Текст книги "Золото шаманов"

– Кого?

– Их.

Только сейчас я обратил внимание на громкий хруст, доносящийся снаружи. Кто-то большой бродил вокруг часовни, ломая ветки. Кто-то или что-то двигалось, словно не переставляя ног. Треск палок был непрерывным, без топанья.

– Как Илья, уцелел? – спросил Андрей Николаевич.

Голос его звучал неестественно строго. Без прежней боязни и даже с некоторым торжеством.

– Ага, – сказал Слава.

– Уцелел, – сказал я.

– Вам не стоило покидать убежище. Я предупреждал, что с наступлением темноты сущности ночи становятся сильнее.

В той стороне, откуда доносился голос невидимого во мраке Лепяго, беззвучно возникли два ярко-красных пятна. Они показались мне исключительно красивыми; пятна мерцали, переливались, словно были наполнены жидким огнём, сродни неземному золотистому свету. Однако этим сходство исчерпывалось: тонкие материи, породившие обе формы свечения, были чужды друг другу и даже враждебны.

Пятна на секунду погасли, потом вспыхнули вновь, на том же месте, и продолжали ровно гореть. Я с ужасом понял, что из стены выступают глаза! Страх на краткий миг пронзил меня огромной иглой. Тело покрылось липким потом, а сердце болезненно сжалось. В этот момент я был один на один с пятнами. Казалось, никто кроме меня их не видит и никто не сможет помешать существу кинуться на нас. А ведь обладатель горящих красных глаз был внутри часовни, проникнув сквозь стену подобно ветру или туману. Харги, не замеченный никем, стоял рядом и готовился напасть!

Я всё-таки не закричал. Глаза канули вниз и пропали, а на их месте осталась неяркая белая точка – звёздочка. Харги заглядывал в окно, не имея возможности ступить на священную землю. Посмотрел, моргнул и пошёл дальше. Длилось это секунды три, не больше, но стоило мне нескольких лет жизни.

– Хуже то, что стрельбой мы себя могли выдать, – продолжил Андрей Николаевич, подтвердив, что, кроме меня, призрачных огней никто не видел. – Если нас обнаружат солдаты, мы не долетим до Усть-Марьи.

– Откуда взялись эти твари? – свистящим шёпотом выдавил Лёша.

– Пришли из тайги, – растолковал всезнающий директор краеведческого музея. После знакомства с потусторонним миром, ему ничто не было в диковинку. – Они всегда тут водились: мелкие повелители сопок, ручьёв и болот. Аборигены боялись их и чтили.

– Северные наяды и дриады, – пробормотал я.

– Да, наяды и дриады. Сибирь в этом плане мало чем отличается от Греции или, скажем, американского континента. Просто люди со своим грубым восприятием замечают лишь отдельные их проявления. Составлять по этим фрагментам представление о мире тонких материй всё равно, что оценивать роман по нескольким выбранным наугад буквам.

Речь Лепяго, тон человека, уверенного, что с нами ничего не случится, успокаивал. Возможно, этого эффекта он и добивался. В кошмарной ситуации затюканный учитель истории остался самым рассудительным, самым здравомыслящим из нас.

– Эвенки принимали свой суровый мир таким, каков он есть. Они сознавали, как ничтожен человек в тайге, поэтому не пытались ничего менять и старались приспособиться. Жизненный опыт подсказывал аборигенам, что мир населён злыми духами, вредящими людям, и добрыми, у которых можно попросить помощи. Но были среди них такие, кто пытался бороться и достигал успеха. Древние шаманы вычистили участок тайги, заточив харги в глубине горы. На некоторое время им удалось избавить соплеменников от напасти, а потом на освободившееся место пришли другие демоны и заселили его. Выпустив прежних хозяев, мы нарушили баланс. Началась война духов. Она будет продолжаться, покуда равновесие не восстановится. Мы не знаем нюансы их отношений, но к демонам, которых мы освободили, присоединились другие, а кто-то, в свою очередь, противостоит им.

– Надо убираться как можно дальше, – заявил Вадик.

– И как можно скорее, – добавил Лёша.

– А если вы не успеете покинуть землю войны до наступления ночи? Вы ведь не знаете, где кончается территория харги, – резонно заметил директор. – Выход один – обратиться за помощью к Феликсу Романовичу.

– Его помощь может слишком дорого обойтись, – ревниво проговорил Гольдберг. Заграбастав сокровища, стоившие жизни его отцу, он не горел желанием подарить их первому встречному.

– Но ведь вам всё равно придётся оставить золото. С ним вы не сумеете шагу ступить. Как вы потащите плиты, на себе? Вам не проскочить кордоны, – в голосе Андрея Николаевича звучала самая искренняя забота и участие.

Как в тот день, когда он рассказывал о пещере: этнография, детки, экскурсии, культура народов Севера… И тут же, глазом не успеешь моргнуть, давит на легавую педаль. Нормальный ход для ментовского посёлка, и нечего расслабляться. Вот и теперь Лепяго агитировал, храня верность доброму барину, тем боле, что тот показал своё могущество. Неудивительно, что Проскурин оставался единственной надеждой, и Андрей Николаевич ратовал за него изо всех сил.

– А в Усть-Марье мы что делать будем? – понять-то его я мог, но принять – нет. – Господин Проскурин нас не отпустит, слишком много мы о нём знаем.

– Почему вы так к Феликсу Романовичу относитесь, как к прокажённому? – обиделся за покровителя Лепяго. – Если он стал шаманом и получил способность общаться с духами, это не значит, что он сделался чудовищем.

– Он чуть было им не сделался. Зачем понадобилось гнать в заминированную пещеру заключённых? – меня осенило и я сам же ответил: – Да чтобы похоронить Золотые Врата, долгое время препятствовавшие духам, сдобрив демоническое торжество потоками крови! Мы все видели, как медведь расправился с радистом, приняв его за похитителя Врат. Харги боятся золотых пластин, потому что ими можно снова запереть демонов. Вы полагаете, что Врата украсят экспозицию вашего музея? Глупо так думать после всего случившегося. Если они Проскурину и нужны, то только для немедленного уничтожения. Духов пугает, что створки когда-нибудь вновь сомкнутся перед ними. Их тревога не беспокоит подчинённого из мира людей. Я кое-что читал об этом. В подобных случаях одержимости, свойственной северным народностям, подключённого связывает с эргрегором нечто вроде энергетической пуповины. Через неё шаман получает информацию из своего источника и управляется им. Не Проскурин повелевает демонами, наоборот! Поэтому бесполезно надеяться на успешные переговоры. Как только мы прибудем в Усть-Марью, нас попросту съедят.

– Не съедят, надо отдать Врата, – воскликнул Андрей Николаевич.

– Перестань, – отмахнулся Вадик. – Где гарантии?

– Ведь это я подсказал, где спрятаться от сущностей ночи, – вкрадчиво заметил Лепяго, набивая себе цену, – и я поднял тревогу, когда они стали захватывать вас у костра. Я знаю их свойства…

– А что бы с нами сделалось, если б нас захватили? – Вадик разглядывал его, как незнакомую диковинку.

– Стали бы их выражением. Бродили по острову как зомби, пока не умерли с голоду.

– Значит, они другие, не такие, как харги, – заключил я. – Харги растерзали бы нас в любое время суток. Эти же – только ночью, да и то ограничились бескровной расправой.

В часовне повисла тишина, только снаружи доносилось похрустывание веток под тяжестью удаляющегося существа. Сущности ночи, как он выразился.

– Вы слишком хорошо знакомы с их повадками, Андрей Николаевич, – поймал я на слове разговорившегося директора музея. – Надо полагать, одним приоткрыванием завесы в мир духов господин Проскурин не ограничился. Мне кажется, он ещё кое-что с вами сделал. Или не он, а харги?

Лепяго понял, что спалился, и промолчал.

– Вы скрывали. Зачем?

Андрей Николаевич не ответил. В темноте лязгнули антабки карабина – это Слава разоружил директора.

– Ну что, – небрежным тоном отпетого дроздовца, которому в лапы попался пархатый комиссар, спросил я, – будем запираться?

Лепяго по-прежнему не проронил ни звука.

– Давай его расстреляем, – предложил Слава.

Лёша непроизвольно пискнул. Наши приколы произвели на пилота большее впечатление, чем на учителя истории.

– Лучше вытолкаем за дверь, – добавил Вадик, – полюбуемся, как сущности ночи его скушают.

– Да вы что, ребята, – разнервничался пилот. – Вы что, в самом деле!

– А чего? – даже во мраке я уловил на лице друга коронную кривую усмешечку. – Выведем в расход, если говорить не хочет. На кой ляд он вообще нужен?

В отличие от летуна, Лепяго оказался крепким орешком и стал отмалчиваться. Впрочем, без него было ясно – из Усть-Марьи, случись несчастье там оказаться, нам не выбраться. Тихий школьный учитель пытался нас провести.

Я задрал голову и обнаружил темнеющую на фоне неба полоску стены. Занимался рассвет.

Мы вышли, дождавшись восхода. Солнце ещё не появилось над лесом, но утро уже наступило и вся жуть ушла вместе с ночью. То, что она не была сном, мы понял, едва переступив порог. Молодые деревца и кустарник оказались выломаны, будто вокруг часовни ползал огромный слизень. Дурно делалось при мысли, что могло случиться, окажись мы на его пути. Все разом заспешили, торопясь убраться подальше.

Ми-8 ждал на берегу. Бока его серебрились от росы, над рекою стлался туман, было жутко холодно и сыро. Вертолёт уже не казался, как накануне, пришельцем с иных планет. Природа, томно пробуждаясь, мимоходом облагородила его, одарив защитным окрасом, словно сделала частью себя. Испохабив первозданную благодать, мы выкатились на отмель и тут я вляпался в кал.

Нога скользнула, я споткнулся и выругался. Оценил масштабы катастрофы. Подошва была измазана полностью.

– Ты чего? – остановился Слава.

– На мину наступил, – я выругался. Ну надо же, выбрал в таёжных просторах место ногу поставить. Только я так мог вляпаться. Как нарочно подложили!

Дерьмо было свежее, мягкое. Нетронутая гладкая поверхность уцелевшего куска влажно поблескивала.

– Кто это тут нагадил? – полюбопытствовал Вадик.

– И совсем недавно, – Слава спокойно оглядывался по сторонам. Он снял висевший поперёк спины карабин и кинул пилоту. – На, лови.

Лёша едва не выронил СКС, повертел в руках, не зная, что с ним делать.

– К вертолёту ни шагу, – правильно уловил я ход мысли афганца.

Минуту назад выглядевший мирным, теперь вертолёт казался опасным, притаившимся к прыжку хищником.

– За мной, – Слава двинулся обратно, но тут у тех, кто нас караулил, не выдержали нервы.

– Стоять, урки, – надсадно заорали из прибрежных кустов, – оставаться на месте. Бросайте оружие!

Повинуясь не уму, а сердцу, я плюхнулся, где стоял. Слава тоже мгновенно залёг, изготовившись к бою. Вадик же, сорвав с плеча автомат, выпустил наугад длинную очередь.

Пользуясь суматохой пилот и Лепяго, не сговариваясь, припустили к вертолёту. Я саданул по кустам, и конструктивные переговоры провалились. Сопротивляющихся преступников стали беспощадно уничтожать. Дверь вертолёта открылась, коротко стегнул АКМ. Над моей головой противно свистнуло. Лёша покорно замер, бросил СКС и поднял руки, а Лепяго нёсся к вертушке, ни на что не обращая внимания. Снова заработал «калашников», засевшие в вертолёте трусливо расстреляли бегущего на них пуст даже и безоружного человека. Пули ударили Андрея Николаевича в грудь, он неловко повалился лицом вниз и сделал несколько конвульсивных рывков, упрямо добираясь до заветной цели. Целью были Врата. Я только сейчас понял, насколько они были ему нужны. Автоматчик пальнул по директору ещё раз, для верности.

Я увидел, как встряхнулась на Лепяго одежда, а сам он дёрнулся. Больше я в ту сторону не смотрел, а пополз как змея, в обход вертолёта. Слава с Вадиком уже скрылись в прибрежных зарослях и садили очередями, удаляясь. Пилот опустился на колени. Руки, в знак полной лояльности, он задрал вверх. Карабин темнел рядом. Лёше не было резона воевать. Он думал, что покорностью сохранит свою жизнь.

Я скользил по мокрой траве, до боли в коже ожидая пули. Казалось, что в меня можно попасть даже с закрытыми глазами. Однако, ворошиловский стрелок был занят чем-то иным. Из вертолёта донёсся истошный крик, топот, я поднял голову. Дверь кабины раскрылась, из неё выпрыгнул Димыч. Отмахиваясь автоматом, он со всех ног бросился прочь от Ми-8. Почему-то ему было не до меня. Воспользовавшись ситуацией, я стал на колено и резанул от живота по убегающему. Димыч сломался в поясе и сходу кувырнулся маковкой в землю.

Двумя гигантскими прыжками я оказался у вертолёта и ворвался в кабину, выискивая цель стволом АКС. Я готов был защищать добычу, чего бы это мне не стоило. Сражаться оказалось не с кем. Золото лежало на месте. Я обшарил вертолёт, но ни притаившихся ментов, ни своего неожиданного союзника не обнаружил. Подождал, прислушиваясь, но в островных джунглях царила тишина. Засада, похоже, удалилась в дебри за Вадиком и Славой, и там сгинула. Я выпрыгнул из вертолёта. Лёша торчал на коленях, задрав руки, даже не пробуя скрыться. Хороший пленник оказался плохим союзником.

Андрей Николаевич не подавал признаков жизни. Я опустился на корточки и попытался нащупать пульс. Рука его была ватной, я знал, что это такое. Опасение Лепяго оправдалось: нас обнаружили и до Усть-Марьи он не долетел.

– Умер? – участливо спросил Лёша, присев рядом на корточки.

– Да, – вздохнул я. – Понесли в вертолёт.

– Зачем? – Лёша наклонился ко мне и быстро зашептал: – Зачем с ним возиться, давай улетим. Нас же застрелят, к бесу. Лучше смоемся.

Сидевшая на хвосте Ми-8 ворона с хриплым карканьем слетела к нам.

«Чует поживу», – я покосился на птицу. Была она большой и, по-видимому, очень старой. Обтрёпанные перья неряшливо торчали из спины, но не это было самым отталкивающим. На месте левого глаза у неё помещалась глубокая воронка, выложенная шелушащимися розовыми струпьями. Трудно представить, как птица выжила с таким увечьем и какоё клюв его нанёс, но занимающая полголовы впадина наглядно доказывала, что природа-матушка способна на чудеса. Ворона вытянула шею, раскрыла клюв, исторгла отвратительный вопль.

– Во падаль, – деланным тоном возмутился Лёша. – Слышь, Илья, выстрелов-то нет. Твоих уже повязали, наверное. Давай поднимемся и с воздуха осмотримся. Тогда и решим, что делать. А, Илья?

Не выпуская вялой руки Лепяго, я перевёл взгляд на пилота. Тот мгновенной осёкся. Подумал, наверное, невесть что. Я же вовсе не хотел, чтобы Андрей Николаевич оставался тут, на поживу доходягам птичьего царства. Труп должен быть похоронен как положено в цивилизованном обществе.

– Понесли.

Лёша сник. Ему страсть как не хотелось быть арестованным в компании с кладоискателями. Милиция пугала его ничуть не меньше харги. Но единственным выходом для него была встреча с родным лётным начальством, причём безо всяких сомнительных спутников, не дающих спокойно спать. А спать Лёша хотел, по возможности, дома и с женой, а не на тюремной шконке в объятиях татуированных уголовников. Не согласиться с ним было сложно. Поэтому спорить я не стал. И так жизнь ему изгадили сверх всякой меры.

– Понесли, – только и повторил я.

Мёртвый Лепяго был тяжёлый, как каменный. Мы едва доволокли тело до вертолёта, когда из леса появился Слава, тащивший за собою едва перебирающего ногами Вадика. Рубашка слева изрядно побагровела от крови.

– Аптечку давай, – заорал он, когда мы, оставив труп, бросились к ним.

– Что случилось? – потеря Вадика не входила в мои планы. Печальный опыт общения с родственниками погибших компаньонов уже имелся и я хотел доставить Давиду Яковлевичу двоюродного братца живым, дабы не возникало никаких осложнений.

– В плечо зацепило, – буркнул Слава.

Мы опустили Вадика на траву. Он часто и неглубоко дышал, закатывая глаза. Слава быстро расстегнул на раненом рубашку. Вадик застонал.

– Счас шок пройдёт, орать будет, – сквозь зубы сказал корефан. – Ну, где там эти грёбанные медикаменты!

– Может, лучше сначала взлететь, а перевязать в воздухе? – предложил я.

– А кого бояться? – бросил Слава, озабоченно изучая рану. Вопросы касаемо засады у меня отпали. Боевой офицер вывел ментов из строя.

Лёша принёс чемоданчик с красным крестом и Слава занялся перевязкой. Мы с пилотом усадили Гольдберга и поддерживали, пока афганец затыкал рану тампонами и бинтовал. Крови из крошечной дырочки вытекло чуть-чуть. Пуля прошла через мякоть, но Вадик изрядно ослабел.

– Готово, – Слава зафиксировал повязку. – Сам идти сможешь?

Энтомолог кивнул.

– Тогда встаём, – сделал нам знак Слава. – Ак-куратно.

Мы подняли Вадика и повели к вертолёту. С каждым шагом Гольдберг всё больше бледнел. Рана вроде была лёгкой, но раскис он быстро. Когда мы затянули его в грузовую кабину, он потерял сознание.

– Готово, спёкся, – констатировал Лёша, помогая мне опустить Гольдберга на откидную пластиковую скамейку.

– Давай, заводи, – оборвал его Слава, запрыгивая следом. Он кинул на пол аптечку и снял с шеи автомат. – Нечего тут больше торчать.

Лёша поспешил в кабину.

– Андрея Николаевича надо забрать, – сказал я. – Глупо всё получилось. Его Димыч завалил, цирик, он в вертолёте сидел.

– И ещё трое в кустах, – угрюмо добавил Слава. – На моторке приплыли, опергруппа, засаду устроили. Я как чувствовал! Надо рвать, пока другие не набежали.

– В какую сторону?

– Сторону? – Слава наморщил лоб. – Домой, куда же ещё? Ладно, ты посиди с Вадимом, а я за летуном присмотрю. Что-то он долго возится.

– А Лепяго?

– Что Лепяго?

– На борт возьмём, чтобы похоронили по-человечески. Не лежать же тут, чтобы всякая падаль его клевала, – омерзительную ворону я забыть не мог.

– Его и без нас похоронят, – корефан сочувственно глянул на меня. – Скоро новые менты приплывут, всех найдут, даже звери не успеют попортить, а нам возиться нет нужды.

– Оно конечно, – вздохнул я в спину уходящему корефану. Слава скрылся в кабине и покрыл пилота трёхэтажным матом. Загудела турбина, закрутился винт.

Я задвинул дверь и, наступая на измазанные кровью золотые листы, вернулся к Вадику. Он сидел, прислонившись затылком к вибрирующей стене, и скрипел зубами.

– Ты как? – спросил я.

– Терпимо, – едва слышно за гулом винтов отозвался Вадик.

Машину качнуло. Ми-8 взлетел. В блистере я увидел расходящуюся кругами рябь на воде и отплывающую от берега пустую лодку. Затем Марья исчезла из вида, вертолёт набрал высоту и под нами растянулся взъерошенный зелёный ковёр, испещренный залысинами вырубок.

Гольдберг, малость оклемавшийся, наклонился к моему уху.

– Я вообще ничего не ждал здесь найти, – неизвестно к чему сказал он. – Думал, что мы приедем, потыкаемся бесполезно и вернёмся в Питер.

– Тогда зачем же ты поехал?! – изумился я.

– Из-за отца. Я был совсем маленький, когда его не стало. Мне о нём только рассказывали, и я старался представить, каким был отец. Я думал, что если побываю на месте его гибели, то узнаю, каков он на самом деле.

Таким Вадик был для меня в новинку. И вовсе не потому, что события изменили нас, просто я почти не знал его раньше. Вот значит на чём сыграл Давид Яковлевич, чтобы заставить брата отправиться в гиблую тайгу. Таскать руками родственников каштаны из огня было у Гольдбергов в крови.

– Путём отца не боишься пройтись? – вопрос с моей стороны был довольно рискованный, но Вадик не обиделся.

– Я обязательно вернусь, что бы ни произошло, – твёрдо сказал он. – Теперь я в этом уверен.

– Тоже мне Рэмбо, – крикнул я, перекрывая грохот агрегатов. – А если свалишься с температурой, кто тебя потащит? Лично я ни в чём не уверен. Раньше не был уверен, а теперь уж тем более.

– Вертолёт, – слабым голосом сказал Вадик.

– И всё же зря ты бабочек оставил, – заключил я.

– Вертолёт!..

Заметив, как испуганно встрепенулся Вадик, я приник к блистеру, и сердце моё упало. Параллельным курсом с нами шёл боевой вертолёт Ми-24 в камуфляжной пятнистой раскраске.

Я метнулся в кабину.

– Слава, вертолёт!

Сидевший на месте радиста корефан не обратил внимания. На голове его был одет шлемофон, афганец напряжённо вслушивался и что-то произносил в ответ. Переговоры с Ми-24 шли без моего участия.

Наконец, Слава повернулся к пилоту и недвусмысленно ткнул большим пальцем вниз – садимся. Подобным жестом римляне выносили смертный приговор потерпевшему поражение гладиатору. Мы пошли на снижение, блеснула серебряной полоской на солнце Прима. Ми-24 висел на хвосте, готовый расстрелять из автоматической пушки конвоируемого, вздумай он заерепениться. Впереди показались разбросанные по берегам строения. Меж ними стояли грузовики, сновали многочисленные фигурки. Туда мы и приземлились.

Вышки, три ряда колючки. Да здесь просто смердело зоной! Это был заброшенный объект ГУИН, вероятнее всего, та самая старая лесобиржа, о которой упоминал Андрей Николаевич. Неудивительно, что «регулировщики» нам не поверили – здесь была их база. Здоровяки в коричневом спецназовском камуфляже встретили нас сурово.

– Руки за голову, – скомандовал гигантский боец, когда я спрыгнул на землю. – Ноги расставь!

Закинув за спину автомат, боец сноровисто обшарил меня, извлёк из кармана «макаров». Рядом обыскивали пилота и Славу. Позади раздался стон, из грузовой кабины вытащили раненого Гольдберга. Пилота Лёшу, беспорядочно лепетавшего что-то в своё оправдание, отделил от нашей компании и увёл с собой приземистый крепыш с южными чертами лица и чёрными усами, похожий на турка.

– Не крутись, – пробасил гигант.

Я утратил интерес к судьбе Вадика и уставился на реку, протекавшую через биржу. Там, где течение преграждала вбитая в дно решётка, вода кипела белыми бурунчиками. Зона… Снова я в зоне. Сердце ныло. Гладиаторы проиграли бой и теперь должны умереть. Но смерть бывает разной, и от лап демонов ещё не самый худший вариант. Скорее всего, нас ждал остров Огненный, где находится тюрьма для приговорённых к пожизненному заключению. На каждом из нас висело немало эпизодов по расстрельным статьям, но нынче пошла мода вышку не давать, так что можно было рассчитывать на помилование. Главное, чтобы нас не прикончили сейчас, на месте.

Бесславно низвергнувшись на очередном препятствии, я понимал, что марафон окончен, и теперь мыслил категориями грядущей тюремной жизни, прикидывая шансы на спасение. Любая отсрочка давала надежду. Пусть призрачную, но в нашем положении выбирать не приходилось. Слава поступил мудро и дальновидно, пойдя на переговоры с экипажем Ми-24. Лучше поднять руки, чем склеить ласты. Сдадимся в плен, а там посмотрим.

– Давай их в барак пока! – скомандовал кто-то напористым голосом.

– Поворачивайся! – меня дёрнули за плечо, развернули и толкнули вперёд.

Нас обступили спецназовцы с автоматами в руках.

– Откуда такие подонки?

Я промолчал. Слава тоже ничего не сказал. Гольдберг побледнел совсем уже до прозрачности и едва держался на ногах.

– Шагайте! Руки, бля, не опускать! Смотреть вниз! Смотреть, на хуй, себе под ноги! – летел из разных глоток псовый лай.

Нас загнали в будку, где в крошечный тамбур выходили три двери, и рассадили по отдельным клетушкам. Такие будки заключённые поавторитетнее сами себе строят в рабочей зоне.

– Бля, сидеть тихо, поняли! – предупредил через дверь часовой. – Услышу шум, стреляю на поражение. Кто дотронется до двери, получит пулю. Я не пугаю. Предупреждать тоже не буду.

После такого напутствия спорить и огрызаться расхотелось. Стараясь двигаться как можно тише, я осмотрелся. Комнатушка была пуста. Когда-то здесь обитал зэк, бригадир какой-нибудь или учётчик, но теперь от него ничего не осталось. Биржу закрыли, утварь вывезли. Пусть даже такую немудрёную, как самодельная зэковская мебель. Растащили вертухаи по домам. Осталось только прорубленное в стене окошко два бревна высотой и шириной такое же. Через него можно было разглядеть наш вертолёт, зелёный «Урал» с непонятной эмблемой на дверце и запретку. За забором начинался сорный березняк, выросший на месте вырубленной тайги. Смотреть на колючую проволоку было слишком кисло. Я сел под окно на голый пол. Вздохнул. Было не то, чтобы страшно, а здорово неуютно. Зона меня не пугала. После всего пережитого следственный изолятор и крытая тюрьма казались вожделенным санаторием. А вот провести остаток дней в белокаменном остроге с изуверским режимом содержания и соседом по камере убийцей-психопатом, самому свихнуться через пару лет и быть в конце концов погребённым в ведомственной могиле с номером на столбике… Такая перспектива тяготила. Она была вполне реальной, если нас передадут органам следствия. В наши дни отважным авантюристам, безрассудно идущим наперекор обстоятельствам и не отступающим перед смертельной опасностью, грозит остров Огненный навечно, а вовсе не богатство, слава, любовь и преподавательская должность на историческом факультете местного университета. Не та эпоха, и страна не та.

Хотя, даже если меня рано или поздно помилуют, например, к столетию Великой Октябрьской Социалистической революции, каким я выйду из крытой тюрьмы? Я буду как космонавт, вернувшийся из звёздных странствий. Ни дома, ни работы, а постаревшая жена нянчит чужих детей. Получается, что я навсегда выпал из привычной жизни.

– Ильюха…

Наш свободный полёт завершился вынужденной посадкой.

– Ильюха!

Громкий шёпот отвлёк от похоронных мыслей. Я встрепенулся, скосил глаза. У самого пола в щели небрежно сколоченной из досок перегородки шуровала щепочка. Слава подавал знак. Я бесшумно лёг на пол, прижал губы к стене.

– Слышу тебя.

– Это красноярский СОБР.

– Что?! – я поспешно приложил ухо к стене.

– Эти бойцы – красноярский СОБР.

– Откуда знаешь? – прошипел я, прислушиваясь к шагам в коридоре. Часовой ещё не успел заскучать, но нас не слышал.

– По шеврону определил.

– И что теперь?

– Они проводят спецоперацию. Не по нам. Нас они не знают. Они отдельно от местных мусоров. Может быть, даже против них.

– Откуда знаешь?

– Слышал, как пилот с радистом разговаривали.

– И что ещё?

– СОБР для сопровождения каких-то ценностей прибыл. Вместе с комиссией из Красноярска. А тут наша война. Они здесь базу устроили, выжидают.

– Что выжидают?

– Когда ясность будет. Или приказа ждут. Мы им всё попутали.

– Что с нами сделают, как думаешь?

– В Красноярск отвезут, сдадут ментам. Не боись, не расстреляют. Попрессовать могут, если сами будут допрашивать.

У меня упало сердце. В Крестах довелось слышать немало страшных историй о том, как допрашивает спецназ. Берут здоровых, возвращают калек. Губят быстро и грубо, не всегда получая достоверную информацию. Маски-шоу – это не въедливый следователь прокуратуры и не прожжённый опер, от которых трудно что-либо скрыть. Возможно, нам удастся обмануть СОБР, но какой ценой!

– Слава, не рассказывай им про патруль. Иначе СОБР нас убьёт за своих.

– Понял тебя, Ильюха.

Шаги часового сбились с ритма. Наверное, заскучал. Через два часа его сменили.

Мы провалялись в камере целый день. Под вечер из-за тонкой перегородки донёсся стон Вадика.

– Хуле ты там, бля?! – от удара сапогом хлипкая постройка задрожала.

– Он ранен, – я не узнал своё голос, такой он был хриплый и низкий. – Он крови много потерял. Его надо перевязать.

– Расстрелять вас надо, а не перевязывать! – гавкнул в ответ часовой, судя по голосу, молодой парень. – Кто вы такие? Вы нам вообще не нужны.

Вадик застонал гораздо тише. Должно быть, мучался не столько от раны, сколько от душевных терзаний.

– Пасть закрой! – рыкнул спецназовец. – Счас, бля, с вами разбираться придут, осмотрят твою рану. Кто тебя ранил?

– Меня случайно, – простонал Гольдберг.

– Мы геологи! – затараторил я, еле успевая за бешено скачущими мыслями. – Мы из Петербурга, из Геологического института. Мы в пещере золотые изделия нашли, теперь за нами охотятся!

Я уже не боялся ни угроз, ни очереди в дверь, лишь бы озвучить легенду, которой будем прикрываться на допросе. Слова часового о том, что с нами начнут разбираться, подстегнули меня словно плёткой.

– Какое ещё на хуй золото, хуль ты пиздишь, бля?! – пренебрежительно отвесил спецназовец, но было заметно, что он заинтересовался.

– Две огромные золотые пластины. Они в вертолёте лежат. Нас чуть не убили за них.

– Это вы беглые зэки? Какие вы на хуй геологи, вас тут с собаками ищут!

– Мы не зэки, мы геологи. У Проскурина, начальника колонии, совсем башню снесло. Он хотел нас убить, чтобы свидетелей не осталось, а золото себе забрать. Он с ума сошёл.

– Разберёмся сейчас с вами и вашим ёбнутым Проскуриным. Пизды всей вашей банде давно пора было дать, – утешил часовой. – Вон уже идут за вами.

Он вышел из тамбура. Я весь обратился в слух, но разобрать, о чём говорят на улице, было совершенно невозможно.

Конвой долго ждать себя не заставил. Дверь открылась, в комнату заглянула страшная чёрная рожа с раскосыми вырезами на маске. Я едва не обгадился, приняв бойца за новую разновидность харги. Почему-то с перепугу в голове возникла такая иррациональная мысль. Дверь закрылась.

– На выход! Руки за спину, – скомандовали Славе.

Корефана вывели. В тамбуре снова затопал часовой. Кажется, шаги были другие. Подмётка твёрже, что ли? На всякий случай я решил не разговаривать.

Теперь, когда за нас взялись любопытные спецназовцы, стало и вовсе тягостно. Их пристальный интерес мог самым губительным образом отразиться на наших беззащитных организмах.

Я снова приник к окну. За день к вертолёту неоднократно подходили бойцы, заглядывали, а то и залезали внутрь и, насмотревшись на Врата, уходили. Наконец они подогнали «Урал», вытащили золото и погрузили в кузов. Машину отогнали к бараку. Вывернув шею, я даже рассмотрел, к какому именно.

Славу привели через полчаса.

– Заходи. Где ваш раненый?

– Там, – буркнул Слава.

– Всё, рот закрой, – хлопнула дверь. – Раненый? На выход. Руки за спину.

Судя по спотыкающимся шагам, Гольдбергу совсем поплохело.

– Не шатайся, бля! Хуль ты шатаешься, сука? Пошёл, бля!

Я улёгся на пол, лицом к перегородке.

– Слава!

– Да, слышу тебя, Ильюха, – через некоторое время прошептал друган.

– Что там было?

– Ничего. Отдуплили.

– Просто так?

– Если ты весёл и добр, приходи работать в СОБР, – сипло рассмеялся Слава. – Там целая комиссия заседает, в прокурорских кителях. Не прокатила легенда про геологов. Они всё знают.

– О нас?

– О нас конкретно знают, что мы из Питера. Имена наши знают. Что золото искали в пещере. Про геологов не поверили. Когда я сдуру ляпнул, что мы из ГРУ, дуплить начали.

– Откуда?!

– Из ГРУ, геолого-разведывательного управления.

– Разведывательного… ой-ё! Ну ты догадался.

– А какого?

– Разведочного. Геолого-разведочного.

– Как лучше хотел.

– Во-вторых, мы из Горного института.

– Про институт я забыл.

– И что дальше?

– После этого я стал бычить. Дали команду меня прессануть. Короче, под Проскурина они копают, но боятся его. Они сами не понимают, что происходит.

– Я тоже ничего не понимаю.

– Короче, Ильюха. Будут имена наши спрашивать, называй. Про патруль они ничего не знают. Начнут бить, не вздумай случайно сказать.