление русских армий в 1914 году, которое спасло Париж, упорядоченный отход, без снарядов, и снова медленное нарастание мощи. Победы Брусилова – пролог нового русского наступления 1917 года, более мощного и непобедимого, чем когда бы то ни было. Несмотря на большие и страшные ошибки, существовавший в ней строй к этому времени уже выиграл войну для России… Но никто не смог ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависели жизнь и слава России. На пороге победы она рухнула на землю, заживо пожираемая червями». Режим подтачивался изнутри, а война неизмеримо усилила этот процесс.

2 марта 1917 года начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Алексеев разослал телеграмму Родзянко всем главнокомандующим фронтами. Полученные ответы не оставляли сомнений: генералы не видели иного выхода, кроме отречения царя. Среди тех, кто не сомневался в необходимости этого шага, был великий князь Николай Николаевич. Он телеграфировал: «Я как верноподданный считаю… необходимым коленопреклоненно молить Ваше императорское величество спасти Россию и Вашего наследника… Осенив себя крестным знамением, передайте ему Ваше наследие. Другого выхода нет».

2 марта 1917 года Николай II записал в своем дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2 ½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман».

2 марта 1917 года император Николай II подписал манифест об отречении от престола. Никто из членов династии Романовых ни по своему уму, ни по своему опыту, ни по своему нравственному облику не мог его заменить. Но об этом тогда мало кто думал.

В направленной Николаем II телеграмме великому князю Михаилу Александровичу от 3 марта 1917 г. говорилось: «События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине».

Третьего марта 1917 года под давлением новых представителей власти, в том числе Г. Львова и М. Родзянко, великий князь Михаил Александрович подписал акт отречения от престола до созыва Учредительного собрания. Великий князь Михаил Александрович принял это решение, не будучи твердо уверенным в том, что при сложившихся обстоятельствах он мог опереться на поддержку армии и народа.

Как сообщал в своих воспоминаниях А.А. Шульгин, после подписания акта отречение великий князь Михаил Александрович сказал: «Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не смог посоветоваться со своими, ведь брат отрекся за себя… а выходит так, что отрекаюсь за всех».

С точки зрения существовавших законов передача власти Николаем II брату (с отказом за наследника) была неправомерна и противопоказана. Это, вероятно, вскоре понял Николай и попытался изменить ситуацию. «Никто никогда не узнает, – писал в своих воспоминаниях командующий Добровольческой армией и Главнокомандующий Вооруженными силами юга России А.И. Деникин, – какие чувства боролись в душе Николая II, отца, монарха и просто человека, когда в Могилеве, при свидании с Алексеевым, он, глядя на него усталыми ласковыми глазами, как-то нерешительно сказал: – Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград.

На листке бумаги отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…

Алексеев унес телеграмму и… не послал. Было слишком поздно… Телеграмму эту Алексеев “чтобы не смущать умы” никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя Верховное командование. Этот интересный для будущих биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете генерал-квартирмейстерской части Ставки».

Когда несколько дней спустя в Могилев приедет вдовствующая императрица и вместе с отрекшимся императором они придут на богослужение в храм Святой Троицы, они увидят, как генерал Алексеев, очень религиозный и верующий человек, стоял на коленях и молился перед образом Спасителя.

Генерал Д.Н. Дубенский, присутствовавший на службе, писал в своих воспоминаниях: «Я не мог понять, как он (Алексеев – Ю.К.) в своей молитве объясняет свои поступки и действия по отношению к государю, которому он не только присягал, но у которого он был ближайшим сотрудником и помощником в эту страшную войну за последние полтора года».

«Было бы ошибкой думать, – писал генерал Деникин, – что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной “демократической республики”, что в ней не было “верных частей” и “верных начальников”, которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были, но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое – видимая легальность обоих актов отречения, причем, второй из них. Призывал подчиниться Временному правительству, облеченному всей полнотой власти, выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе – боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тоже «была послушна своим вождям. А они – генерал Алексеев, все главнокомандующие признали новую власть».

Монархически настроенное офицерство к тому времени было либо перебито на фронте, либо растворилось в новом «демократическом пополнении» и уже не могло быть опорой царской власти.

В августе 1918 года, когда лозунг Учредительного собрания был изжит, главнокомандующий армии генерал М.В. Алексеев публично заявил, что народ тоскует по монархии.

В 1915–1917 годах за время своего пребывания в Киеве императрица-мать неоднократно встречалась с членом Государственного Совета, киевским губернским предводителем дворянства Ф.Н. Безаком и в ходе беседы с ним касалась отношений Николая II и П.А. Столыпина. По словам Марии Федоровны, ее сын неоднократно говорил о том, что среди министров нет ни одного человека, который мог бы заменить Столыпина. После отречения во время своего последнего свидания с матерью в Ставке, говоря об измене своего окружения, Николай II сказал, что П.А. Столыпин никогда не допустил бы того, что сделали те, кого он приблизил к себе во время войны.