Текст книги "Бродяги Хроноленда"

– Нет! – рявкнула толпа. Если состоялся диалог, это уже половина успеха. Мэнсон продолжил:

– Из третьего Рейха, победившего весь мир, из Великой Немецкой Империи пытаются сделать ягодный кисель. Зачем? Кому это нужно? Евреям? Пигмеям? Индусам? Белорусам? Не важно. Важно то, что желатин уже бродит по нашим жилам, и когда мы потеряем бдительность, нас порвут, растопчут, сомнут, как туалетную бумагу и спустят в унитаз. Есть среди вас ветераны?

Лес рук гордо поднялся над площадью.

– Посмотрите, сколько среди нас бравых бойцов, патриотов и отважных вояк. Эти люди смотрели смерти в лицо, сжимали горло врага в рукопашной схватке, слушали свист пуль и они выжили, потому, что они лучшие. Слава героям!

– Слава! – дружно поддержала толпа!

– И теперь их хотят превратить в заплывших жиром евнухов. Зачем? Кому это нужно.

Эсэсовец, говоривший перед Мэнсоном, попытался что-то сказать, но Чарли оттолкнул его.

– Вот! Вот они, предатели и пособники. Такие, как он, мечтают о гибели Рейха! И вводят в заблуждение народ, уводят его в обманчивые сытые грёзы, чтобы потом одним махом сломать хребет.

Эсэсовец от удивления поднял брови. Ему тут же закрутили руки, надавали тумаков и потащили к виселице.

Мэнсон постучал по микрофону, чтобы успокоить праведный гнев народа. Эсэсовец что-то кричал, фуражка упала и сиротливо осталась лежать на помосте. Повесили его быстро и без лишних слов. Ноги ещё дрожали в агонии, а Мэнсон продолжал речь.

– Из-за таких как он и тех, кому он служит, мне пришлось скрываться. Я был в изгнании. Жил в шалаше в Шушенском. Каждый день мне приходилось ловить рыбу, охотиться на рябчиков, собирать грибы. А по вечерам пить самогон с вонючими мужиками.

Некоторые сочувственно закачали головой.

– Целых полгода я прятался от цепких лап этих подонков!

– Да тебя всего неделю не было! – выкрикнул толстый мужчина с усиками.

– Провокатор! – ткнул в его сторону Чарли.

Толстяка даже не стали тащить к виселице – затоптали там же, где стоял.

Мэнсон почувствовал, что имеет полную власть над этими свиньями. И может делать, что угодно. И будет делать, что захочет. Свергнет фюрера и станет править миром. И будет резать этих свиней дюжину в день, и лучшие повара будут готовить деликатесы из их потрохов.

– Я ничего не буду вам обещать. Я ничего не буду вам давать. Я просто сделаю так, чтобы вы могли взять себе сами всё, чего пожелает душа. Сегодня же я объявляю войну! Священную, благородную. Вы утонете в трофеях. Да освободите же эту девушку! – крикнул он молодчикам, стоящим возле Рииль. Те сняли петлю и подвели девушку к Мэнсону.

– Вот! Посмотрите! Я знаю, где такого добра полным-полно. Я знаю, что вам нужно! Пиво и сиськи! Что вам нужно?

– Пиво и сиськи! – взвыла площадь, даже женщины, которым чужие сиськи даром не нужны.

– Не слышу!!!

– Пиво и сиськи! Пиво и сиськи!

Мэнсон поддел крюком футболку Рииль и разорвал, обнажив девушке грудь.

Толпа взорвалась воплем восторга. Рииль, ещё толком не пришедшая в себя, стояла, не понимая, что происходит.

– Это вам не ваши плоскодонские носатые фрау. Это порода! Это молодость, здоровье, красота и…

– … и сиськи! – подхватили внизу.

– А сейчас расходитесь все по домам, доставайте с чердаков оружие, сушите сухари, пришивайте погоны и петлицы. Ведь завтра в поход. Труба зовёт!

Люди на площади радостно кричали, обнимались, хлопая друг друга по плечам Кто-то заиграл на губной гармошке марш, его подхватили и песня взвилась над городом многократно отражаясь звонким эхом. Некоторые начали танцевать.

Мэнсон с тоской смотрел на этот беспредел. Дебилы. Дегенераты. Человек, захваченный толпой становится полоумным идиотом. Чарли ненавидел их. Наверное, каждый правитель ненавидит свой народ. Каждый царь, президент, хан, генеральный секретарь презирает и ненавидит своих подопечных. Насколько спокойнее и легче было бы, если бы их не было вовсе. Но тогда правитель перестаёт быть правителем. Вот такой парадокс власти.

Мэнсон занервничал, от гама разболелась голова, от мелькания лиц, плеч и рук помутилось в глазах. Он еле сдержался, чтобы не спрыгнуть вниз, и прямо сейчас начать кровавую резню. Но это было неразумно и не логично, поэтому он просто завопил в микрофон:

– Я сказал, пошли все вон!!!

Народ притих, с уважением посмотрел на нового фюрера, и через десять минут площадь полностью опустела. Остались только Мэнсон и амазонка стоять на трибуне. Теперь осталось немного – разобраться с Адольфом и его командой. И потом – абсолютная власть. Аминь.

В гараже было сыро и темно. Из-под бетонного пола настойчиво пробивалась растительность. Полки пустили корни, на потолке выросли пятнистые цветы, воняющие гнилью и болотом.

В углах шуршали перепуганные гайки.

– Я туда не пойду, – сказал Максим. – Не хватало ещё погибнуть загрызенным одичавший канистрой или задушенным диким удлинителем. Да там и делать нечего. Вонь и сырость. Боря, выходи оттуда.

Борис вышел наружу. Действительно, сам лес казался безопаснее, чем это убежище техномутантов.

Зато Лита чувствовала себя прекрасно. Ведь она выросла в лесу. Правда, не в таком чудном. Но и сюда попадали, увлечённые погоней за дичью. В глубь пытались не заходить, но и ничего страшного ни с кем из амазонок здесь вовек не приключалось. Может, потому, что они тоже были лесными жителями.

Белк окончательно пришёл в себя, распушил хвост и уже грыз какой-то фиолетовый плод.

– Поесть бы, – вздохнул Борис. – Животное, ты что жуёшь?

– Ничего особенного, какая-то гадость. До ужаса сладкое и пахнет мухами. Но вполне съедобное. Для белок. А вот людям такое есть нельзя, может парализовать ноги. Наверное.

– Так наверное, или нельзя?

– Откуда я знаю. Я же не ботаник. Попробуй, если жить надоело.

– Нет, спасибо. Но поесть бы не помешало.

Павел достал пистолет и пошёл в гараж. Все вздрогнули от раздавшихся выстрелов, спугнувших стаю червероногих птиц.

– Застрелился, – сказал Максим.

– Ага, выпустил в себя всю обойму.

Из гаража донесся звук шагов, сопение и мат.

– Промахнулся. – резюмировал Макс.

Снова прозвучали выстрелы.

– Контрольная обойма. Надеюсь, на этот раз попал.

Снова шум возни и ругань.

– Что он там делает? – удивился Максим.

– Понятия не имею. Белк, ты уже пожрал? Пойди, посмотри, что там происходит.

Белк показал кукиш и забрался на дерево.

– Ребята, вы, наверное, не поняли – я уже дома. И нахожусь здесь по одной причине – утолить свой интерес, чем закончится ваша одиссея. Так что, не нужно мне приказывать. Тебе нужно, ты и иди.

– Нужно было тебя сторожу тому продать. На стадионе. Мы с тобой, как с другом. Водку наливали, за ушком чесали, пока ты мне на рубашку гадил. А ты вот так по-хамски.

– Ничего не так, просто я боюсь гаражей, людей с пистолетом и темноты.

И тут вышел Павел. В охапке он нёс несколько разнокалиберных зверьков. Бросив добычу на землю, сказал Лите:

– Давай, лесной житель, придумай что-нибудь на ужин. Люблю экзотическую кухню. Чего я только не пробовал – и кузнечиков, и пауков, и саламандр. Попугаев ел, суп из хвостов тушканчиков, фаршированных ёжиков, холодец из кожаных ремней. А вот отвёрток и плоскогубцев ещё не пробовал.

– Они же железные, – сказал Борис и присел на корточки, чтобы разглядеть дичь. – Так, что тут у нас? Тушка электродрели, отвёртка, кусачки, плоскогубцы. Ёлы– палы, плоскогубцы! А я их обыскался. Думал уже, что спёр кто-то. Керосиновая лампа, нож для бумаги. Гайки. Крупные какие.

Боря ткнул пальцем в окровавленную бездыханную дрель. Она была покрыта лёгким пушком и совсем не твёрдая. Металл и пластмасса превратились в плоть. Чудеса, да и только.

– Мне эту дрель тесть подарил. Она мне как родная. Я её есть не буду. Может, гайки пожую ещё, как максимум. Костёр нужно развести, что ли.

Стараясь не отходить далеко от гаража, насобирали сухих веток и разожгли огонь. Лито ловко свежевала инструмент, нарвала каких-то травок, Павел дал заветную походную порцию соли, которую он носил специально для подобных экстренных случаев.

Через час обед был готов. Порции разложили на большие листья, выросшие под стенкой гаража.

– Ну, что, приятного аппетита, – пожелал Павел, и первым попробовал кусок отвёртки. Пожевал, закатив глаза, пытаясь распробовать вкус. – Вроде съедобно, только машинным маслом немного отдаёт. А так, вполне ничего. На кролика похоже.

Съели всё за считанные минуты. Действительно, оказалось питательно и вкусно, а зелень, которой приправила Лита, перебивала привкус солидола и керосина.

– Я не могу поверить, что такое возможно. Как я наелся, – похлопал себя по животу Борис. – Теперь бы шурупов покурить и поспать часок-другой.

Павел достал из рюкзака помятый портсигар с энзэшными папиросами «Казбек», протянул каждому. Лита, хоть никогда и не пробовала курить, взяла одну и спрятала где– то в причёске. Табачный дымок завис над компанией, разогнав насекомых, висящих над головами. Комары стали чихать и ретировались, поднявшись повыше и рассевшись на ветке.

– Хорошо, – потянулся Павел, – надеюсь, не обосрёмся после этих железяк. Простите, мадам, вырвалось. – обратился он к Лите. – Мы сами деревенские, и язык у нас говорит сам, что хочет. Учили меня, учили этикету, так и не научили. Целые курсы прошёл, пять книжек прочитал с картинками. В какой руке вилку, в какой нож держать. Чем омаров есть, а чем кофе колотить. Когда даму вперёд пропускать, а когда самому первому заходить, хотя на дам всегда приятней сзади смотреть. Перспективнее как-то. Так вот, выучил всё на зубок, экзамен сдал на пять. Так нет же, всё равно казус вышел. Ни в одной книжке не написано, что за столом пердеть нельзя. Я потом специально всё проштудировал. Нет нигде. Ну, я на светском рауте у княгини, забыл как её фамилия, такую трель выдал! Думал, посмеются. У нас в гарнизоне, когда я ещё в Красной Армии служил, даже офицеры таким шуткам смеялись. А меня зафукали, локтями запинали, а какой-то поручик даже на дуэль вызвал, царство ему небесное. Так что, я теперь книжкам не доверяю, даже специально читать пытался разучиться, но всё равно половину букв забыть не могу.

– Надеюсь, сейчас пердеть не будете? – поинтересовалась Лита.

– Не факт. Ну, что, друзья товарищи, раз пить нечего, давайте поработаем. Мозгами. Как машину снимать будем? – Павел вопросительно посмотрел на Бориса. – Ты обещал придумать.

– Я на полный желудок придумывать не могу.

– Так что, промывание сделать типа клизмы?

– Не нужно. – Боря подпёр подбородок ладонью и стал думать. – А давайте попробуем палками сбивать. Будем бросать, пока не свалится.

– Не халтурь, думай качественнее.

– Ладно. Может, можно где-то кран достать или вертолёт?

– Вперёд. Иди, доставай.

– Где? Я же не местный.

– Мы все здесь не местные. Вставай, топай за краном.

– Ладно, отложим этот вариант на крайний случай. А может, подождать, пока машина одичает, как мои отвёртки, и сама спустится. Жрать-то ей захочется, вот она и спустится, а мы под деревом капкан поставим.

– А если она не спустится, а улетит? Мы же не знаем, как именно, она одичает. Она может свить там гнездо, вылупить птенцов, и нас им скормить. Хотя, судя по расцветке, из неё должна получиться оса. Борис, я здесь, в этом жутком лесу долго оставаться не собираюсь. Давай, думай быстрее.

– Я без водки не могу думать. Что вы меня всё пугаете? – взвёлся Борис. – Не нужно меня пугать. Если бы вы мою жену видели, то поняли бы, что меня брать на испуг бесполезно.

– Эх, дронтровочки бы, – мечтательно протянул белк. – Мы бы сразу решение нашли.

– Дронтровочки? – спросил Павел. – Это что за хрень такая?

– Дронтровочки?! – крикнул Борис. – Я знаю, знаю, как снять машину!

– Точно! – хлопнул себя по лбу Максим. – Грмнпу!

– Так, – нахмурился Павел, – вы тут на непонятном мне языке не разговаривайте. Заговор?

Павел достал из кобуры пистолет.

– Даже не думайте. На месте положу всех.

– Слышишь, Паша, а не пошёл бы ты… – весело сказал Борис, подскочил на ноги. – Белк, давай со мной, ты же лес знаешь. Заодно и настоечки наберём.

Борис пошёл в чащу леса, раздвигая руками высокую траву. Белк прошуршал по низу, а догнав Борю, забрался ему на плечо.

– Куда это они? – поднял брови Павел.

– А не пошёл бы ты… – ответил ему Максим. – Достал уже – пристрелю, положу. Взрослый серьёзный мужчина, а выглядишь, как сопляк понтовитый. Ну, застрели меня. Избей меня. Утешь свои прыщавые комплексы. Или мы одна команда, или иди ты… ну, ты понял, куда.

У Павла от услышанного внутри всё закипело, но он не стал стрелять, не стал бить, а встал и ушёл в гараж. Максим был прав. Ребята ничего намеренно плохого не сделали, сюда попали случайно. Готовы сотрудничать. А он, и правда, с ними как-то несправедливо, грудь выпячивает, угрожает. Несправедливо. Несправедливо. Слово почему-то зацепилось и вытесняло все мысли. Оно звенело в мозгу и мешало думать. Справедливость, несправедливость. Казалось он стоит на пороге разгадки великой, сокровенной тайны. Всего один шаг оставался, чтобы понять нечто жизненно важное, от чего зависит его судьба. Один шаг, но Павла словно парализовало. Он сделал дыхательную гимнастику по фен-шую, мысли о справедливости развеялись, даже дышать стало легче.

Павел вышел из гаража, внимательно посмотрел на Максима, потом на Литу, и после относительно долгой паузы тихо сказал:

– Извините.

И зачем-то сделал реверанс.

Чарли стоял неподвижно, словно памятник, даже не моргая, и долго смотрел на опустевшую площадь, загаженную пустыми бутылками, пачками из-под чипсов и сухариков, окурками, памперсами и тампонами. Казалось, что он думает о чём-то важном, глобальном, масштабном. О судьбе отечества, о мировом кризисе, о грядущем апокалипсисе или, по крайней мере, об эпидемии свиного гриппа. Но на самом деле Мэнсон не думал совсем, а слушал голоса в своей голове. Гневные выкрики, жалобные бормотания, негодующее ворчание, нытьё. Это перекликались души убиты им маньяков, словно черви в мозгу шевелились тёмные сгустки зла. В этой какофонии сложно было разобрать, о чём они говорят – только отдельные слова, бессмысленные вне контекста.

Разболелась голова, в висках бешено застучала кровь. А они всё не умолкали.

– Заткнитесь все!!! – закричал Мэнсон.

Лита бросила удивлённый взгляд.

Маньяки резко утихли, потом недовольно пошептались и замолчали.

Мэнсон смачно плюнул под ноги, подошёл к висящему эсэсовцу.

– Опа, – от мощного удара кулаком труп стал раскачиваться. – То-то! Знай наших. Ну, что, лапочка, – Мэнсон повернулся к Рииль. – Вперёд, к новым свершениям. Хочешь быть первой леди?

Он спрыгнул вниз с трибуны и пошёл к Рейхстагу. Рииль осмотрела порванную футболку, сорвала её совсем, потом сняла китель с висельника, набросила на плечи и пошла за Чарли.

Она ненавидела этого урода, жестокого, странного. От него веяло смертью и страхом. Он прекрасно бы смотрелся в смирительной рубашке на фоне обитых стен. Таблетки, уколы, лоботомия, издевательства циничных санитаров. Звезда дурдома.

Она любила этого красавца. От него веяло силой и уверенностью. Он прекрасно бы смотрелся на троне, в главе президиума, в огромном кабинете, с его же портретом на стене, за дубовым полированным столом, подписывая приказы о геноциде, холокосте, голодоморе и переселении народов. Корона, скипетр, президентские апартаменты, раболепство халдеев. Звезда большой политики.

Она боялась его. Она восхищалась им. Она презирала его. Она хотела умереть от его руки. Она хотела убить его. Она шла за ним.

Холл Рейхстага был пуст, шаги многократным эхом отражались от стен.

Чарли и Рииль поднялись по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй этаж. Прошли по лабиринту коридоров, и вышли к апартаментам фюрера. Мэнсон открыл дверь, вошёл в прихожую.

– Аууу! – крикнул он, – Адик!

Никто не ответил. Мэнсон стал открывать все двери. В комнатах царил хаос. Такое остаётся, когда собирают наспех вещи, берут самое ценное и не планируют никогда возвращаться. Сотни гитлеровских нарядов разбросаны по полу – шёлк, рюшечки, бантики, розовое, голубое, бирюзовое, латекс и кожа, военная форма, пижамы и спортивные костюмы. У фюрера был богатый гардероб. Ящики комодов и столов открыты. На кухне вся посуда вывалена на пол.

Чарли вернулся к Рииль, ожидающей в коридоре.

– Птичка тю-тю. Упорхнула. Нет, не птичка. Крыса. Крыса сбежала с корабля. А где живут крысы? Правильно, в подвалах. – Мэнсон хищно улыбнулся. – Нам некуда спешить. Есть ещё одно дельце.

Чарли повёл носом, как пёс, учуявший жратву. Где-то здесь пресловутая коллекция маньяков. Нужно подпитаться, нужно добавить в свой музей несколько экземпляров. Он вернулся в кабинет Гитлера, снял трубку телефона, набрал номер. Ответили сразу.

– Барышня. Немедленно ко мне Теда Банди, Чикатило и, кто там у нас ещё спасён от смертной казни. Всех серийщиков сюда. Кто я такой? Тварь, ты что, не видишь, откуда я звоню? Чтобы через полчаса все были здесь. А через час собрать всю фашистскую элиту – Геббельсов, Борманов, Мюллеров, Канцельбрунеров и прочих Гиммлеров. Проверь по списку, чтобы никого не упустила. Что? Штирлиц сбежал? Куда сбежал? Поехал с пастором на лыжах кататься и не вернулся? Летом на лыжах? Ладно, вычеркни Штирлица, остальные чтобы все были. Отвечаешь головой. Решается судьба державы.

Повесив трубку, Мэнсон пошёл в спальню, упал на кровать и уснул.

Рииль пришла и легла рядом, свернувшись калачиком. Она смотрела на жилку на шее Мэнсона и представляла, как нож входит в плоть и освобождает фонтан чёрной, как нефть, крови. Это было так просто. Зарезать ещё одного самца, смерда, раба, ублюдка. Прямо сейчас прекратить безумие, в которое она втянулась, предав всё святое, что впитывалось с молоком матери. Предав Амазию и Великую Мать, предав Зору, вероломно убитую этим человеком. Родные когда-то слова не отозвались в сердце, они ничего не значили, совсем ничего, как воспоминание о полузабытом сне. Рииль задремала.

Барак освещался керосиновой лампой, бросающей мерцающие блики на лица собравшихся. За стеной ухали басы дискотеки. На полу лежал фантом, тяжело дыша, выгибаясь и корчась. Судороги пробегали по телу, изо рта пошла пена.

– Он умрёт, – сказала Мурка, – или станет одним из нас.

– Может, дадим ему глоток «Коки Коки», – сказал Жиган.

– Нет, – отрезала Мурка. – Никаких полумер. Или-или.

– Давайте хотя бы вынесем на улицу, может музыка придаст ему сил.

– Мы все прошли через это. Может, не в такой степени, но у каждого была ломка. Помните, как вас тянуло на танцы, как вас рвало от «Малой земли» и «Возрождения», как снилось по ночам БигДакМеню. Нельзя наполовину начать жить. Ты или живёшь, или нет. Или ты раб, или «огородник». Середины нет.

Все замолчали, уставившись на корчащегося фантома. Внезапно бедняга замер, обмяк, дрожь пробежала по телу. Глаза открылись, полные удивления и восторга. Фантом попытался встать, его подхватили и поставили на ноги.

– Приветствуем тебя, новоиспечённый «огородник», теперь ты с нами, ты больше не раб, – обняла его Мурка.

Каждый из присутствующих пожал руку адепту, сказав тёплые слова.

– Ему нужно дать имя, – сказал кто-то.

– Ментяра, – предложила Мурка, – я слышала это в песне. Не знаю, что оно означает, но звучит благородно.

– Мурка, у тебя просто талант давать имена.

– Не забывайте, я же два дня в неделю работаю в огороде у водителя маршрутки. У него постоянно играет радио «Шансон», он любит громкую музыку, выставляет колонки на окна. И мне всё слышно. Понятно, Уркаган?

– Да, Мурка, понятно. Мне нравятся имена, которыми ты нас награждаешь. Спасибо тебе. Ментяра, ну, как тебе новые ощущения? Чувствуешь что-нибудь особенное?

– Пока нет, очень хочется на дискотеку. И пить. «Коку Коку».

– Это пройдёт. Ты научишься сдерживать себя. Борись. Ты сможешь. Вот, возьми. Это книга. Учись читать. – Мурка протянула ему томик стихов какого-то узбекского поэта в переводе на удмурдский.

Ментяра боязливо взял книгу, долго не решаясь заглянуть внутрь. Наконец, открыл, посмотрел на страницу с непонятными символами.

– Что это? – спросил он.

– Это книга. Вот смотри, это буква «ж», а это вот «о», а следующая «п». И так далее. Всё получится. Давай попробуем прочитать. Я буду помогать.

Ментяра, сдвинув брови, стал водить пальцем по бумаге, что-то бормоча под нос.

– Вот видите, друзья, – радостно сказала Мурка. – Не всё так…

Она не успела договорить, как фантом выронил книгу. Зрачки уползли под веки, он захрипел, забился в конвульсиях и рухнул, как подкошенный. Через секунду раздался чавкающий хлопок и из ушей и носа упавшего брызнули кусочки мозга.

– Слабак, – сказала Мурка. – Нам таких и не надо было.

– Такое хорошее имя перевели, – Уркаган подхватил за ноги тело и поволок к выходу.

– Вывод – когда пытаешься убить в себе быдло, убедись, есть ли в тебе что-нибудь ещё, кроме быдла.

Жиган открыл тетрадку и аккуратно записал сказанные Муркой слова в анналы тайного общества «огородников».

Грмпну пошёл вовсе тяжкие. Вернувшись домой, сначала заскучал по приключениям, потом начал их искать. И решил изменить свою жизнь к лучшему. Первое, что он сделал – набил жене фингал под глазом. Глаз заплыл и на него косметики уходило раза в три больше, чем обычно. Жену он любил, и в глубине души раскаивался над содеянным, но виду не подавал. Ходил с суровым видом и, размахивая сердито хвостом, сломал половину мебели.

Совсем недавно супруга сгноила бы его даже за разбитую чашку, а сейчас только собирала за ним последствия разрушений. Иногда убегала в лес поплакать. Но рот не открывала и даже с подругами перестала общаться. Наверное, из-за того, что пришлось бы объяснять появление такой красоты на морде.

Наведя порядок в семье, Грмпну принялся наводить порядок в собственной душе. И для начала напился. В зюзю. Выяснил, что пьяный он начинает страдать склерозом, а по рассказам очевидцев, ещё и маразмом, причём довольно агрессивным. Коллеги его зауважали, но почему-то перестали с ним выпивать. Алкоголь пришлось отложить до лучших времён. Тогда он решил начать рисовать. Половину зарплаты потратил на кисти, краски, мольберт и холсты. Всё соответствующих размеров, естественно. Первая же картина стала последней. На огромном холсте он смог нарисовать только кривой цветок, овальное солнце, больше похожее на дыню и схематическую динозавриху в откровенной позе. Подписав своё творение матерным словом, порвал и съел, чтобы никто не видел.

В поэзии тоже успеха он не добился. Единственный опус, над которым он бился весь день, звучал примерно так:

 
Ходит– бродит по лесу Грмпну,
Пьяный, словно антилопа гну.
 

Дальше закоротило и муза улетела навеки.

Всё это было не то. Ему хотелось лихачества, авантюр и риска. Он осознал, наконец, что выбрал не верный путь. К чёрту учёные степени и высокую пенсию. Его мечтой стало не дожить до пенсии, но провести жизнь так, чтобы при упоминании о нём понижали голос и склоняли голову. Вот так проживёшь унылую скучную жизнь, и никогда не узнаешь, что ты герой. Хотелось совершать подвиги, восстанавливать справедливость и помогать оскорблённым и униженным.

Но в жизни не было места подвигам. Дни были похожи один на другой, ничем особым не выделяясь.

Началась депрессия, бессонная ночь, откуда-то выползла сука-совесть, и он хотел уже извиниться перед женой, даже понимая, что это будет величайшей ошибкой.

Грмпну откопал последнюю бутыль наливки и пошёл за советом к своему закадычному другу Прстру. Тот иногда мог дать дельный совет.

– Жизнь – бутерброд, – подняв в небо указательный палец на лапе, молвил Прстру, – любая жизнь – половая, общественная, биологическая. Отношения между особями – гамбургер. Равноправие – миф. Всегда, заметь – всегда, кто-то сверху, а кто-то снизу. Позиция «на боку» не стабильна и возможна только вначале отношений. Затем кто-то начинает потихоньку забираться наверх, и если ему это позволить, не заметишь, как ты уже внизу и тебя уже по полной оприходуют. Вот так. Ты с женой дал слабину, и она вскарабкалась на шею. И когда ты просто пытаешься пошевелить головой, чтоб размять уставшие плечи, верхи кричат – что такое? Революция? Так что ты был внизу бутерброда, а теперь вверху. Жена просто не привыкла к такому положению, а потом свыкнется, и ей даже понравится. Преимущество нижнего – минимальная ответственность. Понимаешь? Раз ты уже забрался наверх, то должен соответствовать положению. А с нижнего что взять? Его и так имеют. Что ещё с него взять. Ты, это, наливай. Давай, выпьем, за нас, красивых. Кстати, ты заметил, кто обычно сверху? Слабаки. Да, не удивляйся. Ты, красивый, сильный, умный и любимец публики, думаешь, а зачем мне такому классному пацану кому-то что-то доказывать, я и так… А они, мешки с комплексами, которых чморили в детстве, у которых вечные прыщи и кривые ноги, на которых бабы внимания не обращали, да и не только бабы, которых не звали в компанию побухать, а если и звали, то не смеялись над их анекдотами, короче, слабаки, постоянно что-то доказывают, карабкаются, расталкивают таких красавцев, как мы, своими хилыми локтями, А мы и внимания на них не обращаем. А он уже, раз, и завкафедрой, и денег у него больше, и, естественно, бабы начинают посматривать на него, перспективного, а не на тебя – рубаху-парня, и подчинённые над анекдотами смеяться начинают, и он уже решает, кого приглашать в компанию, а кого нет. А ты уже за бортом и поздняк метаться. Ты же не умеешь никому ничего доказывать. То же самое и со слабым полом. Они же слабые, им обидно, им хочется тоже быть значимыми. Хоть где-то. Хоть в семье. Вот и результат – посмотри на всех знакомых – все подкаблучники, по большому счёту. Но никто в этом, конечно, не признается. Но когда одна самка начинает разгонять десяток выпивающих самцов, сразу всё понятно.

– Да, – задумчиво протянул Грмпну, – почему ты мне это лет сто назад не разъяснил.

– Лет сто назад я этого не знал. Если честно, это был экспромт, и я сам сейчас в шоке от того, что наговорил. А что у нас с закуской? – Прстру посмотрел под ноги. Закуска вся спряталась или разбежалась. И тут он увидел какое-то движение в зарослях кустарника.

– А вот и еда бежит, – сказал он, и сразу же ветки раздвинулись, и показалось лицо человека.

Грмпну, увидев потенциальную закуску, вдруг выронил ведро с дронтровкой, и бросился к кустам. Он не верил глазам. Это был Борис.

– Лови его, – крикнул Прстру, – а то и этот сбежит.

– Боря! – радостно заревел Грмпру, – Боречка! Как ты тут оказался? И белк тут! Как же я скучал. А где остальные где? С ними всё в порядке?

– Ты, что, их знаешь? – удивился собутыльник.

– Конечно! Это ми друзья!

– Странные у тебя друзья. Ладно, пойду я, а то жена люлей навешает.

– Постой, – крикнул вслед Грмпну, – а вот, скажи, кто в наших с тобой отношениях был сверху?

– Сегодня я, – улыбнулся Прстру, – потому что ты меня поил. Пока, будь осторожен. Эти твои друзья маленькие и слабенькие. Ну, ты понял, о чём я. Пока.

Мэнсона разбудил телефонный звонок. Он вскочил, словно и не спал.

– Ну, что? Приступим к узурпации! – потёр довольно руки и снял трубку.

– Все в полном составе ожидают индульгенцию.

– Давай, первых маньяков. По одному.

Мэнсон вышел в кабинет, сел за стол, положил пистолет. Крюком нацарапал на полировке нехорошее слово.

Дверь открылась и вошёл мужчина в джинсовом комбинезоне, старых грязных ботинках и с помятой щляпой на голове. Грязные волосы падали на низкий лоб. Он вошёл, робко потоптался на пороге.

– Дверь прикрой, – сказал Мэнсон. – Фамилия?

Посетитель открыл было рот, но Чарли остановил его жестом.

– Не важно, по тебе всё видно. Отдай мне… – Мэнсон выжидательно протянул руку.

– Я…я не понимаю. Что отдать?

– То, что принадлежит мне.

– У меня нет ничего вашего.

Мэнсон поднял пистолет и выстрелил. Маньяк с дырой во лбу тяжело рухнул на пол. На двери осталось кровавое пятно. У мертвеца изо рта выползла сороконожка и стремительно поползла к Мэнсону, забралась по одежде вверх и скользнула между губ. Мэнсон вздрогнул, закатил глаза, по телу прошла судорога, но через несколько секунд он уже поднял трубку телефона.

– Следующий.

Высокий, худой блондин с зализанной причёской осторожно вошёл, переступив труп.

– Оттащи его в сторонку, – приказал ему Мэнсон.

Тот взял труп за ноги и поволок, оставляя жирный кровавый след.

– Молодец. В каком полку служил?

– Я не служил, – заискивающе улыбнулся блондин.

– Дезертир?

– Я не… – он не успел договорить. Пуля попала ему прямо в рот, оставив зияющую дыру в белоснежных зубах. Облачко чёрного дыма поднялось над ним и поплыло по направлению к Чарли.

– Вот, фюрер, молодчина. Всех собрал в одном месте. Ну, что ж, продолжим. Следующий!

Толстяк с маленькими глазками на заплывшем жиром лице.

– Детей убивал.

– Было дело.

Выстрел. Труп. Шаровая молния врезалась в Мэнсона.

– Ух! Хорошо! Следующий!

Доктор в белом халате с торчащим из нагрудного кармана скальпелем удивлённо смотрит на трупы.

– Выписывал больничные за деньги?

– Я хирург! – возмутился доктор.

– Уволен! – выстрел, доктор падает прямо на жирдяя.

Комната завалена трупами. Мэнсон переполнен силой, он никогда себя так чудесно не чувствовал.

– Последний остался, – говорит девушка в трубке.

– Запускай.

Лысоватый старичок в очках велосипедах, увидев кучу убитых бросается обратно из кабинета, но пуля попадает в затылок. Жертва летит вперёд, падает, ударившись головой в дверь. Что-то вибрирует у него в кармане брюк. Тут же раздаётся звонок на мобильный Мэнсона. Он поднимает трубку и получает мощный электрический удар в ухо.

– Вот это приход! – радостно кричит Мэнсон.

И тут из спальни выходит Рииль, увидев гору покойников, закрывает ладонью рот в немом крике. Тошнотворный запах крови не даёт дышать.

– Дорогая, ты проснулась? Что снилось?

– Это что? – спрашивает она.

– Это психи, извращенцы и маньяки, ради забавы отнявшие сотни жизней. Я решил восстановить справедливость. Всего лишь. Две обоймы истратил. Почти. Остался последний патрон. Вот, думаю, застрелиться или не надо?

Рииль уходит в спальню.

– Да, – Мэнсон сел в кресло, закинув ноги на стол, – устал. Тяжёлая это работа. Ну, ничего, наведу порядок. А то развели тут гадюшник. Сброд со всего мира. Конкуренция бешеная была. Была. А стала монополия.

Он хихикнул, довольно почесал макушку и снова снял трубку.

– Дамочка, давай сюда фашистов.

Дверь распахнулась и в кабинет вошло человек двадцать, при полном параде, со всеми аксельбантами, черепами на нашивках, медалями и кокардами.

– Итак, господа, – начал было Мэнсон, но увидел, что вошедшие бросают косые взгляды на покойников. – Да не обращайте вы внимания. Это я с коллегами повздорил. У нас, у маньяков, так всё обычно и бывает. Зачем я вас собрал? А знаете, я ещё не решил, зачем.