Текст книги "Городские ведьмы"

– Силы много, иногда, когда злюсь или обижаюсь, не знаю, куда деть, приходится заземляться.

– Ты не ответила на мой вопрос. Ты человек?

– Человек, человек, не надо меня бояться, Вадик. Это так ранит, ты просто представить себе не можешь. Привыкну, конечно, время нужно. Ты не думал, что можно быть не только человеком, а еще и частью чего-то большего – мира, травой, деревьями, аистами, например… И перетекать из одной сущности в другую… И не представлять угрозы? Сила, конечно, всегда власть, но иногда она всего лишь власть над собственной жизнью. Или телом. Допускаешь такое? Что можно никем не быть или всем, не знаю уж, как это объяснить. Люди придумали, что они венец творенья, поэтому выше всего на земле, а это не так… Ты даже не представляешь, насколько это не так… Ладно, понимаю, все слишком… неожиданно. Сама виновата. Не удержалась. Они, – она махнула рукой в сторону аистов, которые все прибывали, опускаясь на луг, – так красиво летели. Злюсь сейчас на себя. Знаешь, я как одна маленькая девочка. Хочешь, расскажу? Ничего чудесного, но многое объясняет. Хочешь?

Вадим кивнул.

– Так вот, у меня в доме есть соседи, пожилые евреи. Их дети уехали в Германию, ну а они не смогли, побоялись, что привыкнуть не смогут. Дети обосновались, внуков нарожали и решили навестить родителей. Приехали вместе с дочками. Маленькая еще в пеленках, а старшая девочка уже в начальную школу ходит. Так вот, она первые две недели все удивлялась: «Почему все говорят только на одном языке, это же так скучно?» Там, где она выросла, в маленькой колонии русско-немецких переселенцев, все говорят на двух, а то и на трех языках. Обычное дело. Я тоже из похожего места. Совсем недавно. Языки, правда, другие. Вот и весь секрет. Или почти весь, но это важно, я о сути. Понял? Легче?

Вадим кивнул:

– Откуда это у тебя?

– Природа и дар. В прямом смысле этого слова. Больше не буду ничего рассказывать, ты и так узнал слишком много. Переварить бы.

– Расскажи. Я не болтлив.

– Да хоть бы и болтлив, что с того? Голова-то одна, и та уже гудит. Ладно, я тоже устала, хочу домой. Поехала.

– Прости меня, Таня.

– Не за что. Ты меня прости, напугала. Забудем.

– Не знаю…

– Как хочешь, Вадик… Тебе решать.

Она села в машину, послушно взвыл мотор, модный городской джипик ловко вскарабкался по ухабам и умчался по пустому утреннему шоссе.

Крепкую спину Струганова она приметила издалека. Вадик стоял около павильона оборонного НИИ и с любопытством изучал хитрый прибор для измерения поля. Рядом с ним маячила неизменная Алина. Госпожа Кривенко всегда любила посещать подобные мероприятия. Для нее это лишний повод убедиться в своей исключительности. Она первая заметила Таню:

– Здравствуй, какими судьбами?

– Привет, Алина. Как и все, любопытствую.

– Таня? – обернулся Вадим, и Татьяна с облегчением увидела на его лице искреннюю радость.

– Здравствуй, Вадим, давно хотела тебя повидать.

– Так заходила бы. Ты же знаешь, тебе все всегда рады.

«Ну, положим, не все, – подумала Таня, поймав взгляд Алины, – но то, что ты рад, вижу».

– Как-то не получалось, дела навалились, Георгий в университет поступал… Суета, конечно.

– Поступил?

– Да, теперь студент.

– Поздравляю. На какой факультет?

– Юридический.

– И сколько это тебе стоило? Квартиру мамину продала?

– Веришь, ни копейки. У меня сынок оказался вундеркинд. Ну, помогла немного, потеснила чуть-чуть мздоимцев и недоброжелателей, но сдавал сам.

– Повезло, мне это тоже предстоит, через два года и моего старшенького надо куда-то определять… Ух, даже думать не хочется!

Встряла Алина:

– Таня, а ты не хочешь провериться на приборе? Можно и поле измерить, и силу воздействия. – Карие глаза Кривенко смотрели с явной иронией, хотя голос был ровным. Ее поддержала женщина, представлявшая прибор:

– Да, попробуйте, у нас столько наработок! Это все магнитное поле. Вот Вадим Виленович весной приходил проверялся, у него и у Алины Александровны максимально зафиксированный уровень излучения! Удивительно!

Татьяна усмехнулась: «Ну Алина, ну просто детский сад какой-то. Абориген песочницы». Кривенко продолжала подначивать:

– Так что, рискнешь? Или такая видная ведьма, как ты, поле не меряет?

– Да, Тань, порадуй Алину, померяй поле, интересная, кстати, штука этот прибор. – Вадим снисходительно улыбался, глядя на свою верную соратницу Алину. Только что по голове не гладил: «Успокойся, деточка».

Таня развеселилась:

– Давайте, в чем проблема? Что надо надевать, где подсоединяться?

– Вот сюда идите, – засуетилась женщина, – садитесь, давайте ручку, сейчас датчики подключим, вот видите – стрелочка на нуле, стоп, что это она задергалась?

Татьяна взяла себя в руки. Ее уже распирало от внутреннего хохота. Включили приборы, тонкая красная стрелка дрогнула и мгновенно оказалась за пределами шкалы. Что-то замигало, запищало, задрожал свет в павильоне… Дама, обслуживающая прибор, не на шутку заволновалась:

– Господи, что это? Это поле у вас такое? Или скачки напряжения? Что происходит? Все же сейчас перегорит.

– Ничего страшного, – Вадим подошел к Тане и стал аккуратно снимать датчики, – сейчас ведьму из сети выключим, и все станет на место. – Он присел на корточки и заглянул Татьяне в глаза: – Шалишь?

– Немного.

Кривенко стояла сникшая, не зная, как реагировать на происшедшее.

– Ну что, девочки, померялись силами? Алиночка, сходи попей кофейку, я скоро приду. Мне с Таней поболтать надо. Не обидишься?

Соратница кивнула и покорно удалилась. По ее гордой, прямой спине было видно – обиделась. Хотя виду подавать не желала. Таня только сейчас поняла, как сильно Алина Кривенко любит Струганова. Настолько сильно, что, несмотря на бешеную гордыню, уже много лет играет исключительно по его правилам. А могла бы повернуть все по-своему. Она же ведьма, крепкая, страстная и злая. Хотя истинной силы своей не ведает. Точнее, принимает за силу немного не то… Но таков выбор Алины… Никто ей помочь не может, да и не захочет, наверное. Не рискнет. Они с Вадимом отошли в сторону, к большому витринному окну во всю стену, где практически не было народу.

– Любит она у тебя задираться все-таки.

– Да, такой характер, я привык. Зачем ты пришла, Таня?

Женщина молча открыла сумочку и достала черное маховое перо.

– А-а-а, – протянул Вадим, – я давно, кстати, хотел спросить – твое?

– Что я тебе, Финист Ясный Сокол? Нет, конечно.

Струганов протянул руку:

– Можно? На память?

– Вадик, я, собственно говоря, за ней, за твоей памятью… Я скоро… Ну, в общем, ты понимаешь. Для меня твои воспоминания – это цепи. Они слишком яркие…

Она протянула руку к его лбу, он не отстранился, а только поймал ее ладонь, прижал к губам.

– А можно хоть что-нибудь оставить? Пожалуйста.

– Я могу перенести это далеко в детство, когда мы все открыты чуду. Хочешь?

– Хочу.

Теплая ладонь легла на его лоб, глаза сами закрылись… Они стояли посреди большого поля, он и Таня, вернее, кто-то очень похожий на нее, красивая молодая женщина в белом с черными разводами платье держала его за руку. Вадим посмотрел на свою ладошку и увидел, что она маленькая, детская, и сам он мальчик лет пяти, незнакомая женщина ведет его из леса… Вадик заблудился, убежал от бабушки, она нашла его, привела на поле, где за холмом уже маячила деревня… Женщина отпустила руку мальчика, ласково потрепала волосы и, подтолкнув в сторону деревни, сама направилась к лесу. Вадим посмотрел ей вслед и увидел, как красивое странное платье стремительно превращается в черно-белые перья и с дальнего конца поля взлетает большой красноносый аист. Точнее, аистиха…

…Холодный ветер из распахнувшихся дверей выставочного павильона дохнул в лицо Вадима, вокруг по-прежнему клубилась выставка, Тани рядом не было, а в руках отливало антрацитом маховое перо аиста.

Глава десятая
Тайные страсти Марьяны Шахновской

Никогда еще Марьяна Шахновская так много не работала, как в этот декабрь. Сделки шли практически одновременно, у нее, ее агентов и даже у стажеров. Стажеры, как и положено новичкам, вели себя совершенно по-идиотски – все путали, ссорились то с продавцами, то с покупателями, теряли документы, впадали в истерики и звонили на мобильный исключительно с городского. Шахновская ругалась, утешала, объясняла, исправляла ошибки, вытирала носы, раздавала подзатыльники. Носилась от одного нотариуса к другому, улаживала шероховатости с недостающими бумажками, ездила в ГБР, похожее в это время года на душный гудящий улей. Еще ей, как самой коммуникабельной среди менеджеров, приходилось по слезной просьбе начальства усмирять страсти в сидящих на договоре коммуналках, которые в аккурат к Новому году начинали бунтовать. А это значило ходить в гости, пить чай и выслушивать обиды жильцов друг на друга и их же жалобы на нерадивого агента. И все равно почти каждый вечер, несмотря на безумную усталость, она шла показывать Глебу очередную квартиру. Потому что этот вечерний просмотр был самым прекрасным и самым мучительным переживанием, что когда-либо случались в жизни Марьяны. Установлено великими, да что великими, простые смертные тоже до этого додумались: любовь – наркотик, иногда с мгновенным, иногда с постепенным привыканием. Шахновкая сопротивлялась долго, но сломалась в один день. После первого и единственного поцелуя, случившегося будто невзначай, на очередном просмотре.

С тех пор, как Глеб поцеловал, просто наклонился и поцеловал прямо в губы, ей никак не удавалось успокоиться. Вспоминался и вспоминался холодный вечер очередного суетливого дня, когда она прибежала показывать маленькую жилую мансарду на Съезженской. Сломалась маршрутка, ее высадили за квартал, Марьяна запыхалась, раскраснелась от спешки… Глеб вышел навстречу, улыбнулся, наклонился и… Его твердый теплый рот коснулся ее губ, слегка раздвинув их… Сердце прыгнуло сначала в горло, потом в желудок, потом куда-то вниз живота… Скорей всего, он чего-то «такого» не подразумевал, успокаивала себя Марьяна, в его среде так принято. Все друг с другом целуются и фамильярничают. Но, как положено добропорядочной женщине, строго попеняла, а если быть честной, смущенно пробормотала, что шокирована и, пожалуй, не стоит так здороваться, она не привыкла. Титов как-то странно улыбнулся и больше никогда при встрече не целовал. Вообще стал держаться холоднее. Не брал за руку, когда переходили дорогу, не обнимал за плечи невзначай. В общем, вел себя предельно корректно. Вот только легче от этого не становилось ни капельки. Поцелуй так и оставался на губах несмываемым воспоминанием, уносившим менеджера Шахновскую в запретные дали. В самые неподходящие моменты, естественно. Например, на деловой встрече. Или в банке. Она попробовала вспомнить уроки Алины Кривенко по медитации и концентрации. И даже пару раз принималась гундосить мантры, закрывшись в туалете агентства. Помогало слабо. Может, оттого, что старший менеджер медитировала крайне нерегулярно – уж очень боялась быть застуканной за странным занятием. А ничего другого для успокоения души придумать не могла. Так что оставаться спокойной и сосредоточенной удавалось недолго. От силы полдня. Точнее до вечера, когда Марьяна начинала трепетать, едва завидев высокую фигуру Глеба Титова под номером дома. На зрение менеджер по недвижимости с детства не жаловалась – видела далеко, узнавала сразу. Метров за тридцать. Даже в густом сине-черном сумраке декабря. И, оказывается, достаточно одного прикосновения, просто случайного касания руки, чтобы завибрировать и почувствовать себя бесконечно счастливой и несчастной одновременно! Какие мантры! Какая загруженность! Все ерунда. Тем более при ее-то гибком графике! Его Шахновская научилась составлять мастерски, в нем неизменно находилась лазейка в расписании для встречи с Титовым, безупречно согласованной с режимом съемок журналиста. Сколько же они посмотрели вариантов? Несметное количество! Кажется, они осмотрели все виды однокомнатных квартир, существующие в городе. И все отвергли. И неудивительно! Марьяна сама подталкивала отказаться, тыкая в видимые ее наметанному глазу недостатки и слегка преувеличивая их. А Глеб ничего не имел против, поддерживая игру под названием «Покупка квартиры». Почему игру? Потому что, заглядывая в светлосерые, насмешливые глаза, она видела, что он прекрасно понимает суть Марьяниных маневров. И тоже играет, и, кажется, не с квартирой, а с самой Шахновской, как опытный кот с глупой самонадеянной мышкой. От подобных мыслей становилось страшно и сладко. Как на русских горках. Вообще все этой странной осенью и зимой казалось только фоном, на котором происходило безумие менеджера по продаже недвижимости, взрослой, серьезной женщины по имени Марьяна. «Остановись, пока не поздно, остановись!» – твердила себе Шахновская в редкие минуты просветления. Но сил не хватало. Эти вечерние «деловые» встречи наполняли какой-то пронзительной терпкой радостью, как настоящая крымская мадера, когда-то, еще в юности, они с Колей пили ее в маленьком ресторанчике у моря. Вкус мадеры почему-то слился в сознании Марьяны с ощущением беспричинного счастья, со светлой, глупой радостью бытия. Хотелось пить то небольшими глотками, медленно, то разом, захлебываясь от горьковатого полынного вкуса… Наконец даже домашние, занятые ремонтом бывшей комнаты тетки Люси, стали замечать ее странности. Как-то глубоким вечером, когда она даже не пришла – приползла, еле волоча ноги, измученная двумя нотариатами и вечерней порцией «любовного напитка», муж усадил ее на кухне в уютное кухонное кресло, предназначенное для душевных разговоров. Налил крепкого чая, придвинул вазочку со всевозможной выпечкой из «Севера». «Надо же, – подумала Марьяна, жуя рассыпчатое «Суворовское», – даже в кондитерскую заскочил, не только ужин приготовил. Молодец. Про меня такого не скажешь…» Николай взял новую, свежесделанную табуретку, еще не покрытую ничем и поэтому пахнущую деревом, и сел напротив жены. Подождав, пока утомленная супруга выпьет первую кружку чая и съест парочку печений, осторожно поинтересовался:

– Можно тебя спросить, зачем ты так много работаешь? У тебя что, какие-то долги, о которых я не знаю? Или еще что-то? Ты совсем со мной не разговариваешь. И не только со мной. Марьяна подавилась печеньем, закашлялась (сладкие крошки оцарапали горло) и принялась довольно нескладно, даже по ее мнению, врать:

– Коль, ну понимаешь, на ремонт надо, и потом Юрке через год поступать, дачу хотели купить… Деньги лишними не бывают. Глупый вопрос.

– Ответ еще глупее. Ну и что? Ты полагаешь, что именно тебе надо эти деньги заработать? А меня не учитываешь?

– Колюшка, ну ведь ты и так выложился – квартиру бабке купили, отремонтировали, перевезли – это практически все ты… Я только на еду и одежду зарабатывала. Что ты наезжаешь на меня? Я что, что-то плохое делаю? Я просто работаю! – «Действительно, а что я плохое делаю. Ведь ничего – убедить надо было прежде всего себя, – вспомнила Марьяна, так советовала замдиректора Ирина Ивановна на тренингах, – остальные подтянутся».

– Именно. Как ломовая лошадь. И зачем?

– Для семьи. Мне тебя жалко. В дело надо вкладывать, развиваться… («Нет, все-таки установка не работает. Голос звучит как-то жалко», – оценила себя Марьяна со стороны.) Оборотный капитал, ну и все такое, в общем, работа на будущее… – продолжала бубнить («блеять», как она называла «стажерские» речи в таком стиле)

Шахновская, все больше и больше чувствуя себя виноватой. От этой вины она пряталась весь месяц, и вот она ее настигла на собственной кухне в лице любимого мужа, который сейчас пытался разобраться, почему она выпала из жизни семьи стремительно и совершенно необъяснимо. Кажется, он за нее боялся. Или подозревал? Непонятно. Марьяна принялась внимательно разглядывать лицо Николая, прислушиваясь к интонациям его голоса. Интонации настораживали:

– А не надо за меня решать и меня жалеть. Я уже вполне взрослый. Сам за себя отвечаю. С делом все в порядке, деньги на развитие есть. К весне помещение под мастерскую выкуплю. А потом и склад. Так что, повторяю, жалеть меня не надо. Себя пожалей. Без дураков, Марьяна! Пощади себя! Работа нервная, неблагодарная, а ты в нее по самые уши влезла! Ни я, ни дети тебя совсем не видят, ну это ладно, сантименты, нас с ложечки кормить не надо, сами кого хочешь накормим. Даже если про нас мама забыла, все равно ее любим. По части быта никаких претензий. Но объясни, зачем женщине, у которой все есть, так вкалывать? Новая машина! Квартира на Таврической! Круто! Ты всего уже добилась. Одежда? Украшения? Не понимаю. Ты же непривередливая, к тряпкам равнодушна – да у тебя даже серег нет. Боишься, что все разом кончится? Деньги иссякнут? Это абсурд! Я не пью, в казино не играю. Дети тоже ни в чем плохом не замечены. Я не понимаю этой твой лихорадки! Чего тебе не хватает, жена? За Юрика беспокоишься? Зря! Поступит твой Юрик, никуда не денется. Хоть на бюджетный, хоть на платный. Не проблема. Он за Мишкой в «Муху» собрался, ты, кстати, в курсе?

– Нет. А почему в «Муху», а как же компьютерный дизайн? Зачем же тогда на курсы ходил? – Разговор перешел на детей, напряжение понемногу спадало.

– Вот видишь, родная, ничего-то ты про нас не знаешь! В «Муху» на факультет компьютерного дизайна. Лучший в городе. У него пойдет, вкус есть, мозги неплохие. Рисунок ему подтяну к следующему лету. Думаю, не хуже, чем старшенькому. Остальное у Юрика нормально, надо будет – репетитора наймем. Из-за дачи? Глупо. Тем более я все-таки надеюсь, что мы не дачу купим, а домик за городом построим, как мечтали. Я недавно рисунки старые нашел, помнишь, ты фантазировала, а я рисовал? Мишке показал – сказал «Класс!» Знаешь, сколько у нас с ним идей родилось! Я тебе покажу как-нибудь. Такое, Мариша, не купишь! Или уж очень задорого.

Коля встал, присел на подлокотник Марьяниного кресла, прислонившись к ее плечу, муж был высокий, но худой, кресло даже не накренилось. Осторожно погладил жену по стриженой голове и неожиданно серьезным тоном спросил:

– Так что же с тобой происходит? Хватит увиливать, рассказывай! Я уже все мозги сломал, Марьяна, про тебя думая! Давай колись. Я же не враг.

Марьяна съежилась под его рукой, приготовившись молчать, как партизан на допросе: «Не враг, друг, самый дорогой и любимый. Поэтому и не расскажу ничего, потому что, если бы ты мне ТАКОЕ рассказал, я не знала, как и пережить. Потому что я хочу, чтобы ты любил только меня, и ты хочешь того же». Она поежилась, нервные мурашки забегали под свитером, щеки начали предательски гореть… Глубоко вздохнула: Коля ждет, просто так не отстанет, значит, отвечать что-то надо:

– Ничего особенного. Работаю. Сделок много, новые стажеры сплошь дураки, а опытные агенты зашиваются. И я с ними. Зачем ты меня мучаешь, Коля? Что тебе не нравится? Что, с тех пор как ты поднялся, жена работать не должна? Я так не могу. И не хочу. Думала, ты меня знаешь… Обидно.

Она посмотрела на мужа. Николай резко встал с подлокотника и присел на корточки рядом с креслом, заглянул в лицо жене:

– Душенька моя, я понимаю, ты человек ответственный и азартный, но нельзя же так! Посмотри на себя – с лица спала, бледная, синяки под глазами, во сне разговариваешь…

Марьяна вздрогнула:

– Во сне разговариваю?

– Да. Прошлой ночью встала с закрытыми глазами, походила, походила по комнате и опять легла. Жена, я за тебя боюсь.

– И что я говорила?

– Что-то про квартиры, один раз даже по-английски: «Can I help you? Can I help you?», кажется. Кому помогать-то собралась? Трущобы в Лондоне расселять?

– Ужас какой!

– Да уж. Меня тут одна мысль посетила… Даже не знаю, как у тебя спросить… Опасаюсь бурной реакции… Ну и вообще, неловко такое спрашивать…

«Так, все. Дошли до главного». Мысли Марьяны заметались, как мыши. Внутри все похолодело, словно в детстве, когда бабушка пыталась понять, куда делась банка вишневого варенья, благополучно съеденная внучкой вдвоем с подружкой. Тогда старушка поискала, поискала и решила – не было никакой банки. Обошлось. Но она хорошо запомнила ту ледяную смесь стыда и страха, что жила в ней несколько дней, пока продолжались поиски. Варенья девочка больше украдкой не ела – очень уж неприятным оказалось это состояние пусть непойманного, но все-таки воришки. А может, бабушка и догадалась, куда пропала баночка, но разбираться, ругать внучку не захотела. Пожалела. Мать тогда активно вила новое гнездо… Никто не знает. Вот и сейчас в голове взорвалось: «Догадался. Понятно, к чему весь разговор». Рука с чашкой мелко задрожала. Марьяна закаменела в кресле, стараясь казаться как можно более спокойной. Но Коля все равно заметил. Они всегда очень хорошо чувствовали друг друга. Все годы их малооблачной семейной жизни:

– Ты что?

– Ничего, – Марьяна досадливо дернула плечом, – спрашивай.

– Напряглась-то как! Марьяша?

– Ничего, ничего. Все нормально.

– Нет, не нормально. Я тебя такой никогда не видел. Честно говоря, я уже жалею, что этот разговор затеял.

– Так уже затеял! Хватит тянуть кота за хвост, спрашивай же наконец. – У Марьяны, как это часто бывает у взвинченных людей, злость мгновенно заменила страх. «Спросит – все скажу, будь что будет, может, полегчает! Не могу больше с этим жить. Не могу, не могу! Сволочь я. Сама знаю, что сволочь. Пусть будет хуже, так мне и надо».

Коля примирительно погладил ее по сжатой ладошке, лежащей на подлокотнике:

– Ну хорошо, хорошо, только вдохни поглубже и выдохни. «Спокойствие, только спокойствие», как говорил великий Карлсон! Ну, готова? Жена, а ты не соревнуешься со мной? Не пытаешься доказать, что круче?

– Уф! Не-е-ет! Даже в мыслях не было! Ты поэтому меня пытал? – Облегчение от сказанного было таким сильным, что женщина обмякла, сдулась, как шарик, из которого выпустили воздух.

Николай кивнул.

– Глупый. Нет, конечно! Ты круче, ты мой самый главный. – Она наклонилась и поцеловала мужа в макушку, зарывшись носом в волосы, подумала: «Проскочили».

Теперь Марьяна даже почти верила в то, что говорила, по крайней мере, голос звучал уверенно, помогают все-таки тренинги делового общения – что ни говори, нигде так врать не научат.

– Занесло меня – азарт, да и еще и то, что называется «поперло». У меня никогда так много всего не было. И халтура, и агентские дела. И все одновременно. Ты же знаешь, недвижимость – чемодан без ручки. Нести тяжело, а бросить жалко. Сама понимаю, но все уже закрутилось, пока до конца не доведу – не успокоюсь. – Она снова потерлась лицом о Колины волосы. Нежность и облегчение отравляла вина. «Все-таки я гадина», – мелькнула мысль, мелькнула и пропала, потому что волосы мужа напомнили ей волосы Глеба, да что напомнили – просто были один в один. Она раньше не замечала, а вот сейчас Николай постригся короче, чем обычно, и она увидела… Как странно! Как больно! Муж поднял голову, прижался щекой к ее щеке. Отпустило. Всегда отпускало, когда они обнимались. Казалось, пока вместе, мир Марьяны прочен и нерушим. И бояться нечего. Всегда так казалось. И даже сейчас. «Никогда я его не брошу. Нет меня без него, а Глеб – это морок, надо пережить».

Николай встал, собрал со стола чашки:

– Так, подруга боевая, вижу, ты сейчас в кресле заснешь. Да, силы как-то равномерно надо распределять, ты нам живая нужна и здоровая. А то получается, как говорит твоя приятельница Сажина, «самоубийство с целью личного обогащения». Месяц тебе хватит на то, чтобы сократить свою бурную деятельность до разумного?

Марьяна задумалась:

– Скорее полтора.

– А выдержишь? А то бросай с завтрашнего дня. Справятся они и без тебя. Никуда не денутся.

– Я подумаю. Когда-нибудь и правда брошу все к чертовой матери. Но сначала доделаю. Договорились?

– Договорились. Пообещай мне только, что доделывать будешь без фанатизма.

– Обещаю. Пойдем спать? Я и правда сейчас вырублюсь прямо в кресле.

– Иди ложись, давно постелил. Мне еще над эскизами надо поработать. А ты спи давай, выглядишь, как будто на тебе дрова возили.

Утром она проснулась в абсолютно пустой квартире. Сначала удивилась: «Почему так тихо?», – а потом поняла – все ушли. Коля на работу, Миша в «Муху», Юрка в школу. Собрались, позавтракали, помыли за собой посуду и ушли. Самостоятельные. Вполне могут обходиться без нее. А она без них? Сердце сжалось от страха. А она без них – нет. Не сможет, никак не сможет. Марьяна всегда знала, что сильно привязана к своему теплому гнезду: мужу, мальчикам, но до нынешнего утра не понимала насколько. Да что мальчикам – юным мужчинам, еще чуть-чуть – женятся, будут любить своих жен, а она уже почти пропустила волшебное время, когда с ними легко и интересно. Сколько они еще пробудут одной семьей? Мало, очень мало! На что она тратит жизнь? На бизнес? Тоже мне бизнес – недвижимость! На Глеба? Но Глеб это… даже слов не подобрать, что это такое в ее жизни, Глеб. Зачем? С ним семью даже представить невозможно. Что же она будет делать, если… Нет, даже думать страшно. Марьяна испугалась. Всерьез. Никакая страсть не могла пересилить возникший страх. Дом, семья, оказывается, часть ее, огромная часть, отказаться – все равно что расколоть душу на два неравных куска. Невозможно. Марьяна Шахновская цельная. Всегда была такой. Меняться поздно. Значит, надо искать выход. А он прост, до примитивного – подобрать наконец квартиру Глебу и перестать вязнуть в этой сладкой муке, как муха в патоке. Убрать источник. Патоку. А муха, глядишь, сама как-нибудь – вычистит лапки, отряхнется и полетит. Свободная и независимая.

С этими мыслями она и проходила весь день. Страсть и страх менялись местами в Марьяниной душе, то обжигая, то царапая. В работе, как назло, после бурь и цунами случился полный штиль, и обе незваные эмоции порезвились вволю. Не на что было отвлечься. Агенты и стажеры исправно оформляли документы, чтобы спокойно отдохнуть в новогодние каникулы, пожав плоды декабрьской лихорадки. В первой половине дня она всего лишь подписала договор на покупку малогабаритной квартиры на окраине, практически готовой к продаже, с опытным агентом. В консультации подопечный Марьяны не нуждался. Да какие консультации, хозяин сам собрал документы и сидел на низком старте, тут даже полный дурак справится. Больше дел не нашлось. Слоняться по конторе меж снующих коллег, изображая деятельность, казалось глупым. Марьяна собралась домой, просмотрев предварительно распечатку – ничего нового. Все те же адреса. Не зная, радоваться или огорчаться выпавшей передышке, просто пребывая в том сумеречном состоянии, когда не только не знаешь, что делать, но и не хочешь ничего делать, Марьяна вышла на скользкую от втоптанного снега улицу и побрела домой. Уже дойдя до улицы Рубинштейна, услышала колокольный звон. Звонили к обедне, и, свернув на звук, она увидела Владимирскую церковь, стоящую на стыке двух проспектов, как ясная свеча. У церковной ограды, как всегда, ютились хитрые городские попрошайки, закутанные в театрально-ветхие тряпки, и старушки с ненужными мелочами, найденными как в собственных закромах, так и на помойках. Дверь была широко открыта, приглашая войти, и Марьяна решила – знак. Она поднялась по пологим ступеням на второй этаж и вошла в дивно пахнущий свечами и ладаном зал. «Давно я здесь не была, – подумала Шахновская, – и напрасно. Бабушку не поминала». Бабушка у Марьяны была верующая, но в храм ходила редко: во-первых, работала, а во-вторых, принадлежала к тому пуганому поколению интеллигентных людей, что предпочитали верить украдкой. В церкви они бывали на Рождество, но гораздо чаще – на Пасху. Золотое сияние свечей и смолистые ароматы курений неизменно оживляли в Марьяне ощущение особенного домашнего торжества. Неофициального, но такого вкусного, с любовно раскрашенными яйцами на старинном фарфоровом блюде, с куличами, прячущимися под вышитыми салфетками, с вкуснейшей пасхой с изюмом, топорщившейся на средней, самой широкой полке в холодильнике… И гости: мама с отчимом и маленькой сестрой. И крестная с подарками.

Она купила свечи и побрела вдоль икон, толком не понимая, зачем она здесь. Остановившись у иконы «Спас Нерукотворный», долго всматривалась, вспоминая «Отче наш», глядя в понимающие глаза Спасителя. Но слова застревали в забитой всякой деловой ерундой голове, и неожиданно, вразрез с каноническим текстом, на губах возникло: «Господи, помоги! Пошли ему квартиру, а мне облегчение, пусть все закончится, я не выдержу больше». Тут наконец всплыла в памяти забытая молитва. Марьяна, честно дочитав ее до конца, перекрестилась, поклонилась и отошла со странным чувством, что сделала что-то очень важное. Потом написала записочки за упокой бабушки и о здравии мужу, детям, маме и сестре с племянниками.

Вечер она, к радости семьи, провела дома. Приготовила ужин, испекла быстрый пирог с яблоками, купленными у смуглой быстроглазой торговки прямо на улице у рынка. По квартире, после отъезда бабки Люси почему-то ставшей большой и пустой, плавали аппетитные запахи. Но запахи не спасали. Квартира вдруг перестала нравиться. Марьяна подумала, что пустота, за которую она столько лет боролась, сейчас ее раздражает. Она не пошла на работу, а взяла в руки тряпку, ведро и принялась смывать последствия ремонта. Когда муж и мальчики вернулись домой, квартира сияла чистотой, а дома их ждали и мама, и ужин. Казалось, все стало как раньше.

А вечером случилось то маленькое чудо, из числа тех, что постоянно случаются с людьми и обычно проходят незамеченными. Принимаются как должное. Но Марьяна Шахновская оценила чудо по достоинству и даже тайком перекрестилась на старинную бабушкину икону Казанской Божьей Матери, хотя молилась в церкви у Спаса Нерукотворного. Впрочем, икона в доме всего одна. Нашлась квартира для Глеба. Марьяне позвонил давний клиент и поинтересовался, нельзя ли помочь старому товарищу, бывшему коллеге по работе продать жилье. Шахновская улыбнулась, она сразу узнала бывшего жителя старого города, они всегда так деликатны, ответила: «Да, конечно, можете смело давать мой номер телефона, я постараюсь помочь». Ровно через две минуты перезвонил бывший коллега и изложил свою проблему. Он уже года два как жил в Израиле, квартира, которую он хотел продать, была когда-то собственностью его матушки. Матушка оформила дарственную перед отъездом на сына, но через год заскучала и уехала на землю обетованную к семье. Очень скоро привыкла и к климату, и к стране, старушка оказалась крепкой и бойкой и больше не рвалась на Родину, в промозглый город на Неве. Недвижимость висела мертвым грузом, не принося никакого дохода. Даже сдавать ее некому, все давно уехали, бабушка собралась последней. Квартиру решили продать.