Текст книги "Императрица Мария Федоровна"

Отношения между обеими императрицами, очень разными по характеру, были непростыми и не столь сердечными, как это хотелось бы им самим и Николаю II. К этому времени влияние матери уступало влиянию жены. Завистники и недоброжелатели, которых в свете было предостаточно, пытались настроить Марию Федоровну против Александры Федоровны, часто сообщая ей самые нелепые, иногда даже ложные сведения и сплетни об Александре Федоровне. Императрица Александра Федоровна остро переживала это и в своих письмах Николаю II не раз особо касалась этой темы. 16 сентября 1915 года она писала Николаю II в Ставку: «Когда ты увидишь бедную матушку, ты должен твердо сказать ей, что тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их, и это создает неприятности. Многие, я в этом уверена, были бы счастливы восстановить ее против меня – люди так низки!»; 20 сентября 1915 года: «…Вы, Гадон и Шерв. (Шервашидзе Георгий Дмитриевич – Ю.К.), кажется, распространяют много дурного про Гр. (Григорий Распутин – Ю.К.) – Шерв[ашидзе] это делает в качестве друга Джунковского – конечно, зная настроение бедной Эллы (великая княгиня Елизавета Федоровна – Ю.К.) и желая помочь, – и таким образом приносит вред: на глазах у других восстанавливает Елагин (в Елагине жила императрица Мария Федоровна – Ю.К.) против Ц.С. (в Царском Селе жила семья императора Николая II – Ю.К.), – это дурно и несправедливо. Этим он расстраивает нервы дорогой матушки и Kc. (великая княгиня Ксения Александровна – Ю.К.) вместо того, чтобы поддерживать ее в добром настроении и прекратить сплетни». 1 ноября 1916 года: «Это гораздо лучше, что дорогая матушка остается в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен». 4 ноября 1915 года: «Я очень сожалею, что твоя матушка вернулась в город. Боюсь, что прожужжат ей, бедной, уши нехорошими сплетнями».

Постоянно занимаясь проблемами военнопленных в Германии, Австрии, Дании и России, обе императрицы в этих вопросах находили взаимопонимание. Согласно так называемому «Положению о военнопленных», разработанному Красным Крестом, военным министерством и министерством иностранных дел и подписанному Николаем II в октябре 1914 года, в соответствии со статьей 7 Гаагской конвенции 1899 года военнопленные должны были содержаться за счет правительства страны, в которой они находились, и обращение с ними должно было соответствовать обращению с военнослужащими данной страны. Для России содержание сотен тысяч людей, которым необходимо было предоставлять приют, одежду, питание и медицинскую помощь, было в 1915–1916 годах острой проблемой. Мария Федоровна, находясь в Киеве и приезжая в Петроград, принимала сестер милосердия из Австро-Венгрии и Германии, всячески пытаясь помочь улучшить состояние лагерей. Александра Федоровна апеллировала к авторитету вдовствующей императрицы и пыталась при решении различных вопросов опереться на ее мнение. 29 ноября 1915 года она писала Николаю II: «Мадам Оржевская (входила в состав делегации, обследовавшей положение русских военнопленных в Германии и Австрии – Ю.К.) хочет предложить твоей Мама послать ее осмотреть здешних военнопленных. Я нахожу это прекрасным, потому что есть вещи, в которые надо входить. Наше правительство отпускает достаточно денег на пищу, но, кажется, они не получаются как следует, – бесчестные люди задерживают».

Испытывая определенные моральные трудности из-за обвинений в пристрастии к немцам, она писала царю в сентябре 1915 года: «Немецкие сестры милосердия выехали из России, Матушка не успела их повидать – меня же они и не спрашивали, вероятно, ненавидят».

29 ноября 1915 года Александра Федоровна в письме Николаю II вновь возвращается к теме военнопленных, необходимости контроля лагерей на всей территории Российской империи. «Я рада, – писала она, – что у ней (Марии Федоровны – Ю.К.), и у меня была та же мысль – я не имею права вмешиваться, а она может давать советы».

5 января 1916 года: «Хочется распорядиться построже и наказать тех, кто не слушается, а я не имею права вмешиваться в качестве “немки”» и далее: «…Мы можем лучше питать и давать больше жиров, в которых они (военнопленные – Ю.А.) нуждаются… и помещение нужно потеплее и почище. Этого требует человеколюбие, и кроме того надо, чтобы никто не смел дурно отзываться о нашем обращении с пленными… Надеюсь, что Георгий и Татищев на обратном пути произведут тщательную ревизию, особенно в мелких городах, и сунут нос повсюду, так как на лету не заметить многого. Фредерикс мог бы послать Г. шифрованную телеграмму с твоим приказом: только твоя Мама и я просили его съездить и взглянуть».

Обе императрицы оказывали большую помощь больным и раненым, находившимся в госпиталях. В этом вопросе они также находили взаимопонимание: «Вчера я видела десять англ[ийских] автомобилей – очень хорошие, гораздо лучше наших: есть четыре койки для раненых, место для сестры или санитара и всегда можно иметь горячую воду; они надеются достать еще двадцать таких автомобилей для Мама и меня. Как только она их осмотрит, их надо отправить немедленно на фронт, я думаю туда где кавалерия больше всего в них нуждается теперь. Но я не знаю, куда именно, может быть, ты узнаешь, и тогда я намекну об этом дорогой Мама. Она теперь на Елагине», – писала Александра Федоровна Николаю II 14 июня 1915 года. Находясь в Киеве, Мария Федоровна вела регулярные дневниковые записи и обширную переписку со своими родственниками. Почти ежедневно писала она своей сестре Александре, английской королеве, и та отвечала ей тем же. В одном из последних писем из Лондона, которое получила вдовствующая императрица в январе 1917 года, королева Англии замечала: «Время летит страшно, но мы еще только в середине этой ужасной войны. Когда же наступит долгожданный конец! Может быть, после того, как мы основательно уничтожим этих ненавистных германцев! Господь должен простить эти мысли. Мы ведь человечнее – они же настоящие варвары, в наихудшем виде, лишенные человеческих чувств и сострадания».

Марии Федоровне было в то время уже около семидесяти, ее мучили желудочные недомогания, но она не разрешала себе поддаваться болезни и всегда держалась необыкновенно прямо. Современников поражала удивительная стройность ее фигуры. «Когда Императрица совершала свои ежедневные поездки, – вспоминала фрейлина 3.Г. Менгден, – она не допускала того, чтобы кто-то из свиты сопровождал ее. И киевский губернатор Алексей Игнатьев, и полицейский чиновник часто были вынуждены следовать за ней на достаточно большом расстоянии, чтобы Императрица не могла их видеть». Вдовствующая императрица была очень популярна среди населения Киева. Каждый день она прогуливалась в открытом экипаже, весело отвечая на приветствия прохожих, но неотвязные думы о сыне Николае, о невестке и о несчастном внуке Алексее не оставляли ее.

Мария Федоровна направляла сыну в Ставку письма, в которых старалась поддержать и ободрить его и передать ему свою материнскую любовь. 5 мая 1916 года, в день рождения сына, она писала: «Милый дорогой мой Ники. От души поздравляю тебя с днем рождения и желаю тебе всего, что мое любящее материнское сердце может желать своему горячо любимому сыну. Дай Бог тебе здоровья, счастья и успехов во всем. Ольга, слава Богу, здорова и, как всегда, много работает. Да благословит и хранит тебя Господь. Нежно Вас всех обнимаю. Твоя горячо любящая, твоя старая мама».

8 мая 1916 года по дороге в Ставку Николай заехал в Киев, о чем свидетельствует лаконичная запись в его дневнике: «8 мая 1916. Воскресенье. Приехали в Киев до 9 час. утра и к нашей радости были встречены дорогой Мама и Ольгой. Поговорили минут 20, простились и продолжали путь. Погода была холодная, с сильными ливнями…»

13 сентября 1916 года в письме к сыну в Ставку Мария Федоровна замечала: «Я очень грущу, что так редко слышу от тебя, но я знаю, конечно, что тебе трудно писать. Мои мысли всегда с тобой, и живу душой с нашими доблестными войсками… Мысленно всегда с тобой, милый Ники, и рада, что милый Алексей у тебя. Я вас нежно обнимаю. Храни тебя Господь. Твоя старая Мама».

15 октября вся царская семья собралась в Киеве. Царица с дочерьми объезжала лазареты, а через четыре дня все вернулись в Царское Село.

19 октября 1916 года по постановлению Киевской Городской Думы было торжественно отмечено 50-летие со дня вступления императрицы Марии Федоровны в руководство Ведомством учреждений Императрицы Марии. В ознаменование этого события планировалось открытие в 1917 году в Киеве новой городской больницы; гимназии для лучших учеников, окончивших городские училища; специального ремесленного отделения, учреждение трех городских стипендий для учащихся женских гимназий. Дума ходатайствовала перед императором о присвоении учреждаемым стипендиям, учебным заведениям и новой больнице имени Марии Федоровны.

«Вырвавшись из атмосферы Петербурга в строгую военную обстановку Киева, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – Императрица чувствовала себя хорошо. Каждое воскресенье мы встречались втроем в ее киевском дворце, старинном доме, построенном на правом берегу Днепра. После завтрака обычно, когда все посторонние уходили, мы оставались в ее будуаре, обсуждая события истекшей недели, нас было трое – мать, сестра и шурин Императора. Мы вспоминали его не только как родственника, но и как верноподданные. Мы хотели служить ему всем, чем могли. Мы сознавали все его недостатки и положительные стороны, чувствуя, что гроза надвигается, и все же не решились открыть ему глаза».

В ноябре 1916 года в императорской семье произошло важное семейное событие. В Киевской церкви св. Николая состоялось венчание младшей дочери Марии Федоровны великой княгини Ольги Александровны с офицером лейб-гвардии Кирасирского полка Николаем Александровичем Куликовским.

Первый брак великой княгини Ольги Александровны с принцем Петром Ольденбургским не был удачным. Супруги были далекими друг от друга людьми. Детей от брака не было. Однажды великая княгиня на одном из военных парадов повстречалась с офицером лейб-гвардии Кирасирского полка Николаем Александровичем Куликовским. Это была любовь с первого взгляда. Ольга Александровна сразу заговорила о разводе. Однако Николай II решил, что она еще молода, что, возможно, это временное увлечение и дал ей срок подождать семь лет. Великая княгиня вновь подняла вопрос о разводе в 1914 году.

Члены императорской семьи, в первую очередь императрица Александра Федоровна, были против развода Ольги Александровны с ее первым мужем – принцем Петром Ольденбургским. В марте 1916 года императрица писала Николаю II в Ставку: «Я все понимаю и не упрекаю ее за ее стремление прежде всего к свободе, а затем к счастью, но она вынуждает тебя идти против законов семьи, – когда это касается самых близких, это еще больнее. Она – дочь и сестра Государя! Перед всей страной, в такое время, когда династия переживает такие тяжелые испытания и борется против революционных течений, – это грустно. Общество нравственно распадается, и наша семья показывает пример… Может быть, это нехорошо, но я надеюсь, что Петя не даст развода…». Но Петр Ольденбургский развод дал, и Николай II, вопреки мнению Александры Федоровны, согласился на новый брак сестры. Мария Федоровна одобрила решение государя.

30 октября 1916 года по прибытии из Киева в Могилев Николай II писал жене: «…Ольгу мы видели два раза, она уже встала вчера и выглядит хорошо, хотя и худа, – такое спокойное, хорошее выражение лица. Она письменно просила разрешения повенчаться в субботу 5-го ноября. Она, конечно, спросила об этом и Мама, и я принял ее сторону, сказав, что, по моему мнению, надо покончить с этим делом. Раз оно должно случиться, пусть случится теперь! Она хочет взять отпуск на две недели и затем вернуться к своей работе. Мама намерена еще пожить в Киеве, который она очень любит». Как свидетельствуют дневниковые записи императрицы, которые она регулярно вела на протяжении всей жизни, в годы войны она встречалась с огромным количеством лиц: как политических, так и военных, подданных Российской империи и подданных западных государств. Среди них были: Булыгин А.Г., Горемыкин И.Л., Гучков А.И., Кривошеин А.В., Родзянко М.В., Трепов Ф.Ф. и др., а также Брусилов А.А., Гурко В.И., Иванов Н.И., Рененкампф П.К., Самсонов А.В. В числе посещающих императрицу были дипломаты, религиозные деятели. Таким образом, Мария Федоровна на протяжении всех этих лет была в курсе важных политических и военных событий страны.

Находясь в Киеве, Мария Федоровна живо откликалась на все важные политические вопросы. С глубоким возмущением отнеслась она к предложению Германии о заключении сепаратного мира. 3 декабря 1916 года Мария Федоровна писала царю в Ставку: «Мы все находимся под впечатлением немецких предложений. Все время одно и то же, он (германский император Вильгельм – Ю.К.) стремится стать в позу миротворца и возложить всю ответственность на нас, если они (предложения – Ю.К.) не будут приняты. Я очень надеюсь, что никто не попадется на эту уловку. Я совершенно уверена, что мы и наши союзники сохранили твердость и единство и отвергнем эту “великодушно” протянутую руку».

Поворот от войны к миру, наметившийся в конце 1916 – начале 1917 года, способствовал распространению в воюющих и нейтральных странах антивоенных настроений. Представители датских деловых кругов, заинтересованные в скорейшем завершении войны, брали на себя функции посредников-миротворцев. В марте 1915 года директор Восточно-Азиатской компании крупный финансист Х.Н. Андерсен посетил в Берлине германского императора Вильгельма II, с которым был лично знаком. Во время их бесед Андерсен повторил слова Николая II, сказавшего, что «мобилизация была России навязана». Судя по всему, слова эти не произвели на Вильгельма II впечатления. Когда Андерсен привел доводы, высказанные британским министром иностранных дел Греем: Англия готова достичь согласия с Германией, ведь именно с этой целью ее в 1912 году посетил британский военный министр лорд Холден. Вильгельм II и после этого никакой «склонности к примирению» не проявил. Во время беседы Андерсена с рейхсканцлером Т. Бетман-Гольвегом датчанин подчеркнул, что его миссия была «санкционирована королем Дании с целью достижения общего блага».

После Германии Андерсен отправился в Петроград и был принят Николаем II, с матерью которого, Марией Федоровной, был лично знаком. Во время беседы Андерсен, в частности, заметил, что «хотя в Германии и не наблюдается недостатка в съестных припасах и других предметах первой необходимости, сильно развитая система кредита достигла крайнего напряжения, грозя большими осложнениями». Николай II, в свою очередь, сказал, что военные успехи России не допускают мысли о мире. Однако «некоторое время спустя он, Андерсен, может вновь приехать».

Вопрос о сепаратном мире волновал и Александру Федоровну. В своем письме от 14 июня 1915 года, передавая Николаю II содержание разговора с великим князем Павлом Александровичем, она давала собственную оценку этой проблемы: «Павел пил со мною чай и просидел 1 ¼ [часа]. Он был очень мил, говорил откровенно и просто, благожелательно, без желания вмешаться в дела, которые его не касаются, – только расспрашивая о разных вещах. С его ведома я о них и рассказываю. Ну, во-первых, недавно у него обедал Палеолог и имел с ним долгую интимную беседу, во время которой он очень хитро старался выведать у Павла, не имеешь ли ты намерения заключить сепаратный мир с Германией, так как он слыхал об этом здесь, и во Франции распространился об этом слух; – они же будут сражаться до конца. Павел отвечал, что он уверен, что это неправда, тем более, что при начале войны мы решили с нашими союзниками, что мир может быть подписан только вместе, ни в коем случае сепаратно. Затем я сказала Павлу, что до тебя дошли такие же слухи насчет Франции. Он перекрестился, когда я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию у нас, – потому-то немцы и стараются раздувать эти слухи. Я предупредила его, что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира».

Император Николай II во время войны

Отношения между Данией и Россией во время войны, естественно, нашли отражение в переписке Марии Федоровны с сыном. Так, в декабре 1916 года она обращала внимание сына на то, что «Дания уже год тому назад предлагала переправить к себе больных военнопленных, чтобы они были, по крайней мере, хорошо накормлены и остались в живых. К сожалению, однако, им так и не дали никакого ответа… Мне непонятно – почему, ведь это делается из чувства христианского милосердия и не будет ничего стоить, так как датчане подготовили все за свой счет. Я надеюсь, что после твоего приказа военному министру, дело, наконец, сдвинется с места».

Особое внимание уделяла Мария Федоровна и деятельности в России датского Большого Северного Телеграфного общества. «Посылаю тебе одну бумагу, – сообщала она сыну, – которую Вальдемар просил показать тебе. Это по поводу Det Store Nordiske Telegrafselskab, которое существует уже почти пятьдесят лет и никогда не вызывало нареканий. Теперь датчан после их лояльной службы в течение всех этих лет совершенно несправедливо одним махом изгоняют из России, как если бы они были разрушителями. Словом, ты увидишь сам, что надо сделать».

В начале 1917 года на аудиенции у Марии Федоровны побывали два датских представителя Трансатлантической компании, учрежденной в России в годы войны, которые информировали императрицу о ее деятельности. Вдовствующая императрица обещала поддержать их интересы. Она хотела написать письмо в русские министерства, с которыми компания намеревалась иметь дело.

Министр иностранных дел Дании Густав Расмуссен, состоявший в 1917–1918 годах на службе в датском посольстве в Петрограде, позже говорил о «всепроникающей протекции датской принцессы». Мария Федоровна активно содействовала продвижению датских прошений, покровительствовала датским предпринимательским интересам, «часто замолвливая словечко» за датских предпринимателей, подвизавшихся в России. Эрик Скавениус охарактеризовал как-то могущественного директора Восточно-Азиатской компании, рыцаря ордена Слона Х.Н. Андерсена как «особого представителя двора и вдовствующей императрицы».

Государственная Дума возобновила свои заседания. 8 февраля 1916 года император лично явился в Таврический дворец на открытие сессии. Французский посол Морис Палеолог так описывает атмосферу в зале заседаний, когда был отслужен молебен в честь открытия Думы: «Большой настроения в зале. Реакционеры, поборники неограниченного самодержавия обмениваются взглядами, полными раздражения и отчаяния, – как будто Царь и Помазанник Божий совершают святотатство. Левые, напротив, исполнены бурной ликующей радостью. У многих слезы на глазах».

Ситуация в стране принимала крайне опасный характер. Императрица-мать переживала за сына и династию.

1 ноября 1916 года в Ставку приехал великий князь Николай Михайлович с письмом, в котором содержалась просьба великий князей убрать Г. Распутина. В тот же день в Думе на первом заседании 5 сессии IV созыва с разоблачениями в адрес императрицы Александры Федоровны выступил П.Н. Милюков. Речь была размножена на машинках и разошлась по всей стране. Сам инцидент описан Милюковым в его «Воспоминаниях». «За моей речью, – вспоминал Милюков, – установилась репутация штурмового сигнала к революции». 7 ноября 1916 года с этой же просьбой в Ставку приезжал великий князь Николай Николаевич.

Великий князь Николай Михайлович, поддерживавший регулярную переписку с императрицей Марией Федоровной, в письме от 30 октября / 5 ноября 1916 года писал ей: «Я не только удовлетворен, но просто на седьмом небе от счастья от того, что выполнил свой долг по отношению к моему Государю и Отечеству; теперь моя совесть спокойна, потому что 1 ноября Ваш сын позволил мне высказать Ему все – в течение двух часов, с девяти до одиннадцати часов вечера. Я, насколько это возможно, щадил Его самолюбие и чувства к Ней, однако ничего не утаил и открыл Ему глаза на все безобразия, творящиеся за Его спиной. Он выслушал меня очень внимательно, не перебивая, и, когда мы обсудили все насущные вопросы, Ники трижды с величайшей нежностью обнял меня и поблагодарил за мою откровенность и чрезвычайную смелость».

Великая княгиня Елизавета Федоровна незадолго до убийства Распутина посетила свою сестру императрицу Александру Федоровны. Она попыталась убедить ее, но в ответ услышала: «Мы знаем, что святых славословили и раньше» и прервала разговор. В ответ Елизавета Федоровна сказала императрице: «Помни судьбу Людовика XVI и Марии Антуанетты». Слова оказались пророческими.

Как явствует из дневниковых записей матери императора от 9/22 ноября 1916 года в эти осенние месяцы с Николаем II имели беседы великий князь Николай Михайлович, генерал М.В. Алексеев, протопресвитер армии и флота Г.И. Шавельский, великий князь, главнокомандующий войском Николай Николаевич (младший). 9/22 ноября 1916 года императрица-мать писала: «…Был Георгий (великий князь Георгий Михайлович – Ю.К.), обсуждали с ним многое до пополудни. Надеюсь, что он видит ситуацию в слишком черном свете. Говорил, что мы на пороге революции, поскольку умы взбудоражены, а доверие исчезло. Надеется, что беседы с Ники четырех разных людей откроют ему глаза и принесут свои плоды. Алексеев, Шавельский, Николай (великий князь Николай Михайлович – Ю.К.) и, наконец, Николаша (великий князь Николай Николаевич – Ю.К.), которого, по-видимому, было тяжелее и неприятнее всего слушать, сказали ему (Ники) всю правду. Господи, помоги же ему! На него единственного мы только и можем уповать!»

10/23 ноября 1916 года: «…Георгий пробыл у меня до двенадцати. Известия интересные, но печальные. В 2 ½ часа дня приехали Николаша, Петюша (великий князь Петр Николаевич – Ю.К.) и их жены, которые, правда, вышли из комнаты, когда Николаша заговорил начистоту. Ужасно было слушать все то, что он сказал моему бед[ному] Ники».

Императрица Мария Федоровна принимала у себя всех – людей самых различных политических взглядов и настроений. Она понимала важность единения всей императорской семьи в столь сложное для страны и династии время. Даже те великие князья, которые позже оказались открытыми противниками императора и императрицы и будут состоять в заговоре против них, могли прийти к ней в любое время и изложить ей свою точку зрения. Она разделяла отрицательные оценки поведения императрицы и ее контакты с Распутиным, осуждала ее, учитывая то негативное влияние, которое она оказывала на мужа прежде всего в вопросе смены министров.

Великий князь Александр Михайлович, муж сестры императора Ксении Александровны, писал: «…Я ездил в Ставку, был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным и все меньше слушал советов, да и вообще кого-либо другого», «когда я затронул политическую жизнь в Санкт-Петербурге, в его глазах появилось недоверие и холодность. Этого выражения за всю нашу сорокалетнюю дружбу я еще у него никогда не видел».

К началу 1917 года обстановка стала еще более напряженной. 14 февраля 1917 года Феликс Юсупов писал великому князю Николаю Михайловичу: «Как не хотят понять, что если не сделают то, что нужно, свыше, то это будет сделано снизу, сколько прольется невинной крови». Он предлагал, «если не поздно», принять решительные меры. Воспользовавшись отъездом императора в Ставку, с помощью императрицы Марии Федоровны с людьми, которые ей могут помочь и поддержать, отправиться в Петроград вместе с Алексеевым и Гурко, арестовать Протопопова и Щегловитого, отправить в Ливадию Александру Федоровну и Анну Вырубову. Только такая мера, по мнению Ф. Юсупова, могла, возможно, «еще спасти» положение.

Мария Федоровна, полностью осведомленная о происходящем, не разделяла позицию сына. 17 февраля 1917 года Мария Федоровна, обеспокоенная развитием событий после убийства Распутина, писала сыну Николаю: «Так много случилось с тех пор, что мы не виделись, но мои мысли тебя не покидают, и я понимаю, что эти последние месяцы были очень тяжелыми для тебя. Это меня страшно мучает и беспокоит… Я только могу молиться за тебя и просить Бога подкрепить тебя и подвигнуть на то, чтобы ты мог сделать все, что в твоей власти, для блага нашей дорогой России… Я уверена, что ты сам чувствуешь, что твой резкий ответ семейству (членам царской фамилии, великим князьям – Ю.К.) глубоко их оскорбил, т. к. ты бросил в их адрес ужасные незаслуженные обвинения. Я надеюсь всем сердцем, что ты облегчишь участь Дмитрия (великого князя Дмитрия Павловича – Ю.К.), не пустив его в Персию, где климат летом столь отвратителен, что ему с его слабым здоровьем просто не выдержать… Это так не похоже на тебя с твоим добрым сердцем поступать подобным образом».

Заговор против царя, находившегося в Ставке и занимавшегося разработкой военной операции на фронтах войны, принимал все более широкий размах. Его участники действовали активно и даже открыто. В их рядах были люди, принадлежавшие к самым разным слоям общества, – представители буржуазии, армии и даже зарубежные дипломаты.

Из воспоминаний бывшего французского посла в России Мориса Палеолога:

«5 января 1917 г. Вечером крупный промышленник Богданов давал обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист (Б.М. Капнист в 1919 г. состоял при французской военной миссии), адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов.

За обедом, который прошел очень оживленно, говорили исключительно о внутреннем положении…

Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов изложили единственное, по их мнению, средство спасти царствующую династию и монархический режим – созвать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного] совета и государственной] Думы, а также представителей дворянства и армии и торжественно объявить императора слабоумным, неспособным для лежащей на нем задачи, неспособным дальше царствовать и объявить царем наследника под регентством одного из в[еликих] к[нязей].

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился формулировкой некоторых возражений практического характера, он все же обещал передать сказанное ему своим дядям и двоюродным братьям.

Вечер закончился тостом за “царя умного”, сознающего свой долг и достойного своего народа.

Вечером я узнал, что в семье Романовых сильное возбуждение и волнение.

Несколько в[еликих] к[нязей], в числе которых мне называют трех сыновей в[еликой] к[нягини] Марии Павловны Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше, ни меньше, как о перевороте. С помощью четырех гвардейских полков, лояльность которых будто бы поколеблена, ночью пойдут на Царское Село, захватят царя и царицу, царю докажут необходимость отречения, царицу заточат в монастырь, затем объявят царем наследника Алексея, под регентством в[еликого] к[нязя] Николая Николаевича.

Инициаторы этого плана полагают, что в[еликий] к[нязь] Дмитрий, его участие в убийстве Распутина, делается самым подходящим руководителем заговора, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, отправились к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его “продолжить до конца дело национального освобождения”. После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович решительно отказался “поднять руку на императора”; его последнее слово было:

“я не нарушу своей присяги и верности”».

В этот период Николай II осуществил ряд важных перестановок в руководстве страной. В июне был освобожден от своей должности И.П. Щегловитов. Смещен В.Ф. Джунковский, отослан В.Н. Орлов. В основе тех или иных новых назначений министров, на которых в своих письмах к царю настаивала царица Александра Федоровна, лежал, к сожалению, прежде всего главный принцип – принцип лояльности государю и даже в большей степени – государыне. Так умный и способный Поливанов, деятельный Кривошеин, высоко образованный Сазонов были уволены Николаем II только потому, что они не были лояльными в первую очередь к Александре Федоровне и критиковали действия Распутина, осуждая и тот факт, что Александра Федоровна принимала Распутина во дворце. Штюрмер действительно не считался ни способным, ни умным министром. Протопопов также не имел административных способностей. Но все перечисленные министры были далеки от интриг против государя и государыни и в силу этого они уже могли быть поддержкой им. Но как раз в этом и заключалась своего рода трагедия императорской четы. Мария Федоровна со стороны видела эту ситуацию и оценивала все происходящее со своей позиции. Она считала, что у сына не было необходимых советчиков. В связи с этим она любила повторять, что у сына не было тех, кто говорил ему правду. Однако во многом она винила императрицу Александру Федоровну, что видно из ее дневниковых записей.

Все, кто в те осенние месяцы 1916 года и позже встречался с царем, были потрясены теми изменениями, которые произошли в его внешности. Французский посол в России М. Палеолог отмечал, то «его поразил вид императора, напряженное и озабоченное выражение его лица». Председатель совета министров В. Коковцов после январской встречи с Николаем II писал: «За целый год, что я не видел Его, Он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелким морщинами. Глаза, обычно бархатные, темно– коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет. Белки имели желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, почти безжизненными».

«Принужденная грустная улыбка не сходила с лица, и несколько раз Он сказал мне только: «Я совсем здоров и бодр. Мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю Вам, Владимир Николаевич, что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид».

Царь скрывал свое нездоровье. Но в письмах к жене он дважды серьезно жаловался на боли в сердце. 12 июня 1915 года он писал: «Да, моя родная, я начинаю ощущать свое старое сердце. Первый раз это было в августе прошлого года после Самсоновской катастрофы, а теперь опять – так тяжело с левой стороны, когда дышу. Ну, что ж делать!»