Текст книги "Мы и наши особенности"

В русском языке «государство» и «государь» слова однокоренные. Если проследить их соотношение исторически, то государю, т. е. одному человеку, надлежит отвести главенствующее положение, тогда как управляемое им огромное государство займет подчиненное место. Этот кажущийся сейчас странным порядок зафиксировал верноподданнический лозунг русских военных и служилых людей: за Веру, Царя и Отечество. Лозунг дожил до 1917 года.

То, что теперь принято именовать сферой государственных отношений, в старой Руси звалось Государевым делом. Обязательным и центральным элементом государственных отношений была фигура государя. Государственные служащие подчинялись лично ему и вступали в служебные отношения лично с ним. В случаях, когда такая модель оказывалась непригодной, например, из-за физической невозможности государя принять личное участие в каждом Государевом деле, прибегали к государственно-политическим метафорам.

Так, посылаемый управлять отдаленным краем чиновник назывался Государевым оком, то есть считался не самостоятельным субъектом, а своего рода политико-юридическим продолжением главы государства.

В древнейшую эпоху отношения государя (князя) с подданными строились по простейшей схеме. Князь с военным отрядом (дружиной) шел по суше или плыл по реке и возле каждого селения останавливался со своими людьми, чтобы потребовать от здешних обывателей уплаты налогов – дани. Дань (полюдье) собиралась тут же на месте. Князь селился в небольшом укреплении, регулярно отправлялся из него за новой данью и предоставлял в ответ данникам покровительство и защиту.

Княжеские укрепления со временем превращались в города, заселенные ремесленниками и купцами – новым разрядом налогоплательщиков.

Указанные взаимообязательства государя с подданными (содержание князя населением в обмен на его заступничество) сохранялись в качестве стержневых очень долго. Когда в 1480 году к Москве двинулся золотоордынский хан Ахмат, москвичи, видя колебания великого князя Ивана III, вышли на улицы и стали упрекать его в неисполнении основной обязанности: налоги собираешь с горожан отменно, а защищать не хочешь.

К тому времени по сравнению с эпохой сбора полюдья социальная жизнь усложнилась. Князя окружали уже не только воины-дружинники, но и чиновники-делопроизводители. Для крупных военных действий, в придачу к постоянному княжескому войску, набиралось народное ополчение (посошная рать).

К концу правления Ивана Грозного (внука Ивана III) заявление государю массовых требований и претензий становится невозможным и квалифицируется как бунт. Грозный объявил всех без исключения россиян своими холопами, коих он волен казнить или миловать по собственному усмотрению, без каких-либо заранее оговоренных юридических формальностей. Гнев же царя, как показали его карательные походы на Тверь, Новгород и Псков, мог обрушиться как на отдельных лиц, так и на целые города.

При Грозном границы Государева дела значительно расширяются. Управление страной все чаще переходит от политики отдельных поручений к формированию постоянно действующих административных органов. Расширяются и выполняемые ими функции. После разгрома Новгорода Грозный берет управление этим городом, выражаясь по-современному, под особый контроль. Назначенная им городская администрация ведет перепись населения, устанавливает государственную монополию на продажу спиртного (царев кабак), вводит многочисленные административные ограничения, принимает строгие полицейские меры.

В своей репрессивной политике Грозный нередко прибегал к помощи доносчиков, но делал это, как правило, по конкретным поводам, в разовом порядке. В обществе в целом сохранялась открытость.

Появление профессиональных соглядатаев, в чьи обязанности входила постоянная слежка за населением, связывают с именем Бориса Годунова. Чувствуя непрочность своего положения и непопулярность в народе, царь Борис решил бороться с этими беспокоящими его явлениями методами политического сыска. Сыск быстро окреп и, известный под именем «Слово и дело», свирепствовал в стране еще два столетия. (В дальнейшем политическая полиция претерпевала многочисленные изменения, оставаясь тем не менее постоянным и очень влиятельным элементом государственного механизма.)

Соборное уложение 1649 года впервые выделяет государственные преступления в самостоятельную главу. Называется она «О Государственной чести и как его Государское здоровье оберегать», но касается посягательств не только на честь и здоровье в их современном понимании. Например, в ней содержится состав государственной измены, звучащий вполне современно (а который захочет Московским государством завладеть, государем стать, учнет рать сбирать и с недруги сноситца). Так что в политико-правовом смысле государство по-прежнему не отделено от государя. Их постепенное разведение начинается лишь при Петре I.

С петровскими преобразованиями Государево дело вторгается в жизнь каждого россиянина. Вводится подушная подать (прямое индивидуальное налогообложение), увеличивается число денежных и натуральных повинностей. Каждый десятый крестьянский двор обязан поставить государству одного работника (для строительства флота, крепостей и пр.), каждый двадцатый двор – рекрута. В борьбе с государственными преступлениями разрешено даже нарушать тайну церковной исповеди.

В XIX веке политико-юридическое разведение «государя» и «государства» прочно укореняется в качестве очевидной истины. В передовом общественном мнении государь явно уступает государству и даже становится персона нон грата. Начавшись с утверждений, подобных фразе Чацкого (героя грибоедовской комедии «Горе от ума») о службе «делу, а не лицам», этот процесс достигает своего апогея в деятельности революционеров-бомбистов. От их рук погиб император Александр II, прозванный за отмену при нем крепостного права «Освободителем». (Любопытно, что его отец, Николай I, за приверженность телесным наказаниям получивший прозвище «Палкин», мог свободно ходить по улицам безо всякой охраны.)

Повышенное внимание в нашей стране к личным качествам и главы государства, политических лидеров и высших должностных лиц объясняется несколькими причинами.

Во-первых, это исторические традиции и взгляды на государственную сферу как на Государево дело.

Во-вторых, это издержки переживаемого страной переходного периода. В условиях перестраивающихся и недостаточно окрепших институтов власти личные качества власть предержащих приобретают повышенное значение по сравнению с периодами, когда система государственного устройства является стабильной и устоявшейся.

В-третьих, это несформированность в России зрелого гражданского общества, оставляющая гражданина «один на один» с властными структурами.

Центральные органы государственного управления – приказы (прообразы нынешних министерств и ведомств) появляются на Руси еще в XV веке. В царство Ивана Грозного они окончательно оформляются в качестве постоянно действующих учреждений. Тогда же их функции существенно расширяются, а число растет.

Однако при Грозном не удалось создать гибкую и действенную систему государственного управления страной. Слабость государственного аппарата государь попытался компенсировать усилением личной власти. В итоге царь, правомочный казнить любого подданного по своему усмотрению, эффективного управления государственными делами так и не добился.

Репрессивная политика Грозного скорее ослабляла управленческую вертикаль, ибо наиболее опытные, компетентные и дальновидные чиновники постоянно становились жертвами гонений и террора.

Считается, что российской бюрократии свойственны основные черты бюрократической системы вообще, включая органически присущие последней пороки и недостатки. Российскую бюрократию упрекали в чрезмерном численном разбухании, некомпетентности, неразворотливости и медлительности, неистребимой склонности к мздоимству и воровству. История подтверждает все перечисленные пункты обвинения.

Численный рост чиновного люда обратил на себя внимание еще в XVII веке. Москва к тому времени обзавелась целой армией дьяков и подьячих и тем не менее постоянно приглядывалась к провинции в поисках свежего пополнения тружеников бумаги и пера. Наиболее способных делопроизводителей из провинции забирали на службу в столицу, несмотря на энергичные протесты местных воевод. Немудрено, что вскоре московские приказы оказались переполненными. Чиновникам не хватало столов и скамей, что их не слишком смущало. Не имевшие постоянного сидячего места исхитрялись строчить бумаги, где-нибудь временно примостившись или даже стоя.

Петровские реформы принесли с собой небывалый рост присутственных мест и заселявшей их чиновной братии. Царь-реформатор ставил перед государственным аппаратом задачу установления жесткой административной опеки над каждым подданным его империи. Тенденция к постоянному увеличению чиновничества сохранилась в дальнейшем вплоть до наших дней.

В самом начале XIX века видный государственный деятель М. М. Сперанский жаловался, что у него нет ни одного чиновника, способного толково и профессионально грамотно составить официальный документ. Для повышения уровня квалификации и общеобразовательной подготовки государственных служащих он вводит систему сдачи экзаменов в качестве обязательного условия карьерного продвижения. (Просуществовала до 1917 года.)

Нерасторопность российской бюрократии общеизвестна. Знаменитая «московская волокита» появилась на свет одновременно с московскими приказами. Их эстафету перехватили впоследствии петербургские министерства. Провинциальные присутственные места брали в этом пример со столичных.

Дела «волочились» годами и десятилетиями. Под следствием и судом (судебная система была частью единого бюрократического аппарата) можно было находиться неопределенно долго. Родственник А. С. Пушкина Петр Абрамович Ганнибал полжизни провел под следствием за исчезновение артиллерийских снарядов. Гоголь писал о состоявших под судом помещиках, которые «под его покровом» наживали себе детей и внуков. Для российского судопроизводства тех лет такая картина была типичной. Ссора героев гоголевской повести Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича перерастает в многолетнюю тяжбу, коей не видно конца.

Коррумпированность российского чиновничества воистину легендарна. Никакие строжайшие меры, начиная с отрубания руки за получение взятки в XV веке и кончая судебными процессами советских времен, успеха не имели, хотя еще в 80-е годы нашего времени хищения и взятки в особо крупных размерах могли караться смертной казнью.

О размахе коррупции и эффективности борьбы с ней можно судить всего лишь по одному эпизоду из «Мертвых душ» Гоголя.

Для построения какого-то казенного здания организовалась государственная комиссия. Она немедленно приступила к делу и трудилась в течение шести лет. «Но климат, что ли, мешал или материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов комиссии по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше».

На седьмой год работы совершенно неожиданно на место прежнего начальника-«тюфяка» был прислан новый – «человек военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовется неправдой». При нем быстро «пошла переборка». Проворовавшихся чиновников отставили от должности, дома гражданской архитектуры поступили в казну, «все распушено было в пух».

Однако спустя некоторое время к новому суровому начальнику «втерлись в милость» другие чиновники, и он скоро очутился в руках еще больших мошенников, которых вовсе не считал таковыми: «даже был доволен, что выбрал, наконец, людей как следует, и хвастался не в шутку тонким уменьем различать способности».

Новые подчиненные, постигнувшие характер своего шефа, сделались вдруг страшными гонителями неправды. «Везде, во всех делах они преследовали ее, как рыбак острогой преследует какую-нибудь мясистую белугу, и преследовали ее с таким успехом, что в скором времени у каждого очутилось по нескольку тысяч капиталу».

Но что говорить о заурядных случаях, если даже министр юстиции граф В. Н. Панин (занимал должность министра юстиции с 1841 по 1862 год) вынужден был дать взятку в суде для ускорения своего частного дела.

Бюрократический произвол чиновников суда и полиции убедительно и с большой художественной силой изображен А. В. Сухово-Кобылиным в пьесах, написанных в середине прошлого века («Дело», «Смерть Тарелкина»). Их персонаж, ничтожный авантюрист и карточный шулер Расплюев, поступив в полицию и почувствовав могущество своего нового положения, бросает зловещую фразу: «Всю Россию затребуем!»

В 60–70-е годы XIX века, после поражения России в Крымской войне, в стране осуществляется комплекс реформ (крестьянская, судебная, административная, финансовая, университетская и пр.), направленных на либерализацию общества и открывших путь к ускоренному развитию капитализма. В частности, судебная власть отделялась от законодательной и исполнительной и объявлялась независимой, вводился суд присяжных, институт несменяемости судей, все судопроизводство значительно демократизировалось и приблизилось к отправлению правосудия в передовых демократических странах мира.

17 октября 1905 года под давлением стремительно разворачивавшихся в стране революционных событий император Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». В нем впервые в российской истории провозглашались свобода слова, совести, собраний и союзов, неприкосновенность личности, а также содержались положения о создании законодательного органа – Государственной думы (действовала с 1906 по 1917 год).

В нашей истории до последнего времени было принято говорить о непоследовательности, «половинчатости» названных реформ и государственно-политических преобразований. Реформы 60–70-х годов оказались к тому же ослабленными контрреформами 80–90-х. Однако было бы необъективным не замечать, что процесс, начавшийся с отмены крепостного права в 1861 году, шел в направлении демократизации страны и ее прогрессивного правового развития, постепенного очищения от остатков феодализма.

Рассматривая характерные особенности личности наших предков, Т. Б. Дмитриева выделяет основные простые и очевидные понятия – справедливость, равноправие, свободу. Именно они всегда определяли в нашем отечестве поступки людей[4]4
  Еще один ракурс оценки русского национального характера можно найти в повести Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» (М., 1990), отразившей эхо трагедии сталинизма. В начале Великой Отечественной войны Е. Гинзбург, находившаяся в колымском лагере для политических заключенных, писала: «Мы уже знаем о зверствах гитлеровцев. Я содрогалась при мысли о том, как страшно сочетание жестокости приказов с тупой стопроцентной исполнительностью. То ли дело у нас. У нас почти всегда остается лазейка для простого человеческого чувства. Почти всегда приказ – пусть самый дьявольский – ослабляется природным добродушием исполнителей, их расхлябанностью, надеждой на пресловутый русский “авось”» (С. 344).


[Закрыть]. Автор обращает внимание на то, что русские в разных обстоятельствах – и в прошлом, и сегодня – стремятся «все выворачивать наизнанку, чтобы докопаться до сути». При этом в национальном характере преобладают терпеливое простодушие и коллективные действия. Особенности, о которых пишет Т. Б. Дмитриева, сохраняются многие столетия и являются важной частью многовекового национального достояния, помогающего стране существовать и развиваться.

Иван Петрович Павлов (1849–1936) – великий русский физиолог, академик, создатель новых направлений изучения высшей нервной деятельности. Лауреат Нобелевской премии (1904).

Глава 5. И. П. Павлов. О русском уме

Милостивые государи! Заранее прошу меня простить, что в гнетущее время, которое мы все переживаем, я сейчас буду говорить о довольно печальных вещах. Но мне думается или, вернее сказать, я чувствую, что наша интеллигенция, т. е. мозг родины, в погребальный час великой России не имеет права на радость и веселье. У нас должна быть одна потребность, одна обязанность – охранять единственно нам оставшееся достоинство: смотреть на самих себя и окружающее без самообмана. Побуждаемый этим мотивом, я почел своим долгом и позволил себе привлечь ваше внимание к моим жизненным впечатлениям и наблюдениям относительно нашего русского ума.

Три недели тому назад я уже приступил к этой теме и сейчас вкратце напомню и воспроизведу общую конструкцию моих лекций. Ум – это такая огромная, расплывчатая тема! Как к ней приступить? Смею думать, что мне удалось упростить эту задачу без потери деловитости. Я поступил в этом отношении чисто практически. Отказавшись от философских и психологических определений ума, я остановился на одном сорте ума, мне хорошо известном отчасти по личному опыту в научной лаборатории, частью литературно, именно на научном уме и специально на естественнонаучном уме, который разрабатывает положительные науки.

Рассматривая, какие задачи преследует естественнонаучный ум и как задачи он эти достигает, я, таким образом, определил назначение ума, его свойства, те приемы, которыми он пользуется для того, чтобы его работа была плодотворна. Из этого моего сообщения стало ясно, что задача естественнонаучного ума состоит в том, что он в маленьком уголке действительности, которую он выбирает и приглашает в свой кабинет, старается правильно, ясно рассмотреть эту действительность и познать ее элементы, состав, связь элементов, последовательность их и т. д., при этом так познать, чтобы можно было предсказывать действительность и управлять ею, если это в пределах его технических и материальных средств. Таким образом, главная задача ума – это правильное видение действительности, ясное и точное познание ее. Затем я обратился к тому, как этот ум работает. Я перебрал все свойства, все приемы ума, которые практикуются при этой работе и обеспечивают успех дела. Правильность, целесообразность работы ума, конечно, легко определяется и проверяется результатами этой работы. Если ум работает плохо, стреляет мимо, то ясно, что не будет и хороших результатов, цель останется недостигнутой.

Мы, следовательно, вполне можем составить точное понятие о тех свойствах и приемах, какими обладает надлежащий, действующий ум. Я установил восемь таких общих свойств, приемов ума, которые и перечислю сегодня специально в приложении к русскому уму. Что взять из русского ума для сопоставления, сравнения с этим идеальным естественнонаучным умом? В чем видеть русский ум? На этом вопросе необходимо остановиться. Конечно, отчетливо выступает несколько видов ума.

Во-первых, научный русский ум, участвующий в разработке русской науки. Я думаю, что на этом уме мне останавливаться не приходится, и вот почему. Это ум до некоторой степени оранжерейный, работающий в особой обстановке. Он выбирает маленький уголочек действительности, ставит ее в чрезвычайные условия, подходит к ней с выработанными заранее методами, мало того, этот ум обращается к действительности, когда она уже систематизирована и работает вне жизненной необходимости, вне страстей и т. д. Значит, в целом это работа облегченная и особенная, работа далеко идущая от работы того ума, который действует в жизни. Характеристика этого ума может говорить лишь об умственных возможностях нации.

Этот ум есть ум частичный, касающийся очень небольшой части народа, и он не мог бы характеризовать весь народный ум в целом. Количество ученых, я разумею, конечно, истинно ученых, особенно в отсталых странах, очень небольшое. По статистике одного американского астронома, занявшегося определением научной производительности различных народов, наша русская производительность ничтожная. Она в несколько десятков раз меньше производительности передовых культурных стран Европы.

Научный ум относительно мало влияет на жизнь и историю. Ведь наука только в последнее время получила значение в жизни и заняла первенствующее место в немногих странах. История же шла вне научного влияния, она определялась работой другого ума, и судьба государства от научного ума не зависит. Мы имеем чрезвычайно резкие факты. Возьмите Польшу. Польша поставила миру величайшего гения, гения из гениев – Коперника. И однако, это не помешало Польше окончить свою политическую жизнь так трагически. Или обратимся к России. Мы десять лет назад похоронили нашего гения Менделеева, но это не помешало России прийти к тому положению, в котором она сейчас находится. Поэтому, мне кажется, я прав, если в дальнейшем не буду учитывать научного ума.

Но тогда каким же умом я займусь? Очевидно, массовым, общежизненным умом, который определяет судьбу народа. Но массовый ум придется подразделить. Это будет, во-первых, ум низших масс и затем – ум интеллигентский. Мне кажется, что если говорить об общежизненном уме, определяющем судьбу народа, то ум низших масс придется оставить в стороне. Возьмем в России этот массовый, т. е. крестьянский ум по преимуществу. Где мы его видим? Неужели в неизменном трехполье, или в том, что и до сих пор по деревням летом безвозбранно гуляет красный петух, или в бестолочи волостных сходов? Здесь осталось то же невежество, какое было и сотни лет назад. Недавно я прочитал в газетах, что, когда солдаты возвращались с турецкого фронта, из-за опасности разноса чумы хотели устроить карантин. Но солдаты на это не согласились и прямо говорили: «Плевать нам на этот карантин, все это буржуазные выдумки».

Или другой случай. Как-то, несколько недель тому назад, в самый разгар большевистской власти мою прислугу посетил ее брат, матрос, конечно, социалист до мозга костей. Все зло, как и полагается, он видел в буржуях, причем под буржуями разумелись все, кроме матросов, солдат. Когда ему заметили, что едва ли вы сможете обойтись без буржуев, например появится холера, что вы станете делать без докторов? – он торжественно ответил, что все это пустяки. «Ведь это уже давно известно, что холеру напускают сами доктора». Стоит ли говорить о таком уме и можно ли на него возлагать какую-нибудь ответственность?

Поэтому-то я и думаю, что то, о чем стоит говорить и характеризовать, то, что имеет значение, определяя суть будущего, – это, конечно, есть ум интеллигентский. И его характеристика интересна, его свойства важны. Мне кажется, что то, что произошло сейчас в России, есть, безусловно, дело интеллигентского ума, массы же сыграли совершенно пассивную роль, они восприняли то движение, по которому ее направляла интеллигенция. Отказываться от этого, я полагаю, было бы несправедливо, недостойно. Ведь если реакционная мысль стояла на принципе власти и порядка и его только и проводила в жизнь, а вместе с тем отсутствием законности и просвещения держала народные массы в диком состоянии, то, с другой стороны, следует признать, что прогрессивная мысль не столько старалась о просвещении и культивировании народа, сколько о его революционировании…

Научный ум имеет дело с маленьким уголком действительности, а ум обычный имеет дело со всей жизнью. Задача по существу одна и та же, но более сложная, можно только сказать, что здесь тем более выступает настоятельность тех приемов, которыми пользуется в работе ум вообще. Если требуются известные качества от научного ума, то от жизненного ума они требуются в еще большей степени. И это понятно. Если я лично или кто-либо другой оказались не на высоте, не обнаружили нужных качеств, ошиблись в научной работе, беда небольшая. Я потеряю напрасно известное число животных, и этим дело кончается. Ответственность же общежизненного ума больше. Ибо, если в том, что происходит сейчас, виноваты мы сами, эта ответственность грандиозна.

Таким образом, мне кажется, я могу обратиться к интеллигентскому уму и посмотреть, насколько в нем есть те свойства и приемы, которые необходимы научному уму для плодотворной работы. Первое свойство ума, которое я установил – это чрезвычайное сосредоточение мысли, стремление мысли безотступно думать, держаться на том вопросе, который намечен для разрешения, держаться дни, недели, месяцы, годы, а в иных случаях и всю жизнь. Как в этом отношении обстоит с русским умом? Мне кажется, мы не наклонны к сосредоточенности, не любим ее, мы даже к ней отрицательно относимся. Я приведу ряд случаев из жизни.

Возьмем наши споры. Они характеризуются чрезвычайной расплывчатостью, мы очень скоро уходим от основной темы. Это наша черта. Возьмем наши заседания. У нас теперь так много всяких заседаний, комиссий. До чего эти заседания длинны, многоречивы и в большинстве случаев безрезультатны и противоречивы! Мы проводим многие часы в бесплодных, ни к чему не ведущих разговорах. Ставится на обсуждение тема, и сначала обыкновенно и благодаря тому, что задача сложная, охотников говорить нет. Но вот выступает один голос, и после этого уже все хотят говорить, говорить без всякого толку, не подумав хорошенько о теме, не уясняя себе, осложняется ли этим решение вопроса или ускоряется. Подаются бесконечные реплики, на которые тратится больше времени, чем на основной предмет, и наши разговоры растут как снежный ком. И в конце концов вместо решения получается запутывание вопроса.

Мне в одной коллегии пришлось заседать вместе со знакомым, который состоял раньше членом одной из западноевропейских коллегий. И он не мог надивиться продолжительности и бесплодности наших заседаний. Он удивлялся: «Почему вы так много говорите, а результатов ваших разговоров не видать?»

Дальше. Обратитесь к занимающимся русским людям, например к студентам. Каково у них отношение к этой черте ума, к сосредоточенности мыслей? Господа! Все вы знаете – стоит нам увидеть человека, который привязался к делу, сидит над книгой, вдумывается, не отвлекается, не впутывается в споры, и у нас уже зарождается подозрение: недалекий, тупой человек, зубрила. А быть может, это человек, которого мысль захватывает целиком, который пристрастился к своей идее! Или в обществе, в разговоре, стоит человеку расспрашивать, переспрашивать, допытываться, на поставленный вопрос отвечать прямо – у нас уже готов эпитет: неумный, недалекий, тяжелодум!..

Сколько раз приходилось встречаться с таким фактом. Кто-нибудь из нас разрабатывает определенную область науки, он к ней пристрастился, он достигает хороших и больших результатов, он каждый раз сообщает о своих фактах, работах. И знаете, как публика на это реагирует: «А, этот! Он все о своем». Пусть даже это большая и важная научная область. Нет, нам это скучно, нам подавай новое. Но что же? Эта быстрота, подвижность, характеризует она силу ума или его слабость? Возьмите гениальных людей. Ведь они сами говорят, что не видят никакой разницы между собой и другими людьми, кроме одной черты, что могут сосредоточиваться на определенной мысли как никто. И тогда ясно, что эта сосредоточенность есть сила, а подвижность, беготня мысли есть слабость…

Господа! Второй прием ума – это стремление мысли прийти в непосредственное общение с действительностью, минуя все перегородки и сигналы, которые стоят между действительностью и познающим умом. В науке нельзя обойтись без методики, без посредников, и ум всегда разбирается в этой методике, чтоб она не исказила действительности. Мы знаем, что судьба всей нашей работы зависит от правильной методики. Неверна методика, неправильно передают действительность сигналы – и вы получаете неверные, ошибочные, фальшивые факты. Конечно, методика для научного ума – только первый посредник. За ней идет другой посредник – это слово.

Слово – тоже сигнал, оно может быть подходящим и неподходящим, точным и неточным. Я могу представить вам очень яркий пример. Ученые-натуралисты, которые много работали сами, которые на многих пунктах обращались к действительности непосредственно, такие ученые крайне затрудняются читать лекции о том, чего они сами не проделали. Значит, какая огромная разница между тем, что вы проделали сами, и между тем, что знаете по письму, по передаче других. Настолько резкая разница, что неловко читать о том, чего сам не видел, не делал. Такая заметка идет, между прочим, и от Гельмгольца. Посмотрим, как держится в этом отношении русский интеллигентский ум.

Я начну со случая, мне хорошо известного. Я читаю физиологию, науку практическую. Теперь стало общим требованием, чтобы такие экспериментальные науки и читались демонстративно, предъявлялись в виде опытов, фактов. Так поступают остальные, так веду свое дело и я. Все мои лекции состоят из демонстраций. И что же вы думаете! Я не видел никакого особенного пристрастия у студентов к той деятельности, которую я им показываю. Сколько я обращался к своим слушателям, столько я говорил им, что не читаю вам физиологию, я вам показываю. Если бы я читал, вы бы могли меня не слушать, вы могли бы прочесть это по книге, почему я лучше других! Но я вам показываю факты, которых в книге вы не увидите, а потому, чтобы время не пропало даром, возьмите маленький труд. Выберите пять минут времени и заметьте для памяти после лекции, что вы видели. И я оставался гласом вопиющего в пустыне. Едва ли хотя бы один когда-либо последовал моему совету. Я в этом тысячу раз убеждался из разговоров на экзаменах и т. д.

Вы видите, до чего русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует. Что мы действительно живем словами, это доказывают такие факты. Физиология – как наука – опирается на другие научные дисциплины. Физиологу на каждом шагу приходится обращаться к элементам физики, химии. И, представьте себе, мой долгий преподавательский опыт показал мне, что молодые люди, приступающие к изучению физиологии, т. е. прошедшие среднюю школу, реального представления о самих элементах физики, химии не имеют. Вам не могут объяснить факта, с которого мы начинаем жизнь нашу, не могут объяснить толком, каким образом к ребенку поступает молоко матери, не понимают механизма сосания…

Таким образом, господа, вы видите, что русская мысль совершенно не применяет критики метода, т. е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность. Мы занимаемся коллекционированием слов, а не изучением жизни. … Если ум пишет разные алгебраические формулы и не умеет их приложить к жизни, не понимает их значения, то почему вы думаете, что он говорит слова и понимает их.

Возьмите вы русскую публику, бывающую на прениях. Это обычная вещь, что одинаково страстно хлопают и говорящему «за», и говорящему «против». Разве это говорит о понимании? Ведь истина одна, ведь действительность не может быть в одно и то же время и белой, и черной. Я припоминаю одно врачебное собрание, на котором председательствовал покойный Сергей Петрович Боткин. Выступили два докладчика, возражая друг другу; оба хорошо говорили, оба были хлесткие, и публика аплодировала и тому, и другому. И я помню, что председатель тогда сказал: «Я вижу, что публика еще не дозрела до решения этого вопроса, и потому я снимаю его с очереди». Ведь ясно, что действительность одна. Что же вы одобряете и в том и в другом случае? Красивую словесную гимнастику, фейерверк слов.