Текст книги "Меня укусил бомж"
Автор книги: Юрий Дихтяр
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Удовлетворитель спроса
Я забрал у неё сигарету, сломал и бросил на журнальный столик.
– У меня дома не курят.
– Даже после такого перепихона? – Она снова легла в кровать и укуталась в простынь.
– Особенно после… Не переношу табачный дым.
– Может, сделаешь исключение? Или можно на балконе?
– Прости. Придётся потерпеть. Правило – есть правило.
– Ты просто бука.
Я поцеловал её в щёку и стал натягивать брюки.
– Мне нужно уйти. Еда в холодильнике. Кофе в верхнем шкафчике. Халат и полотенце в ванной. Пульт от телевизора – вот. Больше ничего не трогай, ладно? Я ненадолго.
– Я буду скучать.
Мы познакомились четыре часа назад в клубе. Она вынырнула из цветного мелькающего табачного облака и потащила танцевать. Я не сопротивлялся. От неё пахло ванилью и цветами, волосы щекотали моё лицо, и я поцеловал её, долго и жадно, сожрав всю помаду. Плевать на музыку: мы просто стояли и целовались. Она сняла меня, как дешёвую шлюху, но разве я был против? Нисколько.
Дальше всё завертелось – такси, моя квартира, срываемая и разбрасываемая одежда, секс в душе, в коридоре, в кровати. Я тонул в ванили и цветах.
Но вот я вынырнул, чтобы набрать воздуха в онемевшие лёгкие. Калейдоскоп остановился, цветные стекляшки замерли, прекратив кружить голову безумными узорами.
Она лежала, такая сытая и уютная, как кошка, и я не знал её имени.
– Возьми зонт, – сказала она. – Я буду ждать.
В окно царапался дождь.
Она даже не спросила, куда я ухожу почти в час ночи.
Зонт я не взял – надел куртку с капюшоном. Идти недалеко – в соседний дом. Они должны быть там. Тем более, в такую погоду.
Дождь моросил, скупой и мелкий. Во всём доме свет горел только в моих окнах, бросая жёлтый лоскут на дрожащую лужу. Интересно, что сейчас делает эта безымянная девица? Нежится в постели, пьёт кофе или шарит в поиске денег?
В темноте я уже не разбирал дорогу, и один туфель всё-таки зачерпнул воды. Но это мелочи. Зайдя в подъезд, я замер, как легавая, прислушиваясь к немому дыханию спящего дома. И услышал их. Шёпот, топтание, сдавленный смешок – набор мелких, несущественных звуков, которые в полной тишине набирают силу и бьются о стены, изрисованные безграмотными граффити, отражаются от ступенек, дрожат в грязных стёклах и наполняют собой всё пространство. В шуме дня такие звуки вообще не существуют и оживают только в ночной пустоте.
Они где-то между шестым и восьмым этажами. Пару минут привыкаю к темноте. В кармане лежит фонарик, но боюсь спугнуть их, и иду наощупь, стараясь ступать как можно тише.
Их трое. Один сидит на лестнице, опустив голову к коленям, свернувшийся в позу эмбриона. Он слегка раскачивается и что-то скулит под нос. Включаю фонарь и направляю на одного, вырывая из тьмы худое бледное лицо с какой-то язвой на щеке. Оно замирает в ослеплённом недоумении. Третья тень срывается с места и мчится вверх по лестнице. Пусть. Слышу, как он стучит по кнопке вызова лифта, но безрезультатно. Такие уроды, как он, давно сняли мотор и на вырученные деньги купили себе ширку. Так что куда он денется?
Лицо в пятне света приходит в себя и оживает:
– Ты чё, чувак? Убери прожектор, да?
Парню лет восемнадцать-двадцать, хотя, сложно разобрать возраст наркомана. Одни в двадцать выглядят на пятьдесят, другие – в пятьдесят – на двадцать. Но он одет в какое-то молодёжное дерьмо. На голове шапочка-гондон с вышитым листом конопли. Жидкая щетина, серьга в ухе.
– Прости, – говорю я и опускаю фонарь. Луч падает на пустые сигаретные пачки, окурки, разбросанные шприцы. Это логово, это их нора. И всем наплевать. Те, кто живёт здесь, запираются на десятки замков, отрезая свой тихий мир.
Парень переминается с ноги на ногу, руки живут своей жизнью, как две вялые змеи.
– Чё надо? – в голосе дрожь. Он боится и нервничает. Опасный коктейль. Можно ждать, чего угодно. Делаю шаг назад.
– Ничего, – отвечаю я. – Поговорить.
– Ты мусор? – голос повышается. Главное, чтобы он не зашёлся в истерике и не начал вопить на весь дом. Я прикладываю палец к губам – тише.
– Нет, я не мусор.
– Тогда… – он посылает меня сплошным матом. Он думает, что страшнее мента только два мента.
– Мне просто поговорить.
– Ты, поцек, вихнулся? – парень расслабляется и пытается занять верх, он уже не чувствует опасности. Он теряет нюх. – Давай, вали отсюда, пока ходули целые.
– Что с ним? – киваю на эмбриона.
– Тебе чё? Сидит пацан и сидит себе… Чё надо?
– Что же вы делаете, ребята? Вы же убиваете себя. Вы же совсем молодые.
Парень криво улыбается.
– Слышь, ты, гной, только давай без выводов и моралей. Всё – поговорили, пока.
– Вы же не жильцы. Зачем вам это?
– Тебе-то что?
Парень пританцовывает, он скоро сорвётся и попытается меня ударить. Они все срываются.
– Давай поговорим.
– Дядя, сдрысни на хер. Не о чем нам…
Он не успевает договорить – я бью его в солнечное сплетение, и он сгибается пополам, подавившись недосказанными словами. Пытается набрать в лёгкие воздух. Я хватаю его за воротник и усаживаю на ступеньку рядом с его невменяемым товарищем.
– Знаешь, где твой сосед по ступеньке? Он уже умер. На время. Это называется деперсонализация. Его здесь нет. Только тушка. А он мёртв. Откуда такая тяга к смерти?
Он не отвечает. Для слов не хватает воздуха.
– Ты тоже почти мертвец. Эндофрины разрушают твой мозг, уксусный альдегид сжирает твою печень, иммунитет падает до нуля. Любая срань тебя может убить. Что это у тебя на щеке? Что? Ты уже гниёшь. Тебе не жаль себя? Если честно, мне наплевать на твою жизнь, но почему тебе наплевать? Я просто хочу знать. Это всё, что мне нужно. Это всё, о чём я хотел поговорить. Неужели ты не хочешь жить? Жизнь – миг полёта из одной дыры в другую. Из одной пустоты в другую. Этот миг – подарок тебе. Щедрейший подарок, а ты с ним вот так…
– Что тебе нужно? – сипит он, глядя на меня исподлобья.
– Хочу тебе кое-что предложить.
– Что?
– Сначала ответь – тебе действительно наплевать на свою жизнь? Наплевать, или нет? Можешь встать?
Парень хватается за перила и встаёт. Прислоняется к стене, всё ещё прижимая руку к груди.
– Ты кто? – спрашивает он.
– Я? Я – что-то типа Санта-Клауса. Я исполняю желания. Только нужно очень захотеть. Кто-то сказал – я всего-лишь удовлетворяю спрос. Люди боятся своих желаний, или стесняются их.
– Ты о чём? Что ты несёшь?
– Не важно. Представь, что будет, если печень поместить в кислоту. Она расползётся, как сопля, она превратится в изъеденную губку. Это так. Представь, что это твоя печень.
– Иди в жопу. Тебе что от моей печени? Моя печень – что хочу, то и делаю. Может, я хочу себе губку! Не твоё дело!
Нож уже у меня в руке. Выкидушка с широким лезвием, на котором есть даже кровосток и зазубрины. Нажимаю на накладку – глухо щёлкают пружина и фиксатор. И сразу же бью в бок, туда, где разъеденная кислотами печень. Бью ещё и ещё, чтоб наверняка. Парень смотрит удивлёнными глазами, ещё не понимая, что происходит.
– Давай, присядь, – тяну его за рукав и он оседает на ступеньки, кровь льётся на его брюки и на туфли. – Ты же этого хотел? Ты же хотел, чтобы твоя печень превратилась в говно? Ты же хотел умереть? Так что, считай это подарком. Удовлетворением спроса. Как ты думаешь, твой товарищ не против будет такого сюрприза? Что ты молчишь? Ты даже спасибо не скажешь?
Он ничего не говорит. Он завалился на спину и смотрит в чёрную пустоту ночи, грея ладони в крови.
– Ну, что, дружок? – обращаюсь ко второму, который так и не пришёл в себя и витает где-то в чужих мирах, бросив на произвол судьбы беспомощное тело. Пусть витает, ему больше не куда будет возвращаться. Загоняю нож в шею. Тело оживает на минуту, чтобы слить чёрную, ненужную кровь. Это мне уже не интересно.
– Эй, парень, – говорю третьему сбежавшему. Знаю – мне не нужно кричать, он всё прекрасно услышит. Я хочу с тобой поговорить. Мне подняться, или ты ко мне спустишься? Ну, ладно, я сейчас поднимусь.
Только бы он не стал орать.
В луже я смыл кровь с рук и с ножа. Посветил фонариком на одежду – не попала ли кровь? Небольшое пятно на рукаве. Замываю его из той же лужи, так, слегка, чтобы не бросилось в глаза.
Она сидит в кресле, укутавшись пледом, и смотрит по телевизору какой-то старый чёрно-белый фильм. Там тоже кто-то кого-то убивает. Свет от бра выгодно освещает её лицо. Игра теней делает её ещё красивее.
– Привет, – говорю я, – я уже пришёл. Как ты?
Интересно, она спросит, где я был?
– Ничего. Я скучала. Ты промок? Кофе или сразу в постель?
Нос улавливает запах табака.
– Ты что, курила?
– Я на балконе. Не смогла уже терпеть. Прости.
– Неужели ты не знаешь, что никотин делает с твоими лёгкими? Ты знаешь, что каждые шесть секунд от болезней, вызванных курением, умирает человек? Каждые шесть секунд! Неужели тебе не жаль свои лёгкие? Неужели ты готова умереть ради возможности курить?
В её глазах непонимание. Да, я не должен был так резко с ней говорить. Просто я хотел услышать ответ. Мне интересно. Почему они все хотят умереть?
– Извини, что я курила здесь. Я не права. А вообще-то, это моё личное дело. Это мои личные лёгкие. И моя личная жизнь. И если я и хочу умереть, то тебе какое дело?
Сингапурская жара
Песок мелкий, матово-белый как просеянная манная крупа. Океан постоянно шлифует его, выбрасывая на берег и утаскивая обратно, чтобы снова расстелить его под ноги. Солнце слепит, и всё выглядит блеклым как на засвеченной фотографии. Лишь к вечеру пейзаж наливается сочными тропическими красками. А пока приходится надевать широкополую шляпу и солнцезащитные очки, чтобы не приходилось постоянно щуриться. Иду по линии прибоя, по щиколотки в воде. Лагуна мелкая, можно пройти вглубь метров сто, и даже не намочить задницу. Но даже на мели океан кишит живностью. Как-то нам даже посчастливилось поиграть со скатами. Они совсем не такие страшные и позволяли себя погладить: похоже, им это даже нравилось. Но купаться всё равно приятнее в бассейне.
Жарко, но у воды даже не потеешь. Тень от пальм весьма эфимерна, под зонтиком приходится постоянно перемещаться, чтобы укрыться от солнца. Поэтому лучше всего спасаться в бунгало, где в каждой комнате есть кондиционер, хотя со стороны эта постройка выглядит шалашом первобытных аборигенов. Что и делают окружающие. Поэтому пляж пуст. Только я бреду, шлёпая по шуршащему песку. Мелкие пёстрые рыбки проносятся стайкой; пытаюсь разглядеть их поближе, и вижу на дне что-то большое, серо-зелёное, похожее на камень. Наклоняюсь и достаю из воды огромную раковину. Она совсем не похожа на те, из сувенирной лавки. На не переливает перламутром, а вся покрыта налётом и усеяна мелким ракушняком. Она довольно тяжела и неприятно пахнет. И постоянно пытается выскользнуть из рук. С трудом доношу её до бара. Кладу на столик и подхожу к стойке, за которой дремлет разморенный сиестой бармен.
– Что вам? – один глаз всё ещё не желает просыпаться и бармен проводит ладонью по лицу, словно снимая с него сон.
– Будьте добры, апельсиновый фреш.
Он удивлённо смотрит на меня.
– Жарко. Не хочется спиртного, – оправдываюсь я.
– Что-то раньше вас жара не останавливала. Может, коктейль? Я вас поддержу.
– Клод, вы и мёртвого уговорите. «Сингапурскую жару», двойной.
Пока бармен колдует с шейкером, закуриваю сигарету. В таком аду я могу курить только ментоловые. Но и то, освежают только первые пара затяжек. Обычно меня хватает меньше, чем на пол-сигареты. Окурки из моей пепельницы можно смело упаковывать в пачки и снова продавать.
– Клод, уберите к чертям эти декорации. На меня они не производят впечатления.
Бармен достаёт из бокала зонтик и соломинку, шпажку с оливкой кладёт на блюдце.
– Давай, брат. За всё путём, – говорю по-русски и протягиваю бокал.
Клод цокается со мной и мы выпиваем залпом то, что положено цедить минут двадцать, наслаждаясь вкусовым контрастом многослойного напитка. Я научил уже половину пляжа правильно пить.
– Надеюсь, мы выпили не за то, чтобы у меня выскочил прыщ на заднице? – на всякий случай уточняет бармен.
Предпочитаю загадочно промолчать. У парня есть чувство юмора, поэтому можно не отвечать на этот вопрос.
– Что это за гадость вы притащили? – Клод показывает пальцем на ракушку.
– Дары Посейдона.
– Напрасно вы положили это на стол. Запах я слышу даже здесь. Крупная. Что собираетесь с ней сделать?
– Подарю жене.
– Думаете, она оценит этот амбре?
Мне нечего ответить. Я уверен, что раковина прекрасна, но как это увидеть?
– Оставьте мне её, – говорит Клод, – и пару монет. Я отнесу её моему племяннику, он сделает из неё настоящую красавицу. Дня через три заберёте. Тащите её сюда. Вон туда, в ведро, да.
Мне жаль расставаться с находкой, я даже не смогу похвастаться, но так будет несомненно лучше. Прощаюсь с Клодом и иду к домику, где меня ждёт любимая.
Оля читает, лёжа на кровати. На ней лёгкий халатик, под которым, я уверен, ничего нет.
– Где ты был? – она сразу надула губки, демонстрируя обиду. – Я так скучала. А тебя всё нет и нет. Достать, пожалуйста из холодильника грейпфрут. Спасибо. Можешь порезать? Да, ты самый лучший.
Пока она ест, я совершаю попытки забраться под халат, но она хихикает, уворачивается и мило ворчит:
– Дай мне спокойно поесть. И вообще, что за манеры? Мужчина, что вам нужно? Мы знакомы? Сначала сводили бы даму в ресторан, а потом можно и подумать. Какая наглость! Прекрати, я сейчас весь халат соком забрызгаю.
Глажу её по спине, пытаясь запустить руку в пройму рукава.
– Уйди, не мешай. Кстати, ты не особо тут раскатывай, к нам должны зайти сейчас Валера с Инной. Мы вечером будем делать шашлык на берегу. Мангал им уже принесли. Дело за мясом. Ну, ладно, давай, один поцелуй. Без рук. Без рук, я сказала.
Наши губы сливаются в грейпфрутово-коктейльном поцелуе, сладком и нежном, как тропический вечер.
– Опа, тут что, порносъёмки? А меня почему не пригласили?
Валера стоит в дверях, держа в одной руке шампура, а в другой пластмассовое ведёрко.
– Стучаться надо, – говорю я.
– Закрываться надо. К шашлыку готов. Вот – свежайшая баранина. Час назад ещё блеяла. Так что, вечером будем вспоминать родину, Пасху, первомайские праздники. Осточертели эти морепродукты и чужие фрукты. Здесь даже у дыни совсем другой вкус. За тобой водка. Ты же там с барменом нашёл общий язык.
– Общий язык у нас французский. Надо было учить.
– А английского ему мало?
– Как ты не поймёшь, французский – его родной. Вот как бы ты отнёсся, если бы на чужбине услышал русскую речь?
– Сделал бы вид, что меня это не касается, и быстренько схилял.
– Ну, собственно, ты прав. Ладно, узнаю.
– Идёмте к нам, – предложил Валера, – Инночка должна уже проснуться. Будем играть в карты и пить мохито, пока не спадёт эта жара. Или я вам помешал?
– Нет-нет, – Оля встаёт с кровати и поправляет причёску. – Мы согласны. Дорогой, ты иди, а я приведу себя в порядок и подойду.
– К утру?
– Нет, я быстро.
Выходим с Валерой и идём по горячему песку. До их домика каких-то пятьдесят метров, но пятки уже начинают поджариваться даже в сандалиях.
– Слушай, тебе здесь не надоело? – спрашиваю я.
– До чертиков, но что мы можем? Пока не появится мишень, нам придётся вариться тут.
– А если он вообще не появится?
– Он будет обязательно, у него контракт с каким-то местным дельцом.
– Чёрт, почему он не заключил контракт где-нибудь в Альпах.
– Говорят, там тоже сейчас жара. Интересно, сколько у него будет охраны? Когда мы упустили его в Цюрихе, с ним было человек восемь.
– Пыль для моряка.
– Согласен.
Вдруг где-то заиграла музыка, громко и необычно. Источник звука, казалось, был везде. Всё пространство излучало странные для этих мест акустические вибрации.
«Отпусти, отпусти – небо плачет, я теперь ухожу, это значит…» – пел мужской голос где-то на затерянном в океане островке. Пел по-русски, как у себя дома, не боясь быть непонятым.
«А на сердце опять злая вьюга, не смогли уберечь мы друг друга…»
Мне становится страшно, но это не панический страх, это адреналин впрыскивается в каждую клетку, требуя действия. Это хороший приятный страх, который сохранит тебе жизнь, который сдержит безрассудный кураж. Валеры нет рядом, но меня это не волнует. Я справлюсь и один. Ну, где? Кто?
Грохот сваливается на меня сверху карающей грозой.
И я просыпаюсь.
Радио на кухне продолжает сон.
«И из замкнутого круга нам не убежать. И из замкнутого круга нам не убежать!» – поёт долбанный Стас Михайлов.
И гремят крышками кастрюли.
В ужасе закрываю глаза. Я хочу обратно. Я не хочу сюда. Ещё не до конца проснувшийся мозг протестует, но в конце концов осознаёт, что обратного пути нет. За окном ещё серое утро: то ли солнце ещё не встало, то ли опять тучи и мрячка. Лежу, закрыв глаза, и вспоминаю сон, пытаясь оставить в памяти каждую деталь. Пусть останется, пусть сон, но хоть что-то. Хоть что-то разбавит…
Реальность возвращается кусками. Чёрт, нужно идти на работу. На грёбанную работу грёбанным строителем, мазать грёбанные стены грёбанным раствором. Изо дня в день, до конца своих дней.
Оля на кухне. Чёрт, мы вчера поругались. Мы ругаемся ужа чаще, чем не ругаемся. Мы занимаемся любовью, мягко говоря, не так часто, как хотелось бы. Да и не так, как хотелось бы. А когда мы целовались? Та Оля, из сна, не ты ли сейчас на кухне? Ха… А я вчера сам виноват – пришел кривой. Ну, после работы, как полагается, с коллегами по пивку, ну и перебрал. Но это же не повод неделю со мной не разговаривать.
Встаю, и иду на кухню, заранее состроив виноватое выражение лица. Она моет посуду и даже не поворачивается ко мне. Ну, понятно… Но на столе стоит мой завтрак – макароны и сарделька. И на том спасибо, хоть не голодный на работу пойду. А то бывало…
Почистив зубы и умывшись, жую сардельку, а во рту ещё привкус коктейля – оранж кюрасао, миндальный сироп, три вида рома, немного мяты и ещё парочка ингредиентов, которые уже стёрлись из моей памяти. Нужно запомнить вкус, хотя я совсем не уверен, что это вкус коктейля. Может, это смесь перегара и зубной пасты?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
