Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Глава четвертая
«Только бы остановить эту жуткую гражданскую войну…». Беспощадный 1918-й

Лето 1918 года выдалось в Крыму очень жарким. На солнце 34°, в тени – 22°. Для Марии Федоровны пребывание здесь становилось с каждым месяцем все более тягостным и угнетающим. Сердце матери предчувствовало надвигающуюся беду и думы о двух ее сыновьях Николае и Михаиле и других членах императорской семьи, исчезнувших в Сибири, не давали ей покоя.

О судьбе сына Михаила, великого князя Михаила Александровича, с конца 1917 года не было ничего известно, хотя, правда, в своем письме Николаю в Сибирь от 21 ноября 1917 года Мария Федоровна писала, что Миша написал ей о последнем свидании двух братьев «в присутствии свидетелей» (Керенского и других – Ю.К.) перед отъездом семьи Николая в Сибирь.

16/29 июня 1918 года императрицу в Дюльбере посетила госпожа Гужон и сообщила будто бы «Миша находится в Омске». Эта новость дала вспыхнуть слабой надежде и даже на некоторое время успокоила императрицу. Надежда также быстро погасла, как и вспыхнула. «Ужасно, но я не имею никаких известий ни от него (Михаила – Ю.К.), ни от Ники».

На самом деле 16/29 июня 1918 года великого князя Михаила Александровича уже не было в живых. Михаил Александрович был первым из царской семьи, погибшим от большевистского режима, что было не случайно.

Сорокалетний блестящий офицер царской армии, генерал-лейтенант, командир Кавказской Туземной Дикой дивизии, Георгиевский кавалер, пользовался любовью и заслуженным авторитетом в армии.

«Душевное внимание великого князя, его чарующая простота и деликатность навсегда привлекали сердца тех, кому приходилось с ним встречаться, – писал полковник Б.В. Никитин, руководитель в марте-июле 1917 года российской контрразведкой, – мы были счастливы близостью к нему, и преданы безмерно».

В годы войны великий князь выступал во главе шести кавалерийских полков Дикой дивизии (Кавказская Туземная конная дивизия), командовал 2-м кавалерийским корпусом и перед революцией получил пост генерал-инспектора кавалерии.

«Его доступность известна всем русским людям. Он принимал всех, кто хотел его видеть, и был добрым гением для тех, кто просил о помощи. На войну шли за ним тяжелые сундуки писем, прошений и всевозможных просьб, – вспоминал Б.В. Никитин.

Адъютант и управляющий делами у великого князя А. Врангель в промежутках между боями до глубокой ночи разбирал прошения, письма и бумаги, приходившие на имя Михаила Александровича и готовил их к утреннему докладу. «Смотря на эти горы писем, можно было получить представление о числе просителей. А мы знали и видели, как великий князь стремился помочь каждому. Он расспрашивал о подробностях. Тратил громадные средства на благотворительность. Его Высочество никогда не говорил об этих делах, как никогда и не показывал своего высокого положения. Особая красота была в его скромности».

После подписания в марте 1917 года акта отречения от престола до решения Учредительного собрания великий князь Михаил Александрович с семьей жил в Гатчине, не принимая участия в политической жизни страны. 21 августа 1917 года он был арестован. В седьмом часу вечера из Петрограда были отправлены в Гатчину и Царское Село наряды воинских частей в составе одной роты. Вслед за тем в Гатчину выехал А.Ф. Керенский. Дача была окружена войсками, и сам Керенский лично объявил Михаилу Александровичу мотивы, побуждающие Временное правительство применить к нему такую меру, как домашний арест.

После прихода большевиков к власти, чекисты внимательно наблюдали за действиями Михаила Александровича, и в феврале 1918 года, когда ухудшилась ситуация в стране, и началось германское наступление на Петроград, Совнарком 9 марта 1918 года принял по докладу Урицкого постановление «О высылке великого князя М.А. Романова и других лиц в Пермскую губернию». Окончательное решение о высылке великого князя было подписано В. Лениным. В Пермь вместе с князем добровольно поехали его личный секретарь, англичанин Брайан, Николай Николаевич, Джонсон, камердинер В.Ф. Челышев и шофер Л.Я. Брунов. Жена великого князя Н.С. Брасова также хотела разделить участь мужа и сопровождать его. Однако Михаил Александрович уговорил ее остаться в Гатчине. Но уже в мае 1918 года она приехала в Пермь. Ее пребывание там было недолгим. По свидетельству председателя английской миссии Р. Вильтона, по возвращению из Перми, графиня Брасова встречалась с В.И. Лениным и ставила перед ним вопрос о разрешении Михаилу Романову выезд из России. Ее просьба осталась без ответа. Позже, уже после убийства мужа, она сама станет узницей Петропавловской крепости и только благодаря помощи датского посла Х. Скавениуса и Датского Красного Креста в одежде сестры милосердия ей вместе с сыном Георгием удастся вырваться из России.

По приезде в Пермь Михаил Романов направил Бонч-Бруевичу и Урицкому телеграммы, в которых говорилось: «Сегодня двадцатого [марта] объявлено распоряжение местной власти немедленно водворить нас всех [в] одиночное заключение [в] пермскую тюремную больницу, вопреки заверению Урицкого о жительстве [в] Перми на свободе, но разлучно с Джонсоном, который телеграфировал Ленину, прося Совет [Народных комиссаров] не разлучать нас ввиду моей болезни и одиночества. Ответа нет. Местная власть, не имея никаких директив центральной [власти], затрудняется, как иначе поступить. Настоятельно прошу незамедлительно дать таковые. Михаил Романов».

В ответ на вышеназванные телеграммы М. Романова были получены телеграммы, первая – из Совнаркома – за подписью Бонч-Бруевича и из петроградской ЧК, за подписью Урицкого, в которых говорилось, «что в силу постановления, Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной советской власти».

Некоторое время великий князь жил в номерах гостиницы при бывшем благородном собрании. Пермский губисполком по предложению центральных властей поручил надзор местной ЧК. Михаил Александрович в своем дневнике 8/21 мая 1918 года записал: «В 11 час. Джонсон, Василий [Челышев] и я отправились в Пермскую окружную Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Я получил бумагу, в которой мне предлагается являться туда ежедневно в 11 час. (люди добрые, скажите, что это такое)…»

Сохранился дневник великого князя, который он вел с чрезвычайной аккуратностью. Последняя запись в нем датируется 11 июня, то есть за день до расстрела. Группа чекистов-большевиков во главе с Мясниковым арестовала в гостинице «Королевские номера» великого князя и его секретаря Джонсона.

По имеющимся в распоряжении исследователей документам, ликвидация великого князя Михаила Александровича произошла в ночь с 12 на 13 июня 1918 года.

После убийства великого князя большевистские газеты распространили дезинформацию о похищении Михаила Александровича и его секретаря Джонсона неизвестными лицами, а также о его побеге из Перми.

В течение многих лет существовала лишь одна версия, опирающаяся на воспоминания убийц великого князя, согласно которой Михаил Александрович вместе со своим секретарем был вывезен за город в Мотовилиху и там расстрелян. По свидетельствам одного из участников убийства, чекиста Новоселова, «трупы были закопаны в землю, а на одном из сосновых деревьев вырезаны перочинным ножом… четыре буквы В.К.М.Р., то есть, что здесь расстрелян Великий Князь Михаил Романов».

Эта версия на сегодняшний день не может быть признана окончательно достоверной, т. к. опирается на воспоминания (рукописные оригиналы) участников похищения и «ликвидации» великого князя: В.А. Иванченко, А.В. Маркова, И.Ф. Колпащикова, Н.В. Жужгова и машинописную копию письма бывшего мотовилихинского милиционера П.Т. Новоселова и только.

Сегодня существуют и другие версии гибели великого князя. В том числе, что он был убит в загородном местечке под названием Архирейка и что надпись В.К.М.Р., о которой пишет один из убийц, была не на дереве, а якобы на теле великого князя. Наконец, согласно бытующим устным рассказам местного населения, историкам и журналистам, побывавшим в последние годы в Перми и ее окрестностях, великий князь Михаил Александрович был сожжен в топке Мотовилихинского завода.

Таким образом, отсутствие официальных юридических расследований ликвидации в 1918 года великого князя Михаила Александровича в годы советской власти и в эпоху перестройки и послеперестроечные годы не дает возможности на сегодняшний день предоставить подлинно достоверные сведения о гибели Михаила Александровича Романова.

Останки великого князя Михаила Романова так и не были обнаружены ни в период революции, ни в поздний период. Согласно свидетельству большевика А. Микова, посвященного в детали убийства Михаила Александровича, офицеры Белой армии Колчака «Перерыли и ископали значительную площадь в лесу, но ничего, кроме разочарования, не нашли». Симптоматичен и тот факт, что и в последние десятилетия со стороны российских властей не было предпринято никаких попыток к расследованию обстоятельств убийства и к поиску останков великого князя – претендента на российский престол.

Сообщения о постоянных арестах и убийствах, в том числе и в Крыму, поступали к императрице Марии Федоровне отовсюду каждый Божий день. Это создавало подавленное настроение и внутреннее ожидание новых бед и несчастий. 22 июня / 5 июля 1918 года Мария Федоровна записала в дневнике: «По пути домой навестила Мисси Вяземскую, у которой сейчас находятся ее внуки Васильчиковы. Она несет свое горе с великим смирением и покорностью перед Божием промыслом. Какая страшная история, ведь оба ее сына убиты, стали жертвами революции!»

20 июня / 3 июля 1918 года до императрицы доходит очередное страшное сообщение о новом убийстве. «К чаю была Катя Клейнмихель со своей несчастной молодой невесткой. Сердце сжимается при мысли о ее тяжком горе и гнусных подлецах, убивших ее бедного мужа!»

30 июня 1918 года Марии Федоровне стало известно, что великий князь Дмитрий Константинович и великая княгиня Татьяна Константиновна высланы сначала в Вятку, а затем в Вологду. «Какие подлецы!» – прокомментировала она этот факт в дневнике.

С июня 1918 года писем из Сибири в Крым больше не приходило, хотя до того времени, несмотря на все чинимые препятствия, переписка между членами царской семьи имела место. От Николая II и его дочерей, хотя и редко в Крым изредка приходили письма, а последние – 21 февраля 1918 года и 14 апреля 1918 года.

Наступил июль 1918 года. 14 июля Мария Федоровна получила письмо от г-жи Толстой (Толстая З.С. – Ю.К.), в котором та сообщала «душераздирающие детали жизни моего бедного ангела Ники». «Родителей, – писала Мария Федоровна в дневнике, – оказывается, вывезли из Тобольска, когда маленький Алексей был опасно болен. Неслыханная жестокость! Убийственная!» Императрица не знала всех деталей происходивших событий, когда местные большевистские власти Тобольска, в соответствии с указаниями из центра, приняли решение о вывозе Николая II из Тобольска.

15 июля 1918 года Мария Федоровна посетила с визитом г-жу Гужон, супруга Ю.П. Гужона (председателя Московского общества заводчиков и фабрикантов – Ю.К.). Они говорили о ставших достоянием гласности «жутких возмутительных деталях жизни семьи Николая в Тобольске. 16 июля Мария Федоровна особенно ощутила какое-то невероятное напряжение, необъяснимый накал чувств, невыносимую тоску. Ее нервы были на пределе. Она была возбуждена и вместе с тем ощущала бессилие и невероятную физическую усталость.

Как выяснилось много времени спустя, именно в эти дни с 16 на 17 июля силы зла вели тщательную тайную подготовку убийства русского православного царя и его семьи, убийства царя, отрекшегося от власти и престола во имя воцарения в России спокойствия и порядка. Но как оказывается заблуждался он, император Николай II, в те роковые для страны и народа дни!

17 июля Мария Федоровна встала рано. Прошлась по саду, было светло и дул ветер. Ненадолго к ней заехала дочь Ксения и привезла человека, прибывшего от Ники и передавшего письмо от г-жи Толстой из Одессы. «Он, – писала Мария Федоровна, – такой трогательный, рассказывал обо всем, возмущался, как с ними, бедняжками, обращаются. И никто не в силах помочь им или освободить – только Господь Бог! Дом с двух сторон окружен высокими стенами, из-за которых ничего не видно. У них почти совсем нет еды. Правда, им помогают монашки, приносят пять бутылок молока и другие продукты…». Судя по дневниковым записям, Мария Федоровна еще верила, что сын ее жив.

Трагедия в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге развернулась в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Швейцарский гражданин, гувернер и преподаватель французского языка наследника Алексея Николаевича, Жильяр Пьер (Петр Андреевич)[4]4
  П. Жильяр последовал вместе с царской семьей в ссылку в Тобольск. Во время перевода царской семьи в Екатеринбург он был отделен охраной и отправлен в Тюмень. После убийства царской семьи П. Жильяр активно содействовал следствию по расследованию убийства семьи. В 1921 году опубликовал в Вене свои воспоминания: Император Николай II и его семья. Петергоф, сентябрь 1905 – Екатеринбург, май 1918. Воспоминания. Вена, 1921.


[Закрыть] напишет в своих воспоминаниях: «Государь и Государыня верили, что умирают мучениками за свою родину, – они умерли мучениками за человечество. Их истинное величие не проистекало от их царственного сана, а от удивительной нравственной высоты, до которой они постепенно поднялись. Они сделались идеальною силой. И в самом своем уничижении они были поразительным проявлением той удивительной ясности души, которой бессильны всякое насилие и всякая ярость и которая торжествует в самой смерти». «Я хочу, однако, высказать здесь мое глубокое убеждение: невозможно, чтобы те, о которых я говорил, напрасно претерпели свое мученичество. Я не знаю ни того, когда это будет. Ни как это произойдет, но, без сомнения, настанет день, когда озверение потонет в им самим вызванном потоке крови, а человечество извлечет из воспоминаний об их страданиях непобедимую силу для нравственного исправления».

21 июля 1918 года, через четыре дня после убийства, как явствует из докладной записки следователя по особым делам Н. Соколова, по Екатеринбургу были расклеены объявления, извещавшие, что жена и сын бывшего императора отправлены в надежное место».

Одни газеты сообщали об убийстве только царя, другие всей семьи, третьи – что всю семью удалось спасти.

Дочери императора Николая II

Документы, находящиеся в настоящее время в руках исследователей, в частности (из архива следователя Н. Соколова), в том числе, шифрованная телеграмма от 17 июля 1918 года председателя Исполкома Уральского обл. совета, а в 1923–1927 годах наркома внутренних дел РСФСР – А.Г. Белобородова, на имя секретаря Совета Народных Комиссаров Н.П. Горбунова, гласила: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу (Николая II – Ю.К.). Официально семья погибнет при эвакуации».

18 июля 1918 года на заседании Совнаркома было заслушано заявление председателя ЦИК Свердлова о казни Николая II по приговору Екатеринбургского совдепа. Ленин, естественно, имел подлинную информацию о гибели всей царской семьи. Дневники Л. Троцкого, протоколы заседания Совнаркома и Президиума ВЦИК от января-апреля 1918 года позволяют утверждать, что советское правительство думало о проведении открытого суда над Николаем II и давало указание о подготовке необходимых материалов. Троцкий предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и проч.). Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если бы было осуществимо, но времени может не хватить. Как далее свидетельствует Троцкий, решение о казне царя было принято в июле 1918 года.

«…Казнь царской семьи, – писал в своем дневнике Лев Троцкий, – была нужна не просто для того, чтобы напугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что впереди полная победа или полная гибель».

Решающая роль Ленина в убийстве царской семьи подтверждается и многими его соратниками, в т. ч. В. Молотовым.

«Не будьте наивным, – сказал Молотов Ф. Чуеву, – без Ленина никто на себя не взял бы такое решение».

Когда Троцкий возвращался с фронтовой поездки, и узнал, что царская семья убита, он спросил Свердлова: «Что – все?». Свердлов ответил: «Ильич и я так решили. Он не хотел оставлять белым живых символов».

Ложь и дезинформация со стороны лидеров большевистской верхушки дошла до того, что, когда наркома иностранных дел Чичерина спросили американские журналисты, что произошло с императором и его семьей, он не нашел ничего лучшего, как ответить, что он прочел в американских газетах, что великие княжны живы и здоровы и находятся в Америке.

В подобном же духе были выдержаны в тот период и заявления советского посла в Берлине Адольфа Иоффе, который в связи с вопросом о возможном выезде из Крыма в Данию вдовствующей императрицы Марии Федоровны заявил, что все без исключения Романовы должны оставаться в России во имя спасения их жизней. В сохранившемся в российских архивах его письме на имя Владимира Ленина Иоффе 21 июня 1918 года писал:

«Невозможно работать, если нет знать, что происходит в России… что-то делается с б[ывшим] Царем – я ничего не знаю.

Кюльман (фон Рихард 1878–1948) – министр иностранных дел Германии вчера об этом заговорил, и я сказал ему, что не имею никаких сведений, почти не сомневаюсь в том, что его убьют, ибо на Урале германофобское настроение, Царя считают немцем, чехословацкое восстание еще более вызывает германофобство и, кажется. Поэтому там не смогут справиться – произойдет подобная расправа. Не доказывая, что это нам страшно навредит, я доказывал, что мы будет невиновны, а вина падет на случай, если действительно что-нибудь произойдет, можно опубликовать вполне убедительный сериал, доказывающей нашу непричастность совершенно необходимо».

Большевистские лидеры, распространяя дезинформацию о гибели царской семьи, не считали нужным правдиво информировать о событиях, происходящих тогда в России и своих представителей за границей, в частности и Адольфа Иоффе. Как свидетельствуют архивные документы, на запрос Иоффе о расстреле императорской семьи Ф. Дзержинский ответил, что сам Ленин запретил информировать Иоффе об этом. «Пусть уж лучше Иоффе ничего не знает, – сказал он, – ему будет легче лгать».

В телеграмме, находящейся также в архиве следователя Соколова, составленной в ответ на запрос датской газеты “National Tidende” о судьбе царской семьи и датированной 16 июля 1918 года, говорилось: «Слух ложен. Экс-царь жив. Все слухи только ложь капиталистической прессы. Ленин».

Из всего сказанного можно понять, что испытывала императрица Мария Федоровна в июльские дни 1918 года, когда к ней в Крым поступала страшная информация, носившая крайне противоречивый характер.

18 июля императрица практически всю ночь не сомкнула глаз. 19 июля, в четверг, в первую половину дня произошло весьма неожиданное, прямо мистическое событие. После завтрака, откуда не возьмись, появились неизвестные цыгане и стали приставать к Марии Федоровне с гаданием. «Они, – писала императрица в дневнике, – желали непременно погадать мне, и, хотя я отказывалась, одна из них уже успела разложить карты и стала требовать денег». Напуганная Мария Федоровна позвала на помощь адмирала Вяземского. Ему удалось прогнать цыган. Вяземский был очень разгневан, но вместе с тем и напуган. По всей вероятности, он тоже почувствовал что-то неладное в этой необычной ситуации.

Чувствовала ли мать в глубине души, что с ее сыном и его семьей уже произошло самое страшное или нет, трудно сказать. Если да, тогда можно только предположить, что их души – душа матери и душа сына – разговаривала в ту роковую ночь друг с другом. В дневнике 17 июля 1918 года Мария Федоровна записала: «Боже, спаси моего бед[ного] несч[астного] Ники, помоги ему в его тяжких испытаниях»!

Судя по дневниковым записям, императрице в те дни было известно, что чекисты бросили в тюрьму верных слуг царской семьи, последовавших за ними добровольно в Сибирь, – генерал-майора свиты Е.И.В. Василия Александровича Долгорукова; графиню Анастасию Васильевну Гендрикову, фрейлину императрицы Александры Федоровны; Екатерину Адольфовну Шнейдер, гоф-лектриссу императрицы Александры Федоровны; придворного хирурга, бывшего в течение многих лет личным врачом цесаревича Алексея – Владимира Николаевича Деревянко.

Наступило 21 июля 1918 года. С невероятной быстротой отовсюду поступали слухи об убийстве царя и его семьи. «Распространяются страшные слухи о судьбе нашего любимого Ники. Не могу и не хочу им верить, но просто не представляю, как я смогу вынести такое напряжение!.. В четыре часа пополудни встретилась с Орловым. На его взгляд, все эти ложные известия распространяются специально. Дай-то Бог!»

22 июля был день именин Марии Федоровны. Отягощенная плохими предчувствиями, она не хотела никого видеть. В этот трудный день, когда все ее существо ощущало что-то непоправимое, только своему дневнику она доверила всю горечь своего отчаяния. «22 июля. Воскресенье. Печальный день моих именин! Не имела никакого желания видеть кого-либо, хотя многие добрые люди хотели прийти с поздравлениями. Я была тронута этим, но так и не отблагодарила их. Мне прислали множество цветов, целые корзины из Симеиза, из Ялты, от лицеистов, от Гужона и т. п…Была с детьми в церкви, с удивлением услышала, что священник молится за меня. Господи Боже, внемли же моим молитвам, спаси и сохрани моего несчастного Ники! От него по-прежнему никаких вестей, только гуляют страшные слухи».

С середины июля жара становится все нестерпимее. 34° – на солнце, 22° – в тени. Полное безветрие. Mope отливало зловеще зеркальной гладью. На душе Марии Федоровны становилось все более и более неспокойно. «23 июля, понедельник… Совершенно обессиленная от жары до завт[рака], писала и читала. Как тяжко жить, не получая никаких известий! Я в полном отчаянии, – ничего не могу делать – это какая-то постоянная пытка».

24 июля приехал из Кисловодска доктор Варавка и рассказал обо всех ужасных событиях, происходящих в Кисловодске. Здоровье Марии Федоровны ухудшалось с каждым днем. После осмотра Варавкой был поставлен диагноз – катар тонкого кишечника.

25 июля. Отметили 24-ю годовщину свадьбы Ксении и великого князя Александра Михайловича. Собрались все жители Ай-Тодора.

29 июля Мария Федоровна посетила местную церковь, но это посещение навеяло только грустные мысли.

Страшные слухи, пришедшие из Екатеринбурга, отсутствие известий о сыне Мише не давали покоя. «Господи, – писала она в дневнике, – внемли же моим молитвам за моего несчастно любимого Ники, за его семью и за Мишу, о котором я не знаю вообще ничего. Даже где он находится, неизвестно! Ужас!» Сердцем матери она чувствовала, что отсутствие информации было верным признаком случившейся непоправимой беды. В своих горестных мыслях Мария Федоровна постоянно возвращалась к своим дорогим внукам, особенно к цесаревичу Алексею, которому 30 июля исполнилось 14 лет. «Боже, спаси и сохрани его и даруй ему более светлые дни», – написала она в тот день в своем дневнике.

Как явствует из писем арестованных и посаженных в Петропавловскую крепость членов императорской семьи, в июле 1918 года они уже знали о том, что царь и его семья расстреляны. Так, великий князь Николай Михайлович, историк, в письме датскому посланнику Х. Скавениусу, сохранившемся в датских архивах, писал в октябре 1918 года из тюрьмы: «Иллюзии ее Величества Императрицы-Матери по поводу судьбы ее Августейшего сына меня расстраивают. Было бы просто чудом, если б он остался целым и невредимым».