Текст книги "Золото шаманов"

– Я тебя давно не видела. Уезжал на свои раскопки?

Для Ирки я оставался перспективный учёным, сумевшим вписаться в новую экономическую систему. Знала бы она, на какие раскопки я езжу!

– Точно. Был в экспедиции.

– Устал? – в голосе прозвучало неприкрытое сочувствие.

– С чего ты взяла?

– Я же вижу. Похудел весь, – она нежно погладила меня по щеке. Ладошка была удивительно тёплой и ласковой. – Приходи сегодня ко мне.

Смелость города берёт. Похоже, Ирка превосходно это усвоила и была решительно настроена затащить меня в постель. Не без успеха, между прочим. Сопротивляться такому искушению было трудно. «Да и нужно ли?» – заколебался я.

– Придёшь? – глаза у Ирки были совершенно бесстыжие.

– Вообще-то я человек женатый, – нашёлся я.

– А твоя уехала, – бесхитростно выдала Ирка.

Похожий на ежа ком встал поперёк горла. Откуда она узнала?! В голове завертелся бешеный круговорот страшных догадок. Неужели зашла ко мне и устроила скандал? Всё рассказала… Всё-всё. Вот будет семейная сцена. Что она могла такого наговорить, чтобы Маринка сорвалась с места? Это не в её духе. По опыту совместной жизни я знал, что Маринка в любом случае останется выяснять отношения. Убегать ей не свойственно. Тогда что Ирка могла начудить?

Я проглотил ежа и строго спросил:

– С чего ты взяла?

– Видела её утром, когда в магазин ходила, – Ирка была сама невинность. – Такая приоделась и расфуфыренная с сумкой куда-то уплыла. Видно, что надолго, я разбираюсь.

– Эксперт, тоже мне… – выдохнул я. – Ты меня своими шуточками с ума сведёшь.

Вальяжно подпрыгивая на колдобинах, во двор въехала чёрная «Волга» тридцать первой модели.

– Какими шуточками? – наигранно удивилась Ирка. – Ой, Илья…

«Волга», обогнувшая детскую площадку, подкатила ко мне сзади. Из неё быстро вылезли три молодых спортсмена-крепыша и целеустремлённо ринулись на меня. Двое были незнакомы, а третьего я узнал, веснушчатый боксёр, которого я отмахал монтировкой. Он двигался неуклюже, должно быть, кости ещё болели. Патриоты явились за добавкой.

– В сторону! – скомандовал я, Ирка тотчас повиновалась. Пролетарское воспитание приучило не вмешиваться в мужские разборки, чтобы рикошетом самой не получить в лоб.

Намерения патриотов не оставляли ни тени сомнения. Не добившись положительного результата телефонным разговором, Ласточкин применил более радикальные методы убеждения. А пегого боксёра послал, чтобы у бойцов имелся веский повод вложить в дело душу. Намерение вложить свою, чтобы вытрясти душу из меня, ясно читалось на веснушчатой морде. Один против троих, махач намечался серьёзный, и шансов выйти победителем у меня не было. Пистолет лежал в тайнике за счётчиком, светошоковый фонарь я не захватил. Впрочем, сбоку за брючным ремнём, прикрытый курткой, пригрелся Сучий нож. Я теперь не выходил из дома без финки.

– Что, пацаны, Ласточкин опять понты колотит? – накатила злая решимость не отступать и действовать. Силы были неравны, физические, но существовала ещё и сила духа. – Прислал вас зарамсить проблему. А чего сам не приехал, зассал?

– Кто зассал? – пегий боксёр был уже рядом, но приостановился. Глядя на него, тормознули остальные бандиты.

– Ласточкин зассал придти ко мне потереть? Или впадлу ему, так он вас прислал?

– Ты чё со мной так дерзко разговариваешь?

– А как с тобой говорить, сявка ментовска́я?

Боксёр рефлекторно прижал подбородок к груди, что означало неминуемую атаку, когда его перехватил за руку высокий бледный боец с красными пятнами на скулах. Судя по внешности, да и по возрасту, старший.

– Ты чё словами кидаешься? – строго спросил он. – Мы патриоты, бандитская движуха нам без разницы.

– Если вы патриоты, то почему вас мент гоняет на пробивку? Если вот ты конкретно русский патриот, а я не хач, не китаец какой-нибудь, то какие у тебя ко мне могут быть претензии?

– А сам ты кто?

– Я? Археолог!

– Ты с базара не съезжай. Ты по национальности кто?

– Русский.

– Какой ты русский? Чё ты гонишь? Тебя Ильёй зовут, а это еврейское имя.

– Да неужели? А тебя как зовут?

– А тебе зачем?

– В России половина имён еврейские, из Ветхого Завета.

– Гонишь, не половина.

– Ну тогда треть, какая разница.

– У тебя с евреями дела. Ты с жидами корешишься и русские ценности им толкаешь.

– Это тебе Ласточкин сказал?

– Да хотя бы и он.

– А он тебе сказал, что у него мама еврейка? А кто педофила Мозеля в восемьдесят седьмом году за взятку на волю нагнал? Не знаешь? Ну так это Ласточкин Кирилл Владимирович был.

Трискелионовский старший замолк. Молодые головы переваривали компромат. Я понял, что победил.

– Ладно, говори, что тебе Ласточкин поручил сказать, я ему позвоню, – достижение надо было закреплять немедленно.

– Звонить ему не надо. С тебя десятка гринов за пацанов в кабаке, на лечение. Срок неделя. Я к тебе сам приеду. Не отдашь, дуплить не будем, сразу привалим. Базаров больше с тобой не будет.

– Понял.

Патриоты развернулись и пошли к машине.

Я не верил, что всё так быстро кончилось. Я выстоял против троих. Остался жив и здоров, хотя меня собирались бить. И сделали бы это, заметив испуг. Но страха не было. Была лишь злость и решимость. Сибирь закалила меня. Я видел смерть и теперь всегда был готов её встретить.

Когда вражеская «Волга» покинула двор, я отдышался и увидел Иру на скамеечке возле парадного. Она всё видела и слышала. С образом воспитанного учёного произошедшее никак не вязалось.

К моему удивлению, Ирка встала, взяла на руки Соньку, подошла и бойко заявила:

– Круто ты их, Илья. Я тобой горжусь.

Гордится она мной! Я усмехнулся. Тон собственника слегка задел.

– Ну а чего ты хотела? Шуганул их. Они как тараканы побежали.

Я ещё не остыл и получилось немного резко.

– Я думала, тебя побьют, – со свойственной ей прямотой выдала Ирка, – а ты их вон как!

В ответ я холодно оскалился. Возможно, слышала она не всё. Нет, вряд ли вообще что-то слышала, отсюда до парадного далековато.

– Да я им просто зубы показал и даже не покусал, а мог насмерть загрызть! Пусть знают, с кем связываются.

– Да, ты настоящий мужик, – в иркином голосе прозвучало неподдельное уважение. – Если честно, я даже не ожидала, что ты троих бандитов прогонишь, и вообще… Слушай, – голос сделался совсем медовый, – пошли сейчас ко мне, а?

Это было чертовски заманчиво, но беспокоило известие об ушедшей Маринке.

– Я домой пойду.

– Да? Ну как знаешь, – разочарованно протянула Ирка. – Ты меня не забывай, ладно?

– Посмотрю, ушла ли жена, – ехидно добавил я.

– А потом? – с надеждой спросила Ирка.

– Если её не будет, я приду.

– Я буду ждать, – Ира была сама нежность.

– Ну, смотри, – я шутливо погрозил пальцем. Устоять было невозможно.

Ира звонко рассмеялась и, опустив Соньку на землю, уверенной походкой направилась домой.

А я поднялся к себе. Я чувствовал себя окрылённым… будто помолодевшим. Хотя вроде бы не стар. Но, так или иначе, меня после свары с патриотами словно обдули свежим ласковым ветерком. От недавнего напряжения не осталось следа. Общаться с Иркой было подобно утолению жажды из целительного источника. Представлялось, что с ней легко и приятно проводить время.

Я задержался на лестничной площадке, взвешивая на ладони связку ключей, нажал кнопку звонка. Если Маринка дома, она откроет.

Тест номер один.

Однако же, как быстро Ира заставила меня усомниться в собственной жене. А я думал, что непокобелим. Что-то меня в последние дни слишком часто стремятся разубедить в близких людях. Слабость почуяли?

Я выждал. Тишина. Никто не открыл мне дверь. Я вошёл в пустую квартиру, включил свет и молча стал раздеваться. В кабинете на столе нашёл записку: «Милый! Я уехала к маме, она просила навестить. Вернусь завтра. Буду тебе звонить! Я очень без тебя скучаю. Пока! Целую, Марина.»

…И, раздевшись, залез в ванну и долго там лежал, пока вода не остыла. Потом врубил душ и начал яростно тереться мочалкой. Вспомнились бандюки и как я их отбрил. Победил без оружия, одной силой духа! Наезд повзрослевших скинхэдов с требованием десяти тысяч долларов всерьёз не воспринимался. В следующий раз приду на стрелку вместе со Славой, и ствол не забуду прихватить. Денег им, видишь ли, захотелось. На фиг нищих, сам в лаптях! Пушки им будут вместо масла. Преисполненный гордости, я закрыл воду и принялся энергично растираться махровым полотенцем. Даёшь здоровый образ жизни! Mens sana in corpore sana.[20]20
  В здоровом теле здоровый дух (лат.)


[Закрыть] А дух мне нужен здоровый и сильный, чтобы гонять бандитов по всему Питеру. Надо же, долгов на меня понавесили, оброк пришли брать!

Тешиться долго не пришлось. Телефонная трель прервала процесс самолюбования. В мгновение ока вернувшись с космических высот на грешную, полную опасностей землю, я осторожно выглянул из ванной. Никак спортсмены связались с Ласточкиным и передали ему мой бред? Сердце бешенно застучало в предвкушении неприятного разговора.

Обмотав полотенце вокруг бёдер, чтобы мой срам не узрел никто посторонний, случайно оказавшийся в квартире, я на цыпочках подошёл к телефону и снял трубку. Не исключено, что это Маринка. Она обещала звонить.

Тест номер два.

– Алло?

В трубке молчали.

– Алло! Слушаю.

Звонильщик молчал. Динамик исправно доносил шумы улицы, очевидно, звонили по сотовому или из таксофона.

– Будем говорить?

Безмолвие было мне ответом.

– Нет? – я положил трубку. – Ну тогда и на фиг вас, дорогой товарищ.

Чёрт знает, кто это, но явно не Маринка. На остальных мне сейчас было откровенно плевать.

Я быстро прошёлся по комнатам, поддёргивая сползающее полотенце, и распахнул дверцы платяного шкафа. Внутри царили чистота, порядок и ухоженность. На плечиках висели разноцветные рубашки, с правой стороны теснились костюмы. Их было у меня пять, три пары и две тройки. Немного для состоятельного джентльмена. Я пощёлкал вешалками и выбрал светлый, из тонкой шерсти. Для романтического свидания сойдёт.

Разложил бельё на постели, набрал иркин номер. Тест номер три, проспорил – плати. Откликнулись сразу:

– Алё!

– Это Илья.

– Ой, – обрадовалась Ирка. – Так ты придёшь?

– Разумеется, – бархатистым тоном ловеласа заверил я. – Когда?

– Прямо сейчас приходи, – судя по голосу, Ирка таяла, как масло в жаркий солнечный день.

– Через полчаса буду.

– Жду. Целую!

Я стал облачаться в наряд для любовных утех. Душа трепетала в предвкушении. Неужели я могу вот так запросто изменить Маринке? «Да, могу! – решил я. – Во-первых, она сама виновата; во-вторых…» Запретный плод был так сладок, а Ирка столь доступна и привлекательна, что устоять действительно было невозможно. Мир полон соблазнов, а я человек слабый.

Я повязал галстук и тщательно расправил его перед зеркалом.

Полчаса быстро истекали, а надо было заскочить в магазин, чтобы не приходить с пустыми руками. Я заторопился, выскочил из квартиры, наспех закрыв за собой дверь, вызвал лифт, вспомнил, что забыл деньги, вернулся и, поминутно поглядывая на часы, помчался в ближайший маркет, сожалея, что не обзавёлся машиной.

Я уложился в тридцать минут.

С большим букетом цветов и дежурным набором казановы я стоял у двери иркиной квартиры. Сердце радовалось, что такая суперская барышня и так легко мне досталась, а рассудок говорил, что само плывёт в руки только то, что не тонет.

Чувствуя себя повесой, я надавил кнопку звонка и был встречен восторженным иркиным возгласом.

– Где все твои? – я скинул в прихожей ботинки.

– Мама с Сонькой к бабушке умотали, – бесхитростно отчиталась Ирка.

Она была уверена, что я приду. В другое время сознание собственной предсказуемости покоробило бы меня, но не сегодня.

– Надолго?

– На всю ночь.

Ирка обняла меня за шею, потянулась губами. В облаке особым образом растрёпанных волос плавал густой возбуждающий аромат.

– У тебя красивые волосы, – прошептал я.

10

Открыв глаза, я не сразу определился на местности. Только повернув голову и увидев рядом сладко посапывающую Ирку, понял, где нахожусь. Навалился страх и стыд. Страх разоблачения со стороны Маринки и стыд перед ней же.

Я полежал немного, отходя от нахлынувших переживаний. Первое чувство, по идее – самое искреннее, было ни что иное, как похмельный опасюк. Вполне заслуженное, кстати, возмездие. Отвязались мы вчера с Иркой по полной. Захваченное мной вино незаметно кончилось, зато в холодильнике нашлась бутылка водки, которую мы уговорили за ночь. У водки присутствовал ярко выраженный привкус металла, сказывалась выдержка в железной бочке, но нам было всё равно, хоть граната, лишь бы шибало. В результате, я намешал и с утра мутило.

С утра… Я сдвинул чугунную отлёжанную руку и посмотрел на часы. Десять минут второго! Ничего себе… Хотя, учитывая бессонную ночь, нормальное такое утро. Ирку, вон, пушками не разбудишь. Я тяжело перевалился на бок, опустил ноги на пол, сел. Подруга продолжала сопеть, дыхание не стихло, как бывает у проснувшегося человека. Я выждал, приходя в себя. Осмотрелся. Комната носила следы бешенного загула. Да-а, будет, о чём вспомнить на старости лет. Что же мы так отрывались-то, как в последний раз?

Не найдя ответа, я поднялся и побрёл в сторону ванны. Пора было принимать душ и убираться восвояси. Если Маринка дома, не хватало только, чтобы она учуяла запах иркиного парфюма. А что я ей скажу? скажу, что у Гольдберга на даче остался. Нанюхался растворителя и решил не ехать, пока не выветрится. Чай, беседа, забухали. Мобильник выключил, дабы не тревожили.

Наспех соорудив отмазку, я залез под душ. Снова напал опасюк. В правдоподобность отмазки не верилось. Казалось, что Маринка раскусит ложь и всё поймёт, что за вечер, разыскивая меня, она созвонилась с Гольдбергом. И хотя я точно знал, что телефон Давида Яковлевича ей взять неоткуда, подозрение терзало сердце голодной крысой. Я сознавал, что это всего лишь действие похмелья, и от этого мучался ещё больше.

Зачем нужно было пить дрянную водку? В нормальных странах спиртные напитки выдерживают в дубовых бочках и только у нас в железных. И пьют такие напитки только самые отчаявшиеся люди. Которым нечего больше терять и остаётся завивать горе верёвочкой. Но мне-то оно зачем? Мне, удачливому археологу, обладателю огромного богатства, зачем заливать горе палёной водкой с привкусом ржавчины? Нафига вообще сдалась эта ебля с плясками? Что за странная тяга к пролетарскому времяпрепровождению? Как же низко я пал!

Ирка… Vulgus, proles[21]21
  Чернь, пролетариат (лат.)


[Закрыть]! То, что для меня безобразно, для неё естественно. В Римской республике такие как она производители, не способные дать государству ничего, кроме своего потомства, являлись низшей категорией граждан. В развитом советском обществе пролетарии превратились в господствующий класс – гегемон, призванный служить опорой нового строя и самый многочисленный. Проще говоря, пролетариев у нас как грязи. И в этой грязи – я. По самые уши.

Захваченный самоистязанием, я зажмурился под струями воды. Мир тут же ухнул в бездонную пропасть. Я чуть не навернулся, что в мокрой ванне было совсем просто и травматично. Чудом устоял, опершись о стену. Не хватало ещё погибнуть из-за этой дуры! А что, если я стану отцом дауна, порождённым вследствие алкогольного зачатия?! Это будет катастрофа. Маринка сразу уйдёт. Дальше что? Женитьба на Ирке? Matrimonium liberorum quaerendorum causa[22]22
  Брак с целью воспроизведения потомства (лат.)


[Закрыть]?

Как человеку порядочному именно так мне и следовало поступить.

– O, persepae accidit ut utilitas cum honestate certer[23]23
  О, как часто бывает, что честь враждует с пользой (лат.)


[Закрыть]! – простонал я. Как обычно, по синему состоянию в голову лезли расхожие латинизмы, которые я зазубрил в университете.

Но к чему мне теперь образование и хорошие манеры, ведь я становлюсь чернью, собираюсь жениться на пролетарке. Буду по вечерам в заблёванной майке давить на кухне гранёный стопарь. Malum necessarium – necessarium[24]24
  Неизбежное зло – неизбежно (лат.)


[Закрыть]. Если у Гольдберга была тяга к антиквариату, то у меня – к пролетариату. Каждому своё, как говорится!

Преисполненный мрачного сарказма, я вытерся подвернувшимся под руку полотенцем и посмотрел в зеркало. Щетина ещё не отросла. Из Зазеркалья на меня глядел утомлённый напряжённым трудом научный сотрудник. Хорошо иметь такую морду, ничто её не берёт!

– Илья?

Это проснулась Ирка.

– Илья!

Я не спешил откликаться на зов гегемона. Надо с пролетариями завязывать. Иначе действительно станешь алкашом в майке и трениках, а вернуть назад образ приличного человека будет невозможно.

– Ты где?

Довольно творить глупости направо и налево. Женятся только дураки. Умные выходят замуж.

– Что бывает, когда встречаются умный мужчина и умная женщина? – шёпотом спросил я и сам себе ответил: – Всего лишь лёгкий флирт! А глупый мужчина и умная женщина? Правильно, рогоносец. Глупая женщина и умный мужчина? Мать одиночка. Сочетание же глупого мужчины и глупой женщины порождает многодетную семью. Запомни эту мантру, дружок, и повторяй её чаще.

– Илья, ты дома? – устала звать Ирка.

Пролетарии пусть пролетают мимо!

– Ах, вот где ты спрятался, – Ирка распахнула дверь ванной комнаты. – Ты меня не слышишь.

«Определённо, у неё был умный муж, – решил я. – Пора поумнеть и мне.»

* * *

Когда я вернулся, Маринки дома не было. Пролистал на АОНе список входящих и, к большому удивлению, тёщиного номера не обнаружил, зато увидел серию звонков с неопределившегося – примерно в десять вечера, в полночь, в час и в три ночи. Я готов был голову прозакладывать, что это нападал безмолвный звонильщик, который вчера застенчиво молчал в трубку. Кто он? Спортсмен из патриотического клуба?

Или как-то связан с красноярскими делами?

Последняя мысль привела меня в беспокойное состояние. Я слонялся по квартире, мучаясь пустыми догадками. Какие красноярцы могли добраться до моего номера? Михаил Соломонович? Но он позвонил бы Гольдбергу. Следователь прокуратуры? Он отмалчиваться бы не стал и, скорее всего, по его наводке меня сначала приняли менты из отдела и немного погнобили в ИВС, чтобы продолжить разговор в приватной обстановке. Может быть они и звонили? Да вряд ли, знаю я мусорские прокладки, легавые меня к телефону попросили бы по имени-отчеству, дабы убедиться, что дома именно я, а потом только выдвинулись в адрес. Значит, не менты.

Отчего-то подумалось про Лепяго, но это были вообще глупости и параноидальный бред. Смешно даже думать такую чушь! Лепяго давно мёртв.

Тогда кто? Маринка с мобильника? А почему не с домашнего мамочкиного телефона? На всякий случай я включил свой сотовый и обнаружил поступивший вызов аккурат с тёщиного аппарата. Один. В двадцать два сорок семь. Маринка подёргала меня за поводок, но средство привязи не сработало, и она успокоилась. Но почему не позвонила домой? Решительно не понять женскую логику!

Кстати, куда моя благоверная пропала?

Я задержал палец над кнопкой вызова, раздумывая, дёргать за поводок или не дёргать, и в последнюю секунду отвёл. Негоже уподобляться ревнивой женщине. Мы, мужчины, не такие.

 
– С улыбкой смотрим мы
На десять лет тюрьмы,
А дома ждут голодные детишки.
Красавица-жена льёт слёзы у окна,
Листая тонкие листы сберкнижки,
 

– пропел я на мотив из «Джентльменов удачи».

Мы, джентльмены удачи, люди великодушные. По пустякам не тревожим.

Что же это за чудак с неопределившегося всю ночь названивал?

– Да нет, чушь! – встряхнул я головой.

Дурацкая уверенность, что молчание в трубке, настойчивые звонки и мёртвый директор краеведческого музея крепко связаны вместе, неотступно сверлила мозг.

– Гон, это гон! – громко сказал я. – Всё, завязываю пить! До белочки уже допился, гоню всякое.

Страшная мысль пришла мне в голову.

– А что это я сам с собой разговариваю? – спросил я и в испуге замер, бегая глазами по сторонам.

В комнату било солнце, за окном был день, но на душе сквозило чем-то жутеньким. Ведь, наверное, не просто так. Но отчего же тогда?

«Слушай сердце,» – учил меня Афанасьев.

Сердце мне подсказывало лечь на пол и затаиться.

Эх, Петрович, сгинул ты со своими советами. Что же мне теперь делать-то?

Может быть, Славе брякнуть? Уж не он ли пытался меня выцепить на пьянку? Но почему тогда на мобильник не звонил? Нет, это не Слава. И не патриоты. Ласточкин знал номер моей трубы, а молчаливому придурку был известен только домашний.

Что же это за такой отсталый реликт цивилизации?

Интуиция подсказывала только одно – Лепяго. Перед глазами сразу возник образ согбенного шута в парке с наброшенным капюшоном, из-под которого недобро поблескивают паучьи глаза и кривится глумливая улыбка. Это было невыносимо.

Сердце чуть не разорвалось, когда в замке заворочался ключ. Мелькнула догадка, что сейчас войдёт Андрей Николаевич, вооружённый длинной эвенкской пальмой. Но где он взял ключ? Ясно – отобрал у Маринки, подкараулил во дворе, изрубил её и обыскал труп! Мысль была настолько абсурдной, что я сначала испугался, а потом с облегчением рассмеялся. Пальма у северных народов – простой сельскохозяйственный инструмент вроде нашей косы, можно использовать в качестве оружия, но никто не использует.

Не говоря уж о вероятности появления на пороге воскресшего директора усть-марьского краеведческого музея.

А Маринка – вот она! В мешке полиэтиленовом что-то тащит.

– Здравствуй, дорогая! Как съездила? Как мама?

– Отлично. Тебе привет передаёт.

Должно быть, после избавления от призрака Лепяго я просто сиял. Маринка даже удивилась, приписав столь неуёмную радость привету от тёщи.

– Что ты такой?..

– Какой? – насторожился я.

– Довольный.

– Давно тебя не видел, вот и рад. Что в пакете?

– Кабачков купила по дороге. Пошли на кухню.

Кабачков! Как немного оказывается нужно человеку для полного счастья. Достаточно встретить вместо мёртвого пришлеца живую и здоровую жену.

– Ты никого во дворе не видела? – ни к селу, ни к городу брякнул я.

– Никого, – удивилась Маринка. – А кого я должна была увидеть?

– Н-ну… не знаю, – проблеял я. – Просто.

– Какой-то ты нервный сегодня, – заметила супруга, вываливая в раковину мелкие белые кабачки. – То смеёшься, то вопросы странные задаёшь. Что с тобой?

– Сложно сказать, – пожал я плечами. – Наверное, растворителя нанюхался.

– С какой стати ты теперь растворитель нюхаешь?

– Надо. По работе.

– По РАБОТЕ??? – понятие работы и моей личности определённо не сочеталось в голове Маринки. Она даже овощечистку отложила. – Куда это ты устроился?

– Как ты правильно догадываешься, моё отвращение к производительному труду непобедимо, – начал я с вкрадчивой проникновенностью. – То, чем я занимаюсь, можно назвать реставрационными работами.

– Реставрационные работы с растворителем? – кабачковые шкурки споро летели в раковину. – Старую мебель восстанавливаешь?

Совместная жизнь с кладоискателем не прошла впустую.

«Что я восстанавливаю, тебе лучше не знать, – подумал я. – Иначе крыша поедет от жадности.»

– Угадала, – изобразил я полную капитуляцию перед неумолимой поступью железной логики. – Поскольку кладов найти не удалось, пришлось набрать антикварной мебели. Сибирские купцы знаешь какими монстрами свои апартаменты обставляли! Вот и привезли целый грузовик. Здесь отреставрируем, в Москве продадим. По-моему, неплохое вложение денег.

– А этот кабачок оставим на развод, – по-хозяйски прикинула Маринка.

Развод! Столь много в этом слове для сердца моего слилось, что и вспоминать противно.

– Нет, – сказал я. – Ну его на фиг, этот развод. Давай лучше сейчас съедим.

– Сейчас? А грузовик старой мебели… это ведь много ты заработаешь?

«Зря я про грузовик ляпнул, – раскаяние было запоздалым. – Теперь начнёт подсчитывать, фантазировать, запуская мне в мозг хищные склизкие щупальца алчности и хитрости, высасывая баблос и заполняя образовавшуюся пустоту глянцем. Жаль, но Врата с таким подходом к жизни тебе увидеть не суждено. Не та ты женщина, к ногам которой бросают миллионы. Вернее, я не тот мужчина. Толку от бросания всё равно не будет, вред один.»

– Поживём – увидим, – смиренно ответил я. – Пока вместо доходов расходы одни. Мы привезли грузовик старого хлама, который надо отремонтировать и продать. Сам я, конечно, не буду осквернять свои руки столярной работой, но кое-что сделать необходимо, а потом придётся специалистов нанять. Время… Деньги… Сама понимаешь. Так что быстрого отката не жди.

Почему-то я с теплотой подумал об Ирке, нежадной и бесхитростной.

– Ты так и не рассказал, что с вами произошло в Сибири, – Маринка решила воспользоваться случаем и вывести меня на откровенность.

Делая вид, будто ей совершенно не интересно, она деловито выгребла из раковины очистки и бросила в мусорное ведро. Я зажёг огонь и поставил на плиту сковородку.

«Тайхнгад!» – прокаркал одноглазый сморчок.

– Поверь, – сказал я супруге. – Тебе лучше не знать.

* * *

Звонильщики не тревожили меня почти сутки. Наконец, возмутители эфира протянули паутину связи в мою сторону.

– Алло? – я поднёс к голове мобильник, игравший мелодией Гольдберга.

– Добрый вечер! – судя по голосу, Давид Яковлевич был доволен. – Закончил! Подъезжайте со Славой.

– Сей момент, – я поднёс трубку ко рту, как рацию, и нажал отбой.

Полистал записную книжку. Нашёл корефанов номер. Нажал кнопку вызова.

Глядя, как растёт чёрная линия под надписью «Выполняется соединение», нетрудно было вообразить незримую ниточку, пронизывающую мировой эфир. Щупалец назойливости растянулся на десятки кварталов и упёрся в телефон Славы. Тот быстро отреагировал.

– Здорово, Ильюха! – донёсся из динамика голос друга.

Воистину, демоническое изобретение эти эфирные аппараты. Один только телевизор немало должно быть принёс почестей своему создателю в Аду.

– Ильюха?

– Да, слышу тебя, – опомнился я. – Нас Гольдберг в гости приглашает. Заезжай за мной.

На даче Давида Яковлевича было оживлённо. Помимо Донны Марковны, готовившей обеденный стол, в кресле у камина развалился Вадик, немного хмурый, но вполне здоровый с виду.

– Ого, какие люди! – даже Слава обрадовался.

Вадик легко поднялся из кресла. Двигался он слегка скованно, оберегая плечо, но не более того.

– Как ты в целом?

– Как сука последняя, – усмехнулся Гольдберг-младший, покосившись на братца, вероятно, продолжая тему, известную только им двоим.

– В смысле, заживает как на собаке? – надо было разрядить обстановку.

– В смысле, все мои бабочки сдохли.

– Не все, не надо, Вадик! – незамедлительно откликнулась Донна Марковна. – И не сдохли, а заснули.

– И не проснулись. Остались самые неприхотливые виды, – Вадик послал убийственный взгляд в сторону временной попечительницы и язвительно добавил: – Главным образом, самые невзрачные.

– Ну вот он какой! – всплеснула руками Донна Марковна. – Сам уехал на сафари, а я нянчись с его червяками.

– Гусеницами, – ледяным тоном поправил Вадик.

– Ну гусеницами, – Донна Марковна посмотрела на меня, словно ища поддержки. – Каждой не угодишь. Они у тебя такие капризные!

– Они не капризные, – энтомолог, закалённый в огне кладоискательства, железной стеной встал на защиту своих любимцев. – Они хотели жить в естественных для них условиях. Они всего лишь хотели жить, как привыкли, а ты устроила у меня дома концлагерь. Устроила настоящий Холокост!

– Кто бы говорил о Холокосте! Да вы только посмотрите на него! Я старалась, а он – «концлагерь, Холокост»!

– Вадик, бабочки – дело прошлое, – встрял Давид Яковлевич. – Тебе давно было пора включаться в семейный бизнес, так включайся.

Вадик только обречённо махнул рукой. Донна Марковна заулыбалась. Спор был немедленно забыт. Очевидно, Вадик уже не раз проигрывал на этом поле.

– Господа, пока мы не сели за стол, приглашаю взглянуть на результат нашей работы, – Гольдберг величественно проплыл к дальней двери, ведущей в тамбур между гаражом и жилой половиной.

Когда мы столпились перед тёмным проёмом, Давид Яковлевич шагнул внутрь, щёлкнул выключателем и быстро отошёл, чтобы не заслонять сюрприз.

Сияющий золотой диск до половины зарылся в пол. Словно не до конца откопанное египтологами солнце с фасада дворца фараона. Или маленький космический корабль инопланетян, в незапамятные времена врезавшийся в поверхность Земли. Почему-то именно такие ассоциации вдруг возникли. Сочетание невероятной роскоши и чего-то потустороннего. Небесного. Неземного.

– Божественно! – вырвалось у меня.

– Ух, бля! – выдохнул Слава.

Давид Яковлевич подсветил Золотые Врата парой ярких переносных ламп, заэкранированных сзади фольгой. В отражённом от Врат свете окружающие предметы утрачивали всякую низменность и становились прекрасными, словно волшебными, будто на них ложились частички благодати.

– А что, впечатляет, – подчёркнуто скучный голос Вадика прозвучал особенно скептично. Должно быть, видел сегодня не в первый раз, вот и выпендривался, беря реванш за поруганных бабочек.

– Ещё бы не впечатляло, – снисходительно ответствовал непутёвому двоюродному братцу Гольдберг-старший. – Двести девяносто семь с половиной килограммов чистого золота. Чистого золота!

– Вообще-то, не такого уж и чистого, – заметил я. – Шлихтовое золото, из которого туземцы отлили Врата, должно включать массу примесей.

– Ну и где вы их видите?

– Кого?

– Примеси.

– В каком смысле?

– Вы когда-нибудь видели самородное золото? – Давид Яковлевич внимательно и с любопытством посмотрел на меня. За стёклами очков его глаза напоминали крупные чёрные смородинки.

– Не доводилось, – смутился я под его пристальным взглядом.

– Давай, Яковлевич, не томи, в чём секрет? – Слава взял ситуацию под узцы. – Чё там с самородным золотом?

– Оно совсем не похоже на ювелирное, – растолковал Гольдберг. – Самородное золото не жёлтого цвета. В зависимости от соотношения примесей, оно может быть и красным, и зеленоватым, и вообще оно не блестит, а наши Врата видите как блестят! Они чисто золотые.

– Насколько чисто? – осведомился я.

– Настолько, насколько может быть чистым золото и даже больше, – Давид Яковлевич пожевал губами. – Я отдавал пробу на анализ. Знаете, что такое спектрографический анализ? – вопрос был обращён главным образом к Славе. – Сжигают образец на электрической дуге, свет разлагают на спектральные составляющие и специальный прибор их анализирует, сплошная электроника, я в подробности не вдаюсь. Результат оказался неожиданным. В спектрограмме была одна жирная яркая линия. Такого чистого образца эксперт ещё не видел. Это даже не четыре девятки, это абсолютный аурум.

– Разве такое золото бывает?

– Не бывает, Илья Игоревич. В сущности, это даже не ювелирное золото, это элемент таблицы Менделеева в совершенном виде. Его невозможно выделить даже плавкой в условиях невесомости. Теоретически, как мне сказал эксперт, такое золото можно получить методом бомбардировки атомов свинца, но это, сами понимаете, доступно только в лаборатории ядерной физики и в микроскопических размерах, а не триста килограммов и в тайге!

– Как такое могло получиться? – поинтересовался Слава.

– Не знаю, – развёл руками Давид Яковлевич. – Логично было бы спросить у того, кто нашёл. У вас то есть.