Текст книги "Мы и наши особенности"

Легендарными фольклорно-мифологическими предшественниками удалого казачества были богатыри. По-современному, средневековые восточнославянские супермены. Впрочем, почему только предшественниками? Богатырские былины охватывают достаточно обширный хронологический пласт с X по XVI столетие, т. е. период от домонгольской Руси до времен покорения Сибири казачьим атаманом Ермаком. В былинном эпосе Ермак действует рука об руку с самым знаменитым героем из славной плеяды фольклорных богатырей – Ильей Муромцем. Причем сам Илья нередко титулуется старым казаком.

Богатыри побеждают в боях несметные полчища супостатов, вызволяют из неволи пленных, истребляют кровожадных разбойников, заступаются за обиженных и лихо бражничают на разгульных пирах. Основное их занятие – совершать подвиги, главный из которых – переведаться с неприятелем в честном бою. Богатыря отличают независимость, отвага, энергия, стойкость духа и необычайная физическая сила. (В современном словоупотреблении «богатырь» означает «силач».)Силушка молодецкая живчиком по жилочкам разливается, грузно стало от силушки, как от тяжкого бремени. Богатырь человек вольный, любящий свободу и простор. Биться с недругами он предпочитает во широком поле. После ратной победы богатырь предается потехам и гульбе.

Богатырь любит поспать (выражение богатырский сон до сих пор служит синонимом крепкого, глубокого сна). Временами его одолевает лень; ратные подвиги и шумные пиры перемежаются у него с периодами дремотного безделья, а то, как мы бы сказали, и депрессии.

Сила нужна богатырю не для одних лишь военных успехов и не только ради молодецких игрищ и забав. Свою силу он готов употребить, вступаясь за поруганную честь и защищая униженных. Причем, отстаивая справедливость, Илья Муромец не боится вступить в жесткий спор с могущественным киевским князем – самим Владимиром Красное Солнышко (княжил в Киеве с 980 по 1015 год).

Конечно, эти порывы благородны и заслуживают похвалы. Но опора на физическую силу как на обязательное условие своей независимости и социальной дееспособности, как на основное средство разрешения конфликтов и восстановления нарушенных прав, неизбежно принижает роль социальных механизмов регулирования, прежде всего юридических. Богатырь не обращается к закону и суду. Они ему попросту не нужны. Он предпочитает прямое действие, сулящее немедленную отдачу и эффективный результат.

Столкновение с властями может закончиться для богатыря плачевно – водворением в темницу. Но когда стране станет угрожать опасность, ему даруют свободу и униженно попросят защитить отечество от лютых врагов.

Зная это, богатырь не доверяет ни князю, ни лукавому и склонному к интригам боярству, ни княжеским судейским чиновникам (тиунам). Он решает свои проблемы, минуя государственно-правовую структуру Киевского княжества, и реагирует на несправедливость либо «физическим» протестом (поссорившись с князем Владимиром, Илья Муромец похаживает по городу и своими меткими стрелами сбивает маковки киевских церквей), либо разрывом с княжеским двором и переходом на положение абсолютно вольного человека. В борьбе с княжеским и боярским произволом Муромец опирается исключительно на собственные силы, благо их у него в избытке.

Гораздо более сдержан и склонен к компромиссам другой знаменитый богатырь – Добрыня Никитич. Он владеет даром умиротворения, может уговорить несговорчивого, ко всякому находит нужный подход. Эти ценные качества Добрыня использует, однако, скажем так, на межличностном уровне. Об использовании им для примирения конфликтующих сторон каких-то судебно-правовых средств былины не сообщают.

Прямое действие богатыря не всегда опирается на справедливость («правду»). Богатырь Алеша Попович, в отличие от своих друзей Ильи и Добрыни, порой своекорыстен, хитер и плутоват. Последовательным борцом за правое дело его считать нельзя. А следовательно, из защитника спокойствия и порядка он в какой-то момент может превратиться в их нарушителя.

Еще отчетливее дает о себе знать деструктивный потенциал недюжинной силы в деяниях былинного новгородского богатыря Василия Буслаева. Васька не знает удержу в своей бесшабашной удали, не верит ни в сон, ни в чох, а главные его помыслы – «попить, поесть, пограбить». Выпив и развеселившись, Буслаев ведет себя крайне агрессивно, избивает и калечит прохожих. А однажды, собрав компанию себе подобных, вызывает всех новгородских мужиков на «беспричинный бой».

Известный советский психиатр Е. К. Краснушкин, интересовавшийся криминологическими проблемами, и в частности проблемой хулиганства, в опубликованной в 20-е годы статье назвал Василия Буслаева великим прообразом современного злостного хулигана.

Утратившая разумный контроль богатырская сила обретает крайне опасные для общества разрушительные черты, что и было подмечено слагателями русских былин и персонифицировано в образе Буслаева.

Справедливости ради нужно отметить, что в ряде былин Буслаев предстает в несколько ином свете. Оказывается, он вовсе не чужд благородных чувств и добродетельных поступков. Словом, образ его противоречив, но на роль обаятельного хулигана (этот типаж хорошо известен российской литературе и искусству) он все же не годится.

Для многих поколений русских людей былины были не просто произведениями искусства, удовлетворявшими эстетические потребности и несущими в себе зерно исторического познания. Былинные сюжеты выполняли воспитательные функции, а их герои служили примером для подражания. (Интересно, что в романе Александра Фадеева «Молодая гвардия», созданном на документальном материале, юный антифашист-подпольщик числит в ряду своих кумиров… Буслаева и часто повторяет: «Я как Васька Буслаев!»)

Былинные витязи являют нам тип свободного русского человека, смело противостоящего напастям, исходящим как от внешнего врага, так и от собственных сограждан, завладевших богатством и властью. Но свобода богатыря необузданна и дика. Она легко переходит грань дозволенного, превращая добродетельного героя в гуляку и драчуна. Поэтому богатырь как положительный персонаж не надежен. И любой его положительный поступок совершен сугубо по конкретному случаю.

Богатырь независим, обладает обостренным чувством собственного достоинства. Но и эти ценные качества, которыми не слишком изобильна русская земля, не могут быть закреплены нормативно. Расчет только на себя или на помощь небольшого числа верных товарищей делает преимущества богатыря уязвимыми. Перед коварным и ловким обманом богатырь пасует, в болезни и старости, когда былая сила оставляет героя, он становится слабым и беззащитным.

Все, что богатырь защищает, можно считать в безопасности лишь при его личном присутствии. Уход героя, а порой лишь временная его отлучка способны в краткий миг пустить прахом все его впечатляющие успехи.

Тип русского богатыря, человека недюжинной физической силы, особого мировосприятия и характера, неоднократно встречается и в постбылинные времена, т. е. после XVI столетия. Он известен нам по российской истории, произведениям народного творчества и профессионального искусства.

Прочитав вынесенные в заголовок слова, почти каждый россиянин укажет их источник. Они принадлежат А. С. Пушкину и характеризуют русский бунт. «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» – восклицает герой «Капитанской дочки» Петр Гринев, насмотревшийся на ужасы восстания Емельяна Пугачева.

В серии телепередач, посвященных русской Смуте начала XVII века, их автор и ведущий – Эдвард Радзинский – не обошел молчанием пушкинскую характеристику бунта в России, но внес в нее уточнение: не всегда бессмысленный, но всегда беспощадный.

Для признания человеческих поступков бессмысленными необходимо как минимум два условия: отсутствие веской причины (необоснованность) и отсутствие внутренней логики или цели (нецелесообразность, доходящая в своих крайних проявлениях до несообразности).

Начав разбираться с причинами мятежей и восстаний, сотрясавших наше Отечество, быстро приходишь к выводу, что оснований для справедливого возмущения имелось в достатке. Так что можно скорее задаться вопросом: почему тот или иной бунт не вспыхнул раньше?

Возьмем ту же Смуту начала XVII века, полыхнувшую по Руси так, что под вопросом оказалось само дальнейшее существование Руси. Предыдущие полстолетия рукотворных и нерукотворных несчастий привели страну в ужасающее состояние: непрерывные войны, внутренние преобразования Ивана Грозного, сопровождающиеся массовым террором и прочими потрясениями, окончательное закрепощение крестьян, династический кризис, стихийные бедствия (в частности, вызванный невиданным двухлетним неурожаем страшный голод). Все внутренние противоречия обострились до предела. Внешнеполитическая ситуация была не лучше. Серьезные территориальные притязания, а иногда и виды на московский престол имели Польша и Швеция. На окраинах государства скопилось огромное число вольных казаков, не знавших, чем занять себя, а зачастую просто вынужденных думать о своем прокормлении.

Пресечение династии Рюриковичей и восхождение на трон выборного царя Бориса Годунова не воспринималось тогда как несколько необычный и нетрадиционный, но все же способ передачи верховной власти. Легитимным государем много веков считался государь по рождению, природный. Избрание монарха – нонсенс, крушение всех основ мироздания; оно никак не укладывалось в головах русских людей того времени.

Поэтому когда в соседней Польше появился человек, объявивший себя чудесно спасшимся от гибели сыном природного царя Ивана Грозного, на его стороне оказалась значительная часть российского общества, представленная всеми его сословиями.

Причины для Смуты, как видим, были. Была ли целесообразность в действиях ее участников? Безусловно. Основные противоборствующие силы ставили перед собой вполне осознанные цели: борьба за власть, повышение своего социального статуса, служебная карьера (в смутные времена сословные, клановые, корпоративные и иные жесткие перегородки существенно ослабевают), наконец, тривиальная пожива.

Активное участие в перипетиях Смуты социальных низов и вольного казачества расценивалось многими историками как сугубо деструктивное. Например, «сбродные отряды» беглого холопа Ивана Болотникова изображались толпой неуправляемых людей, склонных к тотальному разрушению и постоянно жаждущих крови. В советское время взгляды на движение Болотникова были кардинально пересмотрены, а имидж болотниковцев изменен чуть ли не на прямо противоположный. Болотникова причислили к пантеону борцов за народное счастье.

Оценки движения Болотникова не в последнюю очередь порождены приписываемым ему воззваниям: «Вы все – боярские холопы, побивайте своих бояр, берите себе их жен и все достояние их – поместья и вотчины. Вы будете людьми знатными; и вы, которых называли шпынями (здесь: бунтовщиками. – Т.Д.) и безродными, убивайте господ и торговых богатых людей, делите между собою их животы (здесь: имущество. – Т.Д.). Вы были последними – теперь получите боярства, окольничества, воеводства».

…Движение Степана Разина началось с его грабительских походов по рекам Волге, Яику и побережью Персии в 1667–1669 годах. Когда он вернулся оттуда в Россию с несметными сокровищами, это произвело потрясающее впечатление на окружающих, особенно голытьбу. Массами овладел соблазн быстрого, легкого обогащения, сытой и вольной жизни. К Разину стекались громадные толпы народа.

Но его успех был в чем-то сродни современным «финансовым пирамидам»; он не мог быть устойчивым и долгим, требовал новых свершений.

Искупить свои прегрешения, повинившись государю каким-либо завоеванным иноземным краем (как повинился некогда Ермак Ивану Грозному покоренным Сибирским ханством) было невозможно. Персия и сопредельные с нею государства слишком могущественны и сильны. Народное обожание удачливого атамана, желание разделить с ним его будущие успехи, соединившись с массовым антифеодальным движением, вытолкнули Степана Разина на гребень бурлящих событий и сделали казацко-крестьянским вождем. «Негативная энергия» его мятежного воинства выплеснулась уже не на Персию, а на русские города – Царицын, Астрахань, Самару, Саратов и другие.

Оспорить второе пушкинское определение русского бунта – беспощадный – найдется, видимо, не много желающих (из числа тех, кто хотя бы поверхностно осведомлен в данном вопросе). Действия всех сторон, вовлеченных в наши внутренние вооруженные конфликты, всегда отличались крайним ожесточением. Так действовали повстанцы, так поступали подавлявшие их карательные отряды.

Свидетельства тому слишком многочисленны, чтобы специально на них останавливаться. Современники Разина говорили, что он и его сторонники действовали, не щадя ни жен, ни стариков и ни самих младенцев. Все же справедливость требует отметить, что приведенные слова применимы также к царским карателям, причем полностью и без снисхождения. Когда в 1709 году Меншиков взял штурмом Батурин, где укрывались оказывавшие ему отчаянное сопротивление сторонники Мазепы, население мятежного города истребили поголовно, не сделав исключения даже для детей…

Беспощадный бунт на российской земле отнюдь не только достояние далекой истории. В годы Гражданской войны все его известные по историческим хроникам ужасы воскресают вновь, что засвидетельствовано документально и отражено в литературе современниками тех событий.

Вспомнить хотя бы «Железный поток» Серафимовича. Борьба красных и белых ведется на физическое истребление врага, которого при возможности стараются предать мучительной смерти. Казаки убивают раненых и больных красноармейцев, насилуют и убивают оставшуюся с ними медицинскую сестру. Жертвами становятся дети. Вот красные ворвались с боем в казачью станицу.

«Из поповского дома выводили людей с пепельными лицами, в золотых погонах – захватили часть штаба. Возле поповской конюшни им рубили головы, и кровь впитывалась в навоз».

«Разыскали дом станичного атамана. От чердака до подвала все обыскали – нет его. Убежал. Тогда стали кричать: «Колы нэ вылизишь, дитэй сгубим!»

Атаман не вылез.

«Стали рубить детей. Атаманша на коленях волочилась с разметавшимися косами, неотдираемо хватаясь за их ноги. Один укоризненно сказал: «Чого ж кричишь, як ризаная? От у мене аккурат як твоя дочка трехлетка… В щебень закопалы там, в горах, – та я ж не кричав».

Срубил девочку, потом развалил череп хохотавшей матери.

Не щадя ни жен, ни стариков и ни самых младенцев…

Гражданская война настолько обесценила человеческую жизнь, что к концу ее страх смерти почти перестал быть устрашающим или сдерживающим фактором.

Кровавые призраки беспощадного бунта не желают уходить в прошлое. Об этом красноречиво свидетельствуют события последних лет. Появление «горячих точек» сначала в СССР (армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха и некоторые другие), а затем на его бывшей территории (события в Приднестровье, Абхазии, Таджикистане и пр.) продемонстрировало, что современные войны по беспощадности немногим уступают войнам прошедших времен. Ныне, как и столетия назад, творимое во время боевых действий насилие грубейшим образом попирает элементарные нормы цивилизованности.

Русское слово «гулять» необычайно насыщенно и богато: семантически, этически, эмоционально. Начинаясь с безобидно-нейтрального идти, прохаживаться, оно быстро переходит в сферы, не оставляющие никого равнодушным, – быть праздным, находиться без дела, проводить время в увеселениях, пьянствовать, развратничать.

Существительное гульба восприняло от глагола гулять всю его греховность. Сердцевину гульбы составляют пьянство и распутство, оттесняющие на смысловую периферию праздношатательство и забаву.

Гульба есть постоянная составляющая русской жизни. Ее без гульбы трудно себе представить.

Если верить летописям, этот вопрос оказался одним из центральных, когда в 986 году киевский князь Владимир размышлял о том, какую религиозную конфессию предпочтительно принять Руси. Магометане прельщали его многоженством, но предупреждали, что, согласно их вере, есть свинину и пить вино нельзя. Князь внимал им сосредоточенно, ибо «сам любил жен и всякий блуд и слушал их всласть». А вот мусульманские запреты пришлись Владимиру явно не по душе: воздержание от свинины и вина он отверг со словами: «Руси есть веселие пити, не может без этого жити». Пиры, гулянья и праздники, включающие в себя столь близкий сердцу Владимира блуд – вот род занятий, общий для всех слоев общества.

Добродетельные отечественные противники гульбы, как духовные, так и светские, пытались противостоять ее соблазнам и отвратить от них других, но неизменно оказывались в меньшинстве и в проигрыше.

Гульба на Руси (хотя в этом русские вряд ли слишком оригинальны) рассматривалась как неотъемлемое право каждого, кому она доступна, как временное освобождение от повседневных обязанностей, тягот, забот, а также как награда за труды и заслуги.

В XVI–XVII веках в России существовала социальная прослойка гулящих людей. Они состояли из отпущенных на волю или беглых крестьян и холопов, посадских (горожан), а также иных лиц, оказавшихся по разным причинам без постоянного места жительства и определенного рода занятий. Гулящие люди не несли феодальных повинностей, жили в основном работой по найму. Они были носителями идей социального недовольства и протеста и кадровым резервом для восстаний и мятежей. Именно на этом аспекте акцентировал свое внимание русский писатель Алексей Чапыгин в своем историческом романе «Гулящие люди». Старинные слова гуль, гулевщики означают у него «мятежники», «бунтовщики» и проблемы гульбы плотно соприкасаются с проблемами «бессмысленного и беспощадного».

Гульба обладает могучей энергетикой и подрывает основы нормального общежития и перестает быть просто наслаждением (кайфом) или тем, что повсеместно именуют сейчас снятием стрессов.

Порядок в России всегда ассоциировался с суровым, но справедливым правителем. Желательно, чтобы он внушал робость и уважение одним своим видом. И уж совершенно обязательно, чтобы действовал решительно и строго.

Именно таким был большой любитель порядка государь император Николай Павлович (Николай I). Говорят, под его тяжелым взглядом офицеры на плацу падали в обморок. Строгости в действиях ему было не занимать, чему лучшее доказательство – его знаменитое прозвище «Палкин». Решительности государю тоже хватало. Он казнил пятерых декабристов, приведя в исполнение смертный приговор впервые за пятьдесят лет со времени последней казни в России (Емельяна Пугачева в 1775 году). Прочих участников выступления 14 декабря он сослал в сибирскую каторгу, отдал в солдаты, заточил по крепостям и при жизни не принимал никаких просьб о пересмотре их дела. (Правил Николай I тридцать лет.)

Суровость и непреклонность он проявлял не только в делах политических, но и общеуголовных. Мог сорвать с подозреваемого в казнокрадстве заслуженного генерала аксельбант и эполеты, бросив грозную фразу: «Вор! В крепость!»

Юридическая сомнительность подобного рода безапелляционных выводов и резких поступков была понятна даже правоведам того времени, хотя формально самодержец не нарушил действовавших законов Российской империи. С правовых позиций дня сегодняшнего действия императора категорически недопустимы. «Вором», т. е. преступником, совершившим кражу, человек может именоваться только после вступившего в силу обвинительного приговора; обвиняемому должна быть предоставлена возможность защищаться от предъявленного ему обвинения; арест надлежит производить с соблюдением целого ряда юридических процедур и формальностей.

Но если попытаться представить себе оценки поступка царя на уровне массового сознания наших современников, то без большой боязни ошибиться можно предположить: оценки очень многих были бы одобрительными. Описанные выше действия императора являют для них образцовый пример должного наведения порядка, когда нарушенное право восстанавливается мгновенно и без лишних проволочек.

Способному навести порядок руководителю наши соотечественники готовы простить многое, почти все. Не секрет, что немалое число россиян, особенно пожилого возраста, с симпатией отзываются о Сталине. Причем основной костяк его почитателей составляют не взвинченные, агрессивные демонстранты, несущие над головой его портреты, и не мстительные и кровожадные экстремисты, а люди гораздо более умеренные и спокойные. У них усталые лица и негромкий голос, которым они дают одно исчерпывающее объяснение своих политических пристрастий: «При Сталине хоть порядок был!»

Сталин внешне не был столь внушителен, как рослый государь император Николай Павлович. Генералиссимус человек иного склада и облика: невысокого роста, сухорукий, рябой. Выражение лица на портретах скорее добродушное. Но импозантная фигура и внушающая почтительный страх внешность, как уже говорилось – лишь факультативное требование к высшему руководителю такого плана. Обязательному требованию, состоящему в умении наводить порядок, Иосиф Виссарионович, по мнению его сторонников, отвечал на все двести процентов.

Преимущества быстрого наведения порядка усматриваются в оперативном, наглядном и, так сказать, безобманном восстановлении справедливости. К сложным и продолжительным юридическим процедурам простые россияне испытывают некоторое недоверие. Опытный преступник способен использовать предоставленные ему законом права для ловкого уклонения от ответственности, дело могут заволокитить, дотянуть до какой-нибудь амнистии, а если обвиняемый – лицо высокопоставленное, то убеждение, что «никогда ему ничего не будет», в народе почти единодушно. В ходе длительного судопроизводства выявляются противоречивые факты и смягчающие обстоятельства, так что впору засомневаться, достоин ли данный преступник сурового наказания и преступник ли он вообще. Теряются простота и очевидность оценок, а с ними пропадает уверенность, что правосудие вершится справедливо. Наконец, со временем притупляется острота эмоциональной реакции. Возмущение законопослушных граждан, вызванное правонарушением, подлежит быстрому удовлетворению, и акция скорого наведения порядка этому требованию вполне отвечает.

О необходимости наведения порядка активно и настойчиво заговорили во времена брежневского застоя, не отличавшегося избытком демократии. Концепция защиты прав и свобод человека в те годы официально объявлялась враждебной, используемой западными спецслужбами для подрыва Советского государства. «Развал», царивший в СССР в брежневские времена, был очевиден для всех и дал повод для бесчисленных колких насмешек и едких анекдотов. Следовательно, пресловутый непорядок не является неизбежным спутником только демократии и правового государства, как кое-кто пытается нас уверить.

Представления о безупречном порядке, якобы достигнутом в СССР в сталинскую эпоху, тоже не соответствуют действительности. Во-первых, атмосфера всеобщего страха, подозрительности, массового террора сама есть величайший непорядок, если уж пользоваться языком нашей народной политико-правовой мысли. Во-вторых, документы тех лет и воспоминания очевидцев дают немало примеров сумбура, неразберихи и вопиющей некомпетентности, царивших в стране. От них не спасали ни «мудрость вождей», ни жестокость преследований.

Не менее поучительные уроки можно извлечь из более ранней отечественной истории, например, периода правления больших ценителей порядка и дисциплины – Петра I и Николая I.

При наведении порядка Петр Алексеевич был беспощаден. Коррупцию и злоупотребления властью он пытался выжечь каленым железом жесточайших репрессий. И что же? Зло ширилось и крепло. Коррупцией оказались поражены все высшие властные сферы, в ней погрязли ближайшие сподвижники императора, на которых он опирался в своей политике преобразований. По словам историка С. М. Соловьева, «Курбатов умер под судом, сибирский губернатор князь Гагарин и обер-фискал Нестеров казнены смертию, сенатор и вице-канцлер Шафиров с плахи послан в ссылку; первый вельможа в государстве, светлейший князь Меншиков уличен в злоупотреблениях и должен нести громадный штраф».

Учрежденный Петром I для борьбы со злоупотреблениями институт фискалов сам настолько погряз в злоупотреблениях, что в конечном счете был упразднен (в 1729 году, уже после смерти Петра I).

Созданная для аналогичных целей прокуратура не справлялась с казнокрадством и мздоимством. Любимец Петра Павел Ягужинский, назначенный на должность генерал-прокурора, неоднократно жаловался императору на свое бессилие: воровство и круговая порука повсеместны.

К концу правления царя-преобразователя финансовые дела империи, не в последнюю очередь благодаря казнокрадам, пришли в сильное расстройство. Достаточно сказать, что жалованье служащим не выплачивалось порой годами.

В царствование Николая Павловича, несмотря на всю его неистовость в искоренении всех и всяческих пороков, в том числе картинное срывание эполет с плеч проворовавшихся сановников, коррупция достигает ужасающих размеров. Некрасов писал о том времени: «Всем доставалось исправно. Стачка, порука кругом: Смелые грабили явно, Трусы тащили тайком. Непроницаемой ночи Мрак над страною висел…»

Поражение николаевской России в Крымской войне (1853–1856) наглядно продемонстрировало, что весь радующий глаз императора лоск наведенного им за три десятилетия «порядка» на поверку оказался показным и фальшивым («сверху блеск, а внутри гниль»). К концу жизни Николай I убедился в крахе своей политики и пережил его как личную трагедию.

Среди современных сторонников порядка все еще сильна убежденность, что наводить его надлежит суровыми карательно-репрессивными методами (строгостию и мучительством, как говаривали встарь). Отсюда сама идея наведения порядка в России обретает не только антидемократические, но и антигуманные, иногда нецивилизованные черты.

Любовь многих россиян к порядку отнюдь не тождественна одобрению ими кровавой диктатуры. Опросы общественного мнения показывают, что последовательные приверженцы политики «сильной руки» составляют в обществе меньшинство, да и сами взгляды на сущность этой политики не отличаются свирепостью. В основном они сводятся к мнению, что руководство страны («сильная рука») должно быть суровым к узкому кругу лиц, поведение которых порождает непорядок. Например, к нерадивым и бесчестным чиновникам или к тем, кто совершает тяжкие преступления. Массовость и жестокость сталинских репрессий осуждаются почти всеми и отвергаются как впредь недопустимые. В самой по себе идее порядка, так близкой русской душе, нет ничего предосудительного. Совершенно очевидно, что он необходим. Смущает не само его требование, оно обоснованно и справедливо, а то, что на российской почве данное требование склонно приобретать административно-бюрократический и казарменный оттенок. Не потому ли регулярно предпринимаемые попытки «навести порядок» неизменно оканчивались у нас дружной констатацией печального факта: «Как не было у нас его раньше, так и сейчас его нет!»?