Текст книги "Романовы. Век первый"

Но семейное счастье Федора длилось недолго, как и сама его жизнь. В июле 1681 года при родах умирает царица Агафья, а через две недели и новорожденный младенец Илья. Историки умалчивают об обстоятельствах этих смертей, однако чем черт не шутит, варианты возможны. Тем не менее Федор Алексеевич, несмотря на свою прогрессирующую болезнь, торопится жить. Не прошло и полгода после смерти жены, как он вступает во второй брак. Его избранницей на этот раз стала Марфа Апраксина, родственница царского фаворита Ивана Языкова и крестница опального Артамона Матвеева. Новой царице за ее менее чем трехмесячное пребывание в этом качестве удалось не только смягчить участь своего крестного отца, но и примирить своего царственного супруга с его мачехой Натальей Кирилловной и его единокровным братом Петром.

27 апреля 1682 года царь Федор Алексеевич, не достигши и 21 года, скончался.

Лишь только колокол возвестил о кончине царя, бояре съехались в Кремль. Обстановка была настолько напряженной, что многие из них были в панцирях. Тело умершего монарха еще не остыло, а в палатах уже шли жаркие споры о том, кому быть царем: старшему, но слабоумному Ивану или младшему, но смышленому и резвому Петру. Голоса разделились. Тогда патриарх Иоаким предложил воспользоваться тем, что в Москве находились выборные всех земель, съехавшиеся по вопросу о податях, и решить эту задачу с «согласия всех чинов Московского государства». Выборные срочно были созваны в Кремле. Обращаясь к ним с Красного крыльца, патриарх спросил, кому из братьев быть преемником Федора Алексеевича. Голоса вновь разделились, однако подавляющее большинство, возглавляемое князьями Голицыными, Долгорукими, Одоевскими, Шереметевыми, Куракиным, Урусовым и другими, было за десятилетнего Петра. Тут же патриарх и святители благословили его на царствование, посадили на престол, а присутствовавшие при этом люди принесли ему присягу. Вполне легитимное, с учетом обычаев Московского государства, избрание, да к тому же и разумное, если мы вспомним о физическом и душевном состоянии обоих претендентов.

Избрание Петра должно было означать и одновременную смену правящей верхушки. Регентом царя становилась его мать – Наталья Кирилловна, что с учетом внутрисемейных отношений автоматически отстраняло от власти родственников первой жены Алексея Михайловича – Милославских и его детей от первого брака, если вообще не обрекало их на репрессии. В качестве новой камарильи на сцене должны были появиться родственники вдовствующей царицы – Нарышкины. Что, собственно, и произошло. Правда, Нарышкины, судя по их первым шагам, тоже оказались не подарком для государства, чем не преминула воспользоваться царевна Софья.

Все сошло бы мирно и Нарышкины, не без корысти для себя, благополучно правили бы государством до совершеннолетия Петра, если бы не один застаревший вопрос – московские стрельцы. Дело в том, что стрелецкие полковники, назначаемые правительством из дворянского сословия, позволяли себе обращаться со своими подчиненными, набираемыми из вольных людей, так, как они привыкли обращаться с холопами или крепостными крестьянами. Они заставляли их бесплатно исполнять всякого рода хозяйственные и полевые работы лично для себя, да к тому же и удерживали их денежное содержание от казны.

Стрельцы же – первая русская профессиональная армия, выполнявшая в мирное время полицейские функции, – избалованные во времена Алексея Михайловича всякого рода правами и льготами, не хотели мириться с тем, что их пытаются уравнять с «черным людом». Жалобы на полковников поступали еще при Федоре Алексеевиче; правда, первая из них вылилась в наказание самих же челобитчиков, а вот вторая, поданная всем полком за несколько дней до смерти царя, привела к отставке полковника. Воодушевленные первым успехом стрельцы, чувствуя к тому же свою востребованность в этот переходный период, в день погребения Федора Алексеевича, 30 апреля, подали челобитную сразу же на всех своих шестнадцать командиров, требуя над ними суда «за все их неправды». Причем эта челобитная носила в себе уже элемент угрозы: стрельцы пугали самосудом, если командиры останутся безнаказанными. И Нарышкины, испугавшись, показали слабину.

Из дворца были удалены не любимые стрельцами Языков и Лихачев с их сторонниками, а стрелецкие полковники арестованы. На следующий день начался публичный суд над обвиняемыми, где роль судей фактически выполняли не приказные люди, а распоясавшиеся стрельцы, своим криком определявшие, сколько плетей дать тому или иному полковнику. А потом были правеж и ссылка.

Этим самым Нарышкины, по образному выражению Н.И. Костомарова, «разлакомили стрельцов к самоуправству и заохотили к бунтам». Москва оказалась в их полной власти. Они, игнорируя приказы своих начальников, толпами ходили по городу, угрожая одним и расправляясь с другими.

Вряд ли можно обвинять царевну Софью в организации этих беспорядков: она, надо полагать, просто воспользовалась сложившимся положением и направила стихийный протест стрелецкой массы в нужном ей направлении. В этом ей активнейшим образом помогали Милославские, Петр Толстой и Иван Хованский-Тараруй. Где уговорами, где лестью, а где и подкупом стрельцов убедили в пагубности правления Нарышкиных, но, главное, в том, что старшему брату царя Петра, Ивану, грозит смерть.

15 мая 1682 года, в годовщину трагической смерти царевича Дмитрия Иоанновича, стрельцов подняли набатом и известили, что Иван Нарышкин задушил царевича Ивана Алексеевича. Наэлектризованная толпа бросилась в Кремль, где в это время находилась вся царская семья и где в тот день заседала Боярская дума. Всех обуял страх. Стрельцы требовали выдачи Нарышкиных – убийц царевича Ивана, угрожая в противном случае расправиться со всеми царедворцами. Выход подсказали патриарх Иоаким и прибывший за четыре дня до этого Артамон Матвеев. Царица Наталья Кирилловна взяла за руки обоих братьев – Петра и Ивана – и вышла в сопровождении бояр на Красное крыльцо. Это был шок. Воспользовавшись временным замешательством стрельцов, их стал увещевать патриарх, а Матвеев заговорил их до того, что они были готовы вот-вот разойтись по своим домам.

Все испортил начальник Стрелецкого приказа Михаил Юрьевич Долгоруков, начавший подгонять их грубыми окриками и угрозами наказания. После таких слов стрельцы ворвались на Красное крыльцо, схватили Долгорукова и сбросили его на расставленные копья. Следующей их жертвой стал Матвеев, несмотря на то что князь Михаил Алегукович Черкасский пытался даже закрыть его своим телом. Начался форменный беспредел. Стрельцы толпами ходили по царским палатам, отыскивая по заранее составленному списку мнимых «царских губителей» и предавая смерти правых и виноватых. Три дня длилась эта кровавая баня. Были убиты два брата царицы Натальи Кирилловны – Афанасий и Иван, князья Григорий Ромодановский и Юрий Долгоруков, думные дьяки Ларионов и Кириллов, стольник Федор Салтыков, а также несколько бывших стрелецких начальников, чем-то провинившихся перед своими подчиненными. Чуть было не убили и отца царицы, но она упросила стрельцов, и Кирилл Нарышкин, постриженный в монахи, вместе с тремя своими сыновьями был отправлен в ссылку.

Вслед за стрельцами поднялись и холопы. Они захватили Холопий приказ и уничтожили все кабальные книги. Стрельцы же, возомнившие себя верховной законодательной властью, объявили их свободными.

Но такое развитие событий уже не входило в планы царевны Софьи. Чтобы прекратить бесчинства, она призвала к себе представителей стрелецких полков и объявила, что им выплатят задержанное за несколько лет жалованье – 240 тысяч рублей, а сверх того каждый стрелец получит по десять рублей наградных. В распоряжение новых опричников переходило имущество убитых ими и сосланных по их требованию «царевых губителей». В довершение ко всему Софья произвела стрельцов в «надворную пехоту» и назначила главой Стрелецкого приказа любимого ими князя Хованского.

Бесчинства прекратились, но не прекращался поток все новых и новых челобитных, инициированных, впрочем, самой Софьей. Сначала стрельцы в ультимативной форме потребовали, чтобы царями были объявлены оба брата – Иван и Петр. Боярская дума, испугавшись, собрала импровизированный Собор, и 26 мая это сборище приняло соответствующее решение, причем старшинство было предоставлено Ивану. Через три дня стрельцы подали новую челобитную – теперь уже о том, чтобы, по молодости государей, правление государством было вручено царевне Софье Алексеевне. И Софья, таким образом, стала правительницей.

Стрельцы же с каждым днем продолжали наглеть. Теперь им уже мало было одних денег. Им потребовалась слава, а поэтому свой бунт от 15 мая они захотели именовать подвигом и проявлением верности своим государям, в ознаменование чего попросили установить на Красной площади памятный столп. Было исполнено и это их желание.

Аналогично стрелецкой массе вел себя и Хованский, ведущий свою родословную от Гедиминовичей. Став главой Стрелецкого приказа, он посчитал себя всесильным и потерял всякое чувство меры от своей значимости. Он стал заявлять, что порядок в Москве держится лишь на нем, что без него все ходили бы по колено в крови, что все прочие бояре приносят государству один лишь вред. В эйфории своего величия Хованский рассорился не только со своим бывшим союзником Иваном Милославским, но и стал подумывать, по доносам его недоброжелателей, о том, как бы ему самому завладеть царским престолом.

Но тут нашла коса на камень. Пустым обещаниям и краснобайству Хованского Софья противопоставила свой изворотливый ум и твердость явно не женского характера. Первое свое поражение Тараруй потерпел в процессе организованного им диспута между старообрядцами, которых он поддерживал вместе с доброй половиной стрелецкого войска, и никонианами. Старообрядцы не только проиграли словесную баталию, но и потеряли шестерых своих основных идеологов. Никите Пустосвяту по приказу правительницы отрубили голову, а остальных разослали по дальним монастырям. Второе поражение ждало Хованского в Боярской думе. Бояре отвергли его популистское предложение о введении нового налога в пользу стрельцов, что спровоцировало в их среде новые волнения, подогреваемые вдобавок слухами о планах бояр по их полному «изведению».

Обстановка день ото дня продолжала нагнетаться. Наконец пребывавшая в постоянном страхе царская семья получила весть, что стрельцы намереваются перебить всю царскую семью во время крестного хода в Донском монастыре и возвести на престол князя Хованского. Отказавшись участвовать в этой церемонии, Софья на следующий день, 20 августа, вывезла все царское семейство в летнюю резиденцию московских царей. Вслед за ней столицу покинули и все бояре, оставив Хованского в гордом одиночестве.

Вскоре во все города полетели гонцы с царской грамотой, где события 15–16 мая квалифицировались уже не как подвиг, а как мятеж. Служилые люди оповещались о ставших известными из подметных писем намерениях Хованского убить обоих государей, перебить всех бояр, окольничьих и думных людей. Всем верным царским слугам предписывалось идти с «великим поспешением очищать от воров и изменников царствующий град Москву».

Удивительно, но, по всей видимости, Хованский не знал содержания этой грамоты, потому что он одновременно с другими знатными людьми царства без особых мер предосторожности направился по вызову Софьи в село Воздвиженское, где она находилась вместе с боярами, прибывшими к ней как бы по случаю ее тезоименитства и уже решившими его участь. Навстречу Хованскому был послан князь Лыков, который без особого труда арестовал его вместе с сыном и доставил на оглашение приговора. Обвинения строились в основном на неправильном распоряжении казной в пользу стрельцов, потачке их наглому невежеству, неправом суде, дерзких речах, подстрекательстве раскольников, неповиновении царским указам. Все это «потянуло» на смертную казнь. И, как осужденный ни добивался встречи с царствующими особами, чтобы обличить «настоящих заводчиков бунта стрелецкого», говорить ему не дали, а тут же казнили – и его, и сына.

Боясь мести стрельцов за убийство их отца-командира, Софья со всем царским семейством укрылась за стенами Троицкой лавры и объявила мобилизацию дворянского ополчения. Стрельцов же обуял страх, ибо они знали о своей непопулярности среди всего остального населения, да и столкновение с дворянским ополчением не сулило им ничего хорошего, так как вся их сила была в близости ко двору и благорасположении к ним царствующих особ, чего они лишились своим опрометчивым поведением. Испугавшиеся скорой расправы стрельцы расставили караулы у всех городских ворот, захватили Кремль, овладели пушечным двором с его орудиями и порохом. Их посредником в переговорах с правительством стал патриарх. На просьбу стрельцов к царскому семейству возвратиться в Москву Софья ответили требованием присылки к ней по двадцать человек выборных от каждого стрелецкого полка.

Они шли в Троицу как на казнь, но царевна, выслушав их повинные речи, прочла им приличествующее случаю нравоучение и ограничилась требованием коллективной челобитной «за общим рукоприкладством», а также выдачей второго сына Хованского, которого сначала приговорили к смертной казни, но потом помиловали и сослали с глаз долой. А во главе Стрелецкого приказа стал преданный Софье и крутой на расправу думный дьяк Федор Шакловитый, начавший исполнение своей должности с того, что казнил пятерых стрельцов, попытавшихся поднять новую смуту, и удалил из Москвы в дальние гарнизоны наиболее беспокойных.

После этого наступило семилетнее правление царевны Софьи от имени двух царей. И как бы кто-то не превозносил ее управленческие таланты, если они и были, то направлялись они исключительно на одно – чтобы как можно дольше сохранить власть в своих руках. Она не предпринимала абсолютно никаких мер к тому, чтобы хоть как-то изменить, усовершенствовать управление внутренними делами государства. А дел, проблем было более чем достаточно, начиная с поимки беглых холопов, борьбы с общеуголовной преступностью, пресечения разбоев на больших дорогах, чем не брезговали заниматься даже люди знатного происхождения, и заканчивая фанатичной войной со старообрядчеством. Последняя приняла инквизиторские формы с доносами, пытками и смертью на костре.

Более заметна внешнеполитическая деятельность правительства Софьи Алексеевны, связанная в основном с турецкой угрозой и ее любимцем – князем и боярином Василием Васильевичем Голицыным.

Впрочем, по шкале ценностей турецкого султана, Россия занимала все-таки второстепенное место. Целью его экспансионистских планов была более богатая и более благополучная Западная Европа. После взятия Чигирина (1679 г.?) и заключения русско-турецкого мира (1681 г.) султан нацелился на Центральную и Западную Европу. В этом ему благоприятствовала обстановка в Австрии, где против германского императора восстала Венгрия, а ее вождь Эммерих Текели попросил покровительства у Константинополя. При таком раскладе сил дальнейшее развитие событий предсказать было не трудно. Если турки захватят Вену, то судьба Польши будет предрешена. Что же касается следующей жертвы, то ею в одинаковой степени могли стать Италия или Россия, а потом и Франция.

Но это в будущем, а пока на повестке дня стояла Вена, и ее нужно было защищать. Защищать коллективно, ибо поодиночке турки могли разбить армию любого из соседних государств. Таким образом, союзнический договор, на первых порах хотя бы польско-австрийский, становился острой необходимостью, и Ян Собеский, король Польши, заключил его в мае 1683 года с императором германским Леонидом. Заключил вовремя, потому что уже в июле того же года потребовалось на деле доказывать верность союзническому долгу.

Двухсоттысячное турецкое войско подступило к Вене. Шесть недель оборонялся гарнизон, пока к нему на выручку не подошла 84-тысячная армия поляков, австрийцев, саксонцев, баварцев. Польский король принял на себя общее командование войсками и 12 сентября нанес туркам сокрушительное поражение. Оставив обозы, те начали поспешное отступление, больше напоминающее бегство, чем организованное отступление. Собеский же, перегруппировав свои силы, начал их преследование, настиг их под Парканами и вторично поразил. Это была блестящая победа.

Но Собеский знал, что турки пока никому не прощали своих поражений, а поэтому начал готовиться к новым сражениям, искать новых союзников. Весной 1684 года к польско-австрийскому договору присоединилась Венеция, но Варшава не теряла надежды на приобщение к священному христианскому союзу и русских царей. Однако те, чувствуя свою востребованность, настаивали на заключении «вечного мира» взамен Андрусовского перемирия и окончательной уступки Киева в свою пользу. Переговоры длились долго. Послы съезжались и разъезжались, ссорились и мирились, выказывали друг другу обиды, кичились своими христианскими подвигами. Наконец в апреле 1686 года, благодаря дипломатическим талантам Софьиного фаворита князя Голицына, договор был подписан в том виде, которого добивалась Москва. Правда, за Киев пришлось доплатить еще 146 тысяч рублей, зато теперь он, бесспорно, принадлежал русским царям. Бесспорно – если Москва выполнит и другие статьи договора, а они были нелегкими и сводились к разрыву мирного договора с турецким султаном и обязательству в следующем году послать все свои войска на крымского хана.

Однако, прежде чем мы перейдем к описанию несчастных крымских походов, следует напомнить, что еще до подписания этого договора состоялось весьма важное событие. Скрепя сердце патриарх Константинопольский Дионисий согласился уступить Патриарху Московскому и всея Руси Киевскую митрополию, что стало серьезной вехой на пути укрепления единого русско-украинского государства. С этой же целью по просьбе гетмана Самойловича в Киев, Переяславль и Чернигов из великорусских городов на «вечное житье» было переселено несколько тысяч человек с женами и детьми. Этим самым гетман хотел укрепить веру малороссиян в незыблемость состоявшегося союза и предупредить поляков от попыток вернуть Украину под свою корону.

Итак, осенью 1686 года начались приготовления к первому Крымскому походу. В качестве причин объявления войны значились: желание обезопасить Московское государство от постоянной угрозы татарских набегов, разорений и полонов; воздаяние за прежние обиды и унижения веры православной и людей русских; избавление от постыдной для государей дани, ежегодно выплачиваемой крымскому хану, но не обеспечивающей защиту границ государства. Во главе Русской армии был поставлен фаворит правительницы – неплохой дипломат, но никудышный военачальник – князь Василий Голицын, не имевший к тому же среди своих подчиненных талантливых генералов и полковников.

В начале мая 1687 года 60-тысячное русское войско, построенное в каре (один километр по фронту и два километра в глубину), со скоростью 10 километров в день начало движение на юг из места своего сосредоточения на реке Мерло. Оно проследовало мимо Полтавы, переправилось через реку Орель. Во время переправы через Самару к войску Голицына присоединилось до 50 тысяч малороссийских казаков во главе с гетманом Самойловичем. 13 июня уже 100-тысячная армия переправилась через очередную водную преграду, реку Конские Воды, и расположилась лагерем. Тут-то и выяснилось, что впереди у них непреодолимая преграда в виде выжженной степи в глубину на двести километров. Военный совет решил было продолжить поход, но два последующих дня показали всю тщетность этой попытки, и Голицын отдал приказ повернуть назад. Неудачу похода не скрасили даже две тактические победы, одержанные донскими казаками у реки Овечьи Воды и запорожцами в урочище Кызы-Кермень.

Как ни странно, но у этого бездарного похода были два положительных результата: первый – строительство в устье реки Самары Новобогородской крепости, ставшей опорным пунктом второго Крымского похода; второй – отвлечение на себя сил Крымского ханства, что ослабило турецкую армию и позволило коалиционным силам Австрии, Польши и Венеции вести успешные боевые действия в Венгрии, Далмации, Морее, что в конечном итоге привело к «турецкой смуте» и свержению султана Магомета IV.

Тем не менее в глазах россиян Крымский поход выглядел неудачным. В России же за неудачи всегда положено было назначать виноватых. Но фаворит не мог быть виноватым по определению, поэтому «козла отпущения» нужно было искать на стороне, и он нашелся в лице гетмана Самойловича, которого обвинили в том, что степь сожгли не татары, а запорожские казаки, по каким-то причинам не желавшие поражения крымчаков. Не исключалось и личное участие в этом самого гетмана. Слух был запущен, а тут подоспела и челобитная от его подчиненных. В ней Самойлович, этот последовательный проводник царской политики в Малороссии на протяжении пятнадцати лет, но не без греха по части честолюбия и корыстолюбия, обвинялся в симпатиях к татарам и полякам, крамольных речах против московского правительства, чрезмерном самовозвеличивании и чуть ли не в сепаратизме. Вменялось ему и расхищение казны, и вымогательство взяток за назначения на те или иные должности. Но в доносе не было ни обвинений в поджоге, ни доказательств причастности гетмана к организации степных пожаров. И все же доносу был дан ход. Через некоторое время из Москвы поступило разрешение на отстранение Самойловича от власти. Он был арестован, допрошен, и опять никаких доказательств его измены: одни обвинения в чрезмерной гордости и мздоимстве. Чтобы казацкая вольница по своему обыкновению не учинила над теперь уже бывшим гетманом самосуда, его под надежным конвоем отправили в Орел, а потом и в Тобольск, где он через три года умрет.

Новым гетманом, с согласия князя Голицына, на казачьем кругу, в котором принимало участие лишь две тысячи казаков, был избран бывший комнатный дворянин польского короля Яна II Казимира, бывший генеральный писарь гетмана Правобережья Дорошенко, перешедший на службу московскому царю и дослужившийся при Самойловиче до звания генерального есаула (второе лицо после гетмана), – Мазепа. Злые языки говорили, что за свое избрание Мазепа заплатил князю Голицыну десять тысяч рублей.

Вопреки здравому смыслу и общественному мнению, Голицын по возвращении в Москву с подачи царевны Софьи был встречен как победитель «агарян» и изобличитель «изменников». Награды на него сыпались словно из рога изобилия, а его влияние на внутреннюю политику государства росло день ото дня.

Однако неудача Голицына в первом Крымском походе имела и еще одно крайне негативное последствие, но теперь уже для самой царевны. Она спала и видела себя на царском троне. Блистательная победа над крымским ханом дала бы ей славу освободительницы от «басурман» и возможность самой венчаться на царство. Но военный конфуз фаворита делал несбыточной ее мечту, следовательно, чтобы достигнуть желаемого, нужно было до достижения Петром совершеннолетнего возраста еще раз повторить эту попытку.

Тем временем обстановка на европейском театре военных действий менялась совершенно непредсказуемым образом. Победа австрийских и венецианских войск в Венгрии и Морее вылилась в принудительные действия по отношению к православным, проживавшим в освобождаемых от турок городах. Их церкви по воле победителей стали передаваться в распоряжение униатов или превращаться в костелы. Православные иерархи в лице бывшего патриарха Константинопольского Дионисия и нареченного патриарха Сербского Арсения, а также валахский господарь Щербан Кантакузин возопили к московским царям, призывая их спасти православных христиан от ослабевших «бусурман» и избавить их от нашествия «папежников». В своих призывных грамотах они обещали, что как только русские поднимутся на турок, то к ним присоединятся валахи, сербы, болгары, молдаване численностью не менее 300 000 человек и победа над Константинополем будет обеспечена.

Но в Москве думали сначала расправиться с крымским ханом и только потом начать наступление на дунайские владения турецкого султана. В сентябре 1688 года ратным людям было объявлено о новом походе на Крым и сборе на военные нужды «десятой деньги» с посадских и торговых людей, а в феврале следующего года 112-тысячное русское войско во главе с Голицыным двигалось по степи. Теперь им мешали не выжженная степь, а снег, стужа, грязь. В районе Ахтырки к московским полкам присоединился гетман Мазепа со своими запорожцами. Теперь степь запалили уже русские, но с таким расчетом, чтобы к подходу своих основных сил успела подняться новая трава. В середине мая произошла встреча с татарскими ордами, которые попытались стремительной атакой внести замешательство в ряды наступающих, но пушки рассеяли их по степи.

На том военные действия, по существу, и закончились: хан сидел в Крыму, а Голицын с огромным войском, но без воды стоял перед перекопскими укреплениями. Не решаясь на штурм, но надеясь, что хан испугается нашествия и согласится на выгодные для русских условия, Голицын затеял было переговоры. Впрочем, хан, видя бедственное положение армии противника, предусмотрительно уклонился от них. Голицыну же больше ничего не оставалось делать, как отступить восвояси. Бездарный с военной точки зрения поход и на этот раз помог австро-польско-венецианской коалиции тем, что сковал силы крымских татар и они не смогли оказать помощь турецким войскам, теснимым на европейском театре военных действий.

А с внутрироссийской точки зрения второй Крымский поход Василия Голицына, как и его первый поход, был не просто безрезультатным и чрезмерно затратным, но и катастрофическим для самой Софьи Алексеевны. Даже прежние сторонники правительницы увидели всю бесперспективность ее нахождения у власти и больше не решались открыто поддерживать ее в борьбе с Нарышкиными и Петром, который, кстати, женившись накануне второго Крымского похода, по русским законам уже считался полностью дееспособным и в любой момент мог отказаться от помощи своей старшей сестры в управлении государством. Что он в общем-то и начал делать.

Первым его шагом в этом направлении стала просьба к Софье не ходить 8 июля вместе с ним и Иваном на крестный ход в Казанский собор, как это она делала прежде в качестве правительницы при недееспособных царях. Софья не послушалась. Тогда Петр сам отказался от участия в этой церемонии и уехал из Москвы. Второй шаг, окончательно напугавший Софью, был его демонстративный отказ в аудиенции Василию Голицыну, возвратившемуся из своего второго бездарного похода и незаслуженно осыпанного царевной от имени царей всевозможными милостями. Софья поняла, что приходит конец ее правлению и что, если она хочет сохранить свое влияние, ей нужно что-то делать.

Это «что-то» в конечном итоге трансформировалось в заговор, внешне направленный против царицы Натальи Кирилловны, но подспудно имевший целью физическое устранение самого царя Петра. При слабоумном-то Иване она свой статус правительницы, безусловно, сохранила бы, а там – «как Бог даст». И вот, в ночь с 7 на 8 августа 1689 года думный дьяк Шакловитый, верный приверженец правительницы, под предлогом защиты царя Ивана, которому якобы угрожает опасность со стороны «потешных» солдат Петра, призывает в Кремль четыре сотни стрельцов, а на Лубянке в качестве заслона выставляет еще три сотни. Его подручники начинают агитировать стрельцов убить Наталью Кирилловну и верных ей бояр, а если царь Петр вступится за них, «то и ему спускать нечего».

Провокация не удалась, стрельцы не стронулись с места, а тем временем сторонники Петра решаются предупредить его о грозящей опасности. Петр босой, в одной сорочке скачет в лес, а потом, немного оправившись от страха, – в Троицкую лавру. На следующий день туда же прибывают мать, жена, преданные бояре, «потешные» солдаты, стрельцы Сухарева полка. Вновь образуются две столицы, два центра власти. В лавру толпой валят служилые люди, недовольные правлением Софьи и Голицына; Петр рассылает приказы стрелецким полковникам явиться к нему «для важного государева дела», а Софья выставляет караулы по земляному валу вокруг Белого города для того, чтобы перехватывать петровские послания. Тем не менее она видела, что чаша весов склоняется не в ее сторону. Тогда она решается вступить в переговоры. Отвергая обвинения в заговоре против Нарышкиных и самого Петра, она отправляет к нему двух бояр – те возвращаются ни с чем; она отправляет патриарха Иоакима – тот остается в Троице. После этого она решается ехать сама, но царь не допускает ее к себе и приказывает возвратиться назад. Не дождавшись полного и беспрекословного повиновения стрелецких полковников, Петр призывает в Троицу генерала Гордона и всех иностранных солдат, состоящих на службе московского царя. Те выполняют приказ, чем приводят Софью в еще большее смятение. Хуже того, стрельцы из числа сторонников Петра потребовали выдать им Шакловитого. Сначала она упорствовала, но, когда те стали угрожать набатом, что означало погром со всеми вытекающими отсюда последствиями, Софья сдалась.

Суд над сторонниками правительницы был скорый и в общем-то правый: 11 сентября были казнены Шакловитый и два его ближайших помощника – Петров и Чермный; трем стрельцам после наказания кнутом урезали языки; Василия Голицына лишили боярского звания и сослали вместе с семьей в Каргополь, такому же наказанию подверглись еще два Софьиных приспешника. Остальных же простили. Достаточно гуманно для тех времен.

Оставалась Софья. Ее судьба решилась после того, как старший царь Иван согласился с предложением царя младшего, Петра, обещавшего почитать его, как отца, самим вступить в правление государством. Получив согласие брата, Петр послал в Москву боярина Троекурова с приказанием Софье переселиться в Новодевичий монастырь. Та, посопротивлявшись, в конце сентября вынуждена была выполнить волю брата. Ей было предоставлено полное обеспечение с прислугой, но без права передвижения за пределами монастырских стен.