Текст книги "Лютый остров"

И вот так, без особых хлопот, но с множеством досадных неурядиц протекал второй день пути до тех пор, пока не пришла пора свернуть с большой и широкой дороги на путь куда менее хоженый и удобный. В двадцати фарсахах от Ильбиана была развилка: большая часть дорог уводила на юг, к торговым городам побережья, и лишь одна вела в глубь Фарии, на северо-запад, где за бескрайней бурой степью и полупустыней лежал родной Аркадашан. «Сейчас там дожди и облака», – подумал Рустам, вытирая взмокший лоб краем бурнуса. Путь туда был бы короче вдвое, если бы они поехали напрямик, через степь, минуя дороги. Если бы все шло как задумывалось, Рустам выбрал бы именно этот путь – он и быстрее, и безопаснее, ибо разбойники любят хоженые дороги больше нехоженых, а северо-западный путь почти не охраняется. Однако присутствие женщины и ее паланкина сделали такой путь невозможным: мулы не пройдут степью, не стоит и пытаться.

– На северо-запад, – сказал Рустам.

Нияз бросил неприязненный взгляд на Альтаира, так, словно в этом выборе был повинен именно он, а затем криком и хлыстом заставил мулов повернуть. Отряд перестроился – новая дорога была не только неровной, но и узкой. Рустам оказался по левую руку от Альтаира, правившего своею лошадью с прежней уверенной грацией, так что она слушалась его, казалось, лучше, чем конь Рустама слушался своего седока.

– Дурную дорогу ты выбрал, шимран-бей, – вдруг сказал Альтаир спокойно, и Рустам слегка вздрогнул от неожиданности – впервые раб заговорил с ним первым. И оттого, что слова его подтвердили смутные предчувствия Рустама, тот озлился еще сильнее.

– Молчи, – жестко ответил он и поехал вперед, к Ниязу, у которого что-то не заладилось с мулами – один из них упрямо тянул в противоположную сторону, будто хотел вернуться на главную дорогу. Нелепо, но Рустам отчасти разделял чувства скотины.

Управившись наконец с мулами (возня и толкотня, которую они подняли и которая наверняка изрядно досадила Лейле, все так же не исторгла из горла женщины ни единого звука), двинулись вперед. Небо было низким и тяжелым, солнце словно растеклось по небосклону и превратило его в огромную дымящуюся жаровню. Копыта лошадей и мулов больше не цокали по камням – теперь они глухо топотали в жухлой траве, ломая сухие стебли и поднимая столбики бурой пыли. Здесь давно не проходили дожди, и пыль была всюду, со всех сторон и до самого края земли, колышась в низких зарослях блеклой травы. Изредка над головой проносились птицы, издающие резкий пронзительный свист; раз или два Рустам видел коршуна, рассекающего белесое небо с зажатой в когтях добычей.

Дорога становилась все более узкой и тряской – казалось, с прошлой зимы никто ею не ходил. Погода располагала к сонливости, и кое-кто из воинов клевал носом прямо в седле, благо из-за мулов ехать приходилось по большей части шагом. Нияз не отходил от паланкина и казался бодрым. Рустам чувствовал, что его и самого клонит в дрему, но не позволял векам сомкнуться. Лошадь ассасина мерно перебирала ногами в двух локтях от его коня.

– Что это птицы так распелись, – сказал один из воинов Рустама, Алдир; Рустам отличал его среди прочих, поэтому повернулся на голос. А ведь в самом деле – пронзительный свист над их головами стал как будто резче и чаще.

Альтаир вскинул голову и слегка повел ею из стороны в сторону, словно высматривал что-то, – только взгляд его не был напряжен, как должно выискивающему взгляду. Он не смотрит, внезапно понял Рустам. Он слушает.

– Это не птицы, – проговорил Альтаир, и в следующий миг Рустам встретил его взгляд: прямой, жесткий и – он глазам своим не поверил – почти властный.

Рустам дернулся, готовясь влепить оплеуху забывшемуся рабу.

– Готовься к битве, шимран, – сказал ассасин, и рука Рустама замерла, не пройдя и трети пути.

Птичий свист смолк – и немедля сменился иным, в котором ухо Рустама, слышавшее шум не одной битвы, безошибочно распознало песню стрелы.

– Всем лежать! – закричал он, падая грудью на холку своего коня, и почти одновременно с ним это движение повторил каждый – кроме Альтаира, который, вместо того чтобы выполнить приказ, резко поднял свою лошадь на дыбы. «Дурак, что ты делаешь?!» – хотел было крикнуть Рустам – и осекся, ибо в тот самый миг, когда над его собственной головой просвистела стрела, точно такая же стрела пронеслась под вскинутым брюхом лошади Альтаира. Рустаму довольно было мгновенья, чтобы понять, что это значит. Тот, кто стрелял в шимрана, метил ему в грудь. Стрелявший же в Альтаира метил в горло его лошади. И каким-то образом ассасин предвидел это.

Размышлять о том, что это означает, не было времени.

– Защищать паланкин! – крикнул Рустам, бросая стремена и соскальзывая наземь. Он успел вовремя – следующая стрела прошила воздух над седлом. Рустам оказался на земле, отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая из ножен ятаган, – и услышал сдавленный вопль прямо за своей спиной: это Алдир падал навзничь, сбитый топориком, торчащим у него из груди. Рустам обернулся к паланкину, почти уверенный, что тот утыкан стрелами, словно дикобраз иглами, – и увидел Нияза и выживших после первого залпа солдат. Они уже опомнились и, подобравшись, заключили в кольцо ревущих мулов, которые тянули в разные стороны целый и невредимый паланкин. «Слава Аваррат», – подумал Рустам – и увидел людей, поднимающихся из травы подобно призракам, вышедшим из могил. В несколько мгновений их окружили – нападающих было вдвое больше.

Времени на колебания не оставалось. Подхватив с земли оброненный Алдиром меч, Рустам развернулся и швырнул его Альтаиру, который тоже спешился и стоял, камнем застыв в странной стойке, которую Рустам уже видел однажды. Лезвие ятагана блеснуло в солнечном свете, и через миг рукоять его оказалась зажата в руке раба – той самой, которую обхватывал наруч повиновения.

– Дерись за нас! Я приказываю! – яростно выкрикнул Рустам и обернулся, чтобы отразить атаку первого врага.

Далее было месиво стали и плоти, звона и хруста – то, что Рустам знал много лучше и принимал много охотнее, чем все, что выпало ему за последние дни. Смахивая рукавом с лица кровь поверженного противника, он чувствовал скорее радость, чем гнев. Разбойников было много, и дрались они странно, чересчур слаженно, но, отбив первую волну атаки, люди Ибрагима-паши приободрились. И если сказать правду, дух их отчасти питался тем, что ассасин дрался на их стороне. Рустам был слишком занят, обороняя паланкин, чтобы следить за тем, как бьется Альтаир, но все равно то и дело выхватывал его взглядом – не мог не выхватывать, столь сильно отличались его легкие, летящие, неизбежно точные движения от всех прочих движений, составлявших кровавую пляску битвы. Лезвие ятагана в руке ассасина было как росчерк пера на красном листе бумаги. Ох, шимран иб-Керим, не становишься ли ты поэтом?.. А впрочем, красота сражения – единственное, что заслуживает стиха, так почему бы и нет?

Насадив на клинок очередного противника, Рустам развернулся, готовясь встретить нового врага, – и понял, что поверженный разбойник стал последним. Солдаты Рустама тяжело дышали, судорожно озирались, кто-то отирал кровь с меча, кто-то придерживал рассеченную руку или зажимал надрубленное ухо, но почти все были живы. Среди груды мертвых тел в грубых кожаных доспехах, громоздившихся вокруг паланкина, лежало лишь два тела людей, которые были знакомы Рустаму: один из них был Алдир, другой – Неррун. Рустам склонил голову, отдавая дань уважения павшим. И еще прежде, чем поднял ее, осознал, что потерял бы намного больше людей, если бы не догадался вовремя отдать Альтаиру меч – и приказ.

Глаза Рустама встретили лиловый взгляд ассасина. Какого же странного, дурного цвета у него глаза. Лицо Альтаира ничего не выражало. Не отводя взгляда, ассасин молча стряхнул с ятагана кровь.

– Нияз!

– Да, шимран-бей, – запыхавшийся шимридан уже был рядом. – Простите, шимран-бей. Они напали так внезапно...

Рустам резко отвернулся и, шагнув к паланкину, отдернул занавеску.

Дикий цветок из Ильбиана сидела, вжавшись в стенку своего ненадежного убежища, подобрав ноги, съежившись, будто змея, – вот-вот зашипит. Странно, подумалось Рустаму, откуда столь нелепое сравнение – не змея, скорее, перепуганный котенок. Ну и страху же она, должно быть, натерпелась. Он вдруг заметил, что занавеска паланкина забрызгана кровью.

– Ты цела? – быстро спросил он.

Лейла не шелохнулась, и Рустам с трудом подавил желание схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть – никогда его еще так не бесило ее молчание!

– Отвечай мне, женщина!

– Вовсе ни к чему кричать, шимран-бей, – раздался за его спиной примирительный голос. Альтаир стоял в трех шагах от него. Ятаган висел у него за поясом. – Прекрасная Лейла и без того довольно напугана. К тому же с ней случилось несчастье, разве ты не видишь?

Солнце палило, тело горело от жара недавней битвы, и все равно Рустама бросило в холодный пот.

– Что...

– Ах, какое горе, – сказал Альтаир, наклоняясь и вынимая из залитой кровью травы что-то цветистое. – Лейла-ханум потеряла туфельку. Уронила с ноги, когда закапывалась в подушки, стремясь укрыться от стрел. Она ведь не знала, сколь доблестные у нее защитники. Могу я вам помочь, моя госпожа?

Он говорил столь серьезно, столь торжественно и при этом такую нелепость, что Рустам вместе с остальными воинами лишь в изумлении смотрел, как ассасин подходит к паланкину, как склоняется к женщине и, небрежным жестом перехватив ее поджатую щиколотку, вытягивает ее из-под покрывал. Нежная, белая, словно молоко, плоть мелькнула из-под покрывала. Рустам, едва не вскрикнув от ужаса, торопливо отвернулся – и не увидел, как пальцы Альтаира быстро и ловко водрузили шитую жемчугом туфельку на трепещущую ступню ее владелицы.

– Вот так, – сказал ассасин. – Вот так, моя ханум! – и расхохотался, звонким, заливистым, радостным смехом.

Рустам обернулся к нему в потрясении. Все, даже Нияз, смотрели в потрясении на человека, только что совершившего страшное преступление и беспечно смеющегося над этим. И вдруг – Рустам готов был поклясться – Лейла что-то сказала. Голос ее был так тих, что он не мог бы в этом поручиться наверное, но в то же время почти не сомневался, что услышал нечто похожее скорей на змеиное шипение, чем на человеческую речь. А в следующий миг рука женщины, окутанная нарочно длинным рукавом, прикрывавшим даже кончики пальцев, метнулась вперед, схватила окровавленную занавеску паланкина и задернула ее с такой силой, что затрещала ткань. Ого! Вот так норов у дикого цветка...

Альтаир отошел в сторону и присел на корточки, все еще смеясь. Его глаза подозрительно поблескивали – словно неуемным хохотом он довел себя до слез. Рустам увидел, что наруч на его предплечье забрызган кровью.

– Ты понимаешь, что только что сделал?

– Еще бы. Я спас шкуру тебе и твоей ребятне, – ответил ассасин – и дорого заплатил бы за эти слова, если бы Рустама сейчас не заботило совсем иное.

– Дурак! Я не об этом! – воскликнул он. – Ты прикоснулся к наложнице Ибрагима-паши! Когда мы приедем в Аркадашан, тебе отрубят руки!

– Правда? – глянув на Рустама снизу вверх, удивленно спросил Альтаир. – Ну, что ж поделать... Ты сказал, что Ибрагим собирается сделать из меня евнуха. Если мне отрежут член, руки мне тогда будут уже ни к чему.

Рустам глядел на него, не веря своим ушам, как прежде не мог поверить глазам, – и вдруг снова услышал смех. Но на сей раз смеялся не Альтаир – сперва опасливо, недоуменно, а потом все громче и смелее смеялся Нияз. Рустам поглядел на своих воинов, уставших, но довольных – и битвой, и только что разыгравшимся на их глазах представлением, и – Альтаиром, способным в равной степени на драку, на безумство и на шутку. Вскоре уже все, во главе с Ниязом, заходились в хохоте – они хлопали ладонями по бокам и тыкали пальцами в раба, а тот сидел на корточках чуть в стороне, вкрадчиво улыбаясь, будто радуясь от души, что сумел их повеселить.

Богиня Аваррат, да что ж он за человек?!

– Встань, – коротко приказал Рустам.

Альтаир послал ему взгляд, исполненный невинного удивления, затем покорно поднялся. Смех солдат понемногу стих.

– Сейчас мы уберем трупы и похороним своих, – сказал Рустам. – А затем я задам тебе несколько вопросов, на которые ты ответишь.

– И я тоже! – подхватил Нияз. – Эй, ассасин, а с чего это ты так развеселился, когда глянул на ножку дикого цветка? Чего ты там такое увидел?

– Хочешь знать – иди и задери ей подол, – не оборачиваясь, бросил Альтаир.

Нияз залился гневной краской, а солдаты снова расхохотались. Рустам выждал, пока смех утихнет. На сей раз это случилось быстро.

– За работу, – сухо сказал он в наступившей тишине. И, глянув на Альтаира, добавил: – Но прежде верни мне ятаган.

* * *

Феррир занялся ранеными, а остальные, во главе с Рустамом, – мертвыми. Прежде чем сложить костер, они тщательно осмотрели тела. Все разбойники были одеты бедно, на некоторых даже не было доспехов, и в одеждах их не угадывалось ни малейшего намека на форму. Оружие было также разным – от луков и ятаганов до метательных топориков, один из которых сразил Алдира. Осмотрев окрестности, Рустам понял, что нападавшие лежали в засаде в небольших траншеях, вырытых вдоль дороги – выложенная свежеснятым дерном насыпь служила хорошим укрытием для лучников на время первого залпа. Укрытие было устроено столь ловко, что с дороги совершенно не привлекало взгляда, и в то же время сделано было недавно и наспех – дерн на насыпи был еще свежим. Мастерство, с которым была обустроена засада, вполне соответствовало слаженности и скорости действий, проявленной разбойниками в рукопашной, однако шло вразрез с их внешним видом и вооружением. Все это было очень странно.

– Странно, – сказал Нияз, вытряхивая содержимое пояса одного из бандитов на землю. – Они как будто нарочно ждали нас в этой засаде. Но ведь этой дорогой в такое время года почти не пользуются...

– Эй, смотрите! – хрипло выкрикнул Ульбек, и голос его звучал так, что все тут же бросились к нему.

Стоя на коленях перед обезглавленным трупом, воин держал его руку поднятой вверх и в немом ужасе показывал остальным ладонь мертвеца. На ней была тончайшей иглой нарисована голова ястреба. Некогда она, должно быть, переливалась всеми цветами радуги, но сейчас выглядела блеклой, словно выцветшая от сырости фреска в гробнице.

– Эй, ты! – сказал Нияз и ткнул пальцем в плечо Альтаира, стоящего рядом. – А ну, покажи руку!

Тот слегка пожал плечами и протянул ему правую ладонь.

На ней был выведен в точности такой же ястреб.

Нияз выбросил руку вперед и вцепился в запястье раба, перехваченное бронзовым наручем.

– Ассасины, – почти торжествующе провозгласил он. – Эти люди были ассасинами! Тысяча проклятий на их голову и на твою, ублюдок!

– Но у других нет таких меток, – возразил Феррир.

– Конечно, – спокойно отозвался Альтаир. Он стоял не шевелясь и не пытаясь стряхнуть Нияза. – Такой знак получает лишь тот, кто пробыл в ордене десять лет. Нас мало таких.

– Отчего же? – сощурился Нияз. – Дезертируете?

– Нет. Просто обычно не доживаем.

– Ты, стало быть, дожил, – сказал Рустам. – Как и этот человек. Ты знал его? Ты... – что-то мелькнуло в его памяти – завораживающий танец стали, игра солнечного луча на серебряной арфе клинка... – Это ты отрубил ему голову. Я видел.

Все уставились на ассасина. Нияз слегка вздрогнул и, выпустив его, отступил, но тут же подобрался – как бы там ни было, он не больше других желал выглядеть трусом.

– Конечно, – повторил Альтаир, и презрение в его голосе на сей раз прозвучало почти открыто. – Кто же еще мог сделать это? Только ассасин может убить ассасина. Эти, – он тронул один из трупов носком сапога, – совсем еще зелень. Возможно, для кого-то из них это задание было инициирующим. Половина прошедших первичный отбор не переживает инициации.

– Ты знал его? – повторил Рустам.

Альтаир молчал мгновение, прежде чем ответить.

– Для тебя это важно, шимран-бей? Нет, я его не знал. Мы не знаем друг друга. Так проще, потому что иногда случаются и такие встречи, как нынешняя.

– Ассасины! – будто все еще не веря, громко сказал Нияз. – Так они напали, чтобы отбить его. Отбить своего!

Он вновь ткнул пальцем в раба, невозмутимо стоящего над телом былого товарища, которого собственноручно обезглавил меньше часа назад. Воины Рустама тревожно переглянулись, брови их нахмурились, лбы заволокло тучами. Альтаир ничего не ответил на обвинение, лишь его бледные тонкие губы сжались чуть плотнее. Рустам понял, что говорить придется ему.

– Это все он! – воскликнул в гневе Феррир. – Это из-за него Алдира и Нерруна....

– Нет, – сказал Рустам, и голос его прозвучал столь резко, что все головы повернулись к нему. – Они приходили не за ним. Они сами продали его на торг в Ильбиане.

Долгие мгновения прошли, прежде чем кто-либо заговорил, и в эти мгновения лишь ветер шелестел окровавленной травой да фыркали взбудораженные кони.

– Как... – начал Нияз.

– Так, – грубо перебил Рустам, сердясь оттого, что ему все же приходится посвящать своих людей в то, о чем он предпочел бы умолчать. – Три месяца назад этот человек напал на Ибрагима-пашу. В самом дворце, среди белого дня, во время полуденной трапезы. Я был там.

– Ты был там! – воскликнул Нияз. – Был и допустил это?!

– Я был там, – звенящим от гнева голосом продолжал Рустам, – а тебя не было, Нияз иб-Даммар, так что дай мне договорить. Он спрыгнул с галереи с обнаженным клинком, лучники даже не успели выхватить стрелы. Шимран Ольга-рим закрыл пашу своим телом – да примет богиня Аваррат его в свои чертоги. Я был слишком далеко, чтобы вовремя вмешаться, и мог лишь поднять тревогу. Я это сделал. Тогда этот человек, – он коротко глянул в лицо Альтаира, слушавшего его так же внимательно, как и все остальные, – понял, что воплотить преступный замысел ему помешали, и сбежал.

– Ассасина наняли, чтобы убить пашу Ибрагима! – вскричал Нияз столь запальчиво, что это могло поставить под сомнение его искренность. – О богиня Аваррат, как ты могла допустить такое?! И после этого...

– Его никто не нанимал. Во всяком случае, орден Белого Ястреба пламенно отрицал свою причастность к этому нападению. Как и сам убийца, – закончил Рустам и вновь посмотрел Альтаиру в лицо – внешне невозмутимым, как ему мнилось, но горящим глубинной яростью взглядом.

– Это правда, – подтвердил ассасин столь же спокойно – и Рустам с возрастающим гневом понял, что уж его-то спокойствие не было напускным, хотя он говорил о том, за что вскоре поплатится жизнью. – Я пошел против ордена. И мне этого, конечно же, не могли простить. Ибрагим-паша всегда был одним из самых верных друзей Белого Ястреба, – слегка улыбнувшись, добавил Альтаир. – Мои братья пришли в неистовство, узнав, что по моей вине едва не лишились столь близкого друга.

Солдаты переглянулись, Феррир глуповато заморгал, а Нияз закусил ус. Рустам продолжал:

– Наш господин потребовал выдать ему убийцу. Ястребы ответили, что не могут этого сделать. Однако, проявив своеволие, Альтаир преступил их внутренний закон и должен был быть казнен – либо, на усмотрение главы ордена, продан в рабство. Ибрагим-паша очень просил о том, чтобы приговор был смягчен...

– За что я буду признателен ему столь долго, сколь мои ноги будут ступать по земле, а мой член останется при мне, – серьезно сказал Альтаир и, трепетно сложив ладони, склонил голову.

Солдаты подавили смешки, а Нияз залился краской гнева.

– Да что себе, в конце концов, позволяет этот раб?! Рустам-бей, позволь мне взять кнут и проучить его!

– Не позволю, – холодно ответил Рустам. – Ты сам знаешь, какую сумму Ибрагим-паша выложил за него. Он жаждет получить этого раба невредимым, чтобы сполна насладиться местью за его дерзкое и самоуверенное нападение. Неужели ты вправду думал, что оно удастся? – не выдержав, добавил он. Все три месяца он жаждал задать ассасину этот вопрос.

Тот ответил, на удивление, совсем не дерзко:

– Должно быть. И ты прав, шимран-бей, я, вероятно, обезумел тогда. Ты и твои собратья хорошо охраняете Ибрагима-пашу – много лучше, чем я ожидал.

Его слова прозвучали уважительно – и слегка неохотно, будто ему было трудно хвалить врага, и в то же время удержаться от этой похвалы он не мог. Рустам вспомнил, как Альтаир плавным, чуть заметным движением снес голову с плеч человека, лишь немногим менее искусного, чем он сам, – и невольно подумал, сколь дорого стоит похвала из этих уст.

Он вновь ощутил уже знакомое чувство – досаду на то, что затеял разговор с участием ассасина, и уже собирался отдать приказ вернуться к работе, когда Нияз все испортил, сказав:

– Так значит, ты признаешь, что помешался, когда решил напасть на нашего господина? И что же свело тебя с ума? Или я должен спросить – кто?

«Надо приказать ему замолчать», – подумал Рустам, но ничего не сказал, лишь глядел, как каменеет лицо Альтаира и как вздуваются желваки на его скулах. Грубоватый и недалекий Нияз, как ни странно, на сей раз угадал. Впрочем, на свете не так уж много расхожих причин, от которых люди теряют разум.

Рустам избавил Альтаира от необходимости отвечать.

– Год назад, когда наш господин затеял великий поход на север, среди покоренных селений оказалась родная деревня Альтаира. Его родители были убиты, а сестру Ибрагим-паша взял в свой гарем.

– Вот как? – лицо Нияза отобразило изумление. – Что ж, ассасин, твои родители были, должно быть, уже стары, а за судьбу сестры ты должен бы в ноги кланяться нашему паше, а не метить в него клинком. Наложница самого владыки, подумать только! Да могла ли она мечтать о таком?

– А ты, Нияз иб-Даммар, – сказал Альтаир, и от его голоса волоски на руках Рустама встали дыбом, – мог ли мечтать о том, чтобы твоя сестра стала рабыней похотливого старика, а сам ты лишился языка, глаз и сердца, ибо все это я вырежу у тебя, когда придет срок?

– Нияз! – предупреждающе крикнул Рустам – и, вовремя поняв, что его голоса шимридан уже не услышит, рванул из ножен ятаган. Лезвие отчаянно взвизгнуло, скрестившись с клинком Нияза и остановив полет в локте от лица Альтаира. Тот не шелохнулся – лишь ветер слегка шевелил волосы над его лбом.

– Падаль, – прохрипел Нияз. – Да я тебя...

– Довольно, – стеклянным тоном сказал Рустам. – Убери ятаган в ножны, шимридан, пока я не приказал тебя высечь. Если ты сделаешь это прежде, чем я договорю, я забуду о том, что ты пытался убить раба нашего господина.

Нияз опомнился вовремя – и впрямь, Рустам еще не умолк, а он уже, ворча, оправлял ножны с задремавшим в них клинком. Рустам бросил быстрый взгляд на Альтаира – и, ничего не прочтя на его неподвижном лице, вернулся к своим людям.

– Ну, что встали, солдаты? За дело! Тела негодяев должны быть сожжены до заката. И я не собираюсь вставать на ночлег рядом с этой мусорной кучей.

– Сестра, – буркнул Нияз, отходя в сторону, но достаточно громко, чтоб услышал и Рустам, и Альтаир. – Подумаешь, сестра! Чего так яриться-то из-за сестры? Если только не... Эй, ты, раб! Там, откуда ты родом, не в обычае ли кровосмешение?

Рустам отвернулся. Ему было стыдно за своего помощника, хотя тот не сделал ничего, чтобы действительно вызвать его гнев. Подумаешь – поднял на смех раба, велико ли дело...

– Постарайся не заводить с ним споров, – сквозь зубы сказал он, проходя мимо Альтаира. – И вот еще что: держись подальше от паланкина.

– Как будет угодно шимран-бею, – поклонился ассасин – уже привычная оскорбительная серьезность вернулась к нему, он снова владел собой. Рустам остановился и посмотрел на него, краем уха слыша, как возятся и бранятся солдаты. Потом сказал:

– Когда встанем на ночлег, я поговорю с тобой.

– Как будет угодно шимран-бею, – повторил Альтаир, и глаза его сверкнули – чуть уловимым, почти насмешливым блеском.

* * *

Ночь после битвы – теплее, короче и тише любой иной. Звезды ярче в такую ночь, и месяц – как улыбка богини Аваррат, а шепот редкого кустарника на ветру оплакивает павших. Ночь после битвы – лучшая из ночей.

Утомленные сражением, воины Рустама уснули быстро и крепко. Наложница вела себя тише полевой мышки – даже дыхание ее не доносилось из-за холщового полога. Мулы и лошади мирно спали между шатров. Рустам обошел лагерь трижды, проверяя часовых и удостоверяясь, все ли спокойно. Затем вернулся к костру, у которого, кутаясь в бурнус, спал – или делал вид, будто спит, – раб Ибрагима-паши. Они еще больше углубились на север, и ночь была по-настоящему холодна. Рабу, даже столь ценному, было не место в шатре среди свободных, однако после событий вчерашнего вечера Рустам отдал ему бурнус и коня одного из павших воинов. И то и другое он сполна заслужил.

Присев на корточки у костра, Рустам задумчиво уставился на огонь.

– Пять лет назад, – проговорил он, ловя взглядом переменчивую пляску пламени, – будучи еще только простым солдатом, я сопровождал визиря Шардун-бея в его путешествии к Даланайскому берегу. Шардун-бей славился своей любознательностью в делах магии больше любого из великих мужей Аркадашана. В Даланае он встречался со знаменитыми чародеями. Говорят, их магия – от богов. У них два признанных божества, мужское и женское, и, соединяя два эти начала, кмелты черпают из них великую силу. Говорят, сейчас это волшебство иссякает... но тогда я видел его воочию, и увиденное поразило меня. Я видел ожившую серебряную статую, которая плясала на площади. Видел цветы, чья красота затмевала красоту прекраснейшей из дев и чей запах дарит мужчине наслаждение, которое невозможно изведать наедине с женщиной. Видел я также глиняного человека: он в одиночку вращал ворот, который не сдвинули бы и девять волов, запряженных кряду... этот человек, я помню, назывался гол ем. Я запомнил, потому что потом не раз вспоминал его... вспоминал, когда мне случалось видеть людей в наруче повиновения.

Он слегка наклонился вперед – и поймал блеснувший в полутьме взгляд. Альтаир не спал и внимательно слушал его, лежа ничком и упираясь лбом в тыльную сторону ладони. Его обезображенная клеймом щека была на свету, пламя делало ее еще алее и заставляло змей на ней извиваться, а кольцо пламени – гореть ярче самого костра.

– В той поездке с визирем я впервые увидел доспехи повиновения, – продолжал Рустам. – Да, это был целый доспех: наручи, поножи, нагрудник и шлем. Их изготовил тот же человек, который создал глиняного голема, и первоначальной целью его было передать глиняной кукле волю живого человека. Тогда она, эта кукла, сделала бы все, что прикажет ей хозяин. Эти доспехи были для голема как поводок для глупого пса. Но что-то у чародея пошло не так. Его опыт не удался, и в досаде он распродал доспех по частям. Шардун-бей был столь мудр, что приобрел одну из них. Тогда никому и в голову не приходило, что магию повиновения можно использовать на живом человеке.

Он наклонился еще ближе и коснулся пальцем наруча на предплечье ассасина. Бронза нагрелась от близкого пламени и, казалось, вот-вот начнет плавиться.

– Я не раз видел этот наруч на рабах. Однажды Ибрагим усмирил им строптивую рабыню из Андразии. Перед тем она плевала ему в лицо, но когда он надел ей наруч, опустилась на колени и ублажила владыку ртом, не стыдясь присутствующих при этом людей. Другой раз паша взял в плен одного из своих давних недругов, пашу княжества Эр-Диш, и тот униженно лизал его сапоги...

– Тебе нравилось наблюдать за всем этим, шимран-бей? – не шевелясь, вполголоса спросил Альтаир.

Рустам помолчал немного, обдумывая ответ.

– Нет. Они делали то, что делали, не из почтения, не из любви и даже не из страха, а лишь потому, что воля Ибрагима не оставляла им иного выбора. И каждый раз... каждый раз мне казалось, что, очутившись во власти этой магии, они переставали быть людьми. Движения их были медленны и неуклюжи, глаза становились пусты и слепы... Они как будто превращались в глиняных кукол, в тех самых големов, для которых изначально и был создан доспех повиновения. – Рустам убрал руку с наруча. Его ладонь горела, словно он держал ее в костре. – Я заподозрил что-то, когда ты вскочил в седло еще в Ильбиане, на постоялом дворе. Ты так легко и красиво это сделал... Я позавидовал твоему мастерству, легкости, с которой оно тебе давалось. И лишь потом подумал, что никогда не видел, чтобы человек в наруче повиновения двигался так.

Он замолчал. Альтаир молчал тоже, но чуть повернул голову, так, что Рустам теперь видел его лицо целиком, видел внимательные темные глаза, глядящие на него с нарастающим любопытством.

– А потом ты солгал мне. И ты... ты не был мне покорен. Ты казался покорным, но притом сохранял полную ясность разума. Тогда я подумал, что ты, вероятно, никогда не видел человека в наруче повиновения...

– Не совсем так, – проговорил Альтаир. – Это был ошейник. Чародей из Даланая сделал его отдельно от доспехов, для глиняного пса, с которым тоже что-то там не заладилось.

Рустам повернул голову и прямо посмотрел на него.

– Она ведь не действует на тебя. Эта магия повиновения... Ты с ней послушен куда менее, чем голем. Твоя воля не подчиняется мне.

– Ты умней, чем я думал поначалу, Рустам-бей, – с удовлетворением сказал Альтаир и, перевернувшись на спину, закинул руки за голову, сцепляя их на затылке.

Какое-то время он разглядывал звездное небо, а Рустам – его лицо.

– Не умней, – сказал он наконец. – Я понял все уже после того, как дал тебе ятаган и приказал биться за нас. То, как ты бился, окончательно подтвердило мою догадку. Ты убивал этих людей не потому, что я приказал тебе, а потому что сам так хотел.

– А если в ты догадался раньше, то не дал бы мне меча?

И вновь Рустаму пришлось молчать дольше, чем следовало, обдумывая ответ.

– Нет, – сказал он в конце концов. – Все равно бы дал.

– Вот как? – Альтаир сел, глядя на него с уже нескрываемым интересом. – И почему же?

– Потому что, если бы ты хотел убить нас и сбежать, ты бы сделал это давным-давно. Сразу, как только мы покинули Ильбиан. Ты сказал правду: мы отбили нападение лишь благодаря тебе. Если ты знал о том, что оно готовится – а ты знал, во всяком случае понял раньше, чем я, – ты мог бы избавиться от нас заранее. Ведь очевидно, что твои бывшие собратья хотели убить и тебя.

– О нет, – улыбнулся Альтаир. – Вот тут наш юный шимран наконец перестал дивить меня своей мудростью и дал промашку. Они не собирались меня убивать.

Рустам выпрямился, с трудом душа в себе вспышку гнева. Слишком часто ему, двадцатитрехлетнему офицеру могучей армии паши, пеняли на возраст, в котором-де неприлично подниматься так высоко. Но, проклятье, он сполна заслужил все, чего добился. Заслужил всей пролитой кровью, и своей и чужой, потом, верностью – и молчанием, которое порой давалось ему тяжелее крови и пота. Трудно было смотреть на гордую северную женщину, попиравшую самое себя у ног Ибрагима, и все же он смотрел. Никто не посмел бы упрекнуть его, что он чересчур порывист и несдержан, ибо юн.