Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

В октябре 1918 года в Крыму вспыхнула эпидемия испанки. Она затронула многих. 2 октября 1918 года из поездки в Новороссийск вернулся совершенно больным муж дочери Ольги Александровны Н.А. Куликовский. Одновременно с ним слегла Ольга, казак Т. Ящик и кучер Марии Федоровны. Не здорова была дочь Ксения, и в тяжелой форме протекал грипп у ее сыновей, особенно у Федора. Мария Федоровна тоже перестала выходить – мучил кашель и насморк. Все заболевшие находились под наблюдением врача лейб-медика Б.3. Малама. Число заболевших быстро росло. С высокой температурой грипп протекал у Д.Н. Джамбакуриани-Орбелиани, адъютанта великого князя Александра Михайловича. Болели Софья Владимировна Ден, урожденная Шереметева, супруга флигель-адъютанта Д.В. Дена. Имелись и смертельные случаи. От гриппа скончался Александр Толстой муж графини И.М. Толстой, урожденной Раевской, с которым они прожили около трех лет.

Различного рода информация политического характера, правда с большим запозданием, проникала в Крым. Адмирал Вяземский регулярно знакомил Марию Федоровну с содержанием газет. «Несколько удачных статей Шульгина прочитали вслух вместе», – записала в эти дни в дневнике императрица.

24 сентября 1918 года пришло сообщение, что германский император Вильгельм предложил приостановить военные действия и начать мирные переговоры. «Я, – писала по этому поводу вдовствующая императрица, – находилась в таком душевном состоянии, что даже не смогла порадоваться за других, ибо полагала, что ни нам, ни нашей несчастной стране, уже ничто не поможет! Напротив, я расплакалась, – к своему стыду». Вечером Мария Федоровна в экипаже отправилась в Дюльбер, чтобы повидаться и обсудить последние новости с великим князем Николаем Николаевичем. В разговоре с императрицей Николай Николаевич высказал мнение, что предложение Вильгельма находится «в наших интересах». «Дай-то Бог!» – записала в дневнике императрица.

26 сентября 1918 года исполнилось шесть месяцев со дня кончины князя Шервашидзе. В церкви Ай-Тодора была отслужена панихида, на которой присутствовала Мария Федоровна и близкие к ней люди. Императрица всегда относилась к нему с большим уважением и доверием, и теперь остро ощущала «эту огромную утрату».

Приехавшая из Дании Демидова 3 октября передала императрице письмо от датского короля Кристиана Х, которое глубоко ранило ее сердце. «Все они, – писала Мария Федоровна в дневнике, – верят, что ужасные слухи о моем Ники сущая правда». В ответном письме, направленном тогда же в Копенгаген, она писала: «Ужасающие слухи о моем бедном любимом Ники, кажется, слава Богу, не является правдой, т. к. после несколько недель ужасного ожидания я поверила в то, что он и его семья освобождены и находятся в безопасности. Можешь представить себе, каким чувством благодарности к Нашему Спасителю наполнилось мое сердце! Я ничего не слышала от него (Николая II – Ю.К.) с марта, когда они были еще в Тобольске, так что ты можешь представить себе, какими страшными для меня были все эти месяцы.

Теперь, когда со всех сторон мне говорят об этом [что Николай жив], ведь я же должна надеяться, что это, действительно, правда. Дай-то Бог! Ужасно быть отрезанным от всех когда-то любимых и даже не получать писем – единственного утешения в долгой разлуке.

В данный момент мы живем свободно и спокойно, надеясь на светлые времена. Мы все здоровы. Сын Ольги бегает сейчас вокруг, и он такой милый, и всегда в хорошем настроении. Это радость видеть, как она (Ольга – Ю.К.) счастлива. Она и Ксения просят меня кланяться тебе и Александрине» (королева Дании – Ю.К.).

Осенью 1918 года в Крым с семьей приехала княгиня Лидия Леонидовна Васильчикова. Она с трудом вырвалась из Петрограда, где была подвергнута допросу в ЧЕК’а. В своих воспоминаниях Л.Л. Васильчикова подробно описывала разговор, состоявшийся между ней и Марией Федоровной на следующий день после приезда.

«Императрица во всех подробностях расспросила меня про мое пребывание в Петербурге и Москве, про условия жизни, настроение жителей, допрос Урицким и заключением в ЧЕК’а. “Мне говорили, что вы сидели в одной камере с Н.С. Брасовой. Какие у нее известия о Мише?”

Боясь вопроса о Государе, я старалась растянуть рассказ о том немногом, что знала про Михаила Александровича. Но, наконец, она меня спросила: “А что Вы слышали про моего старшего сына?” Я ответила, что до Москвы дошли самые страшные слухи. Видя мое смущение, императрица сказала успокоительным тоном: “Да, я знаю, что говорят, но у меня другие сведения”. Когда я упомянула об этом разговоре великой княгине Ольге Александровне, она мне прямо сказала: “Я знаю, все думают, что мой старший брат убит, но у Мама имеются сведения, что он жив!”».

Васильчикова в своих воспоминаниях отмечала, что некоторые люди приписывали такой оптимизм известию, привезенному в Крым женой члена Государственного Совета Федора Николаевича Безака Еленой Николаевной Безак, которая получила предупреждение от немецкого дипломата, графа Альвенслебена, «что слухи об убийстве государя будут ложные». «…В июне 1918 года, – рассказывает Л.Л. Васильчикова в своих воспоминаниях, – в Киеве князь Долгоруков, который командовал войсками гетмана Скоропадского, позвонил вечером по телефону и вызвал к себе последнего представителя дворянства – Безака, просив его никому этого не разглашать. Кроме самого хозяина и его супруги, он застал там некоего графа фон Альвенслебена, генерал-адъютанта германского кайзера Вильгельма, который состоял при фельдмаршале фон Эйхоре, командовавшего немецкими войсками на Украине. После того, как все присутствовавшие принесли клятву о молчании, Альвенслебен объявил, что через несколько дней разнесется слух, что Государь умерщвлен. В действительности же немцы его спасут. Г-жа Безак немедленно поехала в Крым, чтобы предупредить императрицу, а сам Безак и князь Долгоруков остались в Киеве. Точно в назначенный Альвенслебеном день известие об убийстве государя разнеслось по городу. Нечего говорить, ни Безак, ни Долгоруков не присутствовали на официальной панихиде во дворце гетмана и, чтобы избежать неудобных объяснений, оба они уехали на пару дней за город. Вернувшись в Киев, они к своему превеликому удивлению узнали, что граф Альвенслебен не только присутствовал на панихиде, но что он обливался слезами. Считая, что граф слегка “переборщил”, они отправились к нему за объяснениями. Граф или был занят, или уехал за город. Когда им, наконец, удалось его разыскать, Альвенслебен с видимым смущением признал, что намеченное спасение не удалось, и государь действительно погиб».

Как все это объяснить? Не исключено, что всесильные тогда немцы действительно планировали спасение Государя с тем, чтобы убедить его расписаться под постыдным Брест-Литовским договором, и, когда он отказался это сделать, они предоставили его своей судьбе. Какой бы ни была истинная версия, я лично не сомневаюсь, что эпизод с Альвенслебеном объясняет убежденность императрицы, что государь еще жив.

«Какие-то известия о том, что государь уцелел, – отмечала Васильчикова, – императрица получала. Насколько они достоверны, остается загадкой и по сей день».

По поводу этой встречи с Л.Л. Васильчиковой Мария Федоровна записала в дневнике: «…В 10½ утра у меня была Дилка Васильчикова, и рассказала avec volubilite (взахлеб – франц.) о своем пребывании в Петербурге и Москве. Она три дня пробыла в тюрьме вместе с женой Миши (Н.С. Брасовой – Ю.К), которая провела там более трех недель. С ужасом вспоминала свою поездку из Москвы в Киев».

После того, как в связи с отъездом персонала датской миссии из Петрограда возникли трудности с переправкой корреспонденции в Копенгаген, доставку писем членам датской королевской семьи неофициально взял на себя капитан финского Военного министерства Вальдемар Споре. В октябре 1918 года В. Споре собственноручно принял из рук вдовствующей императрицы несколько писем.

Петр Урусов, находившийся в те осенние месяцы 1918 года в Крыму, позже вспоминал: «В сентябре или октябре я отправился в Кореиз навестить г-на и г-жу Ден, близких друзей моих родителей; когда я добрался до их дома, я узнал карету императрицы и был близок к тому, чтобы уйти, но тут меня позвали в дом. Императрица сидела в гостиной. Мне подали чай, и я около часа провел с ней, графиней Менгден, ее фрейлиной, и Денами. Мы говорили по-французски. Императрица была, скорее, маленькой и одета очень старомодным образом. С ее шармом и простотой она была Императрицей с ног до головы. Я был очень счастлив увидеть ее в тот день. Когда моя мама поехала навестить ее, императрица сказала ей, что у нее нет новостей от сыновей! Она также жаловалась, что союзники были несправедливы с Тино (ее племянник, король Греции Константин – Ю.К.)».

В одном из писем, направленных в начале октября на имя датского посланника в Петрограде Скавениуса, Мария Федоровна просила узнать что-нибудь о судьбе князя Вяземского, который в июле 1918 года вместе с другими офицерами был отправлен в Кронштадт. Его брат, адмирал князь Вяземский, находился в Крыму и был очень обеспокоен судьбой брата. «Я надеюсь, – писала императрица, – что Вы и Ваша любезная супруга испытываете не очень сильные лишения в связи с тяжелой ситуацией в Петербурге и что вы оба чувствуете себя хорошо.

Мы живем в данный момент более спокойно и свободно. Постоянно надеясь на лучшее время и полагаясь на Волю Господа и Его милосердие. Для меня было бы очень приятно, если бы Вы при случае написали мне и сообщили новости, как Вы живете. Долгое время я ничего не слышала из дому, а от своей сестры из Англии я не имею вестей с февраля месяца. Очень тяжело быть отрезанной ото всех и от всего мира. С сердечным приветом к Вам, Вашей дорогой супруге, заканчиваю письмо с надеждой скоро услышать Вас и также получить новости о Ф. Вяземском. Дагмар».

1 октября 1918 года пришло сообщение, что германское правительство приняло условия, выдвинутые американским президентом Вильсоном. «Какое, наверное, сейчас ликование повсюду – и только нам, я уверена, никаких улучшений это не сулит».

Правительство Гертлинга вынуждено было 1 октября отправиться в отставку, и 3 октября в Германии был образован новый кабинет во главе с принцем Максом Баденским. 12 октября с согласия верховного командования в ответной ноте США Макс Баденский заявил, что Германия примет все предварительные условия, которые ей будут предъявлены и что новое правительство говорит от имени всего немецкого народа.

И в эти тревожные дни дочь Ольга сообщала матери, что хочет покинуть Крым и перебраться на Кавказ, она была беременна вторым ребенком. Стараясь быть спокойной и убедительной, императрица в беседе с Ольгой, заявила ей, что считает их решение об отъезде «безрассудным» и «эгоистичным». Посетив больного Куликовского, Мария Федоровна высказала и ему свое мнение, что уезжать сейчас на Кавказ, «где так опасно и все по-прежнему перевернуто с ног на голову», она считает крайне нецелесообразным.

8 октября из Петербурга вернулся старый слуга императрицы Александр, и сообщил ей печальную новость о смерти двух верных служителей Аничкова дворца – Кузнецова и Флорова и о болезни Степанова. Все они были вышвырнуты из Аничкова дворца, и им приходилось платить высокую квартплату.

«Каждый день чувствую себя больной и надломленной» – императрица боролась со своим плохим самочувствием и меланхолией, которые все больше и больше овладевали ею. Она поняла, что не в состоянии остановить Ольгу и убедить ее и Куликовского отказаться от их решения.

В эти трудные и тревожные дни большое наслаждение доставляет императрице общение с маленьким Тихоном, которого она очень полюбила. У него был веселый и легкий нрав.

На протяжении всех последующих недель Мария Федоровна пребывала в полном отчаянии. Она пыталась оправдать Ольгу и всю вину возлагала на Куликовского. Подробные дневниковые записи Марии Федоровны в эти дни показывают, как труден был для нее отъезд из Крыма любимой дочери. 16 октября она записала в дневнике: «В 9½ была Ольга, я снова сказала, что нахожусь в отчаянии из-за того, что она меня покидает. Она это прекрасно понимает, но, разумеется, принимает его [Куликовского] сторону – о чем тогда говорить… Мы втроем вышли в сад, и я снова постаралась дать ему понять, что они вполне могли бы повременить со своим решением, тем более, что сейчас не лучший момент для отъезда. Он промолчал, и я увидела, что уже больше ничего сделать нельзя. Как же я разочарована в нем, ведь он считает себя настолько значительным и думает, что ему дозволено вести себя так своенравно и эгоистично, и тем самым причинить мне страшное горе».

Между тем обстановка в Крыму осложнялась в связи с тем, что немецкие войска покидали Крым.

Командование войск предложило императрице помощь. «После моего отказа покинуть Крым, немцы заявили, что останутся охранять нас до прихода союзников.

29 октября император Вильгельм отрекся от престола, а 31 октября Марию Федоровну посетил немецкий полковник Бертольд и сообщил ей, что получил приказ об уходе войск из Крыма. В тот же день императрица отправилась в Дюдьбер к великому князю Николаю Николаевичу, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Однако князь, по словам Марии Федоровны, «отказался предпринимать какие-либо действия». В этом Мария Федоровна была с ним согласна. Великий князь Александр Михайлович попросил императрицу направить телеграмму в Англию о складывающейся ситуации в Крыму.

В конце октября 1918 года с большими трудностями в Крым из Сибири возвратился капитан Павел Булыгин с сообщением об убийстве царя и его семьи.

3 ноября в Крыму был создан специальный отряд для охраны императрицы. Большая роль в его организации принадлежала капитану Павлу Булыгину. Для этого он посетил Штаб Белой армии в Екатеринодаре, где провел переговоры с генералом Драгомиловым и Лукомским об оказании необходимой помощи в людях, деньгах и огнестрельном оружии. Вскоре последовало решение Деникина о предоставлении Булыгину возможности выбора пятнадцати офицеров и полковника. Помощь во всех других вопросах организации отряда возлагалась на генерала Лукомского. Отряд, который охранял дворец Дюльбер, где теперь проживал великий князь Николай Николаевич, насчитывал сначала шестьдесят офицеров. Под охрану сводно-гвардейским эскадроном под руководством Гершельмана были взяты также дворец Ореанда, а Ливадия охранялась сводно-гвардейской ротой полковника Крота.

В соответствии с решением Ясской конференции, состоявшейся 14–23 ноября 1918 года в Яссах, в которой участвовали представители трех основных антибольшевистских политических сил: монархическо-помещичьи круги, центрально-кадетские и «Союз возрождения России». 22 судна Средиземноморской эскадры держав Антанты 26 ноября 1918 года подошли к Севастополю. «Какая невероятная неожиданность, представь себе, у меня только что были английский флотский офицер и русский с письмом от английского адмирала из Константинополя, который сообщает, что твой дорогой Джорджи выслал Torpedo boat [торпедный катер] а ma disposition [в мое распоряжение] – писала императрица Мария Федоровна сестре в Лондон. – Я глубоко тронута, но в настоящий момент полагаю, что нам нечего опасаться, только бы союзники пришли поскорее и вместе с нашими смогли бы сломить большевиков. Бог_даст, так и будет. Германцы оставили нас позавчера, и с тех пор охрану несут наши офицеры, которые стоят в карауле, словно рядовые, что весьма красиво и трогательно».

Краевое правительство Сулькевича заявило о сложении своих полномочий. К власти пришло коалиционное правительство, состоявшее из кадет, социалистов и татар.

Союзников встречало Краевое правительство в полном составе, а также военная, городская, земская, крымскотатарская, немецкая (от колонистов) делегация. Севастополь стал главной базой союзников. К началу 1919 года там сосредоточилось до 5,5 тысяч десантников, к концу марта их было уже до 22 тысяч человек. Отдельные суда и некоторые небольшие отряды были размещены в Ялте, Феодосии, Керчи, Евпатории.

Оценивая обстановку в Крыму в связи с приходом туда английских и французских войск, княгиня Васильчикова в своих воспоминаниях отмечала: «Пока мы якобы находились под покровительством союзных флотов, их присутствие не оказывало ни малейшего действия на местных революционеров. Наша надежда на то, что союзная оккупация заменит германскую, совершенно не оправдалась. Опытным взглядом революционеры учли полную неспособность союзного флота подавить мятеж в чужой стране, уже не говоря о том, что быстрота, с которой французский флот поддался большевистской пропаганде, показала, что с этой стороны населению нечего было опасаться».

7 ноября 1918 года Мария Федоровна приняла английского офицера, доставившего ей письмо от английского короля Георга V. «Я сказала ему, что чрезвычайно тронута и благодарна, но попросила отнестись с пониманием к моим словам. Я объяснила, что никакой опасности для меня здесь больше нет и что я никогда не смогу позволить себе бежать таким вот образом. Какая радость, какие приятные чувства охватили меня, ведь мы наконец-то встретились с союзниками!»

В тот же день Мария Федоровна написала письмо любимой сестре Аликс, которая, как она поняла, была «зачинщицей» и «уговорила Джорджи (Георга V – Ю.К.) сделать это». Императрица также составила текст благодарственной телеграммы английскому королю. В ней говорилось: «Только что виделась с командующим Терлом, тронута и благодарна за Ваше любезное приглашение. Всем привет». Написала она и Аликс: «Ура! В восторге от того, что, наконец, могу послать телеграмму. Такая радость увидеть одного из твоих капитанов и получить любезное приглашение. Надеюсь, что придут еще корабли открыто и скоро. Всем привет. Дагмар».

12 ноября 1918 года с визитом к императрице явился английский полковник Бойл, который прибыл в Ялту на небольшом румынском судне и привез императрице письмо от Марии Румынской (супруги короля Румынии Фердинанда I). Она настаивала на том, чтобы Мария Федоровна уехала с Бойлом на его судне в Румынию. «Какое это для меня мучение, ведь я уже однажды сообщила ей, что не собираюсь покидать Крым. Он (Бойл – Ю.К.) говорил более часа. Но я осталась непреклонной, и тогда он спросил, может ли кто-то другой помочь мне перебраться туда, на что я ответила: «Никто». Во время беседы я сохраняла хладнокровие, но потом мне сделалось не по себе, и то замечательное состояние душевного покоя, в котором я пребывала до этого, стало покидать меня. Нет, только Господь Бог наставит меня и подскажет, что мне следует предпринять!»

В это же время последовало предложение от папы Бенедикта IX. О «пожизненной ренте, чтобы позволить ей жить в соответствии с достоинством ее положения».

В эти ноябрьские дни в Крыму состоялась свадьба сына Ксении, Андрея. Все прошло очень скромно. И хотя Ксения, мать Андрея, была настроена к этому событию скорее отрицательно, Мария Федоровна, наоборот, благословила сияющего от счастья Андрея и пожелала молодым счастья.

14 ноября в день рождения императрицы ее навестили великие князья Николай Николаевич и Петр Николаевич, их жены – Стана и Милица, и сын великого князя Петра Николаевича – Роман. Помимо ее дочерей и внуков были и ее крымские знакомые Лоло, Бетси, молодой Чавчавадзе, Казнаков и английский офицер Бойл. Императрица по-прежнему была окружена людьми, которые тянулись к ней, хотели общения, несмотря на ее возраст и теперешнее незавидное положение.

В письме своей сестре Мария Федоровна вскоре пожалуется, что она «сделалась совсем старухой от горя, волнений и тревог, и никто меня теперь не узнает – кожа на лице съежилась, и все оно покрылось морщинами». Но это было не совсем так. Ее характер и сила воли поражали окружавших ее людей, и все они старались брать с нее пример.

В Крыму в это время собралось несколько сотен офицеров русской армии, пробравшихся туда для спасения вдовствующей императрицы и членов императорской семьи.

Князь Юсупов вспоминал: «Решив присоединиться к Белой армии, мои шурья Андрей, Федор, Никита и я сам обратился с просьбой о зачислении к командующему <…> генералу Деникину. Он ответил, что по соображениям политического характера присутствие членов и родных семьи Романовых в рядах Белой армии нежелательно. Этот отказ нас глубоко разочаровал. Нас сжигало желание участвовать в этой неравной борьбе офицеров-патриотов против разрушительных сил, охвативших страну».

В эти декабрьские дни 1918 года несмотря на неутешительные сообщения с фронтов, Мария Федоровна по-прежнему отказывается покидать Россию. Она продолжает надеяться на лучший исход, и продолжает в Крыму ждать своих сыновей и внуков.

«…Ты, наверное, поймешь, как жалко мне покидать страну. В особенности теперь, когда после прихода союзников и нашей вновь созданной армии в Крыму, положение действительно улучшилось, писала она сестре 24 декабря 1918 г. из Харакса. – Ведь в прошлом году в отношении нас творился настоящий революционный произвол и насилие. Тогда действительно существовала опасность, но теперь все изменилось. И именно здесь, в Крыму, самое безопасное место, так говорят все, кто сюда приезжает». «…Мне стоило больших усилий не ответить, сразу же согласилась на твое любезное приглашение и исполнить твое желание видеть меня рядом с собой, но ты должна понять мои чувства целый год терпели мы издевательства и унижения, и как же мне теперь, когда обстановка спокойная, оставить страну, ведь кто знает, может быть, я сюда больше никогда не вернусь. Никому неведомо, как сильны мои терзания. Но мне кажется, я поступлю правильно, если останусь здесь и буду держаться до последнего. Я уверена, ты поступила бы точно так же, окажись ты на моем месте. В любом случае я глубоко благодарна тебе, моя обожаемая Аликс, за твою любовь и желание видеть меня у себя».

Как показало развитие событий, она сильно заблуждалась, и это она скоро почувствовала сама.

«Как я писала тебе в последний раз, – сообщала Мария Федоровна сестре Александре 10 декабря 1918 года, – Добровольческая армия выросла в числе – многие уже прибыли, и ожидается дальнейшее пополнение, только вот складывается такое впечатление, что они прибывают сюда именно для того, чтобы легче было улизнуть отсюда [за границу], и это доставляет мне страшные мучения.

Сандро (великий князь Александр Михайлович – Ю.К.) уже целый год думает только о том, как бы побыстрее уехать отсюда, что совершенно выше моего понимания, выходит, нет у него ни малейшего чувства патриотизма – в его-то годы».

В последнюю неделю декабря 1918 года великий князь Александр Михайлович в сопровождении своего сына Андрея и его жены (урожденной Руфало) покинули Крым на борту британского эсминца. В последующее время они находились во Франции – в Марселе и Париже.

3 декабря императрица получила письмо от генерала А.М. Драгомирова – помощника главнокомандующего Добровольческой армией и председателя Особого Совещания при штабе Деникина, которого Мария Федоровна очень уважала и называла человеком «беспримерной доброты, на которого всегда можно было положиться». Это было ответное письмо на письмо императрицы, направленное ей ранее Драгомирову. В своем письме Мария Федоровна прямо поставила вопрос: не смущает ли руководство армии ее пребывание в Крыму и может ли она получить какие-либо гарантии защиты своего положения в будущем.

Ответ А.М. Драгомирова очень расстроил императрицу. В нем говорилось, что Марии Федоровне лучше уехать, возможно, в Англию. Для императрицы это было тяжелым ударом.

Приближались рождественские дни 1918 года. Это было второе Рождество, которое Мария Федоровна встречала в Крыму в своем крымском изгнании. Внуки, Ростислав и Василий, нарядили в комнате бабушки елку, а к рождественскому чаю пришли Ольга Александровна с Тихоном и Ксения Александровна с Дмитрием. Мария Федоровна получила от старшей дочери в качестве рождественского подарка кофейник и писчую бумагу. Императрица невольно вспоминала Рождество в Гатчине в те времена, когда был жив ее муж. Как было празднично и весело, когда собиралась вся большая семья, и все дарили друг другу рождественские подарки. Подарков было много самых разных, больших и маленьких. И все дети, родственники, знакомые, слуги и их дети – все получали свои подарки. Смеялись и радовались от души.

А теперь ей самой нечего подарить своим близким.

В эти дни Ольга сообщила Марии Федоровне о своем скором отъезде из Крыма.

Рождественские праздники были нерадостными. И хотя Ростислав и Василий с увлечением занимались скромными елочными украшениями, а маленький Тихон забавлял всех своей беготней по дому, веселое настроение детей отчасти скрашивало общее настроение взрослых и на душе у всех было тоскливо.

На следующий день к императрице приехали двое английских офицеров, доставивших ей телеграмму от любимой сестры Аликс и массу газет. Писем, однако, опять не было.

30 декабря уже накануне нового 1919 года. было особенно темно и холодно. С утра всего лишь три градуса. Из дома Мария Федоровна так и не вышла – писала письма родным в Данию и Англию. Во второй половине дня неожиданно появился офицер лейб-гвардии Е.И.В. конвоя А.А. Грамотин Он был в крымском отряде охраны императорской семьи и вместе с офицером П. Булыгиным должен был отправиться в Сибирь для сбора сведений о Ники и его семье.

Совсем накануне нового года с визитом с Кавказа прибыл полковник Д.С. Шереметев, сын графа С.Д. Шереметева, занимавшего в 1917 году должность флигель-адъютанта императора Николая II. Он поведал Марии Федоровне о всех тех ужасах, которых пришлось пережить его семье. Его жену Ирину Илларионовну Шереметеву, графиню, урожденную Воронцову-Дашкову, вместе с детьми собирались расстрелять, но им удалось бежать.

В четыре часа 31 декабря отслужили церковную службу. Присутствовали обе дочери – Ольга и Ксения и все внуки, за исключением большого Василия. На следующий день должен был состояться отъезд Ольги с семьей из Крыма.

1/14 января императрица записала в своем дневнике: «… Ольга покинет меня сегодня, и, наверное, навсегда. Они будут так далеко, что я даже не смогу получать телеграммы или письма, исключая переданные с оказией, но оказии ведь так редки! Она пришла с милым маленьким мальчиком Тихоном и осталась на завтрак, так же, как и Ксения. Милый малыш тут сразу же уселся за стол и откушал с нами. Тут же после завтрака пришли попрощаться он (Куликовский) и Комов. Я видела, как мимо прошел проклятый пароход, который увезет их. Я была весьма cyxa с ним (Куликовским), поскольку именно он причинил мне такое тяжелое горе. Просто попрощалась с ним также как с милым моим малышом и Комовым. Ольга еще побыла у меня – до двух часов по полудни, когда мне пришлось оторвать от сердца мою любимую Беби! Какая же это жестокость, просто-напросто грех, ведь он отнял ее у меня, да еще в такое время! Господи, спаси и сохрани ее! В результате всей этой нервотрепки после столь жестокой сцены прощания снова чувствовала себя нездоровой…»

Наступил 1919 год. Императрица в своем дневнике написала: «Господи, пусть этот год окажется лучше и светлее предыдущего!»

Год оказался не менее кровавым, чем предыдущий. Из дневниковых записей императрицы 5 января 1919 / 18 декабря 1918: «Пришел Долгорукий и рассказал, что «людей продолжают убивать. Точно это стало самой обыденной вещью. Ведь никакой полиции больше нет, а потому сразу начинают распускать слухи, что это дело рук офицеров. Тем самым людей настраивают против армии. Возмутительно, ведь так опять можно все испортить. Печально, что никто против этого не выступает и ничего не предпринимает. Если бы нашелся человек, который железной рукой навел бы порядок и прекратил бы эту жестокость… только бы остановить эту жуткую гражданскую войну. Она – злейшая из всех зол».

В первых числах февраля 1919 года до Крыма докатились страшные слухи, что в ночь на 29 января 1919 года в Петропавловской крепости большевиками без суда и следствия были расстреляны четверо великих князей: Николай Михайлович, Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович. Одного из них, Павла Александровича, несли на носилках. Дмитрий Константинович был религиозным и верующим человеком. Рассказывали, что умер он с молитвой на устах. Тюремные сторожа говорили, что он повторял слова Христа: «Прости им, Господи, не ведают, что творят».

19 февраля 1919 года Мария Федоровна со свойственным ей пророчеством написала своей сестре: «Боюсь, у Вас вовсе не понимают, какой опасности подвергаются все страны, если вы в самом скором будущем не окажете нам действительной помощи в деле уничтожения этих исчадий ада (большевиков). Ведь эта ужасная зараза, как чума, распространяющаяся повсюду…»

По словам российского историка Н. Нарочницкой, даже Уинстон Черчилль – носитель британской имперской идеологии, для которого Россия всегда являлась соперницей, «воздал дань скорбного уважения русской трагедии».

В своей книге «Мировой кризис» Черчилль писал: «… Немцы послали Ленина в Россию с обдуманным намерением работать на поражение России. Не успел он прибыть в Россию, как… собрал воедино руководящие умы… самой могущественной секты во всем мире и начал действовать, разрывая на куски все, чем держалась Россия и русский народ».

Датский посол в России Х. Скавениус, сделавший много для спасения русских людей в годы большевистского террора, вернувшись в Данию в 1918 году, выступил за открытую борьбу с большевиками. В меморандуме «Русские проблемы», обращенном к главам государств в 1919 году на конференции в Париже, он охарактеризовал большевизм как явление «чуждое европейским традициям, являющееся не внутренней проблемой России, а серьезной международной проблемой».

Представители русской элиты, вынужденные после революции покинуть свою родину, дали оценку тем силам, которые в 1917 году захватили Россию. Философ И. Ильин в 1922 году писал: «Пять лет прожил я в Москве при большевиках, я видел их работу, я изучал их приемы и систему, я участвовал в борьбе с ними и многое испытал на себе. Свидетельствую: это растлители души и духа, безбожники, бесстыдники, жадные. Лживые и жестокие властолюбцы. Колеблющийся и двоящийся в отношении к ним – сам заражен их болезнью; договаривающийся с ними – договаривается с диаволом: он будет предан, оболган и погублен. Да избавит Господь от них нашу родину! Да оградит Он от этого и от этой муки остальное человечество!»

Великий русский писатель И.А. Бунин так отзовется о большевизме: «Я лично совершенно убежден, что низменнее, лживее, злей и деспотичней этой деятельности еще не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена».