Текст книги "Романовы. Век первый"

Но среди русского высшего общества было немало противников проникновения «прелести бесовской», как ими тогда расценивалось западно-европейское влияние. И еще неизвестно, как бы развивалась русская культура, если бы не преждевременная смерть царицы Марии Ильиничны и не повторная женитьба сорокалетнего царя – на Наталье Кирилловне Нарышкиной, воспитанной в семье главы Посольского приказа Артамона Сергеевича Матвеева. Женатый на Гамильтон, шотландке из немецкой слободы, принявшей при переходе в православную веру имя Авдотьи, Матвеев завел в своем доме, обустроенном в европейском вкусе, европейские же порядки. Он не держал взаперти ни свою жену, ни своих родственниц и воспитанниц. Люди собирались в его по-русски гостеприимном доме не для застолий и попоек, а для беседы и культурного времяпрепровождения за прослушиванием музыкальных концертов или просмотром театральных представлений, даваемых немецкими артистами и артистами из дворовых людей.

Под влиянием жены, выросшей в такой обстановке, Алексей Михайлович завел театр и у себя. Сначала в нем шли пьесы на библейские темы, затем репертуар пополнился чисто мирскими постановками, а в 1675 году царской семье был представлен первый балетный спектакль. После рождения сына, будущего императора, Наталья Кирилловна позволяла себе еще большую свободу действий, разъезжая по городу в открытой карете, что по тем временам было абсолютно недопустимой вольностью. Так что западник Петр Алексеевич впитывал в себя пренебрежение к русским патриархальным устоям и обычаям, можно сказать, с молоком матери.

Русские современники и более поздние исследователи дружно отмечали превосходные человеческие качества Алексея Михайловича, являвшегося «самым привлекательным явлением, когда-либо виденным на престоле царей московских». Им вторили иностранцы. «Изумительно, – говорили они, – что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь». Напротив, благотворительность его не знала границ. Кроме разовых раздач денег нищим и арестантам, кроме устройства бесплатных обедов, он, по совету своих приближенных, стал организовывать для больных и немощных приюты, богадельни, больницы, содержащиеся в основном на его личные средства.

Это был поистине царь-батюшка. И пусть он собственноручно никого не казнил, не строил кораблей, не бросался в бурю спасать тонущих моряков (да и не царское это дело), зато он имел счастливый талант подбирать себе помощников, которые делали и первое, и второе, и… двадцать седьмое. Говорят, что его образование заключалось в умении читать, писать и петь церковные псалмы, на том, дескать, оно и заканчивалось. Откуда же тогда его богатейшее эпистолярное наследие, не лишенное литературного таланта, где как нельзя лучше проявились его основательность в оценке событий, своих и чужих поступков, стремление к состраданию, готовность прийти на помощь, тонкий юмор и хорошее знание древней истории?

Он, видите ли, был человеком, «не способным к управлению». А откуда же тогда невиданная законотворческая деятельность и импровизация в добывании средств на ведение войн? Откуда смелость начать войну за возвращение Украины? В чьей голове зародилась идея создания Приказа тайных дел? Допускаю, что здесь хорошо поработали его помощники, но ведь под его же началом, с его же согласия и одобрения, а то и по его прямому приказу. Мало? Или для того, чтобы прослыть достойным монархом, утро надо начинать со «стрелецкой казни», а остаток ночи проводить в созерцании картины догорающего Рима?

А много ли в истории России было правителей, переживших без урона своему престижу такие напасти, как моровое поветрие, соляной, медный и хлебный бунты, восстание Разина, тринадцатилетнюю войну с Польшей, войну со Швецией и Турцией, – переживших и не запаниковавших, не спрятавшихся за крепостные стены северных городов и бердыши своих опричников, не утративших, а умноживших жизненное пространство своей державы?

А чего стоит его последняя воля?! Он оставил сына-наследника и мудрых правителей при нем. Он распорядился судьбой своей второй семьи, в том числе и судьбой будущего императора. Он простил все долги казне и заплатил за тех, кто содержался в тюрьмах за долги частные. Он выпустил из тюрем всех узников и возвратил из ссылки всех сосланных. Он свел все свои счеты с бренной жизнью, не усугубляя положения людей, оставляемых им на «этом свете». И если, немного забегая вперед, мы вспомним, на какое завещание сподобился его сын (а там было буквально два слова: «Оставить все…»), то вынуждены будем признать, что уход из жизни – это тоже дар Божий, которым был наделен царь-батюшка и которого был лишен всесильный император.

Оценивая вышеизложенное, можно сделать вывод, что мы в очередной раз сталкиваемся с молчаливым заговором людей, одержимых навязчивой идеей замолчать, исказить и даже очернить самобытный путь развития допетровского Московского царства, принизить величие истинно русского царя. Для чего это делалось и продолжает делаться? А для того, чтобы, «разрушив до основания» даже воспоминания о прежней Руси, оправдать революцию сверху, которая по воле любимца Запада и доморощенных западников свалится в последующие годы на Россию, и чтобы огненно-кровавая звезда Императора-Антихриста как можно ярче и как можно дольше сияла над искореженным им отечеством.

Но это еще впереди. Завершая повествование о царствовании Алексея Михайловича Тишайшего, мы должны напомнить читателю, что именно в его бытность русские землепроходцы – казаки и «охочие люди» – достигли на востоке естественных границ будущей империи и уперлись с одной стороны в ледяное безмолвие, с другой – в Тихий океан, а с третьей – в реку Амур, поделившую землю и населяющих ее людей между царем московским и богдыханом китайским.

Был ли Алексей Михайлович счастлив в общечеловеческом смысле слова, в своей личной жизни? И да, и нет. Ему не позволили жениться по любви, но два его брака дали ему и душевное равновесие, и многочисленное потомство, вот только со здоровьем сыновей было не все в порядке. Еще при жизни отца умерли три его сына – Дмитрий, Алексей и Симеон. Своим наследником он провозгласил четырнадцатилетнего Федора, настолько болезненного, что тот и передвигаться-то мог с большим трудом. Слабоумие Иоанна было общеизвестно, да и Петр, впоследствии Великий, страдал душевным заболеванием. А вот дочери здоровьем не подкачали, их осталось аж семь: от первого брака Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Мария, от второго – Наталья и Феодора. Впрочем, и сам Алексей Михайлович не был наделен богатырским здоровьем. После тридцатилетнего царствования он умер всего лишь на 47-м году жизни. Произошло это 28 января 1676 года.

Глава V
Царь Федор Алексеевич. Правительница Софья

Антинарышкинские действия Милославских. Дела украинские. Петр Дорошенко. Потеря Чигирина. Юрий Хмельницкий. Русско-турецкое перемирие. Иван Сирко. Калмыки. Сибирские волнения. Реформы царя Федора. Отмена местничества. Местное управление. Польское и византийское влияние на деятельность русского царя. Смерть Федора Алексеевича. Соборное избрание Петра. Стрелецкие волнения. Расправа с Нарышкиными. Избрание Ивана старшим царем, назначение Софьи правительницей государства. Хованщина. Казнь Хованского. Усмирение стрельцов. Правление Софьи. Поражение турок под Веной. Присоединение России к священному христианскому союзу. Договор о вечном мире с Польшей. Подчинение Киевской митрополии Патриарху Московскому. Первый Крымский поход. Конец Самойловича. Иван Мазепа. Второй Крымский поход. Падение престижа правительницы и ее попытка сохранить власть. Бегство Петра в Троице-Сергиеву лавру. Казнь Шакловитого. Падение Софьи

Если почитатели Петра Великого для более рельефного отображения личности своего кумира ста рались показать царствование его отца и деда как период господства приказного люда, что, как мы уже убедились, мало соответствовало действительности, то времена Федора Алексеевича можно сравнить с первыми годами пребывания у власти Ивана Грозного. Как тот, так и другой не были абсолютно самостоятельными. Одного направляли Сильвестр и Адашев, другого – целый сонм родственников по материнской линии – Милославские, патриарх Иоаким, могущественные бояре Богдан Хитрово, Юрий Долгоруков, Федор Куракин, Родион Стрешнев, а потом Языков и Лихачев.

Положение усугублялось тем, что после смерти Алексея Михайловича в 1676 году в царской семье господствовал небывалый доселе раздор: шесть сестер царя, его тетки и Милославские ненавидели вдовствующую царицу Наталью Кирилловну Нарышкину, мать царевича Петра, которая в общем-то была сильна не сама по себе, а благодаря своему воспитателю, самому сильному боярину предыдущего царствования – Артамону Сергеевичу Матвееву.

Вот с него-то и решили начать Милославские. Нашелся и подходящий предлог. Датский резидент Монс Гей подал жалобу на высочайшее имя о том, что Матвеев якобы не заплатил ему 500 рублей за поставленное ему вино. Этого оказалось достаточно, чтобы уже в июле 1676 года выдворить Матвеева из Посольского приказа под видом назначения воеводой в Верхотурье, удалить из Москвы и начать следствие по еще одному надуманному обвинению – в чернокнижии и общении с нечистой силой. Потом он, будучи лишенным всех чинов и имущества, вплоть до восшествия на престол Петра Первого, будет последовательно отбывать ссылку в Пустозерске, Мезени, Лухе. В конце концов он получит свободу, но получит ее лишь на несколько дней, ибо по прибытии в Москву тут же станет кровавой жертвой стрелецкого бунта 1682 года.

Расправившись с ним, Милославские нашли повод и для репрессий в отношении братьев Натальи Кирилловны – Ивана и Афанасия Нарышкиных. Первого обвинили чуть ли не в подстрекательстве на убийство царя и приговорили к смертной казни, но потом «смилостивились» и заменили ее на вечную ссылку в Ряжск. Запугав таким образом вдовствующую царицу, а вдобавок угрожая ей еще и принудительным постригом, правящей группировке уже не составляло большого труда держать ее в селе Преображенском, подальше от кремлевских палат и государственных дел.

Ну а в церковных делах безраздельно господствовал патриарх Иоаким, дошедший в своем своеволии до того, что сослал в Кожеезерский монастырь духовника самого царя.

Но интриги интригами, а дело делом. Первоочередным же делом нового царствования оставались затянувшиеся малороссийские дела, они-то и привели в конце концов к войне с турецким султаном, которая тяжелым бременем легла на плечи служилого и тяглового населения. На протяжении трех лет во всех вотчинах и поместьях Московского царства каждый двор должен был платить по полтине на военные нужды, каждые двадцать пять дворов обязаны были по первому же требованию выставить по одному конному человеку, не считая уже самих дворян, детей боярских, их родственников и свойственников, которые чуть ли не поголовно призывались на военную службу.

Мы помним, что по Андрусовскому перемирию 1667 года Левобережная Украина отошла к Москве, а Правобережная, кроме Киева, осталась за Польшей. Однако православный гетман Правобережья Петр Дорошенко, мечтавший о независимости всей Украины как от православной Москвы, так и от католической Польши, то ли по недомыслию, то ли по какой-то другой причине решил поставить на третью силу, а именно на магометанскую Турцию. В 1672 году он выступил на стороне султана в его походе на Каменец-Подольский и открыто признал перед всеми свою вассальную от него зависимость. Этим он окончательно подорвал свой авторитет борца за самостоятельность Украины, так как турецкий поход сопровождался осквернением христианских святынь, превращением церквей в мечети, захватом женщин для турецких гаремов, насильственным обращением христианских детей в ислам.

Все последующие годы, до воцарения Федора Алексеевича, Правобережье Днепра стало театром военных действий всех задействованных в конфликте сторон, что породило массовый исход исстрадавшегося населения городов и сел. Основной поток его шел на восток. Правобережье опустело. Ранее грозное войско Дорошенко, как шагреневая кожа, сжалось до пяти тысяч человек, а покинутый всеми гетман сидел в Чигирине и ждал свою судьбу, то в лице турецкого султана, то в лице польского короля. Но московское правительство и в этих условиях не торопилось применять вооруженную силу в отношении протурецки настроенного гетмана. Его продолжали уговаривать, он же, как выяснилось, уважал только силу, чем в итоге и пришлось воспользоваться воеводе Ромодановскому и гетману Левобережья Самойловичу. Подступив осенью 1676 года с большими силами к Чигирину, они принудили Дорошенко и двухтысячный гарнизон крепости к капитуляции. В город вошли царские войска и казаки Самойловича. Дальнейшая судьба свергнутого гетмана сложилась относительно благополучно, хотя и не так, как он того хотел. Он проживет еще двадцать два года, но вдали от родины. Первые два из них его будут держать при царе в качестве советника по турецко-крымским делам, затем три года ему придется посидеть воеводой в Вятке. В 55 лет Дорошенко отпустят на покой, выделив ему поместье в Волоколамском уезде.

События же в Правобережной Украине тем временем развивались следующим образом. Турки, не желавшие примириться с потерей подвластной им территории, предприняли летом 1677 года военный поход с целью подчинить себе уже всю Малороссию. Для этого они собрали многочисленный экспедиционный корпус, в который входила 60-тысячная турецкая армия, 40 тысяч крымских татар и 19 тысяч молдаван. Однако турецкие стратеги недооценили силы противника. Их попытка овладеть Чигирином окончилась полным поражением от подоспевших войск русского воеводы Ромодановского и гетмана Самойловича. Потеряв около 20 тысяч человек, турки были вынуждены снять осаду Чигирина и в беспорядке отступить.

Успеха они добились только в следующем, 1678 году. Более чем 100-тысячное турецкое войско сосредоточило свое внимание на Чигирине, выделив против своих прошлогодних обидчиков лишь вспомогательное войско, которое хоть и потерпело поражение, но свою задачу выполнило, задержав их подход к месту основных военных действий. И пока русские разбирались с турецкими заслонами, переправлялись через реки, поджидали подкрепление, турки овладели нижней крепостью, вынудив тем самым русский гарнизон и главного русского воеводу оставить верхнюю, на тот момент удачно оборонявшуюся, крепость. Эта победа стоила туркам трети их армии, русско-украинские потери были неменьшими.

На этой печальной ноте закончилась военная карьера Ромодановского, вскоре отозванного в Москву. Ушли и турки, но на Правобережье, как мы уже говорили, остался Юрий Хмельницкий, вытащенный султаном из монастыря и возведенный в гетманы Войска Запорожского, пожалованный к тому же титулом «князя Сарматийского». Вместе с ним находились и крымские татары, с которыми он совершал кровавые рейды по городам и селам как на правом, так и на левом берегу Днепра, чем окончательно скомпрометировал себя.

А в Москве и Киеве царило тревожное ожидание нового турецкого похода, который мог стать судьбоносным как для Украины, так и для Московского царства. Благо что между двумя Чигиринскими походами Москва и Польша договорились о новом тринадцатилетнем перемирии, а то бы положение было еще куда более опасным. Впрочем, за то, чтобы Киев остался под юрисдикцией Москвы, ей пришлось уступить Польше несколько городов и заплатить 200 000 рублей.

Ситуация складывалась таким образом, что единственным путем спасения Московского царства от надвигающейся турецкой угрозы становилась сделка с султаном о разделе сфер влияния на Украине. Характерно, что антивоенные настроения преобладали и в Константинополе, уставшем от бесконечных войн. Поэтому неудивительно, что сразу же после падения Чигирина с обеих сторон стали интенсивно искать посредников, чтобы начать хоть какие-то переговоры. В августе 1680 года они начались в Крыму в присущей татарам вымогательской манере: с угрозами насилия в отношении послов, их изоляцией от внешнего мира, ограничениями в пище и прочими «страшилками». Помучившись и посопротивлявшись для видимости, русские послы представили татарам заранее согласованные с царским правительством и украинской старшиной условия двадцатилетнего перемирия, основной смысл которых сводился к установлению границы по Днепру, за исключением Киева и его уезда, которые оставались под царской юрисдикцией. Причем землям Правобережья, отходящим Турции, надлежало оставаться «впусте»: на них нельзя было «заводить» новые поселения, а старые – «починивать». Левый и правый берега Днепра предполагалось объявить свободными для обеих сторон с целью «конских кормов», рыбного, звериного и соляного промыслов. В проект договора был включен и такой неприятный для московитов пункт, как возобновление «ежегодной посылки казны по старым росписям», что, по существу, было не чем иным, как согласием Москвы на возобновление даннических отношений с Крымом. За все это крымско-турецкая сторона должна была признать царский титул в том виде, в котором он «сам его описывает», отпустить на выкуп или на размен томящихся у них в неволе пленников, в том числе и боярина Шереметева, и отказаться от помощи «неприятелям царским». Был в русском проекте договора еще один пункт, касающийся запорожского казачества: чтобы ни султан, ни хан «под свою державу их не перезывали». Однако из-за позиции самих запорожцев этот пункт не прошел. Но об этом чуть ниже.

Вымученные предложения русских послов были благосклонно восприняты и в Крыму, и в Константинополе. 4 марта 1681 года в Бахчисарае состоялся торжественный отпуск послов, на котором хан Мурад-Гирей принес присягу на Коране в том, что он и султан «клянутся содержать мирное постановление непорочно двадцать лет». Отпуск послов вылился в настоящий праздник: кто-то радовался наступлению мирных дней, а кто-то и предстоящим «поминкам». Русские пленники радовались скорому возвращению домой. В России же послов ждала поистине триумфальная встреча, особенно в Малороссии. Их встречали с церковными песнопениями, воинскими почестями, хлебом-солью, а гетман Иван Самойлович по этому случаю задал большой пир.

Теперь о Запорожье. Дело в том, что эта «деклассированная» вольница, состоящая в основном из «гулящих людей» и добытчиков «зипуна», ни до, ни после описываемых событий – практически никогда – не была последовательной в своих политических предпочтениях. Друзей, союзников и врагов сечевики меняли, исходя из своих корыстных интересов и амбиций часто меняющихся кошевых атаманов. То они воюют татарские улусы, то вместе с теми же татарами устремляются против единокровных украинцев или царских войск. Сегодня они присягают царю, а завтра вступают в переговоры с ханом или польским королем для противодействия русскому продвижению на юг или на запад.

С 1672 по 1680 год кошевым атаманом Запорожской Сечи был властолюбивый, предприимчивый и воинственный Иван Сирко. В его активе к тому времени были блестящие победы над крымчаками (Аккерман, Чигирин, Очаков) и Дорошенко (Капустяная долина вблизи города Умани), выдача Москве очередного самозванца Симеона Алексеевича и «подведение под руку белого царя» некоторых кочевых калмыцких племен. Беда, что в нем не было постоянства: то он верноподданный царя, то его супостат, воюющий его воевод; то он противник Дорошенко, а то приятель и союзник.

В рассматриваемый период времени, когда от Дорошенко отвернулись практически все его полковники и он остался в столице обезлюдевшего Правобережья с пятитысячным гарнизоном, Сирко в обход гетмана Самойловича, с которым у него никак не складывались отношения, на свой страх и риск решил примирить Дорошенко с Москвой. Для этого он еще при жизни Алексея Михайловича выехал с представителями запорожского и донского казачества в Чигирин, где в присутствии духовенства, казачьей старшины, запорожских и донских казаков, представителей гражданского населения принял присягу гетмана Дорошенко «на вечное подданство царскому величеству».

Этот недружественный Самойловичу шаг не был воспринят ни Москвой, ни Киевом, вследствие чего «непонятый» Сирко вновь метнулся к крымским татарам. Накануне первого турецкого Чигиринского похода в 1677 году он без ведома Москвы и Киева заключил перемирие с ханом и не только не помог Ромодановскому и Самойловичу в отражении турецко-татарского нашествия, а, наоборот, помогал отступающим крымским татарам в переправе через Днепр. После этого Сирко затеял игру с польским королем и даже отправил к нему своего сына с сотней казаков, чтобы договориться о совместном наступлении вместе с крымскими татарами против «слободских украинских городов». Хорошо еще, что это предприятие не состоялось.

Однако удивительное дело: царское правительство, несмотря на явные признаки измены со стороны кошевого атамана, радикальных мер к нему не предпринимало, а, стремясь к его примирению с гетманом Самойловичем, посылало ему то увещевательные грамоты, то велеречивых дьяков с уговорами, подкрепляя все это деньгами и подарками в виде сукон и боевых припасов. Лишь со смертью Сирко и избранием на его место Ивана Стягайло запорожские казаки «со скрипом» согласились вновь присягнуть царскому величеству, но, как мы потом увидим, ненадолго.

Здесь уместно будет заметить, что правительству Федора Алексеевича удалось слегка приблизиться к решению еще одной внешнеполитической задачи – калмыцкой. Западная ветвь монголов – калмыки, что в переводе с тюркского языка означает «отделившийся» или «отставший», появились на берегах Волги в 30-х годах XVII столетия. Вели они себя так, как и подобает кочевникам: грабили проплывающие караваны, совершали набеги на русские поселения и поселения поволжских народцев, брали полон и угоняли стада. Были времена, когда они даже прерывали сообщение Царицына с Астраханью. На первых порах им противостояла лишь одна сила – казаки, которые, в свою очередь, совершали набеги на их улусы со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.

Чувствительность казачьих набегов подвигла некоторых мелких калмыцких князьков просить защиты и покровительства русского царя. Взамен они обещали отказаться от враждебных действий против его державы и помогать в борьбе с врагами России. Правительство Федора Алексеевича благосклонно отнеслось к этому предложению. Тут же последовало запрещение казакам нападать на калмыцкие улусы, и это запрещение в общем-то выдерживалось, чего не скажешь о калмыках, которые, даже присягнув царю, вели себя абсолютно непредсказуемо – то заискивающе и подобострастно, то враждебно и агрессивно.

Не все ладно было и на востоке. Овладение турками Чигирином спровоцировало антимосковские выступления и со стороны их единоверцев, проживающих в Поволжье и на Урале. «И мы будем воевать, – заявляли башкиры и татары, – потому что мы с турками одна родня и душа». Они взяли Кунгурский острог, а его окрестные деревни предали «огню и мечу». Та же участь ждала и пензенские посады.

В окрестностях Томска и Красноярска активизировались киргизы. Поочередно поднимались якуты, тунгусы, самоеды. Правда, большая доля вины в этом лежала на сборщиках ясака, которые в погоне за государевой и своей выгодой не останавливались ни перед повторным обложением, ни перед применением силы. Но с учетом того, что царское правительство стремилось «приводить иноземцев под государеву высокую руку ласкою, а не жестокостью», то оно достаточно часто оставляло эти выступления без должного наказания, что, в свою очередь, порождало чувство вседозволенности и провоцировало рецидив антигосударственных выступлений. Хотя с учетом малочисленности и разрозненности туземного населения в Сибири их действия не представляли серьезной угрозы устоям Московского царства.

Следует отдать должное старой гвардии, верно служившей новому царю, как некогда Алексею Михайловичу. Если и были какие-то успехи в военных делах и на дипломатическом поприще, то основная заслуга в этом принадлежала испытанным воеводам и великомудрым посольским дьякам.

А что же наш царь? Федор Алексеевич царем был сначала больше на словах, чем на деле, но постепенно он подрастал, набираясь державности и самостоятельности в своих действиях. В отличие от своего деда и отца, он добился права жениться по любви и отдалил от себя боярина Милославского, попытавшегося было очернить царскую невесту. Малоопытный в делах, как и его отец в начале своего царствования, он был весьма счастлив в выборе себе помощников и учителей.

В 1679 году мы уже видим в его ближайшем окружении Ивана Языкова и Алексея Лихачева – людей, по выражению практически всех исследователей, ловких, способных и добросовестных. Есть предположение, что их продвинули в фавориты молодого царя старые бояре Дурново и Долгорукий в пику Милославским, забравшим слишком много власти при дворе. Все может быть. Нам же важно то, что они были полезны царю и государству. Важную роль в царствование Федора Алексеевича играл и Василий Васильевич Голицын, ставший впоследствии фаворитом царевны Софьи.

Царь Федор правил недолго, сделал мало, но даже то малое, что ему удалось, и те его прожекты, не успевшие получить реального воплощения, заслуживают внимания. Новый монарх, как и его предшественники, стремился удовлетворить потребности служилого сословия. В частности, рядом правительственных распоряжений поместные правоотношения стали регулироваться вотчинным правом. Поместья переставали быть временной платой за службу конкретного человека, а единожды полученные становились собственностью семьи, переходящей по наследству из рода в род. Этим самым дворяне, выбившиеся «в люди» своей службой, как бы уравнивались с представителями древних боярских и княжеских родов. Одновременно с этим была начата трудоемкая и взрывоопасная работа по размежеванию вотчинно-поместных земель.

В том же ряду знаковых мероприятий стоит и логически назревшая отмена местничества, до недавнего времени позволявшее ничего из себя не представлявшему отпрыску знатной фамилии при назначении на государеву службу претендовать на начальствующее положение по отношению к более талантливым, гораздо более опытным, бесспорно заслуженным, но менее знатным. Оказаться в подчинении человека, предки которого подчинялись твоим предкам, когда-то считалось оскорблением родовой чести, давало право «обиженному» отказаться от службы, что серьезнейшим образом вредило делу. Это сознавали еще при Иване Грозном, начали исправлять во времена Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, назначая воевод «без мест», но честь официальной отмены этого устаревшего обычая принадлежит все-таки правительству Федора Алексеевича. Разрядные книги, в которых записывались все назначения на военные посты, были торжественно сожжены, а взамен их предписано вести родословную книгу всех родов, члены которых находились на царской службе. В качестве компенсации за отмену местничества было установлено правило, согласно которому служилые люди, в зависимости от знатности их должностного (!) положения, все-таки отличались друг от друга количеством лошадей в экипажах при выезде в город и элементами верхней одежды, в которой они должны являться ко двору.

В своих реформах военного дела и всей государственной службы молодой царь шел еще дальше, разрабатывая мероприятия по переустройству армии на европейский лад и внедряя прообраз петровской Табели о рангах. Шел, но не успел.

Наступление мирного времени и ликвидация последствий выступления Степана Разина дали возможность правительству Федора Алексеевича внести изменения и в местное управление. Ключевой фигурой в провинции становился воевода, к которому переходили все дела, ранее находившиеся в ведении губных старост, московских сыщиков по уголовным делам, сборщиков налогов, ямских, пушкарских, засечных, осадных, житных и прочих приказчиков. Одновременно с этим упразднялись и всякие мелкие подати на содержание этих должностных лиц, их аппарат (сторожа, палачи) и расходный материал (бумага, чернила, дрова). Все сосредоточивалось в руках воеводы – и права, и ответственность.

В это же время отмечается и смягчение мер наказания за уголовные преступления. Варварская казнь путем отсечения рук и ног заменяется ссылкой в Сибирь, позорное наказание кнутом – пеней.[13]13
  Пеня – здесь: выговор, упрек, укор, денежное взыскание.


[Закрыть]

Отсутствие дефицита государственного бюджета, достигнутое при сокращении военных расходов, позволило правительству восстановить государственную монополию на винную торговлю и таможенные сборы, откупа на которые в связи с «игрой откупщиков на понижение цены» приносили убытки государственной казне.

Важные преобразования происходили и в церковном быту: учреждались самостоятельные епархии, подчиненные, минуя митрополитов, непосредственно Патриарху Московскому и всея Руси; в Сибирь и другие малолюдные земли от патриархии же, напрямую, посылались священники и архимандриты для «научения в вере» новообращенных христиан; борьба со старообрядчеством велась на его полную ликвидацию, начиная с запрета на отправление церковных служб по старопечатным книгам и заканчивая карательными рейдами по раскольничьим заимкам и пустыням. В этих же целях в Москве планировалось открыть духовную академию, которая должна была стать не только церковным учебным заведением. Ей предполагалось вменить в обязанность следить за чистотой веры и быть орудием борьбы против иноверцев.

Широко и богато поощрялось принятие православия инородцами, в особенности если они относились к правящему классу.

Во всех мероприятиях царя Федора отчетливо прослеживалось влияние восточных церквей, западнорусских мыслителей, польских порядков и обычаев. Воспитанный Симеоном Полоцким, Федор, знавший латинский и польский языки, в своих планах ориентировался в основном на полонизированную киевскую богословскую школу и учителей, рекомендуемых восточными патриархами, благодаря которым появился знаменитый проект создания в Москве той самой Греко-латинской академии. Польское влияние при дворе усилилось с женитьбой царя на Агафье, дочери незнатного дворянина польского происхождения Семена Федоровича Грушецкого. Появилась мода на польские наряды и прически. Польский язык стал чуть ли не вторым придворным языком. К этому же влиянию нужно, видимо, отнести и некоторую либерализацию общественных отношений. Стал вводиться запрет на раболепствование и самоуничижение при обращении низших чинов к высшим. Проявлялась забота о нищих: действительно, больных и немощных распределяли по богадельням, где они содержались за счет царской казны, а ленивых и здоровых принуждали к труду.