Текст книги "Птица навылет"

 
        Температурасы!
                                      Не ссы…
      Энергетикалык?
                                      Балык.
      Шырынынанди –
                                      Не бзди.
Консерванттар кундулыфы
бир мерзимендэ кажет
керсителген стерилизацияланфан
жене асептика-лы оралпан…
 

– Стоп! Стоп! Стоп! – закричал Феофилакт Маниакович, придя в ужас от рычания чтеца. – Довольно! Великолепно, мы поняли. Достаточно. Объявляется перерыв!

– А что… мне понравилось… – признался секретарь.

Он посмотрел в сопроводительный лист стихотворца. Имя – «Гром-Мухтар», фамилия – «Ых-ых», «чукгек» по происхождению.

– Нет! Нет! – вопил Разорваки, отчаянно колеблясь пузом. – Хватит! Перерыв!

Подскочил и секретарь:

– Ребята! Ребята! У кого нехватка депрессии, кто записывался на процедуры, подойдите ко мне! Я проверю список!.. Да, и кто ещё самобичевание не прошёл – тоже.

Штуцер Акакиевич, воспользовавшись суматохой, подсунул Разорваки полученный от старухи блокнот. Феофилакт Маниакович редакторски, по диагонали считал текст на листке.

– Угу… угу… – промычал он, – бывает… это сезонное… хандра губит…

Впрочем, настроения прискорбный случай ему не попортил. До конца дня оставалась ещё особенно торжественная часть (присвоение молодым побегам кандидатской степени членов Союза писакелей) и культурное мероприятие – лицензионный отстрел графоманов.

Угнетённые тунгом

Плачь, мальчик, смейся, валяй дурака.

И не будешь бояться.

Напольные весы относятся к числу тех вещей, которые бесполезны почти всегда. Но если необходимо сделать то, что могут сделать только они, польза весов стремительно увеличивается, мгновенно достигает критического уровня, и весы становятся незаменимыми. Секунд примерно шесть они наполнены смыслом, они имеют значение, ими пользуются. Потом внезапно оставляют, и они опять валяются брошенными, задвинутыми в угол. У весов скотская доля. Их попирают ногами, топчут, с них никогда не смахивают пыль. Трагедия весов заключается в том, что будучи новыми, а значит, чистыми, сверкающими, идеально отлаженными, они с трудом видят своё будущее. И уж тем более не подозревают о том – какое у них будущее. Первый акт пользования они расценивают как нечто возвышенное и предначертанное судьбой. Они спешат отразить вес того, кто на них встал, и, чувствуя лёгкое разочарование от быстрого ухода пользователя, надеются скоро опять его увидеть, хотят вновь ощутить давление его тела, хотят отдаться ему. Но и мечта оказывается попранной. О весах уже забыли, они медленно стареют в одиночестве. Трескается резиновая платформа, циферблатное стекло покрывается сетью царапин, словно морщинами. Из весов уходит жизнь. Они гибнут.

Перт встал на весы. Возникло привычное опасение, что весы его сбросят… Нет, только скрипнули. Стрелка резко отклонилась вправо, подёргалась из стороны в сторону… Замерла. Она указала на слово «тяжело».

«Честный механизм», – подумал Перт и сошёл на пол.

В самом деле, тяжело. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем в прошлом. Хотя это обычное состояние.

Перт вспомнил себя мальчиком. Мамочка – зверь, садистка воспитания – кормит его кашей. Преимущественно, манной. Она прекрасно знала, что Перт терпеть не может манную кашу. Поэтому, надеясь обмануть сына и заглушить гадкий вкус манки, смешивала её с «геркулесом», гречкой, просом, овсом. Своё фирменное варево она сливала в глубокую, очень глубокую тарелку, затем брала большую, просто колоссально большую ложку, и принималась кормить маленького Перта.

Перт безумными глазами смотрел на край тарелки, рассчитывая заметить снижение уровня еды, предназначенной для поглощения. Однако количество еды оставалось прежним, а мамочка всё продолжала черпать из бездонной тарелки отвратительную бурду, пихая её в сына. Перт давился, на глаза его выступали слёзы. Если ему удавалось сделать глоток, то каша обязательно застревала в горле, скапливалась в нём и рвотными толчками просилась наружу.

Мамочка, думая, что виной тому обычные капризы, раскалялась гневом. Она тыкала ложкой ему в зубы, мазала кашей лицо, сопровождая пытку неизменными увещеваниями: «Ешь, я кому сказала! Ешь! Ты должен вырасти большим! Ты должен вырасти сильным! Ешь сейчас же! Ты должен!..»

В такие минуты Перт её ненавидел. Он хотел взять мамочку за волосы и окунуть прямо в кашу. Чтобы горячая смесь забила ей носоглотку, чтобы сварились её глаза, чтобы она захлебнулась. Он хотел её убить. Он боялся её…

Хитрая мамочка. Она обманула Перта. Задолго до того, как он познал отвращение к еде, в его голову поместили нерушимый догмат об уважении родителей, о любви к ним, о благодарности за всё, что они делают с детьми. Догмат спутал все извилины в мозгу у Перта, он начинил извилины кошмарным предчувствием расплаты за греховность возникающих замыслов. Перт начал бояться самого себя. Он запутался в добре и зле, не имея понятия о них обоих. Впрочем… всё уже давно закончилось. Теперь ему сорок. Брюшко. Мамочка, наверное, счастлива. Несмотря на то, что – в аду. Ну, а он – на земле. Между их местонахождениями, определённо, есть какая-то разница. В названиях, например.

Он встал перед зеркалом и начал приседать. Абсолютно бесцельно. Его отражение приседало тоже – взмахивая руками, заметно напрягаясь, дабы сохранять равновесие. Через минуту приседать надоело. Он притронулся к себе, нащупал ветхий хлопок рубашки, краски которого потускнели от длительного ношения. Зевнул.

В комнате находилось множество предметов. Перт осмотрел каждый из них, по очереди. Настроение осталось прежним, аморфным. Он пошёл, было, на кухню, но по дороге свернул в туалет и застыл там, уставившись в одну точку.

С кем тебе лучше жить: с героем или со слугой? Последний нужен всегда, в любую минуту. Ведь ежечасно требуется выполнение каких-то вещей, которые способны раздавить формализмом, которые душат. Подобные вещи смеются над разумом. Они – паразиты. Они с нами до тех пор, пока есть возможность жить за счёт нас. И кому-то надо с ними справляться – постоянно, без перерыва. Пусть это делают слуги. Простим им за то, что они бегут в трудный момент. Для трудного времени существуют герои. Вот кто спасёт нас! Люди, созданные для риска. Решительные, мужественные люди. В быту они – дрянь. Они ничего не умеют, от них дурно пахнет. Всё, чем они знамениты – качество духа. То самое, что в критической ситуации мобилизует скрытые резервы, вспыхивает и вырывает победу из рук врага. А дальше – хоть трава не расти. Опять рутина. Опять свинство. Постоянное свинство. Как оно утомляет! Просто перестаёшь уважать человека. Сомневаешься в нём, отталкиваешь его от себя. Предпочитаешь ему удобных слуг, не веря в опасность для жизни. Так что для тебя всё-таки дороже: счастье или жизнь?

Ахинея.

Перт вздрогнул и вышел из туалета. И тут:

– КУ-КУ… КУ-КУ… КУ-КУ…

Часы!!! Он совсем забыл про них.

Перт выбежал в коридор. Кукушка крикнула ещё раз и скрылась за дверцами.

Четыре часа.

Он пропустил! Он ведь специально ждал, купил их только вчера. И теперь в начале каждого часа подходил к ним.

Ему нравилась кукушка. Маленькая, почему-то красная, пронзительно орущая, похожая на соловья. В известной степени, это и есть соловей – в зависимости от воображения. Кто угодно: соловей, лось, рододендрон, Патрик Леонард, жареный арахис. Это просто видимость. А часы – сгусток времени. Они повелевают нами. Они могут быть злыми, щадящими, продажными, в отдельных случаях – непродажными. Кроме того, в часах иногда живут. Та же кукушка, она именно живёт в них. И мы ни разу не спросим себя – что она делает в перерывах между выездами наружу? Не страшно ли ей ночью кричать в темноту? Вдруг этот её прозвучавший в темноте крик окажется последним? Вообще – как она переносит одиночество?..

А если там, внутри, есть кто-то еще?!

Перт схватил часы и попытался открыть дверцы, чтобы полюбоваться кукушкой прямо сейчас, не дожидаясь следующего раза. Его неуклюжие пальцы грозили сломать хрупкую преграду. Перт тяжело дышал, от волнения высунув язык. Кое-как раздвинув дверцы, он просунул внутрь указательный палец, но… тут же с криком отдернул руку назад.

Кукушка укусила его.

Тогда он осторожно приложил к дверцам ухо… прислушался…

Внутри яростно зарычало и будто бы зацарапало когтями.

Перт до смерти испугался. Он тихонько повесил часы обратно, на стену, решив дождаться пяти вечера, и тогда уже спокойно внимать пению своевольной птицы.

…Хотелось что-нибудь сделать. Перт почистил зубы. Ему показалось, что почистил недостаточно тщательно. Он повторил чистку. Возил щеткой до тех пор, пока щетина не окрасилась в розовый цвет от выступившей из дёсен крови.

На кухне он залез в холодильник, вытащил оттуда початый батон колбасы. Долго сидел на стуле, выковыривал из колбасы жиринки. Вскоре надоело. Кухонное помещение всегда казалось ему официальным. Правда, иногда здесь бывали гости.

Почему-то в большинстве своём гости Перта оказывались первостатейными мерзавцами. Нет, он понимал, конечно: долг гостеприимства требует ухаживания, регулярных предложений выпивки, закуски, прочего. Гость мог сидеть совершенно нагло в том смысле, что имел право воспринимать хозяйскую заботу как должное. Но порядочные гости хоть иногда предлагают и собственную инициативу. То есть делают вид, будто хотят помочь, спрашивают о здоровье хозяина, через каждые полчаса восклицают: «Да ну зачем?! Да не беспокойтесь! Да мы поели недавно!» Гости же, приходившие к Перту, ели умышленно, сознательно требовали добавки, благодарили снисходительным кивком головы и беседы вели зачастую о том, про что Перт опасался даже бредить. Одним словом, мерзавцы!

Он всегда страдал из-за гостей. А так как принимал их, обычно, на кухне, то она постепенно приобрела для него тот оттенок лицемерной официозности, который мешает человеку приходить в себя. Кухня становилась холодной, неуютной.

Он пробовал сопротивляться. Повесил над плитой картину Форнера «Туман», приволок тумбочку, другие вещи… На одной из них остановился его взгляд.

Пылесос. С белым гибким шлангом, обёрнутым вокруг корпуса. Зачем он здесь, какова его роль, Перт понимал с трудом, но вспомнил, что в последний раз чистил пылесос в молодости. «Надо бы почистить», – подумал Перт. И снова испугался. В течение многих лет пылесос хранил в себе пыль. Его вес увеличился вдвое. Пыль вполне могла выродиться во что-нибудь ужасное. В ней, наверняка, завелась моль или мыши. Или даже змеи.

«Я – мужчина!» – внутренне признался Перт. Стараясь подавить дрожание рук, он отомкнул зажимы пылесоса. Потом, зажмурившись, дёрнул пылесос вверх за ручку и поставил в сторону. Дно мусоросборника осталось на месте.

Сдерживая дыхание, Перт открыл глаза…

Ничего страшного. Пыли, действительно было много, но она изрядно свалялась, превратившись в некое подобие войлока. Он свернул пыль в трубочку, выбросил её в мусорное ведро и собрал пылесос.

А дальше?

Существовало огромное количество способов безнаказанно убить время. Допустим, чтение хорошей литературы. Перт занимался чтением редко – в книгах постоянно встречались непонятные слова, от них клонило в сон, а если он примется спать днём, то зачем тогда ночь.

Далее, хорошая музыка. Перт такой не знал, а если и знал, то с трудом мог подобрать к ней соответствующее настроение.

Наконец, оставались: газеты, телевизор, радио, компьютер, фотография, игра на музыкальных инструментах, домино, карты, шахматы, крестики-нолики, приготовление еды на завтра, шитьё машинное и ручное, пьянство и курение, звонки по телефону и просто жизнь – всё это Перту надоело. Он хотел всего по чуть-чуть, а в результате пришел к одному – рухнул на диван и ударился в размышления.

Он мечтал о высоком! Настолько высоком, что его контуры обманчиво мерцали где-то на противоположном конце бытия. Кружились далеко-далеко, переливались семицветием радуги, удивляли причудливыми метаморфозами, которые почему-то все, так или иначе, принимали женский облик.

Усилием воли Перт отогнал слащавые видения. Он решил думать о конкретном. В частности, о том, кем являлись его предки. Дворянами или плебеями? Был ли среди них Наполеон? А если да, то что бы он сказал, увидев своего бездарного потомка, который проминает диван, не пытается заявить о себе на весь мир, отказывается сражаться, бороться за идею, походя меняя честолюбивые стремления на беспутство дурманящей праздности? Какой стыд! Какой позор! Варвар!! Вырожденец цивилизации, закованный в рамки мелочных условностей и регрессирующих инстинктов! Атавизм рода, спроецированный в будущее! Могильный камень на чести праотцов! Мог ли предполагать Наполеон, что вереница поколений, шагнувшая из чресл великого гражданина Истории, приведёт, в конце концов, к столь вопиющему, раздутому тленом финалу в лице гуманоидного экземпляра по имени Перт?! За что?!!

Перт беспокойно заворочался. Нет, уж пусть лучше Наполеон будет предком кого-нибудь другого. А его генеалогическое древо, скорее всего, украшают люди нормальные, спокойные, рассудительные, хоть и знакомые с пороком, но знающие в нём меру. Люди, один вид коих благообразен и чист. Опытный фельдшер, талантливый ремесленник. Грамотный купчишко, тоже неплохо. Вот идёт он по степи – высокий, статный. Сзади лошадка в яблоках, тянет полный воз добра. Сбоку молодка сидит – крепкая, пышная. С утра на рынок, там – торговать. А вечером – в трактир. Надо же обмыть торговлю! Одна бочка вина, вторая. Ну а дальше, как водится. Пляс да стон, кто чего не поделил – хрен угадаешь. Ты одному в рыло, тебе – сразу два. Шум, крик, головой об стол, зубы на пол. Тьфу!

Перт окончательно расстроился. Ну что за мысли?! Бред какой-то…

Он приступил к разглядыванию своей левой руки. На руке имелось пять пальцев. Средний – самый длинный. Ещё он заметил, что на каждом пальце присутствует ноготь. Как правило, коротко остриженный. Рука казалась натруженной, о чём свидетельствовали мозоли. С одной из мозолей Перт сгрыз вчера кожу. Сегодня он решил продолжить начатое. Грыз долго, прилежно, с наслаждением. Выгрызя середину мозоли, он старательно выкусывал торчащие по краям кусочки кожи. Со стороны данный процесс смотрелся омерзительно, но Перт получал от него истинное удовольствие.

Закончив процедуру, он поднял руку над собой, повернув её ладонью вниз. По мнению Перта, рука блистала совершенством. Он представил себе, что это вертолет, и зафыркал, зашлёпал губами, изображая звук вертолётного двигателя. Рука сделала несколько изящных пируэтов в воздухе – отличная военная машина с повышенной манёвренностью, укомплектованная запасом взрывчатки, которой бы хватило на уничтожение целого города. Перт уже летел к нему.

Маленький, скверный городишко, утонувший в грязи и забвении. Семьдесят тысяч жителей – провинциальных дегенератов, исправно плодящихся и не желающих умирать. Стратегический плацдарм второй категории важности.

Перт летел к нему. Он собирался помочь жителям городка избавиться от самих себя. Взрывчатки хватит.

Перт хорошо помнил слова Инструктора перед вылетом. Инструктор сказал: «Пулемёты вам – для разнообразия. Хотите – пользуйтесь, хотите – нет. Мы подведём итоги лишь по выработке ракетного ресурса. Сегодня – экзамен по экономике. Ваша задача. Полное уничтожение объекта минимальным количеством снарядов. Управление ракетами: биологическое. Объяснять, надеюсь, не нужно. Это означает, что ракеты вы поведете сами».

Перт крепко сжал рычаги управления. Аппарат плавно накренился, делая широкий вираж. Город лежал прямо под ним.

«Ракеты вы поведете сами».

П У С К →→→→→

Внешне, телесно он остался в кабине. Почти остался. Его глаза, мозг, органы чувств вырвались из ракетницы в облике чёрного, смертоносного снаряда и с кошмарным ускорением полетели к зданию городской школы. Тугой воздух обтекал нос ракеты. Слышался пронзительный вой. Для приближения к цели потребовалась одна секунда. Ракета вошла в школу на уровне третьего этажа.

Взрыв произошел позже. Перт успел сломать несколько стен. Он видел позади огненный хвост, который вертелся, закручивая в себя учеников, вместе со школьным оборудованием. Пойманную добычу хвост выжигал моментально. За ним уже струился траурный шлейф, состоящий из копоти от сгоревших жертв и обугленных кусков мебели.

Ещё одна стена разлетелась вдребезги – ракета вырвалась в длинный коридор, по которому бегали школьники. Судя по движениям, они не успели даже осознать, что произошло. Детей разносило ударной волной по цепочке. Это напомнило Перту автоматную очередь, выпущенную по пыльному шоссе. Только здесь вместо пылевых фонтанов вверх поднимался кровавый ливень и, смывая побелку на потолке, испарялся от жара ракетного пламени.

Ракета наконец взорвалась, раскроив у школы последнюю, торцевую, стену. Всё произошло так быстро, что в пробоину на противоположном конце здания ещё входил раскалённый поток воздуха. Со стороны школа казалась насаженной на вертел. Она судорожно дрожала и разваливалась, словно кусок сахара, опущенный в кипяток. Вскоре от нее осталась жалкая кучка руин, окутанная багровым дымом. Перт остался удовлетворённым результатами атаки. Он круто развернул машину.

На очереди был хлебный завод. Удовольствий от него Перт получил гораздо меньше, чем от школы. Территория завода раскинулась широко. Расстояния между заводскими постройками оказались слишком большими, а сами строения – низкими. В общей сложности, завод удалось ликвидировать с помощью трёх ракет. Перт почувствовал раздражение, хотя вполне укладывался в норму затрат. Ему понравилось одновременно находиться в нескольких ракетах. Полископическое изображение возбуждало качественно новые импульсы мозга и позволяло испытывать ни с чем не сравнимые эмоции.

Пилот-убийца совершенно верно рассчитал, что прежде всего следует уничтожать административные центры города, узлы коммуникаций, системы жизнеобеспечения. Он разбомбил здание городского совета, все больницы, детские сады, крупные магазины, очистные сооружения. Город всё равно был обречен, но его учили всегда действовать логически, по порядку, от главного к частному. И он неукоснительно выполнял требования порядка.

Оставались ещё жилые кварталы, расположенные по периметру города. Вертолёт носился вдоль и поперёк, стирая дома напрочь. Жители бежали по улицам, – он не слышал их. Видел только многочисленные рты, открытые в паническом крике. Перт привёл в действие пулемёты.

Он забавлялся. Вихри летящих пуль косили горожан. Их тела волнами ложились на землю. Атмосфера насытилась лоснящимся чадом от взрывов. Сладость насилия пронизывала её. Город превратился в гигантскую воронку, заполненную хаосом.

Он управился значительно раньше, чем ожидал, и хотел уже сообщить о завершении операции, но тут на приборной панели вспыхнул сигнал аварийного режима. Перт удивленно замер, он с трудом понимал эту надпись.

«НЕМЕДЛЕННОЕ КАТАПУЛЬТИРОВАНИЕ».

«Ч-что…» – начал спрашивать Перт, и его выбросило из кабины. Мир исчез…

Сколько времени он пролежал – неизвестно. Вокруг густилась тьма, болезненную тяжесть которой подчёркивало полное отсутствие звуков.

Перт ощутил сильный порыв ветра. С каждым мгновением ветер дул сильнее. Он превращался в шквальный ураган. Поверженный открыл глаза и увидел вверху, над собой, коричневое брюхо летающей машины, плоское массивное брюхо его собственного вертолёта с убранными шасси. Шевелиться было невозможно, а машина опускалась прямо на него.

«Что… что…» – бился в душе зародыш вопроса и не мог вырваться. Горло сдавил страх. Как непрофессионально!

В кабине вертолета работала рация, и каким-то образом сквозь адский шум кружащихся винтов Перт услышал голос Инструктора:

«ОТЛИЧНО, ПАРЕНЬ! ДОСТОЙНАЯ РАБОТА. МОЖЕШЬ НЕ ОТВЕЧАТЬ. НАМ УЖЕ ВСЁ ИЗВЕСТНО».

Вертолёт продолжал медленно садиться. Его брюхо приблизилось к Перту вплотную. В лицо пахнуло металлическим жаром. Запахло резиной, маслом и ещё чем-то искусственным, человекоубийственным.

Запах смерти.

«ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ПАРЕНЬ? СЛУШАЙ ВНИМАТЕЛЬНО».

Перт слушал его. Он больше ничего не мог сделать.

«ТЫ ПРЕДСТАВЛЕН К НАГРАДЕ. ПОСМЕРТНО».

Горячий металл вертолёта прикоснулся к лежащему, и нос Перта вдавило в голову.

«МЫ СООБЩИМ О ТЕБЕ РОДСТВЕННИКАМ. ТАК, ЧТОБЫ ОНИ МОГЛИ ГОРДИТЬСЯ ТОБОЙ».

Захрустели лицевые кости. Из ушей хлынула кровь, а потом – жёлтая мозговая кашица.

«ПРОСТИ, ПАРЕНЬ. У НАС НЕ БЫЛО ДРУГОГО ВЫХОДА. НО ТЫ ПОГИБ НЕ НАПРАСНО».

Лопнуло сначала одно ребро, за ним – второе, третье. Ребра трещали и протыкали тело изнутри. Перт выглядел как развёрнутый скорпион, подвешенный в банке со спиртом.

«ТЫ ВЫПОЛНИЛ СВОЙ ДОЛГ. ТЕ, КТО ПОЙДУТ ЗА ТОБОЙ, ОСТАНУТСЯ В ЖИВЫХ».

Вертолёт окончательно накрыл тело лежащего и для полного контакта перевалился с одного борта на другой. Слышался глухой хруст, который бывает, когда чьи-то нетерпеливые челюсти грызут карамель.

«УДАЧИ ТЕБЕ, ПАРЕНЬ. ТЫ ПРОЖИЛ НЕ ЗРЯ. ПРОЩАЙ…»

Прощай…

Перт закричал, вскочил с дивана. Его трясло. Кукушка в коридоре пела дикую песню. Она пела долго, но Перт не пришел к ней, и кукушка умолкла…

Перт долго не мог разобраться в увиденном. Он понял только, что его обманули. Подло обманули именно в тот момент, когда он полностью убедил себя в устоявшемся порядке, поверил в себя. На какое-то время мир представился вполне естественным и закономерным. Наметились определённые правила действий, обозначился смысл. Он приступил к работе, сделал её безукоризненно, он верил в совершаемое. Оценка событий его мало беспокоила.

Требовалось сдать экзамен, и Перт сдал его. Сдал на «отлично», чтобы потом… оказаться за бортом?

«ТЫ ПРОЖИЛ НЕ ЗРЯ».

Ложь!!! Ложь!!! Я поверил в сказку о долге! Я честно выполнил свой долг и превратился в дерьмо, в тошнотворную кашу, замешанную на крови и щедро сдобренную костями. Я – падаль! Представленная к награде за убийство под видом лояльной игры.

Что оставалось ему?.. Перт начал плакать… Он плакал громко, совершенно не стесняясь. Слёзы ручьями текли по его лицу, и он не вытирал их. Душу раздирало отчаяние.

Сегодня рухнул последний идеал. На месте прежних надежд осталось поле, перепаханное взрывами, одна сплошная яма. Честные заблуждения привели его к братской могиле, где бок о бок лежали: вера, цель, жизненные ориентиры. Он обманут. На этот раз – навсегда. Все только притворялись, что желают ему лучшего, а сами подвели его к пропасти и столкнули вниз.

Ему уже не подняться. Он будет вечно падать и слышать над собой их издевательский хохот. Злорадные вопли всех тех, кто считался его другом, наставником. Кто часто приходил к нему, слушал его жалобы, участливо поддакивал, старательно выражал сочувствие. Чтобы потом за его спиной радостно смеяться, распускать о нём сплетни, ждать его поражений. Лицемерные твари! Они добились… своего…

Перт стоял, тупо раскачиваясь из стороны в сторону. Иногда в коридоре начинала кричать кукушка.

Он постепенно успокаивался – наваждение улетучивалось. Вместо него, наступала прострация.

Перт сходил за шваброй. Встал посреди комнаты и концом швабры легонько стукнул по люстре. Раздался мелодичный звон стеклянных плафонов.

Он натянул свитер, прошёл через коридор и покинул квартиру. Этажом выше жил древний старик, с которым Перт любил пообщаться в трудные минуты.

Дверь у соседа была открыта, и Перт звонить не стал. Он тихо прошёл внутрь и увидел хозяина квартиры. Тот сидел на полу. Перед ним стояло широкое алюминиевое корытце, наполненное чем-то тёмным. Перт сел напротив.

Старик опустил руку в корытце и поболтал ею. Рука испачкалась.

Корытце наполняла чёрная жижа, в которой плавали какие-то объедки, всевозможный мусор, а также кусочки льда.

– Тунг? – спросил Перт.

– Тунг, – ответил старик.

Он выловил из корытца длинную макаронину и швырнул её в Перта. Перт тихо засмеялся, выловил колпачок авторучки и швырнул им в старика. Старик засмеялся тоже.

Они стали играть – брызгались грязью, пускали в корыте бумажных журавликов…

Так продолжалось до самой ночи. Комната полнилась мраком, но включить свет они не захотели.