Текст книги "Соблазнитель"

– Значит, нет спасения для моего героя?

– Мне очень жаль, но нет, – заявил Иорг.

* * *

Мне постоянно кажется, что у читателей этой книги может появиться чувство некоторой неудовлетворенности. Возможно, я должен писать о себе, о жене, сыне, дочери, о Петре, лесничем, который читает Хайдеггера и Кьеркегора, об агрономе, о Зофье и Розалии, о которой мужчины говорят «эта шлюха». Читатели любят истории о том, как живут другие, едят, ругаются, сожительствуют. В одном американском доме поставили несколько телевизионных камер, которые подсматривали обычную жизнь обычной американской семьи, – и это была настоящая сенсация. Старые писатели умели делать то же самое, они просто поднимали крыши домов либо снимали одну стену и на сотнях страниц позволяли нам наблюдать за жизнью какой-нибудь семьи – так родилась «Семья Тибо», «Сага о Форсайтах» или «Семья Уайтоуков». У нас популярны «Ночи и дни» и «Семья Матысяков».

Конечно, я мог бы описать такую семью Матысяков, в которой герои имели бы высшее образование и вели разговоры о литературе, а не об очередях за мясом. Я мог бы написать нечто вроде «Идеального супружества» Ван де Вельда, но более современное, полемизирующее с этим почтенным автором, которому казалось, что достаточно людей соответствующим образом положить в кровать и они будут счастливы. Сегодня мы знаем, что сексуальная психотерапия иногда бывает намного важнее, чем соответствующий «механизм акта». Но и этот механизм тоже важен, хотя к нему так пренебрежительно относится Фромм в своем «Искусстве любви». Как говорил один из моих профессоров, «воспаление легких аспирином не вылечишь. Но, дорогие коллеги, я вас просто умоляю, не пренебрегайте аспирином».

Когда-то перед писателями стояла простая задача. Они обычно использовали «непосредственную характеристику». На какой-то странице появлялся герой, и автор подробно описывал его внешний вид и духовный мир. Когда-то была обычная «речь», сегодня «речь ложно обусловленная». От писателя сегодня требуют интеллектуального лицемерия и «косвенной характеристики». Если я о ком-то напишу, что он «хороший» или «мудрый», то можете быть уверены, что вскоре я так направлю действие, что эта «доброта» и «мудрость» окажутся, по крайней мере, сомнительными. Если я пишу о себе, что являюсь «человеком компромисса» или что я «подлый», то вскоре сюжет будет развиваться так, что мой «компромиссный подход» станет сомнительным, так же как и моя «подлость». В современной литературе говорить о людях и вещах напрямик является большой бестактностью. Поэтому ни один уважающий себя интеллектуал не слушает «Семьи Матысяков». Другими словами, я вам ясно даю понять, что ваша неудовлетворенность беспочвенна, ибо если я пишу о Иорге, Эвене, о Рите или Марлове, и о тех, о ком я еще расскажу, то одновременно я косвенно говорю о себе, о своей жене, о сыне и дочери, о лесничем, агрономе, Зофье и Розалии, о Петре.

Но, может быть, я ошибаюсь? Возможно, вы об этом знаете, а ваше чувство неудовлетворенности вызвано совершенно другими причинами? Может, суть дела заключается в том, что я не рву рубашку на груди, не царапаю ногтями свое лицо, как это делал герой Камю, не мочусь на портрет какого-нибудь высокопоставленного лица, как это делал герой «Соглашения» Казана. К тому же я не выкладываю на дворе большую кучу книг и не жгу «Ромео и Джульетты», хотя знаю, что Джульетте надо было еще два года ждать первых месячных, не жгу «Вертера», хотя понимаю, что он был неврастеником в депрессивном состоянии, я не жгу книг Камю, Джойса, Беккета и Сервантеса, а со всех обложек этих книг аккуратно стираю пыль и время от времени перечитываю, стараясь их по-новому понять. Одним словом, я вовсе не бунтовщик, хотя это мне очень бы пригодилось, если бы я хотел стать литературным героем.

Однако я постоянно вспоминаю сцену из Гоголя, когда один из героев постоянно жаловался на учителя, который, рассказывая о великолепии Александр а Македонского, так возбуждался, что ломал стулья в классе. Этот герой говорит: «Александр Македонский был действительно великим человеком. Но зачем же стулья ломать?». И я про себя думаю: Джульетте и в самом деле оставалось два года до появления первых менструаций, но почему не следует читать «Ромео и Джульетты»? Дон Кихот был клиническим сумасшедшим, но зачем сразу сжигать эту книгу или закидывать ее на чердак? Политический строй Соединенных Штатов мне совершенно не нравится, но зачем из-за этого мочиться на портрет президента? Писая на портреты, расцарапывая себе лицо, сжигая или уничтожая книги, невозможно доказать какую-то истину. До войны в доме моего отца скрывался один из самых известных польских бунтовщиков, которого постоянно разыскивала полиция. Это был один из самых спокойных и наиболее уравновешенных людей, каких я когда-либо знал. Какая жалость, что с ним не знакомо большинство писателей, которые часто представляют нам всякого рода героев-бунтарей – ломающих стулья, писающих на портреты, царапающих собственное лицо или еще хуже – стреляющих из-за угла в невинных людей.

И все же я считаю себя бунтарем. Я бунтую против «Ромео и Джульетты», против «Дон Кихота» и других, но очищаю от пыли эти книги и первым бы стал их защищать, если бы им грозила какая-нибудь опасность. Дело в том, что мне хочется привести свои аргументы.

* * *

Но как доказать, что ты прав? Рассказывая истории, взятые из жизни, или выдумывая различные примеры?

У меня в этом смысле очень нехороший опыт. Каждый раз, когда я хотел описать то, что я и в самом деле пережил, все мои книги отвергали, утверждая, что я представил неправдоподобную историю. Если же я что-то придумывал, сидя за письменным столом, все было в порядке, правдоподобно и в наилучшем стиле. Думаю, что выдумывая какой-нибудь рассказ, мы делаем это под «кого-то»: под издателя, под критика, под читателя. А жизнь ничего не делает «под кого-то». Поэтому люди с хорошим вкусом рассказывают в компании не реальные истории из своей жизни, а выдуманные.

Для примера: Петр и его вторая женитьба. Однажды Петр, который тогда жил в Лодзи, поехал по служебным делам в Варшаву с какой-то девушкой и остановился в гостинице «Дом крестьянина». Ему так хотелось переспать с этой девушкой, что сразу же после обеда он лег с ней в постель. Потом, убедившись, что еще достаточно рано, он предложил девушке пойти в кафе. Но ей хотелось спать, и она никуда идти не желала. Он оделся и пошел в гостиничное кафе, где было так много народу, что ему пришлось подсесть к одной красивой блондинке. Слово за слово, они разговорились, оказалось, что девушка работает медсестрой не то в Билгорае, не то в Грубешове и что живет с врачом. Пока они беседовали, стало поздно, и девушка на ночь взяла Петра в свой номер. Петр бушевал с ней часов до трех, потом вернулся в свою комнату к своей девушке. «Который час?» – спросила она, когда появился Петр. «Одиннадцать» – ответил он, хотя было три часа ночи. Петр тут же заснул, а на следующий день они вернулись в Лодзь, но Петр все думал о новой знакомой не то из Билгорая, не то из Грубешова. И через месяц он поехал ее искать, хотя – к его стыду – Петр не знал ни имени, ни фамилии девушки. В Билгорае или Грубешове он остановился перед больницей и стал ждать. День, второй, третий. Девушка не выходила. Петр не смел спросить о ней, да и как будешь спрашивать о девушке, если ты даже не знаешь ее имени, уж очень он у нас стеснительный. А ведь и в самом деле такие мужчины встречаются. Я знал одного типа, который не осмеливался сказать девушке «я тебя больше не люблю», он предпочел подойти к ней сзади и задушить. Но в Грубешове или Билгорае был как раз декабрь. Петр сильно промерз в машине, хотя ночевал в гостинице, и наконец преодолел свой стыд, спросил о девушке, описал ее внешность. Ему сказали, что она болеет и лежит дома. Петр поехал к ней, и она стала его второй женой.

История малоправдоподобная, глупая и бессмысленная. Кстати, он с ней уже развелся. Сам не знаю, становится ли от этого история более похожей на правду. Во всяком случае, Петр любит об этом рассказывать в узком кругу, поскольку хочет выглядеть человеком со вкусом.

У меня тоже случались подобные истории.

Четыре года назад, когда я ехал на своей старой машине через лес, я подвез молодую женщину. Разговорились, я узнал, что она работает учительницей в сельской школе в Янове, я же представился как автор детективных романов. Я назвал ей малоизвестную фамилию, якобы мой псевдоним. У этого детективщика никогда не было шансов выступать по телевидению, вот почему я не боялся разоблачения. Девушка оказалась любительницей позабавиться, я тоже. Итак, я начал к ней приезжать – раз в неделю или реже. Кристина – так ее звали – жила в очень плохих условиях. Пять километров от автобусной остановки, восемь от железнодорожной станции. В деревне уже с ранней осени была такая грязь, что застревали автомобили. Она жила в большой избе, которую даже огромная печь не могла нагреть, и по стенам можно было ездить на коньках. Девушка ходила вечно закутанная в толстый платок, руки у нее были обморожены, потому что ей приходилось носить воду из колодца и колоть дрова. И несмотря на это, она постоянно смеялась и любила свою работу. Моя литературная память подсказывала подобные персонажи – «Силачка»[69]69
  «Силачка» – рассказ польского писателя С. Жеромского (1864–1925) о скромной сельской учительнице, посвятившей свою жизнь работе среди простых людей.


[Закрыть], «Конопелька»[70]70
  «Конопелька» – повесть современного польского писателя Э. Редлинского.


[Закрыть], а мое воображение заставляло задуматься, не является ли случайно причиной хорошего настроения Кристины очень сильный оргазм, который она испытывала в контактах с мужчинами.

Я размышлял об этом не без повода, поскольку, как рассказывала мне Кристина, в соседней деревеньке, в таких же точно условиях жила другая молодая учительница по имени Иоанна. Она, как говорится, была девушка с принципами – ждала принца из сказки или кого-то в этом роде. В мечтах она, кажется, хотела пойти к алтарю невинной, а замуж выйти только за того, кого сильно полюбит. К сожалению, никто подходящий не подвернулся, а годы уходили. Поэтому она ходила кислая, надутая, неприязненно относилась ко всему миру, что еще больше отвращало от нее всех мужчин. Время от времени эта девушка приезжала к Кристине, в приступе истерии бросалась на диван, плакала, жаловалась, боялась возвращаться домой и иногда в таком состоянии проводила у нее всю ночь. «Ей нужен мужик», – твердила Кристина, уговаривая меня заставить девушку согрешить. Меня злила ее настойчивость, к тому же я не благотворительная организация, у меня свои проблемы и не хватало мне еще чужих. Весной Кристина позвонила мне и сказала, что эта девушка повесилась… «Жаль, что ты меня не послушал», – сказала она, и мне стало очень неприятно. Правда, мистер Браун из США, авторитет в области психиатрии, утверждает, что на восемьдесят процентов самоубийство является результатом болезни, которая называется депрессией, но, может быть, девушка входила в эти недостающие двадцать процентов и если бы я научил ее любви, она не повесилась бы. Какое-то время меня мучила совесть. Конечно, оргазмом всего не объяснишь, потому что медицина, как утверждает мой знакомый литературный критик, находится в тупике. Но и литература оказалась там же.

* * *

Мартин Эвен умер. Просто так, как умирают все обычные люди и неудавшиеся герои романов. Я особо не переживал по поводу его смерти и не носил по нему траур.

Мне прислали письмо с рецензией:

«Уже сама идея художественного фильма – представить всерьез современного соблазнителя как высококвалифицированного специалиста, который в своей „работе“ использует научные методы, чтобы достичь самых лучших количественных и качественных результатов (ни одна из потребительниц его сексуальных услуг не внесла рекламаций, а наоборот, готова пожертвовать всем, лишь бы появилась возможность еще раз оказаться с ним в кровати), – не сулила ничего хорошего. Однако оставалась надежда на то, что автор серьезностью повествования ловко подготовит ловушку, которая все превратит в гротеск, доставив зрителю необычное удовольствие. К сожалению, этого не случилось. Сюжет сделан ниже среднего уровня, местами он напоминает халтуру. Так называемые истины, провозглашаемые автором, поверхностны, а определение современных женщин как „калек“ просто отвратительно. Не имеет смысла продолжать этот цикл и следует отказаться от дальнейшего сотрудничества с автором. История со сценарием многосерийного фильма „Соблазнитель“ еще раз доказывает, насколько бесплодными являются рассуждения на тему секса, если они не приобретают масштаба метафоры. К тому же это еще один пример, когда нашим писателям, хотя у них порой и появляются неплохие идеи, не хватает ни способностей, ни профессионального и интеллектуального мастерства, и это приводит к тому, что у них все валится из рук. На каждом шагу бросается в глаза психологическая фальшивость, а ведь существуют прекрасные традиции и литературные образцы, достаточно вспомнить хотя бы книгу „Из воспоминаний соблазнителя“ Кьеркегора».

Петр написал:

«Мне очень жаль, Генрик, но я предсказывал, что именно этим все и кончится. Ты не хотел меня слушать».

Я ему ответил:

«Мартина Эвена схватили и привели к лейтенанту Коломбо. Тот спросил: „В чем обвиняют этого человека?“. Ему ответили: „Он развращает наших женщин. Утверждает, что и они имеют право не только на труд, но и на любовь“. Тогда Коломбо заявил: „У меня в списке запрещенных книг есть некий маркиз де Сад, растлитель и сексуальный извращенец. Кого выпустить?“. А толпа зарычала: „Выпустить маркиза де Сада“. И его книгу выпустили старанием издательства „Чительник“. А Эвена отвели в лес и забросали камнями. Первым, кто бросил камень, был телевизионный режиссер Петр».

Я похоронил Мартина Эвена в один из солнечных весенних дней и даже слезы по нему не уронил. У каждого писателя есть такое собственное маленькое кладбище: или ящик письменного стола, или полка шкафа, где лежат мертвые или изувеченные произведения, погубленные какими-либо редакторами или самим автором. Впрочем, у меня были и другие герои, которые здравствуют. Как раз появился один из них. Мне прислали его по почте в блестящей обложке, на обратной стороне которой я нашел самого себя, фотографию мужчины среднего возраста, стоящего у мачты яхты с мальчишеской улыбкой на лице, загорелого, в блузе яхтсмена. Я всегда старался, чтобы такого рода фотографии печатали обо мне в журналах и на суперобложках книг, особенно предназначенных для молодого читателя. Слишком хорошо я помню день, когда еще мальчиком, после долгой переписки я был приглашен в дом моего любимого писателя, автора книг об индейцах и леденящих кровь в жилах приключениях. Я увидел в стандартной квартире, среди мебельных стенок, пожилого господина в засыпанном пеплом от сигарет пиджаке. Какое разочарование я пережил, когда оказалось, что у него нет даже охотничьего ружья! И хотя родители мне потом объясняли, что следует отделять личность писателя от его произведений, во мне что-то надломилось, я уже не хотел читать его книги и вообще стал недоверчиво относиться к литературе. Такова уж природа молодого человека, он хочет, чтобы то, что его так сильно волнует, было правдой, а не фикцией, которую он считает просто обманом. Разве можно брать пример с людей, которые никогда не существовали? Впрочем, я сам до настоящего времени уверен, что и в самом деле жили мадам Бовари и Вронский, Раскольников и Соня. Иногда я тоже верю, что и созданные мною герои существовали в действительности, хотя бы в течение часа или нескольких часов. Я хорошо помню тот вечер, когда с женой и подрастающим сыном мы смотрели по телевизору программу «Один на один» со Станиславом Лемом, и неожиданно оказалось, что этот писатель не верит ни в летающие тарелки, ни в маленьких «зеленых человечков» с Марса, одним словом, не верит в то, что пишет. «Он не имел права так говорить, – возмутился мой сын. – Он изменил самому себе». Не помогли мои объяснения, что писательство Лема – это философия будущих дел, отвлеченные умозаключения, игра воображения. У сына осталась к нему неприязнь и какая-то грусть, грусть по чему-то важному, от которого кто-то отрекся.

Думаю, не так ли все выглядит с любовью? И не совершаю ли я ошибки, пытаясь убедить других, что любовь происходит на разных этажах, что Джульетте не хватало двух лет до менструации, Дон Кихот был просто психически больным человеком, а Адриана из «Римлянки» – холодной женщиной? И не прав ли на самом деле Петр, когда хочет снять фильм о мальчике, который застрелил пятнадцатилетнюю соученицу, потому что ее любил, а не – как думаю я – ненавидел?

Но с другой стороны, никто не хочет, чтобы его чересчур обманывали, знания о мире доступны не только писателям, но и многим другим людям. И если бы кто-то сегодня захотел написать новый роман о людях моря, то ему все же пришлось бы изучить принцип функционирования подводной лодки. А если он хочет описать какие-нибудь приключения, случившиеся летом на озере, по которому плавают яхты, то должен знать, чем отличается истинный ветер от ветра кажущегося. В противном случае тысячи парней и девушек, которые каждый год занимаются парусным спортом, будут смеяться над автором и на них не произведет впечатления история, даже если бы она была прекрасно описана.

И, вероятно, именно во имя правды, которая не является правдою, но должна все же ею казаться, я выхожу навстречу группкам нагруженных рюкзаками девушек и парней, которые иногда навещают меня летом. Я безмятежно им улыбаюсь, разрешаю проводить меня на пристань и даю возможность смотреть, как я в одиночестве отплываю в поисках приключений. Ибо я хочу, чтобы они верили в то, что действительно существовала мадам Бовари и Дон Кихот, Вокульский и Изабелла, и полюбили литературу так, как люблю ее я. К тому же я знаю, что легенда о писателе иногда живет дольше, чем его произведения.

А между тем из моего окна я вижу огромную полосу болот, над которыми поднимается туман, как дым от гаснущего костра для нажигания угля. Я также знаю, что по краю рыжих болот скачет на коне фон Бальк и с грустным лицом берет к себе в седло девушек. Я все такой же, каким стал за эти годы, а он когда-то был мной, когда я еще жил в большом городе и в прекрасной квартире, где на стенах от пола до потолка поднимались полки с книгами. Это у меня было много друзей, которые довольно часто навещали меня, чтобы поговорить со мной о прекрасном. О том прекрасном, которое было до нас и будет после нас, и ради которого стоит жить на свете. Но я, как вы знаете, верил, что не существует прекрасного без правды. «Где эта правда?» – спрашивали меня друзья и потом долго мыли руки в моей ванной, выложенной голубым кафелем. И все же я находил не только собственную, но и общественную правду, а также правду, подтвержденную научным опытом. Я обнаруживал ее вокруг себя, и даже искал в сказках, которые учили, что добро побеждает зло. Я находил правду и в произведениях моих друзей, хотя они в нее не верили. Иногда это была правда о них самих.

Некоторые говорили, что я художник, а я считал себя ремесленником и хотел делать прекрасное так, как делают ботинки. Я провозглашал это частично из-за упрямства, поскольку в моей стране многие считают себя художниками, а мало кто ремесленниками, и поэтому иногда возникают трудности, когда надо починить дырявые ботинки. Чтобы научить делать прекрасное, я пошел в ученики к разным мастерам, а потом захотел иметь собственную мастерскую и собственные инструменты.

Время шло. Однако работа не приносила мне удовлетворения. Слишком тесно было в моей квартире, я не мог повернуться, чтобы кого-нибудь не задеть, не обидеть. На моих креслах расселись богатые Будденброки, на шезлонге лежала княгиня Вяземская и смотрела на меня критически, поскольку я не умел импровизировать. Граф Безухов тоже был возмущен тем, что я хочу стать хорошим ремесленником и постоянно приглашал в мою квартиру все новых и новых знакомых, так что в конце концов у меня не было ни своего угла, ни мнения, которое я мог бы высказать.

Жена отвела меня к врачу. «У вас слишком развито воображение, как у Эжена Фромантена, автора „Доминика“. Вам нужно сменить обстановку», – сказал врач. Но разве легко сменить обстановку, если ты живешь в большом городе, имеешь хорошую квартиру и стольких прекрасных титулованных знакомых?

Моя любовница, актриса, говорила мне в то время: «Что с тобой происходит, Лукаш?» – голосом Эвы Побратимской[71]71
  Эва Побратимская – героиня романа «История греха» С. Жеромского.


[Закрыть].

Это ее «л» звучало так чисто и звонко, словно в горле у нее были хорошо настроенные струны рояля фирмы «Стенвей». Из-за этого «л» я окончательно возненавидел ее и почувствовал себя очень одиноким.

В один прекрасный день я прочитал в газете объявление, сел в машину и поехал, повинуясь чьему-то призыву или, если хотите, – крику своей души. Я хорошо помню этот день – туманный и дождливый, монотонное постукивание автомобильных дворников. Извилистая асфальтовая дорога вела меня через леса, которым, казалось, нет конца, но вот неожиданно я увидел огромное зеркало озера и дом, словно сотканный из света. Это была моя «terra inсognita». «Бесплодная земля», «обетованная земля», которую мне надо было обрабатывать. Я почувствовал себя свободным. Нотариус поставил строгие условия. Но разве существуют препятствия для человека, который чувствует себя освободившимся? Шесть недель я торчал в «Варминской гостинице» и усваивал сельскохозяйственные знания. Потом сдал государственный экзамен и смог купить дом с большим участком земли.

С тех пор я как свободный человек жил в одиночестве в своем прекрасном доме, стоявшем на краю озера и огромных болот. Я старательно возделывал землю по всем правилам сельскохозяйственной науки. Так было до того дня, когда плуг неожиданно выкопал старую урну с прахом, и я узнал, что это вовсе не ничейная земля, а до меня здесь жили прекрасные земледельцы. Проходили годы, и я также понял, что зелень в здешних местах – это просто перелетная птица, так же как снежная белизна, а больше всего здесь оттенков черного цвета, коричневой краски и охры. И постоянно слышно курлыканье журавлей, которые то прилетают, то улетают, и всегда неожиданно для человека. Здесь можно услышать и крик диких уток, увидеть их прилеты и отлеты.

Однажды я нашел воду в подвале дома и догадался, что ко мне пришло озеро. Я увидел высокую траву на голом и гладком до сих пор дворе, и хотя мне объяснили, что, если бы я вместо собаки держал овцу, двор снова стал бы гладким, без единой травинки, – я понял, что ко мне пришел лес из романа Эрнста Вихерта. С тех пор я каждую ночь слышал топот лошади фон Балька, видел одинокий костер на острове и встречал Марту, которая родила семерых детей, но не любила своего мужа. Я перестал быть одиноким, но, может быть, именно это сделало меня несчастным.

Проходили годы, и я снова услышал курлыканье пролетающих журавлей. И тогда я подумал, что каждый человек имеет право оставлять собственную тень на кусочке земли под ногами. Тень может быть большой или малой, это зависит от роста человека и положения Земли по отношению к Солнцу. Так родился Иорг, а потом Эвен, который, возможно, хотел изменить мир как Ионс, но погиб, забросанный камнями.

* * *

Рецензент написал о моем «Соблазнителе»:

«…на каждом шагу бросается в глаза психологическая фальшивость, а ведь существуют прекрасные традиции и литературные образцы, достаточно вспомнить хотя бы „Из воспоминаний соблазнителя“ Кьеркегора».

И я представил этого рецензента, как он гордо откладывает перо, восхищенный тем, что проявил огромную культуру и знания о литературе, вспомнив фамилию духовного отца экзистенциализма.

Я подхожу к полке с книгами, достаю «Воспоминания соблазнителя», потом «Страх и трепет» и «Смертельную болезнь». Сначала я тихо смеюсь, потом меня охватывает отчаяние.

Неужели действительно почти все инструменты, которыми пользуется современная критика, были настолько бесполезными? Неужели все эталоны, касающиеся любви, содержали лишь безграничный обман?

Вот Кьеркегор, датчанин, вечно снедаемый страхом из-за преследующих его демонов. Почти через сто лет после его смерти Сартр, Камю и Ясперс сделали его папой римским своей экзистенциальной философии. Из записок, зафиксированных переживаний и психопатических видений возникает картина несчастного человека, болезнь которого сегодня способен определить любой врач. Его навязчивый невроз, аутизм, маниакальное состояние так отчетливы видны, что даже самые крупные биографы Кьеркегора используют по отношению к нему такие определения, как «безумный», «психопат», «маньяк», что, конечно, не мешает им со всей серьезностью рассматривать любое его суждение и внушать, что видение мира Кьеркегора единственно истинное и правильное.

Но давайте опустим этот вопрос. Займемся его воспоминаниями соблазнителя, с которых, по мнению критика, я должен брать пример, поскольку иначе у меня будет заметна психологическая фальшивость.

Серен Кьеркегор в своей жизни не имел ни одной женщины. Это отмечают самые серьезные его биографы. Они сообщают даже точную дату, 10 ноября 1836 года, когда впервые в своей жизни двадцативосьмилетний Кьеркегор отправился в бордель и бежал оттуда, преследуемый издевательским смехом женщин. С тех пор он даже не пытался иметь половую связь с женщинами, несмотря на то, что его любимая девушка, Регина Ольсен, хотела его вылечить от полового бессилия. Кьеркегор чувствовал отвращение к телесной связи с женщиной, даже предлагал Регине «супружество душ», на что она, здоровая и нормальная женщина, не хотела согласиться и вышла замуж за другого. С этого момента Кьеркегор полностью погружается в творчество, которым стремится доказать ей, что духовное общение является чем-то более возвышенным и прекрасным, чем телесная связь. «Телесно обладая женщиной – мы отдаляемся от нее», – пишет Кьеркегор, да и что мог написать человек, который не был в состоянии спать с женщиной.

Даже Ярослав Ивашкевич[72]72
  Ивашкевич Ярослав (1894–1980) – известный польский писатель.


[Закрыть] в своем предисловии к книге Кьеркегора, отдавая дань его интересным мыслям, не смог удержаться от констатации: «Все эти рассуждения производят впечатление ширмы, за которой Серен хочет перед самим собой спрятать принципиальный момент: отвращение к супружеству, к половому акту, к связи даже с самой любимой женщиной».

Далее Ивашкевич пишет: «Мы здесь встречаемся с одним из самых удивительных явлений в истории человеческой мысли, когда мальчик, чтобы объяснить себе и другим, что он не совершил подлости с девушкой, бросив ее из-за страха перед осуществлением полового акта, – пускает в ход все средства, цитирует Святое Писание и древних авторов и без колебаний в пространных рассуждениях заявляет о необходимости теологического „приостановления“ этики – когда он встает перед проблемой более высокой, чем этика».

Кьеркегор напоминает мне невоспитанного ребенка, который, совершив дурной поступок, пытается за это взвалить вину на все и на всех в мире: родителей, друзей, Бога, этику – лишь бы только не раскрыть правду о себе.

Писатель может иметь богатое воображение, может писать о войне, не будучи никогда солдатом. Может писать о своем пребывании на Луне, хотя там никогда не был и не собирался туда лететь. Но даже в таких делах существуют определенные границы. Другой писатель не утверждает, что пишет правду, а предлагает нам игру с собственным и читателя воображением. Генрик Сенкевич описал замечательные битвы, хотя никогда не был солдатом. Лев Толстой рассказал нам о сражении под Бородино, которое происходило в прошлом, но сам он был солдатом и участвовал в обороне Севастополя. Значит, можно так и можно иначе…

Однако существуют некоторые ощущения, которые писатель не в состоянии себе представить. К ним, в частности, относится вкус хлеба, вкус огня, а также вкус женщины. Писатели, которые никогда не имели женщины, – а таких было много – иногда оставались настолько честными, что этот вопрос обходили молчанием. Просто об этом ничего нет в их книгах, или свои переживания с мужчинами они переносили на женщин. Но что делать и как назвать литератора, который пишет «Из воспоминаний соблазнителя», не зная вкуса общения с другим человеческим существом?

Чего же тогда стоит литературная традиция и ее достоверность, если она должна удостоверять подлинность лжи или фальши?

* * *

Наконец-то пришло письмо от госпожи профессора, у которой я собирался защитить свою диссертацию. Она попросила, чтобы я более четко сформулировал свой идеал мужчины.

«Когда я был молодым,– написал я, – то считал, что мужчина – это такой человек, у которого есть ружье, удочки, он ходит на бокс и корриду. Пьет крепкие напитки и любит все так называемые мужские развлечения. Я читал книги Хемингуэя и ходил на мужские фильмы, в которых герои лупили друг друга по морде и ловко действовали ножами. Потом я услышал о теории компенсации и о фаллических символах, таких как трубка, борода, желание иметь скоростные автомобили, и стал подозрительно относиться к такого рода людям. Спустя несколько лет я познакомился с месье Морисом Коандро, переводчиком произведений Хемингуэя на французский язык. Он мне сказал о Хемингуэе: «Его вина в том, что он хотел, чтобы мы принимали растяп за мужественных и отважных людей, а импотентов за Дон Жуанов. Он одарил нас россыпью фальшивых монет. Впрочем, Хемингуэй делал это очень ловко». Обратили ли вы внимание на то, что герои Хемингуэя из его охотничьих романов и рассказов – не умеют сделать счастливой ни одну женщину? В большинстве это люди, которых мы называем лишними. Приключения в буше или сафари должны были им компенсировать поражения, которые они потерпели в жизни. Этим разочарованным людям кажется, что на охоте, подвергаясь опасности, проявляя личную смелость, они найдут свою мужественность, подтвердят свое «я». Во время поездки в Англию я познакомился с человеком, который в одиночку на утлой лодочке совершил кругосветное путешествие. «Вот настоящий мужчина», – подумал я. Но одна девушка открыла мне тайну: у него трудности с эрекцией и это путешествие было просто бегством от проблем, которые он переживал. Потом я познакомился с мужчиной, который, защищая обиженную хулиганами старушку, один набросился на группу распоясавшихся подростков и расправился с ними. «Вот это мужчина!» – решил я и познакомился с ним поближе. Он любил ради спортивного интереса бить свою жену, которая часто плакала и ненавидела его. Я видел мужчину, который на руках носил свою жену, постоянно ее целовал и говорил «люблю», а когда у нее начался приступ аппендицита и она корчилась от боли, ее муж, повторяя «люблю, люблю» сидел и лишь вытирал ей пот со лба. Однако он не пошел к находящемуся в пяти километрах от их дома телефону, чтобы позвонить и вызвать скорую помощь, поскольку на улице была метель.