Текст книги "Свет в ладонях"

– И он ничему вас не научил, – сурово сказала Женевьев.

– Ошибаетесь, многоуважаемая сударыня Клементина. С тех пор мы соотносим риск с выгодой. Оттого и прекратили операцию, впрочем, и так не особо прибыльную, когда мой бестолковый внучек влетел вверх тормашками в вагон и принялся орать на весь поезд о нашем кровном родстве.

Эту тираду старый барон подкрепил внушительным подзатыльником, едва не сбросившим «бестолкового внучка» со скамьи.

– Так что же, – нетерпеливый голос Клайва прервал эту интимную семейную сцену, – хотите сказать, вы крадёте у Малого Совета люксий, чтобы не дать использовать его на военные цели?

– Это было бы совершенно нелепо, – согласился барон. – Нет, дружок, мы крадём люксий и всё, что под руку попадётся, чтобы использовать это на свои военные цели.

– Переворот? – ахнула Эстер.

– Скорее, возвращение к старому доброму прошлому. В отличие от вас, всех здесь сидящих, я помню старые времена. Идеальный баланс сил установился сразу после революции, когда монархия сохранила власть, а народ – страх и почитание перед этой властью. Малый Совет тогда неспроста звался малым, и весу имел ровно столько же, а Народное Собрание могло напрямую взаимодействовать с королём, к выгоде всех сословий. Золотое время! В память о нём я и хлопотал, Джонатан, о твоём зачислении в Академию ле-Фошеля. Из этой академии вышли когда-то лучшие солдаты и лучшие люди этой страны. Я старый сентиментальный дурак, что поделать.

– Вы сделали собственного внука лейб-гвардейцем, одновременно крадя королевскую собственность? – Женевьев ушам своим не поверила, а старый барон, видя её неподдельное возмущение, злорадно ухмыльнулся.

– Стью Монлегюр не единственная двуличная скотина, дожившая до наших времён. Да уж.

– Но не слишком ли далеко вы зашли? Не слишком ли высоко метите? Переворот? А вы понимаете, что если в народе вновь начнутся волнения, то…

– То мы получим новую революцию? Да, такое вполне возможно, – кивнул Гай. – Больше того, такое даже весьма вероятно, если только не объявится наконец наследник престола. У нас нет точных сведений о состоянии короля, но достоверно известно, что он очень плох. Он не может представлять ныне королевскую власть. А Народное Собрание всё ещё достаточно сильно, и без королевской санкции Малый Совет не сможет провести решение о постановке големов-солдат на конвейер. Но как только им это удастся, в стране немедля будет объявлено военное положение. Големов спустят с конвейеров, но отправят не к границе, а прямиком в столицу. Такой силы будет достаточно, чтобы тотчас подавить любой бунт. Всё может свершиться в считанные дни, и народ опомниться не успеет, как Шарми превратится в полицейскую державу, где на каждом углу каждого проулка будет стоять железный страж, безжалостно карающий за малейшее неповиновение. Людям будет больше заботы о том, как спасти свою шкуру, а не о том, что творится во дворце Сишэ. И тут уж Монлегюр вправду сможет стать королём, если захочет… или президентом свободной Шармийской республики, это уж как ему в голову взбредёт.

– И вы вознамерились ему помешать? – спросил Джонатан. Судя по его заметно смягчившемуся голосу, он поверил каждому слову. И в самом деле, всё звучало довольно логично и, хуже того, реалистично… Однако что-то тут было не так, и Женевьев никак не могла понять, что же именно.

– Если успеем, – ответил Гай. – По непроверенным данным, создание големов-солдат уже больше года идёт вовсю. Но, вероятно, эти постоянные сбои задерживают финальную стадию. Такие изобретения требуют серьёзных полевых исследований, а провести их, не привлекая внимания, невозможно. Оттого Монлегюру и нужна санкция Народного Собрания, чтобы оно успокоило народ. А Народное Собрание ничего не станет решать без короля. А король…

– Получается, – сказала Женевьев, наконец понявшая, что же тут не так, – Малому Совету нужен законный монарх? Без него они, как ни дико это звучит, не смогут его же свергнуть?

– Получается, так. Только монарх нужен не какой попало, а тот, который одобрит политику Малого Совета и сможет достаточно убедительно выступить на Народном Собрании. Впрочем, такого монарха у Монлегюра как раз и нет.

Женевьев вздохнула, откидываясь назад, и прикрыла глаза. Что ж, вот, наконец, тот ответ, который она бессильно искала все эти недели; ответ на вопрос, за что убили её отца и почему покушались на неё саму, не попытавшись даже вступить в переговоры. Стюарт Монлегюр хоть и не видел её никогда, но, похоже, отменно её знал. Она ни за что не согласилась бы стать его марионеткой, тем более сознавая, что жизнь её всё равно оборвётся, едва запустится выстроенная им чудовищная машина. Он мог бы сломать принцессу пытками, но тогда она не смогла бы выступить перед Народным Собранием, а её подпись, вырванная силой и не подкреплённая личным обращением на заседании Собрания, ничего бы не стоила. Что и говорить, сорок девятый год разбаловал шармийцев, приучив их к сладкоголосым ораторам, красноречивым предводителям и философам с языками без костей. То были первые ростки демократии, пока ещё робкие, слабые; их столь легко было затоптать и вырвать с корнем – но кое в чём они уже набирали силу. И Женевьев сладко вздрагивала от мысли, что, если только сможет, станет частью всего этого.

– Да, у Монлегюра монарха нет, – повторил Гай, пристально глядя в её слегка розовеющее лицо. – Зато он, похоже, есть у нас.

Джонатан вскочил было, но его удержали за плечи подельники барона, давно бросившие дележ добычи и незаметно вставшие позади. Один из них стоял у Женевьев за спиной, готовясь пресечь любое её резкое движение. Она ощутила, как замер сидящий с ней рядом Клайв. И – к своему несказанному изумлению – почувствовала, как он до боли сжимает её руку под столом.

– Полно, полно, – сказал барон ле-Брейдис умиротворяюще, когда его внука силой усадили назад на скамью. – Не думаете ли вы, что запросто проведёте такую старую лису, как я? Я хорошо знаю ле-Девалей, у них отродясь не было дочерей. Да и мой Джонатан не стал бы так хлопотать и охать из-за какой-то графиньки… тем более когда вместе с нею осталась его жена. Вы для него больше, чем случайная попутчица. Вы – его монарх.

– Вы ошибаетесь, – тихо и ровно сказала Женевьев. – Я не…

– Вы Женевьев Голлан, единственная дочь старого короля Альфреда, – вмешался Гай. – Я имел удовольствие знавать Густава Вашеля, рисовавшего ваш портрет для Августа ле-Бейла. У него осталась пара карандашных набросков, и однажды он показал их мне, похваставшись, что никакой другой художник не был удостоен чести запечатлеть на холсте наследную принцессу Шарми. Это было два года назад, но вы с тех пор нисколько не изменились. Я вас тотчас узнал, а когда вы заговорили, уверился окончательно. Как же вас занесло в эту глушь, ваше королевское высочество?

Повисшая тишина не вполне была тишиной, оттого тянулась особенно тягостно. Джонатан шумно дышал и бранился под нос, бандиты за их спинами хмыкали, кто понимающе, кто с нескрываемым удивлением. Но громче всего было молчание Клайва, стискивавшего кисть Женевьев под столом своей большой рукой так сильно, что она едва выдерживала эту боль. «Молчите, – велело ей это прикосновение, – молчите, или я…» Нет, нет. Не то. Принцесса Женевьев мало знала мир и ещё меньше – людей, но некоторые вещи не обязательно следует знать, чтобы сознавать их до самой глубины. Он не велел ей – он просил, и в этом не было угрозы – только мольба. Молчите, вы в бога не верите, как и я, но, ради всего святого, молчите. Она могла бы сейчас спасти себя, рассказав этим людям, кто таков Клайв Ортега и какие надежды на него возлагает Стюарт Монлегюр – что у Малого Совета есть, или почти есть, тот марионеточный монарх, которого им недостаёт для свершения своих планов. «Он вам нужен! – могла она крикнуть. – Он угроза для вас, он, а не я. А я никогда не предам память отца и то, что считаю правым. Поэтому бросила всё и, вместо того чтоб бежать и затаиться у моих королевских родичей за границей, несусь через всю страну к источнику той смутной силы, которая кормит всех нас и которой теперь ничего не стоит нас уничтожить…»

– Ладно, – сказала она, и пальцы Клайва тотчас разжались, словно силы его внезапно оставили. – Что вы хотите? Убить меня? Будьте любезны. Вы не первые, кого обуревает такое желание. Не знаю, правда, как понравится это вашему внуку, господин барон, ибо он, в отличие от вас, по-прежнему трактует присягу так, как велит ему сердце и чувство долга.

– В этом мы как раз с ним схожи, – сказал барон ле-Брейдис с неожиданной мягкостью. – Вы отважная девочка, ваше высочество. Вижу, вам многое пришлось пережить. Как и моему бестолковому внуку, умудрившемуся вляпаться в этакое приключение. Вы ведь понимаете, что я мог бы взять вас заложницей и значительно упростить себе доступ в столицу, без чего затеянный мной и моими соратниками переворот невозможен?

– Дед! – в негодовании воскликнул Джонатан, но подручные барона, не покинувшие своего поста, тотчас вновь надавили ему на плечи.

Старый барон поднял ладонь.

– Всем сердцем хотел бы оказаться полезен и помочь вам восстановить права на престол. Однако я не один затеял всё это дело, и вы услышали достаточно много, чтобы стать в этой заварушке третьей силой. Что будем делать, Жильбер? – обратился он к мужчине, которого до сих пор звал Гаем, и тот задумчиво погладил подбородок, не сводя глаз с неподвижного лица принцессы.

– Тяжкое решение вы кладёте на мои плечи, дорогой Мортимер, – вздохнул он наконец. – Вы ведь знаете, если мы отвезём её в поместье и представим нашим друзьям, они не отпустят её живой. Мы с бароном ле-Брейдисом, – пояснил он прежним невозмутимым и мягким тоном, – являем собой образчик наименее радикально настроенных представителей нашего лагеря. Остальные считают, что давно пора силой вломиться в столицу, идя по трупам, и вздёрнуть Стью Монлегюра на ближайшем фонаре… люксиевом, для большей поэтичности.

– А вы предпочитаете шпионаж и подкуп на средства, добытые грабежом, – с горечью сказала принцесса.

– И это претит вашей благородной натуре, не так ли? О, мой друг Вашель и впрямь не солгал… вы существо чистой души и справедливых помыслов. Вы стали бы славной королевой, и, как знать… – Он замолчал, а затем встал, наклонился через стол и, решительно взяв руку Женевьев, поднёс её к своим губам и запечатлел на её холодных пальцах самый почтительный и целомудренный поцелуй. – Если монархия и старое дворянство и имеют ещё надежду в Шарми, то вот она, сидит передо мной. Моё нижайшее почтение, ваше высочество.

– Её величество, – хрипловато сказал Джонатан. – Её величество королева Женевьев Первая. Король Альфред скончался в Саллании шесть недель назад.

Севший было Гай и барон ле-Брейдис переглянулись – и поднялись на ноги, разом.

– Шапки долой! – рявкнул барон, и его друзья поспешно стащили с голов шляпы и колпаки. Гай молча и быстро наполнил кружки. Старый барон поднял свою.

– Король умер! Мир его праху. А кто да здравствует, пусть рассудит Господь.

Все осушили кружки, не добавив к этому ни единого слова. И это, по мнению принцессы Женевьев, было лучшим подтверждением смуты, бродившей в умах тех, кто считал себя поборником старой монархии. Однако, быть может, он прав… Он прав, и времена изменились. Ничему уже больше не быть, как раньше. А как быть… на то и вправду воля сил, высших, чем силы принцессы Женевьев.

Она выпила вместе со всеми на этот раз – за помин души своего отца.

– Так куда вы держали путь? – спросил барон, когда все вновь расселись по своим местам. – Не бойтесь, я ведь не спрашиваю – зачем. Я спрашиваю – куда.

– На Навью, – ответил Джонатан, когда Женевьев промолчала. – Правда, добраться туда будет трудно. У нас был пропуск, но…

– Полагаю, тут мы сможем помочь, – перебил его Гай. – Если её высочество не погнушается путешествием через пролив в лодке контрабандиста.

Женевьев могла бы сказать ему, что не гнушалась и куда более сомнительными способами путешествовать, однако была слишком удивлена, чтобы ответить сразу. Как? Только что они решали, убить ли её или оставить заложницей, и вот теперь отпускают, да ещё и обещают помощь?

Впрочем, справедливости ради, за прошедшие недели на жизненном пути принцессы Женевьев встречалось немало хороших людей – значительно больше, чем плохих. Люди, бесспорно, тщеславны, себялюбивы, вспыльчивы и надменны, но разве всё это противоречит тому, что они добры?

– Благодарю вас, – сказала она с той привычной сдержанностью, с которой всегда благодарила за услуги, – и не поняла, отчего Клайв с нею рядом крякнул, а человек, назвавшийся Гаем, широко улыбнулся.

– Дьявол возьми, она и вправду принцесса, – проворчал старый барон. – Ну, внучек, ты ловкач. Отхватил не только жену-красотку, но ещё и первую особу королевства в непосредственное начальство. Оглушительная карьера, скажу я тебе.

– Почему вы её отпускаете? – спросил кто-то из сообщников барона у Женевьев за спиной, и тот пожал плечами.

– Потому, что в этой сваре она не принадлежит ни одной из сторон. Вы, сударыня, не поддались Монлегюру, иначе не сидели бы здесь. А кто я такой, чтобы пользоваться наследницей шармийских королей как разменной монетой? Если Богу будет угодно, он укажет ваш путь и ваше место – будь оно на троне, на задворках истории или на дне пролива. Покамест всем нам удобно то, что у Малого Совета нет законного короля. Из этого мы исходили, пусть всё так и остаётся.

– Спасибо, – горячо сказал Джонатан. – Правда, спасибо, дед. Я понимаю…

– Ох, да заткнись ты уже, бестолочь, – поморщился барон. – Поедемте-ка отсюда, нам понадобится время, чтоб связаться с нашими друзьями с побережья. А вам не помешает выспаться и отдохнуть с дороги. Особенно дамам.

Как поступили бы эти добрые люди, узнай они, что рядом с принцессой сидят дочь Стюарта Монлегюра и тот, кого прочат в истинные наследники шармийской короны? Женевьев видала от этих двоих слишком много хорошего, чтобы проверять сейчас подобное предположение. И, как знать, быть может, доброта старого барона стала ответом на её собственное решение. От этой мысли ей стало светло и хорошо, а значит, в ней была толика правды.

– Можно один вопрос? – спросила Женевьев, когда все стали подниматься из-за стола. Она глядела при этом на Гая, и он понял, что вопрос обращён к нему.

– Да? – любезно ответил тот.

– Господин ле-Брейдис назвал вас Жильбером. Это же… не совпадение?

Вы тот самый Гай Жильбер, хотела спросить она, тот самый, чьи книги о новейшей монархии и о будущем конституционных реформ я до дыр зачитала, живя в изгнании? Тот самый Жильбер, на чьи изречения ссылается великолепный ле-Гий в своём блистательном «Будущем индустриальной монархии»? Тот самый Жильбер, каждое слово которого я отпечатала в своём сердце крепче, чем образ моего далёкого, почти неведомого отца?

Но всё это было слишком пышно и слишком многословно для принцессы Женевьев. Потому она свела все эти вопросы к одной-единственной фразе, в ответ на которую Гай Жильбер удовлетворённо улыбнулся и раскланялся.

Женевьев всплеснула руками.

– И вы докатились до грабежа поездов!

– Что поделать, – посетовал тот, обходя стол и галантно предлагая ей локоть. – Издатели в наше время платить отказываются наотрез, и всё якобы оттого, что власти обрели дурную привычку сжигать мои книги на площадях. А вы читали мои труды, как я понимаю? Кое-какие из высказанных вами идей я словно сам вложил в ваши прелестные уста. В поместье, куда мы сейчас отправимся, сохранилось несколько экземпляров «Преддверия революции». Могу презентовать вам автограф…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой злая судьба вновь разлучает наших героев

Один из наиболее незыблемых и неоспоримых законов бытия, установившийся одновременно с сотворением мира, гласит: стоит где-либо распуститься цветку изобилия, как тотчас найдётся трудолюбивая пчела, которая примется собирать нектар, и подлая гусеница, которая присосётся к нежным листочкам. Говоря проще, без поэтических метафор, ни одно хлебное дело не обходится без охочих на нём нажиться. Можно сетовать на это, можно возмущаться, можно писать петиции в Народное Собрание и Малый Совет, можно даже пойти служить в гарнизон Френте и посвятить жизнь отлову и наказанию дерзких кровопийц, стремящихся урвать кусочек того, что им отродясь не принадлежало. Всё это можно вполне; а ещё можно приобщиться к празднику жизни, устроенному благосклонными небесами как раз на твоём побережье, между твоими скалистыми холмами, которые ты ребёнком излазил вдоль и поперёк и в которых знаешь каждую трещинку, каждую расселину, каждый укромный закуток, где можно припрятать дюжину бочонков с люксием. А раздобыть эти бочонки – проще простого, ведь лишь узкий пролив отделяет твою родную деревеньку от знаменитого острова Навья, где почти столетие назад открылся источник волшебной субстанции. Вера в высшие силы нынче не в моде, но чем же иначе, как не божьим промыслом, объяснить такое удачное стечение обстоятельств? И было бы непростительных грехом против воли этих самых высших сил подобной удачей не воспользоваться.

Так, или примерно так, рассуждал Арчи Богарт, знаменитый на весь Френте ловкач, удалец и игрок в триктрак, в свободное от развлечений время заправлявший френтийской контрабандной сетью. Все, кто знал Арчи, удивлялись его поразительному умению бывать сразу в трёх местах и делать одновременно не меньше десятка дел, из которых большая часть была откровенно незаконной, а оставшаяся – весьма сомнительной. По непроверенным слухам, в ведомстве Арчи находилось около двадцати тайных складов, рассыпанных по береговой линии и укрытых так ловко, что ни бесчисленные облавы, ни регулярное прочёсывание местности не давали никаких результатов. Говаривали, это оттого, что Арчи очень тщательно отбирал людей, а те, в свою очередь, умели держать язык за зубами. Под его началом служило то ли пятьдесят, то ли семьдесят отчаянных авантюристов, посвятивших свои недолгие, но полные увлекательных приключений жизни промыслу со звучным именем «контрабанда». Главным объектом их интереса был, разумеется, люксий, но Арчи не брезговал также и импортными товарами, такими как гальтамское вино, минойский перец или лензийская дурманящая трава. У Арчи было лишь два требования к товару, который он соглашался перевезти и надёжно укрыть на своём берегу: это должен был быть товар наивысшей пробы, и общий вес его не мог превышать четыреста фунтов. Последнее требование отчасти выдавало его стратегию: не зарясь, в отличие от менее удачливых коллег-конкурентов, на крупные партии, Арчи пользовался в своём промысле маленькими юркими шлюпками, которые легко было замаскировать под рыболовные судёнышки. Разумеется, у каждого «рыбака» на таких суденышках была лицензия, позволяющая ему заниматься рыбной ловлей в государственных водах, и полный набор снастей и наживок, а также отлично подвешенный язык. Эта простая стратегия делала маленькую армию Арчи практически непобедимой, и вот уже без малого десять лет эта скромная крепость с честью выдерживала изнуряющие осады и жестокие штурмы, устраиваемые местными властями. Властям это, разумеется, не нравилось: сколь ни мала была дырочка, прогрызенная в нежном листке люксиевых перевозок гусеницей-Арчи, однако живительные соки торговли утекали через эту дырочку весьма энергично, обирая государственную казну на десятки тысяч реалов в год.

Всё это Клайв Ортега мог бы поведать своим спутникам, поскольку в бытность свою капралом во френтийском гарнизоне немало слышал об Арчи Богарте и вместе с капитаном стачивал зубы в крошку, скрежеща ими от бессильной ярости в тщетных попытках поймать наглеца. Да, Клайв много чего мог бы поведать, но не поведал, потому что жизнь его, предпочтения и занимаемый им лагерь менялись в последнее время столь стремительно, что Клайв никак не успевал приспособиться. То он честный солдат на королевской службе, то – ренегат, укрывающий беглецов, то вдруг наследный принц, а потом уже и сам беглец, соучастник революционного заговора и единственный живой свидетель узурпационных планов Малого Совета. Тут, согласитесь, и голове закружиться недолго. Оттого Клайв не очень удивился, оказавшись лицом к лицу с Арчи Богартом, тем самым Арчи Богартом, которого в своё время мечтал изловить, с честью послужив родине, закону и капитану гарнизона.

– Хм-м… Так, значит, вас четверо? Морти мне писал о двоих, – сказал Арчи, окидывая своих новых знакомых стремительным взглядом, одновременно беглым и цепким.

Морти – это был, вероятно, старый барон Мортимер ле-Брейдис, благодаря которому они оказались здесь, в маленькой деревушке у самых скал, за которыми шумно плескалось море. Надо отдать должное старому бандиту: напоив, накормив и уложив спать своих неожиданных гостей, он немедленно занялся тем, на что они, по правде, не смели и рассчитывать, а именно: не только не стал задерживать их, но и в самом деле помог. Сеть заговора против Малого Совета, как видел теперь Клайв, раскинулась по всей Шарми, а подготовка бунта выходила далеко за пределы грабежа поездов. Из обрывков оживлённого разговора, завязавшегося между принцессой Женевьев и Гаем Жильбером (нет, ну подумать только – тот самый Гай Жильбер!), Клайв понял, что в рамках подготовки к бунту барон со своими сообщниками не брезговали подкупом, пропагандой, шантажом и диверсиями. Число их сторонников было весьма велико, при этом они действовали не слишком размашисто, чтобы в неприятностях, доставляемых ими Малому Совету, нельзя было заподозрить слаженные действия некой организации. Контрабандисты Френте были одной из ниточек в этой паутине – люди ле-Брейдиса охотно скупали поставляемый ими люксий, перепродавая его затем по выгодной цене. У них была налажена связь, и потребовалось совсем немного времени на то, чтобы написать пару писем и получить ответ. Разумеется, по старой дружбе и во имя неизменно плодотворного сотрудничества Арчи Богарт непременно поможет двум юным родственникам Морти ле-Брейдиса, которым до зарезу нужно попасть на Навью, минуя официальную таможню и порты.

Правда, было не очень понятно, отчего старый барон упомянул в этом письме только своего внука и его жену, забыв ровно половину их маленького отряда. Клайву чудилась в этом некая мелочная стариковская мстительность: барон явно невысоко ценил своего внука, его слепую преданность гвардейскому Уставу и решительное нежелание вникать в перипетии актуальной политической обстановки. В поместье он попытался было напоить Джонатана и перетянуть его на свою сторону, но Джонатан, вопреки обыкновению, отказался пьянеть и ответил на инсинуации деда решительным отказом, чем разочаровал его окончательно.

«Ладно. Тебя можно понять, – проворчал тот. – Молодая кровь, хорошенькая девица под твоей защитой… даже две хорошенькие девицы, – невозмутимо добавил он, когда Джонатан возмущённо вспыхнул. – В твои годы я был такой же. Не дорос ты ещё, видать, до настоящего большого дела. Кровь у тебя хоть и не водица, а всё ж недостаточно горяча».

Клайву такой упрёк показался не вполне справедливым. Джонатан много знал о долге и чести, просто трактовал эти понятия куда более буквально и узко, чем его дед. А какая из этих трактовок ближе к истине и кто из них был в конечном итоге прав – тут уж Клайв, по правде, не взялся бы судить.

Барон, однако, черкнул всё же пару строк своему другу Арчи, позаботившись о внуке, но заодно и вставив ему в колёса пару палок. Битый час Джонатан доказывал своему вероятному перевозчику, что их ничуть не больше, чем надо, а ровно столько, сколько и должно быть.

– Дед, должно быть, перепутал или недопонял, – оправдывался он, пока Клайв с Эстер и принцессой молча стояли рядом – первый с большим скепсисом, а вторая и третья с некоторой тревогой на лицах. Вероятно, столь неприкрыто выраженные чувства им помогли: будь они подосланными шпиками, старались бы притвориться беспечными, уж Арчи-то Богарт немало шпиков на своём веку повидал. Клайв не мог сдержать неприязнь, разглядывая его толстые хомячьи щёки и холёные усы, свисавшие вдоль подбородка, и этой неприязнью окончательно его к себе расположил.

– Что ж, – развеселился наконец Арчи, ухмыляясь Клайву и помигивая вспыхнувшим дамам. – Старый Морти никогда не задаёт мне лишних вопросов, не стану их и я задавать. Хотите на Навью – будет вам Навья. Как раз завтра ночью уходит пара шлюпок за товаром. Я дам все необходимые указания моим ребятам. А покамест пойдёмте напьёмся. Последний груз сливового вина из Гальтама ещё не отправлен, так что, ладно уж, откупорим пару-тройку бутылочек.

Пара-тройка бутылочек неожиданно – или, скорее, весьма ожидаемо – превратилась в нескончаемый поток. Джонатан, растративший последние капли стойкости в лапах деда, тотчас напился и уснул на скамье в углу, где слегка порозовевшая от вина Эстер тихонько уложила его всклокоченную голову себе на колени. Арчи остался за столом с принцессой и Клайвом, где все трое вступили в оживлённую дискуссию, касавшуюся таможенной политики, организации полицейского сыска, разного рода социальных несправедливостей и, отчасти, современной моды на брючные костюмы среди дам. Принцесса Женевьев находила последнюю явлением лишь немного менее возмутительным, чем прочие аспекты беседы. Мужчины с ней предсказуемо не соглашались, проявляя к дамским брюкам куда больше снисхождения, чем к пошлине на ввоз минойского табака и разгулу беззакония во Френтийском округе.

– Капитана, слыхал, сместили, – рычал разошедшийся Клайв, гневно постукивая кулаком по столу и глядя на Арчи Богарта так, будто тот сместил капитана личным указом. – Да, что уж, не кристальной совести был человек. Но при нём всяких казнокрадов как собак шелудивых гоняли! По дюжине арестов в месяц – комар не проскочит. Вот это был порядок, а теперь, я спрашиваю, что?

– Насчёт арестов вы, сударь, совершенно правы, – кивал Арчи, хитро щурясь и надувая свои хомячьи щёчки. – Вот только из пяти арестованных дай бог если двое имели хоть какое-то отношение к контрабанде. Зато доблестный капитан Фришко мог слать в столицу внушающие оптимизм отчёты. Что, впрочем, не уберегло его от инспекции, закончившейся, как мы знаем, весьма печально для бедного капитана…

– И стало лучше?! Больше, что ли, стали вашего брата ловить да вздёргивать? Не похоже, чтоб вы сильно похудели за эти полгода, господин Богарт.

– Да и вы не порастратили своё рвение, капрал Ортега, – посмеиваясь, ответствовал тот, и Клайв, как раз поднесший ко рту стакан с вином, невежливо подавился и прыснул на стол.

Имени своего он не называл, чего, по счастью, от него и не требовали. Вряд ли Богарт помнил его по прежней службе в лицо, а вот имя вполне мог запомнить – рвение капрала Ортеги было в своё время притчей во языцех.

Принцесса, сидевшая с ними рядом и на минуту выпавшая из разговора, кинула на Клайва озабоченный взгляд. Эта мудрая дурочка не понимала столь же много, как и понимала, и делала великое множество выводов, из которых большая часть была совершенно нелепой. Но сейчас не понять было невозможно даже для неё. Она в тревоге обернулась на Джонатана, мирно похрапывавшего на скамье в объятиях любимой супруги. Арчи Богарт, поймав её взгляд, весело расхохотался.

– Да не бойтесь вы, капрал! Пейте ваше вино. Я вас сразу узнал, удивился ещё – неужто новый капитан так глуп, чтобы вас посылать шпиком, это вас-то, которого у нас каждая собака знает? Но ваше искреннее удивление и наивное нахальство всё объясняют. Теперь я вам вправду верю. К тому же Морти ле-Брейдис – мой старый друг, а когда старые друзья просят об услугах, негоже использовать их для сведения счётов. Так что пейте, пейте, капрал, я даже не буду вынюхивать, кто эта прелестная юная дама, единственная, чьё имя мне ещё не известно. Что, может, и к лучшему, – он лучезарно улыбнулся Женевьев, показав ей все свои зубы, оставшиеся на данный момент целыми, после чего принялся разливать контрабандное сливовое вино с удвоенным энтузиазмом, и остаток ночи прошёл в непринуждённой болтовне без каких бы то ни было проявлений неприязни с обеих сторон.

Следующей ночью, в мягком романтичном сиянии лунного света, под натиском довольно свежего бриза и в условиях строжайшей конспирации в Косой бухте спускались на воду две лодчонки. Косую бухту прозвали так не зря – казалось, Создатель, вылепляя этот отрезочек суши, был изрядно пьян и от души веселился, представляя себе страдания и мороку, которой не оберутся смертные людишки, пытаясь использовать эту бухту для выхода в пролив. Арчи, однако, заверил своих пассажиров, что его люди дело знают, и пассажирам ничего не оставалось, как поверить ему на слово. Загрузились быстро, и, когда на ущербную луну набежала мутная белёсая тучка, Арчи потёр ладони и сказал:

– Ну, пора. Полезайте. Двое туда, двое сюда. Только чтобы ни звука!

Эти «туда» и «сюда» относились, соответственно, к разным лодкам. И, осознав это, наши приключенцы переглянулись между собой, причём лицо Джонатана перекосило столь неподдельной мукой, что Арчи Богарт удивлённо глянул под ноги – не подобрался ли к ним исподтишка гигантский прибрежный краб с целью побольнее хапнуть нарушителей ночного спокойствия за пятки.

Арчи Богарту было невдомёк, что отношения между его пассажирами столь же сложны и неясны, как и цель, которую они преследовали, пускаясь через пролив. Несколько дней между Клайвом и Джонатаном сохранялось шаткое перемирие, благо обстоятельства волей-неволей побуждали их действовать заодно. Но теперь наступил момент истины, и, поняв это, оба молча посмотрели друг другу в лицо.

На первом курсе Академии ле-Фошеля учитель логики, проверяя смекалистость своих юных курсантов, задал им простую задачку. Дано: волк, овца, кочан капусты и лодка, всего – по одной штуке. Требуется: переправить волка, овцу и капусту на другой берег реки, памятуя, что, помимо лодочника, в лодку вмещается только один из них. Следовательно, нельзя оставить на берегу ни волка с овцой, ни овцу с капустой. Забавная и простая задачка, с которой оба – и Клайв, и Джонатан – в своё время справились с блеском. Но, согласитесь, многоуважаемый наш читатель, одно дело – какой-то волк и какая-то там овца, и совсем другое – наследная принцесса Шарми и мужчина, в душе считающий её узурпаторшей и самозванкой.

Джонатан не мог допустить, чтобы Клайв остался наедине с Женевьев, пока они станут пересекать пролив. С ними, конечно, будет пара моряков Богарта, но в случае чего вряд ли они постоят за даму. С другой стороны, сесть в лодку с Клайвом и присматривать за ним Джонатан также не мог, поскольку это значило оставить двух дам в более чем сомнительной компании пары контрабандистов, которые уже теперь разглядывали будущих пассажирок, не скрывая похабных ухмылок и негромко обмениваясь скабрезными замечаниями. Речи быть не могло о том, чтобы Эстер и Женевьев оказались в лодке вдвоём, без защиты. Оставался, стало быть, лишь один вариант. Лишь один возможный ответ на эту досадную задачку.