Текст книги "Соблазнитель"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АВТОТЕРАПИЯ

На земле, пыль которой я ношу на своих ботинках, зелень – лишь перелетная птица, так же как чистая белизна зимы. Дольше всего здесь господствует черный цвет, разные оттенки коричневого и охры. И всякий раз, когда я выхожу на крыльцо, меня угнетает чернота и серость – я вижу туман, который поднимается над болотом, как седой дым гаснущего костра для нажигания угля. Туман тоже заслоняет и размазывает контуры огромного леса, на расстоянии делает озеро похожим на ослепший глаз.

В конюшне, на каменном полу, у деревянных яслей стоит мой автомобиль. Там не пахнет ни лошадиной мочой, ни овсом и сеном, а разносится слабый запах бензина и машинного масла. А ведь я довольно часто слышу ржание коня и топот его копыт, когда он мчится по кромке болот.

На одном из островов на озере, которые видны из моих окон, я иногда замечаю отблески огня – я тогда гадаю, кто разжег костер: туристы, рыбаки или пьяный пастор Агрикола, переставший верить в Бога, но не переставший искать правды. Я часто вспоминаю о Ионсе Эренрейхе и думаю, зачем люди пытаются изменить мир. Я также думаю и о моей прекрасной соседке, Дженни фон Гуштедт, которая вращает золотой перстень на пальце – перстень с камнем и маленькой черной стрелой; эта стрела попала в меня.

Довольно часто меня навещает Борунь, старый учитель, и берет книги, которые, впрочем, быстро возвращает. Он говорит: «Теперь я редко когда читаю до конца какую-нибудь книгу. Откладываю ее, потому что не вижу в ней правды». Странно, что существуют люди, которым одной красоты мало, им подавай еще и правду. Мои друзья утверждают, что прекрасное существует независимо от правды, оно какое-то таинственное, вечное, а правда или есть, или ее нет. Но я думаю немного иначе – я знаю, что существует правда для каждого из нас. И все они – фон Бальк с грустным лицом, пастор Агрикола, Ионс, и, наверное, я вместе с ними, мы все еще ищем и жаждем правды. Через эту правду, как через туман, который поднимается над болотом, мы хотим увидеть контуры прекрасного.

Серые монашенки из монастыря старообрядцев в Войнове рассказывали мне, что во времена, когда монастырем управляла набожная и молоденькая монашка Праксия, среди них жил такой набожный муж, что даже жестом он не хотел обидеть Бога. Он не мылся и не переодевался, чтобы наготой своею не оскорблять собственных глаз. И умер от грязи, съеденный вшами.

Среди нас живут набожные мужи, которые не хотят оскорблять прекрасное, содержащееся в произведениях искусства, они готовы негодовать, когда кто-то стремится сорвать с героев их благородные одежды.

* * *

До войны мы жили в маленьком городке, где мой отец был врачом. Мы занимали большой, семикомнатный дом, где седьмая комната предназначалась для моей бабки. По тем временам эта женщина считалась довольно богатой, у нее были доходные дома в большом городе и приличная пенсия за мужа, высокопоставленного железнодорожного чиновника. Кроме того, она имела трех дочерей, которые удачно вышли замуж. Бабка гостила то у одной, то у другой, но чаще всего жила в доме моих родителей, где у нее была прекрасно обставленная комната.

Я помню свою бабку, невысокую женщину, всегда одетую в черное. Помню также себя по фотографиям тех лет – пятилетнего светловолосого мальчика с мечтательным выражением лица. В моей памяти осталось, как однажды в воскресенье бабка взяла меня за руку и пошла со мной в костел. Но мы не вошли как обычно внутрь, а сели в длинный ряд просящих милостыню у костела старушек. Моя бабка тоже протянула руку и велела мне сделать то же самое. Мне понравилось, как прекрасно одетые дамы, которых я видел в доме, клали мелкие и крупные монеты в основном в мою маленькую ладонь. Именно я собрал больше всех, намного больше, чем моя бабка и остальные старушки-нищенки.

На следующий день моя мать решила повеситься, а отец сразу же выехал в воеводский город просить перевести его в другое место. Но прежде чем это случилось, я еще долго испытывал странное удовольствие, когда меня, гуляющего по улице или игравшего в скверике, где росло множество разных цветов, останавливали дамы с пахнущими духами пальцами, которые гладили меня по волосам и говорили: «Бедный ребенок, твоя мать выгнала тебя из дома и заставила побираться». Наполненный невыразимой гордостью, я потом возвращался домой, где две служанки подавали мне обед, а учитель английского ежедневно занимался со мной два часа.

Через много лет, когда я, уже будучи восемнадцатилетним лицеистом, пытался сочинять рассказы, один писатель, которому я принес свои опусы, посоветовал мне: «Обратитесь к суровой действительности своих детских впечатлений, мой молодой коллега». Другой литератор написал мне, что у меня есть определенный талант, который я не имею права растратить. К сожалению, мой новый рассказ как-то попал в руки отца.

– У твоей бабки был старческий маниакальный психоз, – сказал он и бросил рукопись в горящую открытую конфорку.

– Отец! – крикнул я. – Ты убил во мне Бальзака! Уничтожил «Мать Горио».

* * *

И вот тогда-то и родился Ганс Иорг.

* * *

В большой аудитории я всегда сидел в первом ряду из-за своей близорукости. Помню большой экран и увеличенный на нем синевато-серый человеческий мозг, похожий на непропеченную, неправильной формы буханку хлеба.

– Дамы и господа! – говорил профессор К. – Как вы видите, мозг параноика часто внешне ничем не отличается от мозга нормального человека. Однако в этом мозгу происходят процессы, причину которых, смысла и цели мы до сих пор не в состоянии понять. В клинической картине паранойи мы всегда констатируем неповрежденную структуру личности, отсутствие галлюцинаций и чистое сознание. Остаются лишь фантомы, связанные в удивительно логическую систему, в которой нет никаких пробелов, если не считать ошибочной отправную точку. Нам известны несколько разновидностей паранойи. Бред ревности, бред склочника, религиозный бред, бред изобретательства, а также бред отношений, когда интеллигентный параноик способен окружающим внушить свои химеры. В таком случае либо человек примитивный, либо, с другой стороны, чрезмерно впечатлительный, как, например, выдающийся художник, человек, по сути дела, психически здоровый, может позаимствовать у больного всю его бредовую систему вместе с его эффективной динамикой и силой убеждения. Особенно у женщин-параноичек мы видим манию, основанную на убеждении, что все проблемы в ее личной и профессиональной жизни вызваны скрытой любовью, которую к ней питает некто могущественный и влиятельный. В зависимости от среды, для бедной швеи это будет знатный граф или барон, живущий в соседнем замке, для рабочей в капиталистической системе – фабрикант или член правления промышленной корпорации, в другой системе – директор или главный инженер, либо какое-то влиятельное политическое лицо. Кстати, я позволю себе сделать отступление и вернуться к уже упомянутым на предыдущих лекциях так называемым шоковым переживаниям, которые, как считают профаны, являются фактором, вызывающим психические нарушения устойчивого характера, например, паранойю. Вероятно, нет смысла в таком обществе напоминать, что на появление тех или иных аномалий в психической жизни человека могут иметь влияние не только экзогенные, то есть внеорганические факторы, но также и эндогенные, или внутриорганические. Вероятно, большую роль в жизни человека играют такие отрицательные явления, как неприятные переживания, продолжительные аффективные напряжения, тоска, переутомление, огорчения и отсутствие сна, неправильный образ жизни и сексуальные нарушения, атмосферные условия и интрапсихические конфликты. Еще Павлов доказал на собаках, что не все они одинаково реагировали на одни и те же импульсы. Экспериментальные неврозы появлялись тем чаще, чем слабее была нервная система собаки. Подобное происходит и с людьми. Тем не менее кажется сомнительным, чтобы эти вызывающие шок переживания, огорчения и заботы могли приводить к устойчивым нарушениям. Для примера: безумие Арбенина не могло возникнуть лишь тогда, когда он убедился, что убил подозреваемую в измене невинную жену, безумие это родилось гораздо раньше. Оно проявилось в пригрезившихся ему подозрениях в отношении жены, а после убийства стало совершенно ясным для окружающих…

* * *

Так созревал Ганс Иорг.

* * *

Перед сном я люблю заглянуть в старые, проверенные временем литературные произведения. Я перелистывал «Преступление и наказание», потом взял «Падение» Камю, просмотрел рассказы из «Стены» Сартра. Чудеса, после таких книг я спокойно засыпал, как говорится, праведным сном. Но в эту ночь меня долго не покидали мысли о Мартине Эвене, который фотографировал мужские и дамские акты, но без намеков на порнографию. А потом я уже трясся в старом автомобиле Франчишека, который ехал в Ольштын, чтобы сообщить комиссару ежегодной художественной выставки о том, что он не примет в ней участия.

Была ранняя весна, и около замка впервые в этом году Франчишек заметил бледную зелень молодых листочков. Около его дома, у озера, на широкой полосе болот, отделявших дом от зеркальной поверхности воды, все еще господствовал коричневый цвет, оттенки жженой сиены и охры.

Было слишком рано, чтобы отправиться с визитом в чью-то мастерскую, поэтому Франчишек сел за столик в «Старомейской», пил кофе и через окно смотрел на людей, спешивших в сторону «Деликатесов» в Старом городе. Пожалуй, уже целую неделю он не имел ни одной девушки, и вид молодых женщин, которые сбросили зимние одежды и подставляли свои шеи и декольте под первые лучи весеннего солнца, наполнял его нежностью и возбуждающей дрожью. Франчишек был почти уверен, что любит их всех любовью, которая не знает насыщения, будет вечной и никогда до конца не удовлетворенной. Ему казалось, что достаточно приоткрыть окно в кафе, протянуть руку и можно заполучить любую из них. И хотя Франчишек отдавал себе отчет в том, что это впечатление обманчиво, он все равно испытывал чувство собственника и хозяина этих прекрасных миров, которые проходили мимо него, мелко семеня ногами, покачивая бедрами, выпятив груди. Он испытывал искренние дружеские чувства ко всем окружающим, но не мог избавиться от неприязни, которая появилась у него при виде мужчин, особенно грузных, переваливающихся с ноги на ногу, с заросшими щетиной, небритыми щеками и сонным выражением лиц. Возможно, в действительности они были другими, чем в его представлении, но Франчишек все же не мог избавиться от чувства, что на лицах многих проходящих мимо него женщин было написано: в эту ночь меня пытались убить.

Богумил Р. жил на пятом этаже построенного в вычурном стиле дома в Старом городе. Под довольно крутой крышей помещалась его мастерская с небольшой кухней, ванной и туалетом. Богумил был высоким, статным мужчиной лет около сорока, с густыми черными волосами, без единой седой пряди. Синеватые от выбритой щетины щеки, огромные черные глаза, солидный нос и полные губы – мужчина в расцвете сил. Заметные мешки под глазами, казалось, обнаруживали какие-то недавние большие переживания. И Франчишек подумал, что он хотел бы иметь такое лицо, потому что подобные лица нравятся женщинам.

– Я не привез ни одной картины, – заявил Франчишек, – у меня нет ничего готового, всю зиму я потратил на какие-то эскизы, наброски. Ничего у меня не получается.

– Это очень плохо, – покачал головой Богумил. – Вы уже второй раз так делаете. После нашей выставки будет отбор на варшавское биеннале. Вы ведь знаете, что отсутствующих быстро забывают.

– И не платят денег, – добавил Франчишек.

Хозяин пригласил его сесть в плетеное из ивы кресло у низкой скамьи.

– Выпьем что-нибудь? Должен признаться, что я от вас ожидал большего. Человек, который живет в деревне и на которого постоянно должен воздействовать наш меланхолический пейзаж – простые люди, простые проблемы, простое ощущение мира, ну, вы понимаете, что я имею в виду, все это должно было предстать на ваших полотнах. Я знаю, что вас губит. Женщины. В свое время о вас здесь ходили разные слухи. Вам следует остепениться, второй раз жениться и жить, как живут другие. Я не собираюсь морализировать, я сам развелся уже три раза. Конечно, у меня есть любовницы, но я считаю, что только женитьба является самым лучшим приложением к любви. Может, я снова женюсь, четвертый раз, – улыбнулся он безмятежно.

– Возможно, существуют люди, которые не годятся для семейной жизни, – возразил Франчишек, – и я один из них. И вы тоже. Некоторым людям нельзя выдавать водительские права; жаль, что к браку государство относится не с такой же серьезностью. Скажите, неужели можно ошибаться целых три раза?

– Я не ошибаюсь. Просто испытываю большую любовь, потом она проходит, и мы расстаемся.

– Ну, конечно. Но женщины остаются одни.

– Они живучи и снова становятся на ноги. Вы, дорогой коллега, не знаете женщин. Возможно, они вовсе не стоят нашей любви. Я пережил три дела о разводах, три кошмара. Они совсем иначе себя ведут, когда любовь начинается и когда кончается. Знаете ли вы, что во время судебного процесса ни одна из моих жен и словом никогда не обмолвилась о любви, которая умерла, они только говорят об автомобиле, который хотели у меня отнять. Может, им, в принципе, нужны лишь деньги? Плати ей по пять тысяч, и она будет продолжать ложиться с тобой в постель? Но поднимает страшный крик, когда ты эти пять тысяч хочешь потратить на другую. Я бывал на бракоразводных процессах у нескольких своих друзей из самых разных слоев общества. И знаете, к какому выводу я пришел? Каждый раз, когда на развод подавала женщина, которая собиралась уйти к другому, на судебном разбирательстве из уст ее мужа звучали полные сожаления слова об утраченной любви. Но когда на развод подавал мужчина, пытавшийся уйти к другой, в зале суда шел разговор только о деньгах.

– Наверное, женщина остается в худшем положении. У нее же дети…

– У бездетных было то же самое. Впрочем, перестаньте повторять стереотипы и банальности о несчастных женщинах, брошенных мужчинами, беспомощных и не знающих, как жить. Видели ли вы женщин, которые часами просиживают в приемных прокуроров, чтобы выбить алименты? Беззубые, пузатые, неряшливые. Глядя на них, иногда не удивляешься, что от них убежал мужчина. В газетах работает много женщин, в основном именно они занимаются проблемами семьи и брака, поэтому в общественном сознании создается искаженная картина.

– У меня был друг, который разводился четыре раза, – сказал Эвен, – и каждый раз поводом была истинная или предполагаемая измена его очередной жены. Он женился пятый раз, и, как я уже слышал, жена ему снова изменяет. На самом деле изменяет. Думаю, что он просто оставался верен определенному типу женщины. Он всегда влюблялся в шлюх. Порядочная женщина не возбуждала в нем эмоций. То же происходит и с некоторыми женщинами. Сколько бы раз они не выходили замуж, им всегда попадается негодяй и пьяница. Просто они именно таких и ищут. А кроме того, определенные типы возбуждают в нас чувство садизма, мазохизма и тому подобные вещи. Во многих случаях существует четкая взаимозависимость между жертвой и палачом. Попадаются женщины и мужчины, словно созданные для того, чтобы стать жертвами. Существуют женщины, которых никогда не насиловали, и такие, которых насиловали по несколько раз. Встречаются люди, которых за всю их жизнь ни разу не обокрали, и есть такие, кого обкрадывали много раз.

– А к какому типу отношусь я?

– Вы всегда будете виноваты, – засмеялся Эвен. – И разведетесь еще несколько раз. Наши законы это позволяют. По сути дела, самое легкое – это вступить в брак. Достаточно выполнить только одно условие: быть свободным. Гораздо труднее купить мопед, да к тому же еще и в кредит. Проверяют твой счет в банке, нет ли у тебя задолженности, необходимо иметь поручителя. А жениться можно и в пятый раз: сотрудник ЗАГСа не спросит о предыдущих женах, об оставленных детях, о наследственных болезнях и других подобных вещах.

– Супружество и любовь – это личное дело.

– Я знаю женщину, у которой уже восемь незаконнорожденных детей. Она утверждает, что это ее личное дело. А я думаю иначе. Каждый ее ребенок воспитывается за счет государства, значит, и за мои деньги.

– Разве это не фашизм, господин Эвен?

– Просто у меня развито чувство справедливости. И мне не нравится, что одна женщина отказывает себе в третьем ребенке, ибо считает, что она не сможет купить третью кроватку, третью пару башмаков и третий комплект школьных учебников, а другая рожает восьмого, который потом живет за счет первой женщины и ее двоих детей. Вы – примерный гражданин, потому что совершенно законно женитесь в четвертый или пятый раз, а ко мне относятся с подозрением, ведь я же постоянно меняю девушек. И вы мне говорите: «Остепенитесь, господин Эвен». Но мои девушки не строят особых планов, лежа в моей кровати, а ваши жены думают, что этот брак будет продолжаться вечно. Но в глазах общества вы пользуетесь хорошей репутацией, а меня считают негодяем.

– Не преувеличивайте, господин Эвен, – похлопал себя по животу Богумил Р. – Давайте выпьем по рюмке, и я вам покажу свои картины. Самые последние. Мне любовь помогает работать, не то, что вам.

Картины, действительно, были прекрасные. Деревья. Одни деревья. Красивые, старые деревья, переплетенные, как человеческие руки. Замечательная архитектура дубов и буков. И один незаконченный акт молодой женщины. Длинные, узкие бедра, небольшие груди, стройная шея и треугольная мордочка с низким лбом, немного прикрытая длинными черными волосами. Губы, сжатые от гнева или злости, слишком маленькие глаза, монгольские скулы.

– Красивая, – отметил Эвен.

– Шлюха. Отвратительная шлюха, – со злостью произнес Богумил. – Я ее пишу уже неделю, и вы думаете, что я с этого что-нибудь имею? Ничего. Холодная как гробница.

– У меня был приятель, который все время жаловался на холодность своей жены. А ее любовник постоянно носил на шее шарф, так она его кусала.

– Ах, тут дело вовсе не в этом. Она холодная внутри, в себе.

– Причины холодности всегда лежат там, в глубине, в коре головного мозга.

– Вам она нравится? Попробуйте с ней сами, я ничего не могу поделать. Может, вы ее научите уму-разуму, вправите ей мозги в пустой башке. Она нас ненавидит, вы понимаете? Знаете, какое у этой стервы самое любимое развлечение? У нее есть красивая подружка, они подцепляют каких-нибудь мужиков, ведут их в ресторан, наедятся, выпьют и сбегают через черный ход. И им не так важно выпить и поесть на халяву, они находят удовольствие в том, что снова обманули мужчин, выставили их дураками. У нее, моей Клары, денег полно, потому что ее бывший муж, флотский офицер, платит огромные алименты и на нее, и на их ребенка. Речь идет о своего рода извращении и ненависти к нам, мужчинам. Для нее самое большое удовольствие – возбудить мужчину до крайности и с этим его оставить. Она как-то раз пришла к здешнему адвокату, разделась, легла на диван, но ему не отдалась. Он разозлился и голой выставил ее за дверь. Пришлось ему судиться, конечно, он себя защитил, все же адвокат. Суд его оправдал, поскольку ее поведение было признано явной провокацией. Вы думаете, что она после этого поумнела? Ничуть. Приходит ко мне, без стеснения показывает зад и то, что у нее между ногами. И ничего. Ничего больше. Я делаю вид, что меня все это не трогает, но злюсь, и она, шлюха, об этом знает.

Эвен еще раз посмотрел на картину.

– Не видно, что у нее был ребенок, – заметил я.

– Я немного подтянул ей груди и разгладил живот. Но вообще-то она красива. Что, неужели вы собираетесь уже уходить? Нет, останьтесь, с вами приятно беседовать. Вечером устроим какое-нибудь party[59]59
  Вечеринка (англ.).


[Закрыть], я знаю парочку хорошеньких девочек. Эта Клара тоже придет сюда после обеда, я закончу картину. А вы можете попробовать свои силы.

– Я не чудотворец, – пожал плечами Эвен.

Но он решил остаться. Девушка была классная. Мужчины любят усложнять то, что по сути очень просто.

Богумил продолжал рассказывать:

– Она воспитывалась в доме, где не было отца, потому что он их с матерью бросил и уехал на другой конец Польши. От матери Клара без конца слышала жалобы на мужчин, что они подлые типы, одни обманщики. Конечно, она ей не верила, да и кто поверит матери, от которой ушел мужчина. Ей было шестнадцать лет, когда она забеременела от какого-то парнишки – ее ровесника. Мать отвела девочку к врачу на аборт. Через год она вышла замуж за морского офицера, который тоже начал с того, что заделал ей ребенка. Родилась девочка, но когда ей исполнилось два года, неожиданно пришла повестка из вендиспансера на обследование и ее, и ребенка, потому что муж где-то там заразился от портовой проститутки. Клара развелась, вылечилась. И теперь нас ненавидит. Ей вспомнились неприятные поучения, которыми пичкала ее мать и которые подтвердила жизнь. Хотите услышать еще что-нибудь?

– Нет, – сказал Эвен, – это уже почти целая книга, а я не литератор. Скомпоновано все прекрасно. Как на ваших картинах. Видна архитектура дерева, но материала я не чувствую. В настоящем дереве текут соки, снизу вверх, что-то там несут, что-то забирают; одним словом, существует целая биология дерева. Все кубики из вашего рассказа можно разбросать и снова совершенно иначе сложить. Если, к примеру, я вам скажу, что она родилась лесбиянкой, то как это все сложится? Она пыталась бороться со своими склонностями и отдалась парнишке, который ее оплодотворил, и плод пришлось удалить. Хотела освободиться от ворчливой матери и быстренько вышла замуж, поскольку это был единственный путь к самостоятельности. С мужем девушка не испытывала удовольствия, он это чувствовал, отсюда его визиты к проституткам, где он и заразился. Тогда ваша Клара нашла повод, чтобы от него избавиться. И вообще избавиться от мужчин. Сейчас, как вы сказали, у нее очень красивая подружка…

– Вы так думаете? – опечалился Богумил.

– Я так не думаю. Просто я хотел доказать, что из этих кубиков можно складывать различные фигуры в зависимости от того, в чем хотят убедить или что вообще знают о человеке. Можно исходить из комплекса отца, которого ей так не хватало в детстве. Все хотели быть любовниками и никто отцом.

– Понимаю.

– Можно исходить из комплекса матери – в период детства и сексуального созревания идентифицировать себя с властной и стремившейся всем руководить матерью; то есть она хочет беспрерывно владеть мужчинами, а постоянно попадает на сильные личности, таким, возможно, был ее муж или вы. Добиться ее может только человек слабый, безвольный.

– Понимаю.

– Вы о ней, дружище, ничего не знаете. Может быть, в ранней молодости она болела какой-нибудь заразной болезнью, а может, занималась спортом, и какой-то идиот тренер, дал ей стероиды, как это случилось с молодыми пловчихами в одной стране. И вот наступила гипертрофия клитора.

– Вы жуткая свинья, господин Эвен.

– Потому что из одних и тех же кубиков строю различные истории? Ведь вы можете себе выбрать ту, которая сопутствует вашему представлению о мире. Если бы вы были писателем, то выбрали бы сюжет в зависимости от читательского спроса. Это могла бы быть история психологическая, социологическая, психоаналитическая и даже гинекологическая. Правда в подобных случаях не имеет никакого значения. Возможно, любая из этих историй правдива.

– Вы должны мне сказать правду, господин Эвен, – настаивал Богумил Р. Он уже слишком много выпил, но продолжал подливать себе водки. – Вы должны с ней познакомиться и сказать мне правду. Потому что я готов на этой девушке жениться.

Эвен постучал себя пальцем по лбу.

– На этот раз вы сами начинаете переставлять кубики, дружище. Снова сочиняете какую-то историю.

– Я должен ее иметь, понимаете. Я должен иметь эту девушку, даже если бы мне пришлось жениться, – повторял он без конца, до полного отупения. – Она сейчас сюда придет позировать. Вы ее расспросите и скажете мне все как есть, а не одну из ваших версий.

– Это вряд ли удастся сделать, – сказал Эвен и налил Богумилу водки.

А потом пришла Клара. В плохо скроенном платьице, заштопанных колготках. С вызывающим макияжем на лице она выглядела много хуже, совсем иначе, чем на картине. Взглянув на пустую бутылку, на покрасневшие глаза Богумила, девушка пренебрежительно сказала:

– И так с самого утра? А ночью, похоже, были шлюхи, как водится у Богумила.

– Ты не права, – неожиданно Богумил протрезвел, – коллега приехал из деревни, чтобы договориться о своем участии в выставке. Он у меня сидит часа три.

– Вы тоже художник? – спросила Клара, подав Эвену руку, которая показалась ему негнущейся, словно деревянной.

– Да. Только не самый удачливый.

– Это видно. На вас одежда бедная, – презрительно ответила девушка. – Позировать сегодня не буду, Богумил. Не собираюсь раздеваться при этом господине. Нечего устраивать здесь какой-то порносеанс.

– Конечно, конечно, – покорно согласился Богумил. – Может, выпьешь? У меня есть сардины и водка.

– Мне все равно.

Богумил как-то съежился, куда-то пропала его самоуверенность. Его руки стали непослушными, возможно, под влиянием водки, а возможно, на него подействовал ее приход. У него постоянно что-то падало – то открывалка для консервов, то нож, которым он резал хлеб.

– Эвен восхищался моей картиной, Клара. Вернее, тобой на этой картине, – рассказывал он.

– А мне не интересно, – заявила девушка.

Богумил разлил водку по рюмкам.

– Я не буду пить, – вдруг сказала она.

Пришлось пить вдвоем. Хотя выпил только Богумил, потому что Эвен свою рюмку отставил.

– Черт подери, ведь я приехал на машине, – объяснил он. – Мне же, идиоту, надо возвращаться.

– Никуда ты, дорогой, не поедешь, – нежно обнял его Богумил, – останешься у меня на ночь, пока не протрезвеешь. Будем пить до утра, пока не станем трезвыми как стеклышко.

– И позовете девок, – сказала Клара. – Это Богумил умеет делать.

– Да, да, позовем девок, много девок! – кричал Богумил. – Ты тоже девка.

– Девка, девка, – засмеялась она и немного отпила из своей рюмки, – но тебе не дам. Другим дам, а тебе нет.

Богумил снова выпил.

– Я тебе расскажу всю правду о ней, Эвен, – пьяно бормотал художник. – Она верит в прекрасную большую любовь. Дурочка. Не знает, что именно я и люблю ее прекрасной большой любовью. И женюсь, ей-богу, женюсь на ней. А может быть, и нет.

Клара долила себе немного водки в пустую рюмку.

– Богумил, ты должен меня рисовать, – сказала она насмешливо. – Бери в лапу кисть и маши ею. Быстро.

Она сняла платье, колготки, оставшись в бюстгальтере и трусиках. Стройные ноги возбуждали.

– А может быть, ты закончишь картину? Как тебя зовут?

– Франчишек.

– Ну, так бери кисть у мастера, – приказала она.

Богумил поплелся в ванную, откуда донеслись громкие звуки рвоты. С помощью Клары Эвен вытащил его из ванной почти в бессознательном состоянии и положил на пол за стопкой прислоненных к стене подрамников.

– Ему хватит, – пробормотал Эвен.

– Так у него всегда, – она взяла платье.

– Подожди, – сказал Эвен и вырвал платье из ее рук.

– Сумасшедший, – иронически засмеялась она.

Он сильно ударил ее по лицу. Потом еще раз, с другой стороны. Захваченная врасплох, Клара даже не вскрикнула, а закрыла себе рот и лицо руками. Он сорвал с нее бюстгальтер и толкнул на диван.

Девушка хотела вцепиться ему в глаза, но Эвен снова ударил ее по лицу. И опять толкнул на диван. Она хотела закричать, но Эвен укусил ее в губы. Когда он схватил девушку за резинку трусов, Клара замерла.

– Подожди, – сказала она спокойно, – это новые трусы. Я их только вчера купила.

Она спустила трусики и движением ноги сбросила их на пол. Девушка стояла перед ним нагая и нагло смотрела ему в лицо. На щеках видны были красные следы от пальцев. Он снова подтолкнул ее к дивану, но, уже лежа, она сильно сжала ноги. Ему пришлось их раздвинуть коленями и локтями. Девушка вскрикнула, когда Эвен укусил ее грудь. Потом на какой-то момент руки Клары обхватили его шею. Когда он заканчивал, Клара уже не реагировала, лежала как мертвая, безразлично глядя на него[60]60
  Наш герой мог дать описание оргазма в стиле Кортасара либо другого представителя латиноамериканской литературы, либо вовсе в стиле Мастерс и Джонсон. Мог также описать, как под Кларой задрожал весь дом, или она услышала музыку идеальных сфер и ей заиграли арфы небесные. Он мог сделать много вещей. Но ничего не сделал, поскольку хотел писать без отклонений в сторону порнографии и не был уверен, отличают ли члены сценарной комиссии порнографию от произведений искусства. А что самое главное, наш герой не был уверен, создает ли он сам произведение искусства. – (Примечание автора.).


[Закрыть].

– Сейчас я пойду в милицию, – сказала она.

– Никуда ты не пойдешь, – ответил Эвен, зевая.

– Откуда ты знаешь? – она коснулась пальцами кровоточащей губы.

– Я понял, что тебе нужно, когда Богумил сказал тебе: «ты, девка», а ты улыбнулась и впервые взяла рюмку.

– Ты слишком сильно меня бил, – отметила она, поглаживая свое лицо. – Ты скотина.

– В следующий раз буду бить слабее.

– Следующего раза не будет.

– Ты все это говоришь только для того, чтобы снова получить по лицу, – засмеялся Эвен. – И все делаешь, лишь бы спровоцировать мужчину на грубость. Только они слишком хорошо воспитаны. Этот адвокат мог тебя просто избить, вместо того, чтобы выставлять голой в коридор.

– Ты где живешь? – спросила она, поправляя волосы перед зеркалом, висящим у двери.

– Нигде.

– Я тебя все равно найду, если захочу, – бросила она, как раньше, презрительно. – Мне Богумил скажет.

– Ничего он тебе не скажет. Я не люблю таких женщин. Уж больно ты быстрая.

– Это я только в первый раз, – оправдывалась она и попросила дать носовой платок. Потом вытерла разбитую им губу. Эвен взял ее под руку и подвел к двери.

– Оставь себе этот платок, – сказал он. – Нельзя с такой губой ходить по улице. И уходи. Ты глупая и вульгарная. Я страшно не люблю бить женщин.

– Может, я и глупая, – сказала Клара, – но она у меня точно такая же, как у умных. Я тебя найду.

* * *

Я написал о Франчишке, Богумиле и Кларе киноновеллу и послал ее Петру, зная, что новеллу все равно не примут. Но я был доволен, что выполнил обязательство и никто не может иметь ко мне претензий. Впрочем, я уже думал о новом романе, замысел которого начинал вырисовываться в моей голове после ночных визитов к доктору Гансу Иоргу.

В один прекрасный день я услышал приглушенные звуки, словно кто-то далеко стрелял из пистолета и лес отвечал ему глухим звуком. Озеро ожило, время от времени его замерзшая поверхность словно начинала дышать, и глубокому вздоху сопутствовал треск раскалывающегося льда. Озеро гудело, стонало, стеклянную гладь перерезали похожие на молнии глубокие трещины.

Во время прогулки я увидел Розалию и договорился с ней встретиться поздно вечером возле кормушек на 138-м участке. В кормушках сена было уже мало, но мне казалось, что это вряд ли нам могло помешать. Когда я там появился, Розалия уже ждала, ее лошадь стояла привязанной к жердям и жевала остатки сена, предназначенного для оленей и косуль. По лестнице мы забрались под крышу и, лежа рядом, целовались до потери сознания. Она расстегнула куртку и блузку, чтобы я мог ласкать ее груди, но когда я хотел снять с нее брюки, она вырвалась, соскочила на землю и, смеясь, ускакала. Теперь мне понятно, почему мужчины называют ее «шлюхой». Мне также стали понятны, впрочем, понятны были и раньше, все ее радости и печали, и я знаю, как она могла бы от них освободиться. Я мог бы это сделать, но не люблю ее и не хотел бы, чтобы она полюбила меня.