Текст книги "Совдетство. Узник пятого волнореза"

…Когда мы, покурив, вернулись из-за избушки к коллективу, стол был накрыт. Тетя Валя выставила московские деликатесы: шпроты, лосось в собственном соку, баночка красной икры – ее давали в праздничных заказах. Из печени трески она сделала салат, добавив мелко порезанные вареные яйца, лук и соленые огурцы. У нас в общежитии такой салат готовят только на Новый год, 8 Марта и 1 Мая. Деликатес!

В наше отсутствие появился дядя Диккенс, он, присев на корточки, раздувал мангал, размахивая куском фанеры, отчего его пушистые бакенбарды трепетали, как на ветру. В эмалированном тазу млело вперемешку с кольцами лука мясо, мелко нарезанное, залитое винным уксусом и густо поперченное. Шашлычных дел мастер Тигран вместо железных шампуров использовал очищенные от коры ветки местного кустарника, который, как уверяет Ларик, почти не горит. Угли под опахалом мерцали, наливаясь жаром и выпуская синие коготки пламени. Вокруг таза кругами ходила кошка Мася, серая, грязная, тощая, с голодными глазами.

– Нина Егоровна, шашлык ставить? – громко спросил Диккенс, глядя на казачку с блаженной улыбкой.

– Без Пахана не смей!

– А если он не приедет?

– Приедет!

Хозяйка осмотрела стол, нахмурилась и поменяла местами некоторые кушанья. Ей помогала Карина, в детстве нас с ней дразнили женихом и невестой, отчего мы оба жутко смущались, так как в слово «жениться» взрослые всегда вкладывали особый нескромный смысл. «Ну вот еще, – сердилась моя суженая. – Нужен мне ваш московский дурак!» Все знали: ей нравится Алан, хотя любой намек на эту склонность мог привести к потасовке, а дралась Карина как мальчишка, не царапалась, не щипалась, а била крепким кулачком прямо в нюх! Эти вспышки ярости, наверное, случались из-за того, что Ихтиандр до поры до времени не обращал на нее никакого внимания.

– А где Ашотик? – Башашкин вспомнил про старшего сына Сундукянов.

– Зимой в отпуск приедет… – хмуро ответила вдова, проходя мимо с блюдом долмы, это такие маленькие голубцы, завернутые не в капустные, а в виноградные листья.

– Машико, а жилички твои где? Может, их тоже за стол позвать?!

– С Мурманом катаются. Нашли, дуры, с кем связаться! Он завтра в Москву уезжает. Развлекает напоследок. Седина в бороду, бес в ребро! Боюсь, чего бы там не вышло…

– Мурман еще никого не обидел! – игриво заметил дядя Юра.

– Не то что некоторые… – вставила злопамятная Нинон.

– Ну, хватит, хватит! Сколько можно? – застонала нервная Машико, переживая за непутевого сына.

– Давайте садиться, что ли! – неуверенно предложила казачка.

– Без хозяина вроде неудобно… – засомневалась тетя Валя.

И тут хлопнула калитка. За кустами, в сгущающейся темноте, не видно было, кто идет.

– Пахан! – расцвел Ларик и метнулся по тропинке навстречу.

Но это пришел Давид, директор продмага, расположенного в трехэтажке, между вокзалом и Госдачей. Невысокий, пухлый, лысоватый, он был всегда печален, бессонная тревога материальной ответственности залегла в его маслянистых темных глазах.

– А что так рано, Додик? – удивилась Нинон. – Ты же до восьми торгуешь.

– Надоели! Идут и идут! – сердито объяснил гость, натягивая задравшуюся трикотажную тенниску на тугой живот. – Сколько можно! Имею я право на отдых? А еще говорят, у людей денег мало. Много у них денег, курицы не клюют! Вот закрылся и к вам!

– А чего один? Нельку-то где потерял?

– Не отпустили. Напарница заболела. А ресторан сегодня забит. Я заходил за ней – бегает с подносом, как лошадь намыленная. Попозже придет… – С этими словами Давид выставил на стол бутылку с красной этикеткой «Букет Абхазии».

– Ого! – оценили женщины, любившие сладкие напитки.

– Дефицит! – кивнул Башашкин, произнеся это слово с присвистом, в точности как Аркадий Райкин по телевизору.

– Если под прилавок хороший товар прятать, тогда все скоро станет дефицитом! – сердито заметила казачка.

Вторая бутылка, выставленная завмагом, оказалась армянским коньяком с пятью красными звездочками.

– Ого! – воскликнул дядя Юра. – Где мои семнадцать лет?

– Может, развяжешь, Михалыч, на недельку? – мечтательно спросил труженик прилавка. – Как в старые добрые времена! Погудим…

– Ага, а за чертями потом ты с ним гоняться будешь? – сварливо уточнила тетя Валя.

– Нина Егоровна, мясо ставить? – снова нежно спросил Диккенс.

– Вот пристал, черт волосатый! Погоди! Остынет. Ладно, садимся! Наверное, моего врач не отпустил! – Она тяжело вздохнула. – Наливайте уж!

Нас с Лариком погнали мыть руки. Сбоку от «Храма раздумий» к старому инжиру, от которого остался полутораметровый пень, был привинчен алюминиевый умывальник. На ровном круглом спиле в жестяной банке от леденцов, прибитой гвоздем, лежало хозяйственное мыло. Мой друг для блезира погремел железным стержнем, разбрызгивая воду, и пошел к столу, а вот я основательно потер руки шершавым, как пемза, коричневым бруском. В прошлом году, хватаясь за все грязными пальцами, я заработал такой понос, что дня три выходил из «Храма раздумий» лишь для того, чтобы размять ноги, так как в позе орла они быстро устают и затекают. Когда я вытирал насухо ладони висевшим на гвоздике вафельным полотенцем со штампом пансионата «Апсны», у калитки появилась сгорбленная фигура. Это был изможденный старик в мятом обвислом костюме, явно с чужого плеча. В руках он нес круглую коробку с тортом. Видимо, ошибся адресом, здесь такое бывает, отдыхающие ходят друг к другу в гости, не зная местности, а улица Орджоникидзе, извиваясь, делает почти петлю, да еще ветвится тупиками.

– Гражданин, вам кого? – громко спросил я.

– Пацан, не узнал, что ли? – послышался знакомый прокуренный голос.

– Дядя Сандро?!

– А кто ж еще? Разуй глаза, Юрастый!

– Паха-а-ан! – закричал Ларик, метнулся навстречу отцу и повис у него на шее, как девчонка.

Вокруг них, счастливо лая, метался восторженный Рекс.

8. Пир горой

Утром я проснулся рано. В комнате пахло свежей побелкой и мебельным клеем, снаружи гомонили птицы, а южное солнце, едва встав над горами и пробившись сквозь листву, уже припекало лицо: на окна пока еще не повесили шторы. День обещал быть жарким.

– «Главное сегодня не сгореть!» – подумал я, ворочаясь и вспоминая, как по неосмотрительности «обугливался» в прошлые годы.

Жуть! Я слышал, за границей уже придумали специальный крем: намазался и загорай весь день – даже не покраснеешь. Интересно, почему они там, за рубежом, раньше нас до всего додумываются? В чем тут дело? Лида считает, вся беда в бюрократии, вот, например, БРИЗ регулярно отправляет рацпредложения в главк, а их там кладут под сукно. Я представил себе большой канцелярский стол, застеленный зеленой скатертью, которая буквально вспухла от засунутых под нее рацпредложений. «В “Правду” надо писать!» – говорит в таких случаях наш сосед дядя Коля Черугин. Он, кстати, когда-то пожаловался в газету, что детям в нашем Балакиревском переулке негде побегать-поиграть, в итоге для нас соорудили скверик на углу. «Печать – большая сила!» Даже если тебя в простой стенгазете «протащат» за опоздания на урок, все равно действует на нервы. А тут напечатали в типографии в жутком количестве экземпляров да еще засунули в каждый почтовый ящик!

Ребристая раскладушка, застеленная тонким матрасом, больно давила спину, я, колебля шаткую конструкцию, перевернулся на живот и продолжил критические раздумья.

Ну, зачем, например, делают эти дурацкие спальные сооружения из трубчатых перекладин, реек и пружин? Самые лучшие раскладушки были у нас в детском саду, простые – дальше некуда: деревянные схлопывающиеся козлы с двумя продольными брусками, к которым крепился обивочными гвоздями брезент – ни складочки, ни поперечинки, нигде не жмет, не давит – лежишь, как у Христа за пазухой! Воспитательницы ходят мимо и следят за тем, чтобы дети со своими глупостями не игрались. А что еще делать в тихий час, если не хочется спать?

От воспоминаний меня оторвал громовой раскат храпа. Я поднял голову с подушки: Батурины спали на новой полуторной кровати с полированными спинками. Для простора ее слегка отодвинули от стены, но так, чтобы не провалиться в образовавшуюся щель. Башашкин, раскинувшись, клокотал с такой силой, что дрожала пыльная паутинка под потолком. Тетя Валя тихо прикорнула сбоку. В котором часу они вчера вернулись из-за стола, я не знал, так как уснул без задних ног. Думаю, под утро. За полночь появился Аршба, в руках он, точно «конверты» с близнецами, держал два трехлитровых баллона вина изабеллы.

– Принимайте гостя, да умру я раньше вас! – весело сказал почтальон.

– Это вряд ли, – пробурчал Сандро, приглашая его за стол.

Засыпая, я слышал, как хозяева и гости, наевшись, режутся в карты, без чего тут не обходилось ни одно гулянье. Последнее, что я запомнил, перед тем как забыться, был возмущенный вопль Пахана. Если кто-то пытался подсмотреть его карты, он всегда кричал одно и то же:

– Твои глаза – мне в жопу!

– Уароубиджир! Не бранись, дад, да ослепну я вместо тебя, тут же дети! – виновато отозвался почтальон.

– А если дети, значит, можно в чужие карты пялиться?

…Вчера внезапно появившегося хозяина все по очереди обняли, расцеловали и с почетом усадили во главе стола, а потом старательно делали вид, будто не замечают в нем перемен, вызвавших у меня оторопь. Наоборот, все уверяли, мол, окреп, посвежел, появился румянец. Суликошвили-старший в ответ криво усмехнулся и сообщил, что врачи ему строго-настрого запретили пить, и тут же, умело подцепив ногтем «козырек», сорвал металлическую пробку с коньяка и вопросительно посмотрел на Давида. Тот тяжко вздохнул, приложил ладонь к печени, словно спрашивая у нее разрешения, и скорбно кивнул. Сандро налил ему полстакана, и аромат пятизвездочного напитка перебил пряные запахи южного вечера.

– Тебе, Башашкин, не предлагаю…

– Да уж… – Дядя Юра торопливо наполнил свой стакан шипучим боржомом.

– Нам категорически нельзя! – строго объяснила тетя Валя.

– Совсем нельзя, – уныло подтвердил дядя Юра.

– Так и сдохнешь трезвым! – предупредил хозяин и щедро плеснул себе коньяку.

Женщины налегли на «Букет Абхазии». Нам с Шуриком налили немного сухого вина «Имирули», чтобы постепенно приучались к «взрослой жизни». В детстве я не понимал, почему вино называют сухим, оно ведь на самом деле жидкое. «Потому что оно кислое, без сахара», – объясняли взрослые, которые больше всего на свете любят растолковывать подрастающему поколению хитрости жизни. «А если с сахаром, тогда – мокрое?» – допытывался я. «Нет, тогда – крепленое». – «От него крепит?» – «Да ну тебя к лешему, бестолковый!» – разозлился Тимофеич, выдержкой никогда не отличавшийся. «Подожди, Миш, с ребенком так нельзя! – упрекнула терпеливая Лида. – Детям надо все объяснять подробно, ничего не скрывая, в этом смысл педагогики!» – «Вот и объясняй, а с меня хватит!» – «Вот и объясню. Понимаешь, сынок, крепленое вино крепче сухого, и градусов в нем побольше…» – «Но ведь не крепче водки?» – уточнил я. «Откуда ты это знаешь?» – насторожилась маман, глянув на отца. «Когда вы пьете водку, то всегда мухортитесь, а если – вино, то, наоборот, причмокиваете…» – «Какой ты у меня наблюдательный! – удивилась Лида и, покосившись на отца, добавила: – Да, водка крепче, но ее надо пить только от простуды…» «И от давления!» – уточнил Тимофеич. «А сколько в водке градусов?» – поинтересовался я. «Сорок». – «Значит, ее надо пить, когда болеешь и температура – сорок градусов!» «Возможно, и так…» – нахмурилась маман, пытаясь понять мою логику. «А сколько градусов в сухом?» – «Примерно, двенадцать». – «Значит, сухое надо пить, когда температура – двенадцать градусов…» – «Такая температура у жмуриков, – ухмыльнулся Тимофеич. – Термометр с тридцати пяти градусов начинается!» – «Значит, сухое вообще нельзя пить, а вы пьете!» – подытожил я. «Да ну тебя! – Тут уж терпение лопалось у Лиды. – Бестолковый! При чем тут покойники? Все настроение испортил!»

Подняв стакан с коньяком, Сандро сказал, что сам он выступать в застолье не мастак, но у его двоюродного брата Анзора есть хороший тост про голодного путника, который так долго выбирал между рогом с вином, шампуром с горячим шашлыком и обнаженной красавицей, обитавшей в сакле, что вино выдохлось, шашлык остыл, а девушка состарилась до неузнаваемости. Так выпьем за вековую мудрость: сначала вино, затем пища, а уж потом любовь!

– Первым делом самолеты! – подхватил Батурин, и гости с облегчением выпили. – Ларик, передай мне натрий-хлор! – попросил он моего друга.

– Что?

– Соль. Химию надо учить!

– А почему Анзора не пригласили? – ворчливо спросил хозяин.

– Разве он вернулся? – удивилась Нинон.

– Его видели в городе. Был бы тамадой…

Некоторое время за столом царило молчание, все налегли на угощения, нахваливая хозяек и стараясь угадать, что стряпала казачка, а что Машико. Между ними уже много лет шло негласное соперничество: кто лучше готовит. И только Пахан смотрел на блюда с неприязнью: коньяк он занюхал долькой лимона, зато остальные жевали с громким, нескрываемым аппетитом. А ведь сколько я получил подзатыльников за то, что чавкал во время еды – не счесть! Мишаня, тот просто набросился на питание, словно приехал из голодного края, и его неуемный рот напоминал жерло мясорубки, в которую набили столько говядины, что уже и не провернуть.

– Растет! – Машико нежно погладила сына по голове.

– Сейчас лопнет – и больше не вырастет! – усмехнулась Лиска: у нее появилась новая манера держать вилку, оттопырив наманикюренный мизинец.

– Крупный мальчик, – кивнула тетя Валя. – В отца…

– Помянем Мишана! – предложил Диккенс.

– Помянем! – подхватили гости.

Когда у нас в школе Ритка Галушкина приперлась в класс с розовыми ногтями, Марина Владимировна, по прозвищу Истеричка, поставила ее у доски и так долго чихвостила, что на восстание Разина времени не осталось, и про поход за зипунами задали прочитать в учебнике, а историчка вызвала еще родителей Галушкиной и устроила им «небо в алмазах».

Кушанья с тарелок исчезали с такой же скоростью, как в кинокомедиях, когда хотят высмеять обжор: ра-аз – и вместо метрового осетра на блюде остался один хребет с удивленными рыбьими глазами, ра-аз – и от жареного поросенка – только завитушка хвостика… Курицу из сациви я попробовать не успел, но мне посоветовали обмакнуть в подливу хлеб, оказалось, тоже очень вкусно, хотя и не так питательно. Жевать прекращали, только когда говорили очередной тост:

– Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было! – провозгласил завмаг.

То тут, то там из-под стола высовывалась просительная морда Рекса, и его, несмотря на ругань Нинон, угощали, особенно Сандро, сам почти не евший, разве что немного серого хлеба. Черный в здешних местах почему-то не пекут, и тетя Валя всегда привозит из Москвы несколько буханок «орловского» и «бородинского», обсыпанного круглыми пахучими семенами.

– Пацан, перчика не хочешь? – улыбнувшись, предложил мне Пахан, намекая на давнее происшествие.

– Не-ет! – замотал я головой.

– Ну и зря, Юрастый! – Ларик демонстративно схрумкал полстручка, а Лиска доела, облизнувшись, как после шоколадного батончика.

«Безумцы!» – подумал я.

«Имирули» оказалось кислым, как лимон, и мой друг хотел втихаря долить мне в стакан пива под видом ситро, но я отказался и разбавил вино сладким «Дюшесом». Голова затуманилась, а в животе потеплело, захотелось потянуть за длинные волосы Карину или дернуть за маленькое ухо Лиску, обе они стали настоящими воображалами, чего в прошлом году еще не было в помине.

Вдруг я вспомнил девушку-пажа и подумал, что, не колеблясь, отдал бы серию треугольных марок «Птицы Бурунди» за то, чтобы снова хоть на минутку увидеть ее. Впрочем, поглядеть на Зою не так уж и сложно. Если пойти вдоль моря в сторону центра, то минут через пятнадцать доберешься до лежбища санатория «Апсны». Закрытый пляж начинается сразу за длинным пирсом-причалом, к которому пристают прогулочные теплоходики и ракеты. Там тоже есть волнорезы, но они гораздо ниже и короче тех, что напротив вокзала. К тому же пляж огорожен рабицей, посторонних туда не пускают, на входе стоит дежурный и проверяет санаторные книжки. Но железная сетка уходит в море всего метров на двадцать, не дотягивая даже до оранжевых буйков, и можно, раздевшись у пирса, заплыть подальше, выйдя из воды уже в охраняемой зоне. Если на человеке, кроме плавок, ничего нет, понять, дикарь он или путевочник, невозможно. Проникнув таким образом на пляж санатория, я смогу увидеть Зою. Смогу… А зачем? Общение с гордой первокурсницей бесперспективно, как крестьянские восстания против царизма до возникновения пролетариата. Незачем. Но очень хочется!

– А кто за углями смотрит? – в разгар застолья грозно спросил Суликашвили-старший.

Диккенс, пьяненький и благостный, как раз исподтишка подкладывал Нинон «баялду». Я давно заметил, что он трепетно относится к своей… А кто она ему? В этих родственных связях даже взрослые путаются, иной раз споря до хрипоты: кто деверь, кто шурин, кто зять, кто золовка… Кончается тем, что идут за разъяснением к неграмотной бабушке Мане:

– Марья Гурьевна, рассуди! Кем будет Аграфена Санятке?

– Невесткой.

– А он ей?

– Зятем…

– Погоди, теща, а я тогда кто тебе? – изумлен Башашкин.

– И ты зять! Зашел к невестке зять, чтобы куницу взять…

Диккенс, услышав суровый вопрос Пахана, вскочил как ужаленный, метнулся к остывшему мангалу и начал, виновато причитая, размахивать фанеркой, чтобы разбудить уснувшие угли. Наконец он крикнул из темноты:

– Мясо ставить?

– Да ставь уж, черт косорукий! – нарочито грубо ответила казачка, искоса глянув на мужа.

– Ларка, проследи! – приказал отец и под нос себе добавил: – Не умеют эти армяне шашлык делать!

Вскоре восхитительно запахло жареным мясом, но до готовности было еще далеко, и пока ждали, успели сказать еще несколько тостов: выпили за новый дом Суликошвили, за здоровье «внуков наших детей» и «за те дубы, из которых будут сделаны наши гробы…»

– Пусть они живут сто лет! – со значением закончил тост изнуренный Сандро, и все, как по команде, отвели от него взгляды.

Наконец Диккенс и Ларик принесли шашлык, шипящий на тонких деревянных шампурах, в самом деле даже не обгоревших, а только посмуглевших. Мясо было необыкновенно мягкое, нежное, с хрустящей перечной корочкой. Понятно, почему за ним пришлось ездить в село, в магазине такое не купишь. То, что в замороженном виде лежит на магазинных прилавках, местные зовут «мослами». Но взыскательный хозяин не удержался и упрекнул деверя, мол, пересушил, собака, шашлык.

– Это тебе не шпалы укладывать – мозги нужны!

– Зря ты, Сандро, – заступилась тетя Валя. – Мы тоже иногда шашлык на природе жарим, но такой у нас никогда не получается!

– Чистое «Арагви»! – подтвердил дядя Юра, имея в виду ресторан, где иногда он подхалтуривал вечерами в оркестре.

– Это потому, что у вас в России мясо мороженое, – объяснил осведомленный Давид. – Сами не знаете, кого жрете, может, мамонтов из вечной мерзлоты. А у нас здесь кушают только свежее, утром зарезали, вечером съели. Специальное решение Политбюро имеется!

– Так это ж на базаре, для тех, у кого денег куры не клюют, – покачала головой Машико. – А в магазине и у нас мороженное, как полено.

– Да, без башлей теперь никуда! – кивнул Батурин. – Ах, какой шашлычок! Филе ягненка! Нинон, нельзя ли еще твоего фирменного ткемали?

– Из чего же ты теперь соусы будешь делать? – участливо спросила моя тетка и прикусила язык.

Сандро метнул в жену взгляд-молнию и налил себе водки – коньяк закончился.

– Будешь? – спросил он завмага.

Тот снова посоветовался с печенью и покачал головой. Хозяин брезгливо слил из бутылки остатки Диккенсу.

– А как там Анет? – сменила тему деликатная тетя Валя и снова попала пальцем в небо.

Суликошвили-старший посмотрели на Батурину так, словно она на сборе пионерского отряда вместо «Взвейтесь кострами…» запела про «Мурку». Разговор становился не для детских ушей, нам отрезали по куску бисквитного торта, осыпанного жареным арахисом, и выпроводили из-за стола. Карина, глянув на нас с презрением, как на малолетних дебилов, отправилась домой смотреть телевизор – фильм «Еще раз про любовь…» Про это девчонкам всегда интересно! Наверное, и Зоя сейчас в холле санатория смотрит это кино, а, может, пошла в монастырь на танцы…

Мы, Ларик, Лиска, я и Мишаня, которого еле удалось оттащить от жратвы, устроились на крыльце избушки и стали играть в переводного дурака, слушая вполуха споры за столом. Конечно, взрослые старались говорить потише, но после десятка тостов делать это довольно-таки трудно. Оказалось, тетя Аня, младшая сестра Сандро, все-таки развелась со своим пьющим Карнаушкиным, нашла себя какого-то зубного врача, естественно, еврея, и теперь они со скандалом делят квартиру в Армавире и участок земли, оставшийся от деда Иллариона Левановича, здесь, в Новом Афоне, выше по улице Орджоникидзе. Далее выяснилось, что непутевый Ашот снова вляпался в историю, связавшись с малолеткой из села, что рядом с табачной делянкой, и Мурман отправил его в Вологду, там у него точка на рынке. Озорник теперь будет отсиживаться в России и фруктами торговать, пока с родителями девчонки не удастся договориться, а они сказали: или десять тысяч, или кровная месть!

– На пушку берут! – предположил Батурин.

– Берут не берут, а жакан в брюхо никто не хочет! – заметил Пахан.

– Что ж он никак не угомонится-то? – ахнула тетя Валя. – Жениться ему надо!

– Женился уже. Хватит! – рассердилась Машико. – В Гудауту лечиться ездил. Лекарства от таких болезней как черная икра стоят! Мурман Эмке, чтобы на суде нас не позорила, гарнитур «Амалия» купил. Румынский!

– Знаю! – воскликнула Батурина. – С виньетками и розочками!

– Точно!

– А тут еще такое горе… – чуть не зарыдала вдова Сундукян.

Беда приключилась вот какая: завтра должен был прибыть на отдых Федор Матвеевич из Горловки, он останавливался у них не первый год и денег никогда не жалел: шахтеры зарабатывают чуть меньше космонавтов. Я вспомнил этого здоровяка с огромными ручищами и лицом, испещренным мелкими синими точечкам. Без бутылки водки обедать он не садился. Дядя Юра в ту пору еще употреблял, и если наши отпуска совпадали, это становилось адом для тети Вали. Выпивохи могли пропасть дня на два, а потом позвонить из ресторана в Гаграх, чтобы не волновались: мол, живы, берем такси и едем в Афон. Башашкин Федора Матвеевича уважал, говорил, что углекопы пьют не меньше, чем музыканты, но здоровья у них больше – в забой хлюпиков не берут, а музыка – удел худосочных. Однажды горловец в первый день отпуска страшно сгорел на пляже и покрылся жуткими волдырями. На вопрос, как же его так угораздило, он лишь разводил руками:

– Так солнце же было за хмарами!

У нас эти слова стали поговоркой на случай, если кто-то совершал очевидную нелепость. Так вот, от Федора Матвеевича днем пришла телеграмма: на шахте авария, и отпуска отменили.

– Слава богу, хоть жив остался! – перекрестилась Нинон.

– Оно, конечно, так, но я же ему комнату держала. Не знаю, что теперь делать! Мишане в школу новая форма нужна. На Каринку смотреть стыдно – платьице едва срам прикрывает.

– Не бойся, сестра, найдем тебе отдыхающего! Мужа хорошего найти трудно, а коечника – тьфу! – успокоил ее Сандро, странно глянул на жену и небрежным жестом послал Диккенса, как пацана, глянуть – не осталось ли в корыте с водой чего выпить. Что-то нашлось.

Мишаня трижды остался в дураках, причем один раз – с погонами. Когда коварная Лиска шлепнула ему на плечи две шестерки, пацан от обиды заплакал, крикнул нам «радт каши!» и убежал.

– Что он сказал? – уточнил я.

– Тебе лучше не знать, – уклонился Ларик. – Это по-армянски.

Мы снова раздали карты, но сыграть втроем нам не удалось: Давид подозвал Шурика и, вручив ему красненькую, отправил в вокзальный ресторан за коньяком, а главное велел спросить Нелю, когда она заканчивает работу, потому что сегодня он ночевать не останется – ему надо домой. Мой друг, весело прикидывая размеры сдачи, кивнул и умчался, а сам завмаг отправился в «Храм раздумий». Во время его отсутствия Нинон сообщила тете Вале что-то секретное про официантку.

– Третий месяц! – ахнула Батурина. – А он?

– Ни мычит, ни телится…

Вдвоем с Лиской, зевавшей во весь рот, играть было совсем не интересно, к тому же она постоянно мухлевала, мы вдрызг разругались, и мне захотелось на боковую. Когда я начал задремывать, вернулся сначала Ларик с коньяком, а потом явился не запылился почтальон Аршба с двумя банками изабеллы. Разбуженный шумом, я выглянул в окно, чтобы понять, чему это так все обрадовались. Подкрепившись, взрослые сели играть в карты, а я еще поворочался, повспоминал долгий день приезда и перешел из яви в сон, как из одного вагона поезда в другой. Мне привиделась девушка-паж, она в мокром, прилипшем к телу купальнике стояла на перроне возле белого павильона и посылала мне воздушный поцелуй, а я метался по набирающему скорость составу, пытался сорвать стоп-кран, чтобы вернуться к Зое, но железную ручку словно приварили к стене…