Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Дезинформационные сообщения о судьбе других членов царской семьи и их ближайших родственников, пропавших в Сибири, шли теперь потоком в Крым. Так, 3 августа 1918 года, возвращаясь из Мисхора, Мария Федоровна встретила княжну Вяземскую, которая рассказала ей о письме Эллы (великой княгини Елизаветы Федоровны – Ю.К.) к некоей даме из Кореиза, в котором та сообщала, что Элла якобы живет теперь в Екатеринбурге одна, семья ее уехала, и что все остальные члены романовской семьи находятся в безопасности. Мария Федоровна с радостью записала в дневнике: «Так значит, их и вправду освободили – счастье мое неописуемо! Хвала и благодарение Господу!» И тут же грустно добавила: «Впрочем, больше еще ничего не известно».

В действительности к этому времени Эллы – великой княгини Елизаветы Федоровны уже не было в живых. Великая княгиня Елизавета Федоровна была арестована весной 1918 года вместе со своей подругой, монахиней Варварой Яковлевой, в течение некоторого времени она находилась под стражей в здании школы в городе Алапаевске – маленьком сибирском городе, расположенном в ста пятидесяти верстах к северу от Екатеринбурга.

Через сутки после екатеринбургского злодеяния – расправы над царской семьей – за узниками Алапаевска пришли большевистские убийцы. Им заявлено, что они будут перевезены в другой город ради их собственной безопасности.

Проехав двенадцать верст, тюремщики в лесу высадили своих жертв и расстреляли. Елизавета Федоровна была живой сброшена в отверстие глубокой шахты. Такая же участь постигла ее послушницу, Варвару Яковлеву.

Вместе с ними в старую шахту были сброшены: великий князь Сергей Михайлович, Константин Константинович Романов (младший), Игорь Константинович, Иоанн Константинович, князь Владимир Палей (сын княгини Ольги Палей и великого князя Павла Александровича), и Федор Семенович Ремез – управляющий двором великого князя Сергея Михайловича.

Офицер Павел Булыгин, посетивший в Сибири место убийства Елизаветы Федоровны и остальных жертв алапаевской трагедии, свидетельствовал: «Грамотин и я отправились в местный женский монастырь, куда, как известно было следователю, перевезены тела замученных в городе Алапаевске…» «…Свидетель – мужик, прятавшийся в кустах около шахты, – показал, что он слышал пение “Херувимской” из колодца шахты. Белые похоронили вынутые следствием тела в Перми, в склепе собора… Эти сведения были у Соколова, и мы отправились в читинский монастырь искать игумена Серафима. Много часов провел я в келье игумена Серафима, не раз и ночевал у него. Серафим много рассказывал мне о перевозке тел в Читу и о погребениях их у него в келье под полом. Гробы были перевезены в монастырь русскими и японскими офицерами. Он сам и два его молодых послушника вырыли склеп под полом и поставили в ряд гробы, прикрыв их всего на одну четверть землей».

Когда Пермская губерния была занята войсками адмирала Колчака, 9/22 – 11 /24 октября 1918 года тела были извлечены из шахты, и после освидетельствования были погребены в склепе под алтарем Свято-Троицкого Собора г. Алапаевска.

При последующем отступлении войск адмирала Колчака по распоряжению командующего армией генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса, тело великой княгини Елизаветы Федоровны и других великих князей были доставлены игуменом Серафимом в Пекин.

Транспортировка тел было сложным и трудным делом. «Много было разных опасностей в пути, – свидетельствовал игумен Серафим, – но всюду за молитвы Великой Княгини Бог хранил и помог благополучно добраться до Читы – 16/29 августа 1919 года».

В Чите при содействии атамана Семенова и японских военных властей гробы тайно были перенесены в Покровский женский монастырь, где находились шесть месяцев.

Из свидетельств игумена Серафима: «До ст. Хайлар я доехал без всякой охраны, инкогнито, благополучно. Здесь же на несколько дней власть переходила во власть большевиков, которые мой вагон захватили, вскрыли гроб князя Иоанна Константиновича и хотели над всеми совершить надругание. Но мне удалось быстро попросить китайского командующего войсками, который немедленно послал свои войска, которые отобрали вагон в тот самый момент, когда они вскрыли первый гроб». С помощью китайских и японских военных властей, с большими трудностями игумену Серафиму удалось добраться 3/16 апреля 1920 года до Пекина.

В Пекине тела убиенных были доставлены в кладбищенскую церковь во имя преподобного Серафима. Атаман Семенов помог устроить склеп, куда и были помещены восемь гробов.

По просьбе сестры великой княгини Елизаветы Федоровны Виктории Федоровны, гроб с телом Елизаветы Федоровны и послушницы Варвары, был перевезен игуменом Серафимом в Иерусалим. По дороге в Порт-Саид к траурному кортежу присоединилась принцесса Виктория Федоровна с принцем Людвигом Александровичем и дочерью принцессой Луизой.

15/28 января 1921 года на вокзале останки Елизаветы Федоровны встречали греческое, русское и арабское духовенство. Была отслужена панихида, гробы поставлены на автомобили, украшенные цветами, и процессия двинулась по направлению к Гефсимании. На горе, при спуске из Иерусалима в Гефсиманию, крестным ходом встретили монахини Святой Елеона и Герней. Здесь была отслужена лития. На руках гробы были внесены в церковь Марии Магдалины. После панихиды, на другой день останки погибших были перенесены в склеп, где Патриархом была отслужена лития.

На протяжении 1918–1919 годов было уничтожено восемнадцать Романовых, девятнадцатым был не имеющий к ним прямого отношения князь Палей.

В те страшные дни, когда черная мгла опустилась на Россию, преступная большевистская власть уничтожала не только представителей царской династии, но и тех русских людей, которые были преданы царю и отечеству.

Через несколько дней, после взятия Екатеринбурга неподалеку от тюрьмы были найдены два трупа. Здесь же была обнаружена расписка на имя гражданина Долгорукова в получении 80 000 рублей. Воспитатель царских детей Жильяр, находившийся в то время в Екатеринбурге, писал: «По описаниям свидетелей очень вероятно, что это было тело князя Василия Александровича Долгорукова. Что касается другого, есть все основания думать, что оно было телом генерала Татищева». Как В.А. Долгоруков, так и И.Л. Татищев были среди тех 38 человек, которые добровольно отправились в Сибирь вместе с арестованным царем и его семьей. Князь В.А. Долгоруков, генерал-майор свиты, во время войны состоял при Николае II в Ставке. Граф И.Л. Татищев был генерал-адъютантом великого князя Владимира Александровича. Был расстрелян 10 июля 1918 года большевиками. «И тот, и другой, – писал в своих воспоминаниях Жильяр, – умерли, как они это и предвидели, за своего Государя. Генерал Татищев говорил мне однажды в Тобольске: «Я знаю, что я не выйду из этого живым. Я молю только об одном, – чтобы меня не разлучали с Государем и дали мне умереть вместе с ним». Он даже не получил этого последнего утешения».

Графиня Гендрикова и г-жа Шнейдер через несколько дней после убийства царской семьи, были увезены из Екатеринбурга и доставлены в Пермь. С 3 на 4 сентября 1918 года они были расстреляны. Их тела были найдены и опознаны 7 мая 1919 года, захоронены на местном кладбище.

Матрос К.Г. Нагорный, состоявший при цесаревиче, и лакей Иван С. Седнев были расстреляны в окрестностях Екатеринбурга. В начале июня 1918 года тела были найдены на месте расстрела и захоронены.

Среди верных и преданных царю людей, погибшие в те роковые для России годы, были люди разного происхождения, разного социального положения, разной национальной принадлежности. Здесь были генералы, графини, врачи, преподаватели, воспитатели, офицеры, повара, простые матросы. Это были люди православные, верившие в Бога, Царя и Отечество. Они без колебаний пожертвовали жизнью и мужественно пошли на смерть «а между тем, – как замечает в своей книге француз П. Жильяр, – матросу (имеется в виду К. Нагорный – Ю.К.) стоило сказать одно слово, чтобы спастись: ему достаточно было отречься от своего Государя. Этого слова он не сказал. Они поступили так потому, что уже давно в глубине простых и пламенных сердец, обрекли свои жизни в жертву тем, которых любили и которые сумели создать в окружающих столько привязанности, мужества и самоотвержения».

Великий русский поэт С.С. Бехтеев, узнавший о гибели царя и его семьи в Севастополе в 1920 году, посвятил замечательное стихотворение: «Жизнь за царя» русскому матросу К.Г. Нагорному, который позволил себе выразить протест против изъятия у цесаревича Алексея висевшей над его кроватью иконой.

 
В годины ярости кровавой,
Преступных слов и гнусных дел…
С своим Царем пошел в изгнанье
Ты, верный раб и честный друг.
И скорбь и жребий зло-суровый
Ты с Ним в дни горя разделил
И, за Hero томясь, оковы
В предсмертный час благословил.
И пулей в грудь навылет ранен,
Ты умер, верностью горя,
Как умер преданный Сусанин
За православного царя…
Пройден свободы хмель покорный;
Забудет Русь кровавый бой…
Но будет жить матрос Нагорный
В преданьях Родины святой.
 

Наступило 6 августа 1918 года. Снова жаркий августовский день. Праздник Преображения Господня. Марии Федоровне нездоровилось. Она ощущала полный упадок сил и желудочные недомогания. 7 августа императрицу навестила дочь Ксения с сыном Васей и прочитала ей напечатанные в одной из газет отрывки из дневников Ники, «моего бедного Ники, – писала Мария Федоровна, – которые негодяи украли их у него. А теперь публикуют». Из этой информации уже нетрудно было сделать вывод, что дневники и вещи бывшего императора попали уже в чужие руки. Мария Федоровна и здесь почувствовала, что с сыном и его семьей произошло самое непоправимое. «Что же, – замечала она, – тем хуже для них, ведь записи свидетельствуют о том, как сильно крепок он духом, что произведет глубокое впечатление на людей и заставит их еще лучше понять, как гнусно с ними поступили и кого народ лишился».

В эти дни Марию Федоровну в Крыму неожиданно навестили ее датские соотечественники. Среди них был датский офицер Колдинг, который уже в течение трех месяцев служил в Камчатском полку. 9 августа 1918 года приехала датская сестра милосердия фрекен Люткен. «Такое неожиданное, но весьма приятное общество собралось за столом, и я воистину порадовалась возможности наконец-то услышать родную речь и поговорить на родном языке». Однако гостям не удалось полюбоваться великолепными крымскими видами. Ай-Петри была затянута тучами. Вечер был удушливо жарким, но неожиданно поднялся страшный ураганный ветер. «Когда я возвращалась домой, перед глазами предстала жуткая картина – море вдруг стало совсем черным, и пролетавшие над ним вихри поднимали и гнали пенящиеся валы, один за другим, накатывавшиеся на берег и грозившие затопить водокачку».

12 августа 1918 года с визитом прибыл и датский офицер лейтенант Нюборг. До этого он был в Ростове и в Сибири, но сейчас приехал с Кавказа и поведал Марии Федоровне трогательную историю своего спасения. Он «находился в рядах Добровольческой армии, и его собирались расстрелять, но один русский матрос из Гв[ардейского] эк[ипажа], услышав, что он датчанин, спас его. Он (матрос – Ю.К.) ходил в северных широтах и много раз бывал в Копенгагене], в том числе и в Тиволи (увеселительный парк в Копенгагене – Ю.К.)».

15 августа к Марии Федоровне приехала еще одна молодая датчанка – фрекен Лассен. Она привезла письма, которые были переданы ей молодым бароном Веделем Ведельсбергом, который служил в Москве в российско-датской торговой фирме. Это были письма от датских родственников: сестры и племянников Тюры, Ингеборг, Дагмар и от Ольги Хейден из Павловска.

В сентябре 1918 года вдовствующую императрицу посетила датская медицинская сестра Ингеборг Ларсен, приехавшая в Крым по заданию Датского Красного Креста и доставившая императрице несколько писем от родственников. Мария Федоровна в беседе с И. Ларсен сказала, что очень тоскует по Дании, и особенно по Видере (дворец под Копенгагеном – Ю.К.). Вместе с тем она выразила сомнение, что в ближайшем будущем ей удастся приехать в Данию. По словам Ларсен, Мария Федоровна была убеждена в том, что ее сын царь Николай II – жив, и не верила слухам о его убийстве. Поэтому она хотела остаться в России.

Но писем ни от одного, ни от другого сына по-прежнему не было. 17 августа к обеду прибыл князь Долгорукий с письмом от Бетси (Барятинская-Шувалова Елизавета Владимировна – Ю.К.) из Киева, где она среди прочего сообщала, что в Англии объявили траур по Ники. «Страшно слышать такое! – писала Мария Федоровна в дневнике. – Так мучительно жить при отсутствии достоверных сведений».

25 ноября 1918 года на службе в русской церкви на Уэлбекстрит присутствовали английский король Георг V и королева Мэй. В своем дневнике Георг V записал: «Мы не могли узнать подробностей. Это было грязное убийство. Я был предан Ники, добрейшему из людей, настоящему джентльмену, любившему свою страну, и свой народ». Как известно, именно благодаря позиции короля Георга V, его брат Николай II не смог вырваться из России и тем самым спастись.

9/22 сентября Георг V написал своей кузине, сестре Александры Федоровны, маркизе Виктории Мильфорд, циничное письмо. В нем говорилось: «Глубоко сочувствую Вам в трагическом конце Вашей дорогой сестры и ее невинных детей. Но, может быть, для нее самой, кто знает, и лучше, что случилось, ибо после смерти дорогого Ники она вряд ли захотела бы жить. А прелестные девочки, может быть, избежали участь еще более худшую, нежели смерть от рук этих чудовищных зверей».

Но это Марии Федоровне не было известно.

Вместе со слухами о гибели Николая II и его семьи стали циркулировать различного рода слухи о великом князе Михаиле Александровиче. Они шли отовсюду. 21 августа князь Долгорукий сообщил вдовствующей императрице, что накануне во время встречи с бывшим министром земледелия, членом Государственного совета А.В. Кривошеиным тот сообщил ему, что располагает достоверными сведениями, что великий князь Михаил Александрович находится под защитой французов. «Благодарение Господу!» – с подъемом встретила Мария Федоровна эту весть.

Большой радостью для Марии Федоровны было посещение ее 24 августа графом Келлером. «Он, – пишет Мария Федоровна, – пришел в форме, которую украшали его ордена и с крестом св[ятого] Георгия на шее. Это замечательный человек sans peur et reproche (без страха и упрека – франц.) рассказывал, что в его корпусе соблюдается полный порядок и царит спокойствие в течение всего месяца после революции, пока ему не пришлось покинуть свой пост… Слушать его [Келлера] было необычайно интересно. Он беседовал с одним офицером, который виделся с князем Д[олгоруковым]. Последний сообщил ему, что какой-то Д. вместе со своими людьми освободили Н[ики], и перевез всех их в безопасное место на борт корабля. Неужели это правда? Дай-то Бог!».

Императрицу навещали не только датские офицеры, но и офицеры финской армии. Она всегда любила Финляндию и часто с супругом, императором Александром III, и детьми посещала эту страну. Финский офицер Споре, служивший ранее в Егерском полку и работавший позже в финском Военном министерстве, помогал Марии Федоровне с отправкой писем ее ближайшим родственникам в Данию и Англию.

По воскресным дням императрица старалась регулярно посещать церковь. Ездила в Ай-Тодор. 25 августа – день рождения матери королевы Луизы, который Мария Федоровна всегда отмечала как большой радостный семейный праздник, прошел невесело. Императрица съездила в Мисхор, чтобы в эту страшную жару посидеть немного на берегу, навестила чету Вяземских в Алупке и с грустью записала в дневнике: «Какие же светлые воспоминания были прежде связаны у меня с этим когда-то таким счастливым днем!». Она вспоминала свою благословенную, вечно любимую Мама. Но на этот раз, дав волю своим чувствам, она написала: «Слава Богу, что ей не довелось жить в это жуткое время, когда все вокруг горит и полыхает ярким пламенем, когда брат идет на брата. Случилось то, о чем она так часто предупреждала. Мы, правда, надеялись, что нас минует чаша сия, но, к сожалению, все это выпало на нашу долю!»

Не спадающая жара и постоянные грозы, буйство стихии, характерное для крымского лета 1918 года, находилось в полном соответствии с душевным состоянием императрицы. Ее нервы были напряжены до предела; она пребывала в сильном волнении, напряжении и все время ждала, как она говорила, «достоверных сообщений» о судьбе своих сыновей. Дневниковые записи каждый новый день она начинала с одной и той же фразы: «По-прежнему никаких известий, что меня убивает…»

Каждая семья в России теряла родных: одних большевики убивали, других замучили, третьих сбросили в море, расстреляли на глазах их родителей. 31 августа пришло сообщение, что в Петрограде убили много англичан и четырех офицеров. «Как это гнусно и возмутительно!» – прокомментировала Мария Федоровна.

Особенно тяжелым было положение в Русской армии. Благодаря приказу № 1, изданному Временным правительством с подачи Совета солдатских и рабочих депутатов, «Офицеров убивали, жгли, топили, разрывали, медленно, с невыразимой жестокостью и молотками пробивали им головы», – писал А. Деникин в книге «Путь русского офицера».

До Марии Федоровны дошли сообщения, как в ответ на попытку разгрома Александро-Невской Лавры верующие ответили грандиозной демонстрацией, в которой участвовало около трехсот тысяч человек. Огромный крестный ход шел по Невскому к Казанскому Собору, а по дороге к нему примкнули крестные ходы из других церквей. Такие же выступления проходили в Москве и других российских городах.

1 сентября 1918 года через Всеволодского – внука сына дочери княгини Кочубей, приехавшего в Крым, врача Астраханской армии, пришло новое сообщение – «Ники находится в безопасности». Взволнованная этой новостью, Мария Федоровна 1 сентября радостно записала: «Слава и вечное благодарение Господу!»

От Всеволодского, внука Кочубей, Мария Федоровна узнала, что он приехал в Крым с особым заданием – заручиться согласием Олашки (так Мария Федоровна называла Николашу – великого князя Николая Николаевича – Ю.К.) «возглавить их великое предприятие».

«Это, – писала Мария Федоровна, – последняя надежда, и действовать надо немедля, не теряя времени». Но тут же императрица с сомнением заметила: «Я боюсь, что он (великий князь Николай Николаевич – Ю.К.) не возьмет это на себя, не захочет ни во что вмешиваться, хотя это нужно делать, чтобы спасти страну и бедного Ники. Господи, наставь и вдохнови его на это!»

В ноябрьские дни 1918 года большевики праздновали свою победу. В эти дни Тихон, в лице которого Церковь обрела голос огромной обличительной силы, выступил со своим знаменитым посланием: «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян служить призраку мировой революции.

Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха: но какими бы деяниями ни прикрывались бы злодеяния – убийство, насилие, грабеж – всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями…»

Бывшую российскую императрицу волновало то, что происходило на русской земле. Она, в частности, не могла поверить сообщениям о том, что офицеры русской армии для того, чтобы выжить, предавали других – своих же офицеров, за которыми шла настоящая слежка. В ее дневниковой записи от 9 сентября 1918 года имелась следующая запись: «Это настолько гнусно, и с трудом верится, что такое возможно».

С посещавшими императрицу офицерами она старалась направить письма своим родным в Данию и Англию. 14 августа / 7 сентября она писала: «…Я встречалась с некоторыми лицами, бывавшими в последнее время в разных концах страны, и они говорят, что у людей раскрылись глаза, они понимают теперь, как их обманули и желают только его [Николая] возвращения.

Все недовольны нынешним режимом, который принес лишь несчастья, спровоцировал беспорядки и вверг страну в хаос. Люди только и думают о том, чтобы все это наконец прекратилось, чтобы они снова могли бы жить в мире и спокойствии, ибо им надоели все эти ужасы, которые больше невыносимы. Но я-то уж, наверняка, до этого не доживу, ведь возвращение порядка и спокойствия займет бесчисленное количество лет. Легко взорвать здание, но сколько времени потребуется на его восстановление».

Люди разных социальных слоев и разных политических взглядов в эти дни заявляли о своей приверженности царю и царской России. Все шире распространялись настроения за возвращение дореволюционных порядков монархической России.

В августе 1918 года, когда лозунг Учредительного собрания был изжит, главнокомандующий армии генерал М.В. Алексеев, сыгравший большую роль в отстранении от власти Николая II, публично заявил, что народ тоскует по монархии. В сентябре 1918 года Алексеев сам умер от сердечного приступа. Генерал А. Деникин в своих воспоминаниях писал: «Никакого озлобления лично против него (Николая II – Ю.К.) и против царской семьи не было. Все было прощено и забыто. Наоборот, все интересовались их судьбой и опасались за нее».

Из дневника 3. Гиппиус от 18 ноября 1918 года: «Сегодня в Петропавловской крепости И.И. Манухин при комиссаре-большевике Подвойском разговаривал с матросами и солдатами:

– А мы уже Царя хотим.

– Матрос! – воскликнул бедный Ив. Ив. – Да вы за какой список голосовали?

– За четвертый (большевистский).

– Та как же?

– А так. Надоело уже все это…

Солдат невинно подтвердил:

– Конечно, мы Царя хотим!»

В эту тяжелую, тревожную осень 1918 года Марию Федоровну посетило множество лиц, среди которых были: бывший министр финансов России П.Л. Барк, позже в эмиграции был на службе английского королевского двора, и участвовал в доставке шкатулки с драгоценностями императрицы Марии Федоровны после ее смерти в Лондон и в дальнейшей продаже их английскому королевскому дому; А.И. Спиридович, управляющий дворцовой комендатурой, сопровождавший царя в Ставку в феврале 1917 года; протопресвитер армии и флота при Ставке Верховного Главнокомандующего Г.И. Шавельский.

Среди приехавших к императрице с визитом была и супруга русского художника, историка и критика А.Н. Бенуа – Анна Карловна Бенуа.

25 октября 1918 года Мария Федоровна приняла брата графини Гендриковой – А. Гендрикова, который безуспешно пытался разыскать свою сестру в Сибири. «Как все это печально. Он очень славный и трогательный человек, но какой ужас ему пришлось пережить, ведь его засадили в дом для умалишенных».

Все посещавшие императрицу лица с горечью констатировали, что в России «совершилась революция против всего, чем держалась не только Россия и русский народ, но и вся Европа, и весь христианский мир».