Текст книги "Золото шаманов"

Я задумчиво повертел мобильник и кинул на кровать.

Почему старый прожжённый следователь засвечивается в компании бритоголовых радикально настроенных патриотов?

Я замер посреди комнаты в полушаге. Мысль, посетившая после первого визита Ласточкина, вернулась с невиданной ясностью и мощью. Кирилл Владимирович, человек предпенсионного по милицейским меркам возраста, пусть даже не сделавший особой карьеры, но всё равно изрядно проработавший при Советской власти, лезет в игру с нациками, которые ещё не родились, когда он вовсю валютчиков сажал! Я раньше думал, что Ласточкин от бедности и разочарования в жизни ерундой занялся. Теперь эта версия осталась за бортом.

От «Трискелиона» не дождёшься ни денег, ни авторитета. Реальной силы за патриотами не стояло.

Значит, у Ласточкина была сильная личная заинтересованность.

Кровная.

Сын.

В «Трискелионе» состоит крепко повязанный с организацией отпрыск Ласточкина.

Догадка всплыла из подсознания, как всплывает на поверхность пруда отцепившийся от коряги вздутый труп. Р-раз! – и вот картина во всей красе, блестит и дурно пахнет.

Ласточкин влип и потому таскается повсюду с бойцами, даже на самые мутные разборки. Деваться ему некуда. Сынуля что-то начудил в нацистской команде и связал по рукам и ногам отца.

Это значит, что давить на меня через УБЭП Кирилл Владимирович не сможет. Вряд ли коллеги знают о проблемах отцов и детей в его семье, и Ласточкин постарается изо всех сил отдалить момент ознакомления.

Если моё интуитивное озарение верно, то следователь может только пугать. Что он, кстати, и делает, старательно избегая пользоваться служебными полномочиями. А ведь точно! Неужели я его раскусил?

Нужно только проверить, есть ли у Ласточкина дети.

Будет очень нехорошо, если я ошибся.

У кого это можно узнать? Через Гольдберга?

Взгляд обратился на мобильный телефон, который сразу засветился и заиграл, словно активированный силой мысли. От неожиданности внутри всё сжалось. Телефон играл «Money-money-money», со мной хотел связаться Давид Яковлевич!

Испытывая почтение и священный трепет перед знамением судьбы, я взял трубку и включил соединение.

– Илья Игоревич, – Гольдберг был заметно растерян. – Не могли бы вы вместе со Славой подъехать ко мне на дачу. У меня в гостях странный молодой сибиряк. Он интересуется Вратами.

11

Мы со Славой приехали во всеоружии. «Странный сибиряк» мог быть кем угодно, а после страшной встречи с Лепяго даже слово «молодой» звучало для меня настораживающе. Однако Кутх оказался вполне дружелюбным и располагающим к себе дальневосточным аборигеном без возраста.

– Кутх Иван Сергеевич, – он энергично встал с кресла у камина, подошёл к нам и протянул руку. Пальцы у него были длинные, сухие и крепкие. Не испорченные тяжёлым физическим трудом. Рука бизнесмена, управленца или аристократа.

Внешность может быть обманчива, но рука расскажет правду.

Привычным до элегантности движением он выудил из бумажника визитки, протянул Славе и мне.

«Совместное предприятие „Иянин Кутх & Steel beak“, генеральный директор,» – прочёл я.

– Я с Камчатки, – уловил мои мысли Кутх. – Прилетел обсудить вопрос, связанный с вашей находкой.

Я внимательно посмотрел на гостя. Да, этот мог обсуждать вопросы и привык успешно их решать.

Очень живой, подвижный и смуглый Иван Сергеевич лицо имел круглое и плоское. Маленький чукотский нос, хитроватые антрацитовые глаза-щёлочки, на губах извечная улыбка, будто Кутх только что отпустил хорошую шутку или обдумал и придерживал наготове остроту. Чёрные прямые волосы генеральный директор стриг под горшок, подчёркивая национальную самобытность. Вероятно, занимался туристическим бизнесом и эксплуатировал имидж преуспевающего современного эскимоса по полной. Он носил светло-серый костюм, белую рубашку в полоску, красный галстук и запонки с крупными рубинами. По нашим европейским меркам вид экзотичный, но стильный. Туристов и деловых партнёров с Запада должно было впечатлять.

– Какой вопрос вы хотите обсудить, Иван Сергеевич? – осведомился я у странного азиата.

– Знаю, что вы нашли в Усть-Марье, и хочу купить, – едва дослушав, отозвался Кутх.

– Откуда вы о нас узнали?

– Мы с Давидом Яковлевичем как раз перед вашим приходом говорили об этом. Шороху в Красноярском крае вы наделали! Областная администрация до сих пор справиться с ситуацией не может.

«Как он пронюхал? – голова работала в бешеном темпе. – Шнырь! Только серый зэк видел, как мы золото грузили, больше никто. Он и растрепал, сучара! Надо было дать Славе его грохнуть. Ну вот, пошли слухи. Или это Михаил Соломонович информацию слил? Вообще-то похоже. Выход на солидного коммерса это, скорее, его уровень, чем мелкого урки. Михаил Соломонович и с Гольдбергом знаком, наверное, в курсе, где Давид Яковлевич живёт и где у него дача. Всё больше друзей нашу тайну хранит, прав поэт! Кто ещё об этом знает?»

– Иван Сергеевич, что вы, собственно, хотите приобрести? – я не мог поверить, что Гольдберг начистоту выложил незнакомцу о золоте и, тем более, показал ему Врата. – В Усть-Марье мы нашли пещеру, наполненную ядовитым газом или чёрт знает чем. С этого и начались беспорядки в посёлке и окрестностях, а тут ещё зона взбунтовалась, в общем, совпали инциденты. Ничего ценного мы оттуда не вывезли. Только рассказы. Если накроете поляну в кабаке, могу поведать занимательную историю. Вот и весь наш с вами гешефт.

Кутх слушал, по-птичьи склоняя голову то к одному, то к другому плечу. У него это смешно получалось. Что-нибудь из арсенала наработанных ужимок для обаяния деловых партнёров. Я на его кривлянье старался не вестись.

– В Усть-Марье вы подняли половину гонга морского Тайхнгада, – с плутовским задором глянул на меня Кутх. – Это реликвия народа нивхов, на земле которого я живу и о культуре которого забочусь.

– О, вы коллекционер? – воскликнул я.

– Господа, давайте за стол, – захлопотал Давид Яковлевич, почувствовав, что атмосфера разрядилась.

Мы охотно приняли приглашение.

– Да, собираю всякие забавные вещи, – Кутх прихватил свой стакан с остатками виски и мы разместились за круглым обеденным столом, на который Гольдберг тут же поставил бутылку «Джонни Уокера». – Предметы культуры и быта, всякие нативные штучки, которые так привлекают клиентов. У меня целый музей в конторе. Гонг Тайхнгада тоже пригодится.

– То есть вторая половина у вас есть? – уточнил я.

– Раздобыл по случаю, – Кутх отхлебнул вискаря и так залихватски подмигнул, что при всей своей внешней несхожести чем-то напомнил Остапа Бендера.

– Тайхнгад, он кто? – вмешался Слава.

– Он море создал, рыбу и морского зверя, – Кутх был невозмутим. – Золотой гонг, большой и сияющий как солнце, людям дал, чтобы те могли позвать его и попросить, о чём надо. Так старики рассказывают.

– Если я правильно понял, – пришла моя очередь высказать осведомлённость, в детстве я читал много сказок, в том числе и малых северных народностей, – Тайхнгад создал море там у вас на Камчатке. Половину гонга мы нашли в Усть-Марье, от неё до ваших краёв больше тысячи километров. Как золото там очутилось?

– Чаучи могли вывезти. У нас издавна оленные живут – чаучи и эвены.

– А кто этот гонг разрезал и с какой целью, старики не рассказывали?

– Там у нас сначала люди жили, им Тайхнгад и дал гонг, а потом четыре народа стали жить. Они гонг поделили между собой. Эвены и чаучи увезли свою долю на запад. Как они две части сложили, я не знаю. Слышал только про шаманов, которые закрыли троих голодных милков в горе. Вы, наверное, эту легенду знаете.

Иван Сергеевич смиренно вёл подготовку к многомиллионной сделке. Я понял, что тот, кто сейчас одолеет оппонента, тот и выиграет торги.

– Вы там были, в Усть-Марье, Иван Сергеевич! – я в упор смотрел азиату в глаза. – Вы в курсе, что там случилось.

– Да, я прилетал в Усть-Марью, – Кутх выдержал взгляд, не дрогнув лицом.

– Про пещерных демонов и повальное безумие вы знаете больше нас, так же как и о золоте. Что там было на самом деле? Что там произошло?

Сказал и заметил, как Слава слегка расслабился, что означало готовность к драке.

– Вы раскупорили пещеру, в которую давно засадили очень сильных милков. Вы освободили милков, а они порвали-порезали начальника и собрали из него шамана-милка, такого же как они.

– Кого собрали? – спросил мой друган.

– Шамана. Он утратил много человеческого и сам стал как милк.

– И что значит этот милк, ну, новый, который шаман? – продолжал давить я.

– Он был сильный шаман, – задумчиво ответил Кутх. – И ещё у него была одна волшебная вещь, очень сильная. Он там наделал шороху в Усть-Марье.

– Я сам видел, как Проскурин погиб…

– Погиб он не весь, – перебил Кутх, у которого словно заранее был готов ответ на любой вопрос, – он сильный шаман был, такого легко не убить. Он потерял почти всё человеческое, и видят его теперь как росомаху. Большую, злую и с человеческими глазами.

– Встречал такую, – отчётливо вспомнилось утро на карачках возле машины.

– Милк ходит за тобой. С чего бы? – быстро склонил голову к плечу Кутх, стрельнув по мне испытующим взглядом.

– Вчера ночью я наткнулся возле дома на Лепяго. Андрея Николаевича, директора усть-марьского краеведческого музея, – Гольдберг при этих моих словах обалдело прикрыл рот ладонью. – Я не мог ошибиться, он за мной гонялся и пытался сцапать, пока я не ослепил его фонарём. Перед этим я всадил в него всю обойму из ТТ. В Усть-Марье его на моих глазах застрелили. Потом я видел его живым. А потом он стоял рядом с Проскуриным у вертолёта, когда тот взорвался. С кем мы имеем дело, Иван Сергеевич?

– Ый, это уньрки, – многозначительно усмехнулся Кутх и на мгновение показался очень старым. – Уньрки ходит за тобой. Он даже сюда добрался.

– Это ещё что за тварь такая? – спросил Слава.

– Уньрки, так нивхи называют людоеда вроде вашего Лепяго. Шаман-милк поднял его и заставил служить. Уньрки кровь человеческую пьёт и ест мясо. Уньрки, который был мёртвым, очень трудно убить, потому что он покойник, хотя выглядит как будто живой.

– Что ему от меня-то понадобилось?

– Что-то есть у тебя такое, что ему нужно. Уньрки просто так ходить не будет. Ты брал у него что-нибудь?

– Нет. Хотя, да, было дело. Мамонтовый свитер забрал из музея. Всё равно его мародёры украли бы, – пояснил я Гольдбергу на всякий случай. – Или сожгли вместе с музеем, там по всей Усть-Марье пожары были.

– Что за мамонтовый свитер? – заинтересовался Кутх.

Я пояснил про геологов и про экспедицию на остров.

– Нет, не за этим уньрки приходил, – уверенно отверг Кутх. – У тебя что-то ещё есть более важное, чем свитер из шерсти мамонта.

– Золотые Врата? – я впервые назвал нашу находку в присутствии чужого.

– Нет, за гонгом он сюда пришёл бы, да ему не нужен гонг.

– Что ему нужно? У меня из его вещей больше ничего нет. Разве что Сучий нож, который был у Проскурина, но он сам ко мне при взрыве улетел.

– Что за Сучий нож? – Кутх весь подобрался, даже пальцы поджались как птичья когти.

– Да вот он, – я вытащил из-за ремня финку и при этом порезался. – Гадина!

Все уставились на пику, которую я положил на стол между собой и Кутхом.

– Могу я посмотреть? – вежливо спросил Иван Сергеевич.

Пока я заматывал палец носовым платком, он бережно повертел нож и вернул на место.

– Хорошая вещь, – сказал он. – Вот за ней уньрки приходил.

– Что теперь с ним делать? – при воспоминании о вчерашней встрече мурашки пробежали под кожей. – Отдать ему эту хреновину? А то он теперь не отвяжется и убить его нереально.

– Почему нереально? Можно убить уньрки, только нужно знать как.

– Вы в этом разбираетесь. Что я должен делать? Отдать ему нож?

– Так вы беды натворите. Лучше мне отдайте, я спрячу.

– Это даже не смешно, Иван Сергеевич, – обмануть кладоискателя хочет каждый, сколько раз меня пытались надуть! – Я вам отдам нож, а Лепяго не отстанет. Где гарантии, что он не будет дальше за мной охотиться?

– А вы отдайте нож Давиду Яковлевичу, – хитровато глянул Кутх на испуганно отпрянувшего Гольдберга. – Увидите, куда уньрки в следующий раз пойдёт.

– Да завалить его надо, чё тут думать! – не утерпел Слава. – Чё там такого сложного для этого надо знать? Вот ты знаешь, Иван Сергейч?

– Знаю.

– Поможешь завалить людоеда?

– Не бесплатно.

– Сколько денег вы хотите? – перевёл я разговор в русло конкретики.

– Что – деньги?.. – с философским пренебрежением отозвался Кутх. – Деньги это… – подбирая слова, он пошевелил пальцами, словно через них лилась вода или сыпался песок, пыль и прочая труха жизни. – Деньги – это человеческий мусор, который лежит под ногами, и его всегда можно нагрести полный карман. Мне не нужны деньги. Деньги у меня есть, а толку от них нет.

– Тогда что вы хотите за помощь? – я приготовился к худшему. То, что не меряется деньгами, стоит очень дорого.

– Да хотя бы вот этот нож, – безразлично кивнул Кутх на финку Короля.

Так или иначе, ушлый коммерсант получил желаемое.

– Договорились! – выпалил я, пока странный туземец не передумал брать старый нож взамен за соучастие в убийстве. Должно быть, в его первобытном краю человеческая жизнь совсем не ценилась.

Наверное, для того, чтобы я не подумал, будто продешевил, Кутх обвёл нас пристальным взглядом и остановил на мне.

– Тебе опасно ходить за уньрки, пока на тебе лежит проклятие, – объявил он.

Я похолодел.

– На мне?

– Ты проклят, – подтвердил Кутх. – Ты приносишь несчастье.

– Какое несчастье? – только и смог проблеять я. Мозги переклинило.

– Неудачи и беды преследуют тебя, не заметил? Дела сначала идут хорошо, а потом горе. Беды растут. Они тебя скоро погубят.

– Когда, – выдавил я, – это произойдёт?

– Скоро, если не снять беду, – чёрные глаза Кутха смотрели в упор, гипнотизировали. – Тебя прокляла баба со злым языком, которая портит людей грязным словом.

– Это кто тебя так, Ильюха? – с насмешкой вклинился в наш торг Слава, и от его добродушного тона на душе полегчало.

Кутх сразу отвёл глаза.

– Баба без дома. Ты пролил кровь, и на крови получаешь возмездие.

Гольдберг таращился на меня через очки с растерянностью и испугом, а Слава с интересом и любопытством.

– Ты сам должен знать, – добавил Кутх.

– Цыганка, – в памяти всплыла сцена, как я отбиваюсь от бешеной стаи лопатой, тыкаю самой злобной дуре в живот и через платье проступает кровь, а самая старая цыганка рычит на своём тёмном наречии и с руганью возвращает украденные деньги. – Что вы хотите получить за это?

– Свитер из шерсти мамонта, – хищным вороном выкружил все мои сибирские трофеи Кутх.

Его решительно не интересовали деньги.

* * *

– Что-то я ни хрена не понимаю, – помотал башкой корефан. – Кто кого сегодня развёл?

Мы ехали готовиться к охоте на уньрки. Уже опустился мрачный сентябрьский вечер. В салоне, освещённом зелёными огнями приборной доски, было удивительно уютно. Мягко подвывал движок на прогазовке, да мерно пощёлкивали поворотники, когда Слава шёл на обгон.

– Вот, – назидательно молвил я, – налицо столкновение культур! С присущим оному разногласием в системе ценностей.

– Чего?

– Нашему дальневосточному знакомцу настолько понравилась финка, что он готов пойти на убийство ради обладания ею, а человеческая жизнь для него – тьфу и растереть. Тем более, что Лепяго и не человек вовсе, а какой-то вурдалак, по его словам.

– Чукчи, они на всю голову ушибленные, в натуре. Правильно про них анекдоты рассказывают.

– Иван Сергеевич вообще-то не чукча, а нивх, если я правильно понял.

– Какая на хрен разница?

– In re[27]27
  В действительности (лат.)


[Закрыть], разница есть. Это два разных народа, каждый из которых считает себя настоящими людьми, а всех чужаков неполноценными, близкими к животным.

– Вроде как фашисты?

– Ты тоже чукчей за людей не считаешь, а они не считают за людей нас. Признание – это очень древний культурный феномен. Механизм его крайне сложен и практически не поддаётся изменениям. Ни у чукчей, ни у фашистов, ни у австралийских аборигенов.

– Фашисты же вообще были гады и беспредельщики!

– Ты, как эсэсовец, тоже педерастов за людей не считаешь и из одной посуды не станешь с пидором есть.

– Ильюха, они же в очко жарятся!

– Видишь, основание для культурного неприятия более чем серьёзное.

– По всем понятиям тоже серьёзное основание. Воры узнают, не простят.

– С евреями примерно та же картина.

– Ну, ты сравнил! – хмыкнул Слава, потом вдруг замолчал и через некоторое время добавил: – Хотя, в общем, да.

– Культурная пропасть, созданная евреями, чтобы не ассимилироваться с народами, среди которых жили, со временем вышла им боком. Научить людей толерантности будет очень сложно. В цивилизованных странах пробуют, но без особого успеха. Чужаков везде не принимают. Даже деревенские не понимают городских.

– Блин! Это сколько же нам открытий чудных готовит просвещенья дух! Ёшкин ты кот! – корефан резко крутнул рулём, чтобы не врезаться в «Хонду» с белокурой барышней, решившей вдруг сманеврировать. – Хорошо, что здравый рассудок не все потеряли.

– Вот-вот, Слава, неприятие всего инородного очень сильный фактор. Скорее лев возляжет рядом с ягнёнком, чем за одним столом воссядут иудей, фашист и гомик.

– Да ладно! В новостях только их и видишь. Сидят рядышком и за мировую интеграцию трут.

– Гм… Ну, есть изменения, – пробормотал я. – Хотя это только политики, что с них взять?

Слава подвёз меня к парадному. Ему очень хотелось посмотреть на Лепяго. Мы вылезли и стали оглядываться. Нелепой фигуры с капюшоном не приметили, зато позади зажглись фары, высветив нас, как зайчишку на дороге. Машина катила, горя жёлтым взглядом из-под насупленной морды.

«Волга»! – определил я и заметил передний номер Е 676 тт.

– Слава, фашисты!

Мы нырнули в тачку.

– Они за деньгами приехали!

– Понял, – корефан со второй передачи рванул по двору, тёплый движок позволял такие выкрутасы. – Неохота через край борщить, а, чувствую, борщануть придётся.

– Ты что удумал? – забеспокоился я.

– Не ссы, Ильюха, всё будет путём. Где мы, там победа!

– Где мы, там война, – вздохнул я.

– Никто, кроме нас! – изрёк Слава очередной девиз ВДВ и так жизнеутверждающе заржал, что я приготовился к бойне.

Он притормозил перед выездом на Светлановский проспект. Трискелионовская «Волга» тоже остановилась.

– Только не здесь! – выходки с гранатой в кафе мне хватило, чтобы понять беспредельную глубину отмороженности афганца. – Нечего в моём дворе Бабий Яр устраивать! Всю жизнь в тайге отсиживаться – ну его на фиг!

Отговаривать корефана было бесполезно. Заматерелый милитаризм и просушенные в боях мозги двигали Славу на подвиги. Да только подвиги в России, зачастую, уголовно наказуемое деяние. Друган это уже испытал на своей шкуре, но не вразумился и на все удары судьбы отвечал ударами по ней же. Меня этот оголтелый подход не устраивал, к тому же по стрельбе во дворах я был у здешних ментов первый подозреваемый.

– Давай их в лес лучше вытащим, – предложил я.

– В лес? Можно и в лес, – Слава пропустил транспорт и выехал на проспект. – Тебе в какой?

– Давай в Ручьи.

– Лады, – корефан повернул направо. – Если только они за нами поедут.

В боковое зеркало я увидел, что «Волга» двинулась следом.

– Фигня! Где наша не пропадала? – поспешил рассеять я сомнения другана. – Везде пропадала, и ничего!

– Верно, не век же от них прятаться. Они с тебя получать приехали?

– Да вроде пора им платить.

– А ты от них когти рвёшь. Они за тобой гонятся, – продолжал рассуждать Слава. – Значит и в лес за нами поедут. Быки камолые!

– Молодые, глупые. Что с них взять? – я вытащил ТТ, дослал патрон и пристроил пистолет за ремнём на животе, чтобы его можно было легко достать. Прикрыл курткой на случай, если в салон заглянет автоинспектор.

К счастью, на перекрёстке Светлановского и Тихорецкого проспектов мусоров не случилось. Я вспомнил, как летел здесь пьяный, по уши в крови несчастного пацана. Теперь я держал обратный путь. К стрельбе, пацанам и кровопролитию.

За рынком мы свернули направо, на совершенно пустой по случаю позднего часа Северный проспект. «Волга» противника как привязанная висела на хвосте. Патриоты не наглели, но и отпускать нас не собирались, решив преследовать должника, пока он не выпадет из машины с поднятыми руками и не сдастся на милость победителя. Им ведь от меня деньги нужны, а не жизнь. К тому же, интуиция подсказывала, что у трискелионовцев кишка тонка кого-то убить.

От этих мыслей я успокоился и даже радио включил, чтобы пропадать с музыкой. Вместо бодрой мелодии из колонок выполз меланхоличный шансон:

 
Эх, яблочко, да куда котишься?
В Губчека попадёшь, не воротишься!
Эх, яблочко, да наливной бочок.
Информацию на вас слил один торчок.
 

От этого откровения камень вернулся на сердце. Я немедленно вырубил приёмник и нервно обернулся. Трискелионовская «Волга» мрачно зырила в заднее стекло нахмуренными мутными фарами. Слава вырулил на проспект Руставели. Там было оживлённое движение, встречались и милицейские экипажи. Меньше всего нам сейчас хотелось оказаться остановленными и досмотренными автоинспекцией, это была прямая дорога в Губчека. К счастью, судьба решила не обламывать нам рога, а может захотела посмотреть на гладиаторские бои. Железнодорожный переезд в Ручьях оказался открыт. Мы проскочили мимо автобазы и свернули на Пьяную дорогу, змеящуюся между сетчатыми заборами дачных участков. В темноте и безлюдье нацисты осмелели. «Волга» осторожно стала нас прижимать к огородам. Корефан уворачивался и одобрительно ругал борзую молодёжь, стараясь не поцарапать машину и не влететь в кювет. Пьяная дорога изобиловала крутыми поворотами и была узкой – две машины с трудом могли бы тут разъехаться. Это осложняло манёвр нашим преследователям, которые вовсе на стремились уделать в хлам свою тачку.

– Щас к крематорию выйдем, там и потолкуем! – с азартом сообщил корефан то ли мне, то ли нацистам.

Пьяная дорога кончилась. Впереди показались угрюмые ворота погоста. Слава сбавил скорость, прижался к обочине и остановил машину. Метрах в пяти позади затормозила вражеская «Волга».

– Готов, Ильюха?

– Всегда готов!

– Тогда пошли, – Слава вытащил из кармана куртки «Вальтер ПП», я достал ТТ, мы синхронно распахнули дверцы и выскочили из машины.

Молодёжь, похоже, не ожидала от нас такой прыти, потому что только начала покидать свой рыдван. Задняя дверца открылась, в салоне включился свет, из машины появилась знакомая фигура веснушчатого боксёра. На переднем сиденье маячил долговязый патриот. Он с чем-то копался и лишь успел высунуть за порог ногу, когда я подскочил и что есть силы пнул по дверце.

– Ложись, падла! – я дважды выстрелил в землю перед боксёром.

У того хватило ума не рыпаться, а может быть выработался страх передо мной. Он пал мордой вниз, а я рванул на себя переднюю дверь и обнаружил долговязого с короткой «Сайгой» на коленях, лихорадочно пытающегося сдвинуть флажок предохранителя. Как оно бывает с перепугу, рычажок залип. Долговязый сбледнул с лица и судорожно дрочил упрямую железяку, перестав обращать внимание на окружающее. Я схватил его за плечо и ткнул стволом в рожу.

– Брось, завалю!

Долговязый покорно замер.

Слава выволок водителя и потащил за шкирку на мою сторону.

Уткнув под нос пахнущий горелым порохом ТТ, я забрал у долговязого «Сайгу».

– Выходи!

Долговязый засуетился.

– Видал? – показал я Славе трофей.

– Ого, – обрадовался афганец. – Валить нас приехали!

– Ты что, петух, – рыкнул я долговязому, который стоял, держась за дверцу, и трясся. – Ты грохнуть меня хотел?

– Н-нет, – быстро ответил долговязый.

– Что ты тогда за «Сайгу» хватался. За оружие хватаются, когда хотят кого-то убить. Вот я, например, хочу тебя убить, поэтому у меня в руках пистолет. Это значит, что я тебя убью.

Слава пинком в сгиб ноги поставил водителя на колени рядом с лежащим ничком боксёром и стал с интересом наблюдать за нами.

– Лавэ с меня приехал получать?

– Д-да, – долговязого колотило.

– А «Сайга» тебе зачем? Хотел деньги забрать и меня завалить?

– Нет…

– Ты же меня грохнуть обещал, если денег не будет, помнишь?

– Нет! – затараторил долговязый. – Это на всякий случай… так… потому что ты это…

– Что я «это»? Что ты молотишь, нервный поносный кролик?

Долговязый забуксовал, белея на глазах. Я несильно ударил его рукояткой ТТ в нос. Потекла кровь.

– Пидорасина тупая! Я тебя с волыной в руках поймал, а ты метёшь, что убить меня не хотел! Кто у Ласточкина сын? Как его зовут? Имя!

В тусклом свете, пробивающемся из салона «Волги», я увидел, что зрачки долговязого со страха расплылись во всю радужку.

– Не знаю, – пробормотал он.

– Кирилла Владимировича! Ласточкина! Знаешь?!

– Д-да, знаю, – закивал долговязый, капая кровью на рубашку.

– Его сына как зовут?

– Какого сына? Я не знаю.

– Он в «Трискелионе» у вас! В клубе! Сын Ласточкина! Его имя?!

– Имя? – долговязый побелел ещё сильнее, хотя казалось, что больше некуда. – Не знаю.

– Сука ты, – выдавил я с разочарованием. – Становись на колени.

Долговязый торопливо бухнулся, как подрубленный, не чувствуя боли.

Я наставил ему между глаз ствол ТТ.

– Выбирай, как с тобой поступить. Грохнуть тебя, пидораса, или ещё нам послужишь? Хотя, что с тебя толку…

– Послужу, – с готовностью заявил нацик.

– Поставь-ка этого на колени, – кивнул я Славе на боксёра, – пусть тоже посмотрит.

Недовольный боксёр был вздёрнут за шкирятник и с некоторым трудом приведён в рабскую позу.

– Окрестим вас сейчас по полной, – я передал корефану «Сайгу», переложил ТТ в левую руку и достал Сучий нож, держа его над головой нациста. – Тебя как зовут, долговязый пидорас?

– Андрей, – пробормотал трискелионовский бригадир.

– Отрекаешься ли ты, сука Андрей, от своего нацистского «Трискелиона»?

– Отрекаюсь.

Мы со Славой даже переглянулись, так легко это было сказано.

– Готов ли ты, сука, всеми силами, верно и преданно служить великому делу истории и археологии?

– Да. Готов, – то ли служить делу науки было не заподло для патриота, то ли он был готов сейчас согласиться с чем угодно.

– Целуй, сука, нож и будешь наш!

Долговязый так истово облобызал окровавленными губами поднесённый клинок Сучьего ножа, будто принимал посвящение в рыцари.

Финка Короля, казалось, отяжелела в моей руке.

– Вставай, сука, и бери нож, – торжественно произнёс я.

Трясясь от страха и унижения, долговязый поднялся, принял Сучий нож и по моему жесту проследовал к водителю.

– Вы чего это, эй? – забеспокоился тот.

– Не ссы, фашист, – хмыкнул Слава.

– Я не фашист, я русский патриот!

– Если ты такой патриот, чего не в армии? Иди, Родину защищай.

– А ты чего сам не в армии? – огрызнулся водила.

Похоже, мы его мало пугали.

– Моя война в восемьдесят девятом закончилась, – спокойно ответил Слава.

– Как тебя зовут, мудила? – перешёл я к продолжению церемонии.

– А тебе зачем?

– Затем… Да что мы с ним разговариваем, – оборвал я себя. – Слава, застрели его!

– Эй, а… – проблеял водитель, когда к его лбу стремительно взмыл дульный срез «Вальтера».

– Хуй на! Во всём вини свою тупость, быкота! Как твоё имя?

– Артур.

– Ты русский вообще-то, Артур?

– Русский. Из Баку.

– Что-то не похож. Из Баку? Ты же азер! Андрей, сука, как у тебя в русском патриотическом клубе затесался азербот? Непорядок.

– Он русский, – пробубнил долговязый. – Мы проверяли, родители русские. Просто так назвали, там традиция.

– Я русский, – закивал Артур. – Я не айзер!

– Ну, если ты не азер, тогда повторяй слова клятвы, – отчеканил я. – Отрекаешься ли ты, сука Артур, от своего корявого «Трискелиона»?

Водила кивнул.

– Не слышу!

– Говори: «Отрекаюсь», – настоятельно посоветовал Андрей, стоя рядом с ножом в руке.

– Отрекаюсь, – повторил водила.

– Готов, сука, археологам земли русской служить, свято и преданно?

– Готов.

– Целуй, сука, нож!

– На, целуй, – заторопился долговязый и чуть не испортил всю церемонию.

Артур заколебался, но всё же приложился губами к клинку Сучьего ножа, и мы заполучили ещё одного.

Он встал с колен и мы все столпились вокруг боксёра, который инстинктивно прижал подбородок к груди.

– Я не буду целовать нож, – буркнул он.

– Да и чёрт с тобой, – пожал я плечами. – Не хочешь, не целуй. Только как ты будешь дальше со своими товарищами жить? Мы сейчас тебя наедине с ними оставим и посмотрим, что они с тобой сделают, если ты не хочешь нож целовать. Хотя было бы лучше, если бы ты его поцеловал.

– Что они сделают? – насупился боксёр.

– Да то, что для девушки может быть заманчиво, а для мужчины позор, по любому. Не хочешь нож целовать, они тебя по-другому окрестят, как Ермак татар крестил, хуем по лбу. Не хочешь нож целовать, будешь целовать хуй. Как ты будешь ходить в свой спортивный клуб опущенным? Подумай своими мозгами, прежде чем принимать решение. Подумай, в этом нет ничего плохого, чтобы пару слов сказать. Твои друзья сказали, и ничего. Подумай правильно.

– Да, правда, – подтвердил долговязый, страстно желавший разделить тягость падения.

– А ты что молчишь? – дыбанул я на Артура.

– Чего ты, в натуре, Олежа? – прогундосил тот.

– Хуль ты ломаешься как целка, Олег? – спросил я. – Все твои друзья уже сделали выбор, от которого ты отказываешься как дурак. Не будь ты быком пробитым! Начинай уже ворочать мозгами, делай выбор. Давай, говори, отрекаешься от своего «Трискелиона», который тебя предал вот только что?

– Ну, не молчи, Олег! – взмолился длинный.

– Эта… да.

– Что «да»? – надавил я. – Отрекаешься? Ясно говори!

– Отрекаюсь.

– Будешь, сука, служить археологам и кладоискателям?

– Буду… служить.

– Целуй, сука, нож!

Долговязый торопливо, словно я мог передумать, ткнул плашмя Сучий нож в лицо боксёра. Веснушчатый нехотя клюнул в него губами.

– Не сачкуй, просученный подонок, целуй нормально. Ещё раз! – велел я.

Боксёр с видом величайшей покорности судьбе поцеловал лезвие Сучьего ножа, громко чмокнув и порезав губы.

– Вот это, я понимаю, засос! – я забрал у долговязого финку и сунул за ремень. – Теперь вы все мои. Вставай, – разрешил я боксёру и повернулся к долговязому. – А ты скажи мне, что это за тип такой Кирилл Владимирович Ласточкин? Что молчишь, ссученный твой рот!

* * *

– Охренеть, блин! – признался Слава, когда мы прогремели через рельсы железнодорожного переезда. – Даже не верится, что такая хрень бывает! Круговая разруха в чистом виде.

– Порука, Слава, порука, – машинально поправил я. – Впрочем, дело не в этом.

– А ловко ты нацистов уболтал, – в который раз одобрительно хмыкнул корефан.

– На пацанов не нужен нож, их на базаре разведёшь… – я вздохнул и стал смотреть в окно. За окном было темно. Потом мы свернули на освещённый Академический проспект и принялись удаляться от славиного дома. Отсюда до него было езды минут пять. Там ждали водка, Ксения и прочий уют. – Докинь меня до метро. Дальше я сам.