Текст книги "Красные боги"

Глава 21

Восьмая галерея, в которой заперли узников-европейцев, была довольно странной тюрьмой. Это было что-то вроде коридора, метров пятьдесят в длину, с очень высоким потолком и с мозаичным полом из белого, черного и красного камня. На одном конце коридора, за аркой, на низком пьедестале был водружен идол, изготовленный из красного металла. На другом конце прямо напротив идола – дверь, через которую ввели пленников. Кроме этих двух стен на узких концах коридора больше стен не было. По бокам, вместо сплошных стен, тянулся двойной ряд колонн, расположенных так тесно одна к другой, что между ними едва можно было просунуть руку. Таким образом, место заточения Пьера и отца Равена напоминало сразу и клетку, и алтарь храма.

Мебели, разумеется, никакой. Только у подножия идола на полу было разостлано несколько звериных шкур, из которых при нужде, по-видимому, устраивалась постель.

Люрсак расположился на шкурах, а миссионер занялся рассматриванием своей «камеры» и анфилады других подобных залов, виднеющихся сквозь просветы между колоннами.

Там то и дело проходили взад и вперед колдуньи, вероятно, занятые своими обычными делами. Они как будто нисколько не интересовались пленниками. Во всяком случае, ни одна из колдуний не остановилась около них и даже не взглянула. Иногда колдуньи проходили мимо в сопровождении воинов, у которых ноги и торс были голыми, и лишь с пояса до колен спускалась широкая повязка.

Колдуньи двигались медленными, размеренными шагами, совершенно беззвучно. Вообще было тихо. Единственными звуками, доносящимися до ушей европейцев, являлись звуки тихой песни, тягучей и печальной, исполняемой где-то в отдалении двумя или тремя женскими голосами.

Закрыв лицо руками и уткнувшись головой в шкуру, Пьер старался отгадать, что значили слова, произнесенные Вандой на дворе: «Не сейчас, после». Собственная судьба его не беспокоила; его нервы были так издерганы, а силы так изнурены, что он ничего не жаждал, кроме полного и абсолютного покоя.

Вдруг отец Равен крикнул ему:

– Люрсак! Идите сюда, скорее.

С трудом поднявшись, он подошел к священнику, который, показывая куда-то вглубь соседних зал, произнес:

– Ванда!

Действительно, по направлению к ним, в черной одежде, подчеркивающей бледность ее лица, быстро шла, почти бежала Ванда. Вместе с ней шла жрица, которая отперла дверь, а впустив Ванду, заперла ее опять и молча удалилась.

Войдя в комнату к узникам, Ванда залилась слезами. Пьер стал целовать ей руки.

– Ванда… Моя дорогая, любимая, подними голову, покажи свои глаза. Ванда, я люблю тебя, милая. Не плачь.

Ванда, рыдая, положила ему на плечо свою голову. Пьер, успокаивая ее, нежно гладил по волосам.

Отец Равен деликатно отошел в конец коридора и, усевшись на шкуры, старался не смотреть в сторону влюбленных.

Мало-помалу Ванда успокоилась; против своего желания священник услышал звук поцелуя. Наконец, его позвали:

– Отец Равен!

Он подошел к ним.

– Я могу совершенно свободно ходить в пределах храма, – говорила Ванда. – Меня никто ни к чему не принуждает, я могу делать, что хочу, но мне нельзя выйти за пределы храма, и я останусь здесь до самой смерти. Скажите, что вы знаете о Мишеле? Вы его нашли?

Пьер молчал, но отец Равен решил, что нет смысла скрывать правду, и рассказал Ванде об их путешествии, о предательском побеге солдат, о нахождении трупа Редецкого, о спуске в пропасть, о гибели проводников и о том, как они сами были захвачены в плен.

Несколько раз Ванда прерывала его рассказ словами:

– И все это было сделано из-за меня. Я втянула вас в это путешествие своим необдуманным шагом. Простите меня. Простите.

А потом она, в свою очередь, поведала о том, что случилось с ней:

– Я хотела спасти Мишеля. Когда вы, отец Равен, сказали, что экспедиция не может быть готова раньше, чем через восемь-девять дней, я была страшно опечалена. Я боялась, что мы попадем на место слишком поздно. Выйдя из миссии, я решила отправиться к Иенг, рассчитывая получить от нее какие-нибудь сведения. Иенг сказала мне, что единственный способ что-нибудь узнать – это отправиться с шествием бесплодных женщин в храм Красных богов. Я решилась на это. Когда мы вечером подошли к храму, нас ввели внутрь.

– Да, это мы знаем, – прервал ее Пьер и передал Ванде рассказ Хмон.

– Это все? – спросила Ванда, когда он закончил.

– Все. Она пришла в себя у подножья идола. Сколько времени продолжалось ее забытье, она не могла отдать себе отчета.

– Да, это я знаю. Во внутреннем дворе храма Иенг вызвала меня из толпы женщин и сказала: «Если ты хочешь увидеть своего брата, иди вместе с жрицами в храм». Вот тут-то я и увидела, что после того, как женщины падали в обморок, четыре колдуньи поднимали их и уносили в дверь, скрытую позади идола. Иенг опять мне сказала: «Иди за ними». Я боялась, но Иенг сделала такую презрительную гримасу, издеваясь над моей трусостью, что я решилась. Позади меня шли две другие жрицы, освещая факелами дорогу в темном подземном коридоре. В конце этого коридора было несколько дверей. Колдуньи открыли одну из них, и мы вошли в комнату с колоннами. Здесь были светильники на треножниках, а на полу валялись звериные шкуры. Колдуньи положили женщину на шкуры и все вышли, кроме одной. Прямо напротив той двери, через которую мы вошли, была другая дверь. Оставшаяся со мной колдунья подошла к ней, стукнула три раза кулаком и отбежала обратно, спрятавшись за колонну, знаками подзывая меня к себе. Я стала рядом с нею, интересуясь, что будет дальше. Вдруг колдунья порывисто отступила назад, скользнула за первую дверь, через которую мы вошли, и захлопнула ее. Я осталась одна. Почти в тот же самый момент открылась другая дверь, и в комнату вошел мужчина. Он был громадного роста, цвет кожи – темно-красный, а длинные волосы спускались почти до самых плеч. Сверкающими жадными глазами взглянул он на спящую женщину, постоял немного, потом вдруг резким прыжком бросился на нее. Я сразу поняла, что он собирается делать. От страха я вскрикнула и тем выдала свое присутствие. Человек вскочил, посмотрел по сторонам и заметил меня. Посмотрев и на меня такими же жадными горящими глазами, он перевел взгляд на женщину, лежащую у его ног, затем опять на меня. От ужаса я не могла сдвинуться с места, а странный красный человек потихоньку приближался ко мне. Тогда…

– Тогда? Что тогда? – волновался, дрожал и кипел Люрсак.

– Тогда, напрягая остаток воли и свои последние силы, я бросилась к двери и толкнула ее. Она была заперта. В отчаянии я заплакала, а красный человек подошел совсем близко ко мне. Я приготовилась к смерти и к тому, что хуже смерти. Но взглянув один раз ему в глаза, я к великому своему удивлению увидела в них не выражение жадной свирепости, а мягкости и почти нежности. Он осторожно взял в руки прядь моих волос, поднес их к лицу то ли для того, чтобы понюхать, то ли для того, чтобы поцеловать, а потом медленно и тихо повернулся и вышел. После, не знаю, через сколько времени – потому что, хотя я и не теряла сознания, но все время безудержно рыдала, – открылась дверь и появились Иенг с двумя воинами. Бросив на меня насмешливый взгляд, она приказала что-то воинам. Те взяли меня под руки и через храм привели в какую-то комнату со стенами, украшенными скульптурными орнаментами. Тут была кровать, шкаф своеобразной формы и несколько грубых скамеек. Когда воины вышли, Иенг сказала мне: «Это – твоя комната. Ты свободна и в пределах храма можешь делать все, что угодно. Я обещала, что тебе никто не причинит зла. Так и будет. Тебя никто не задерживает в храме. Ты можешь уйти, но знай, что тут у тебя есть защита и покровительство, а там, в лесах и в горах ты будешь предоставлена самой себе и знай еще, что там всякого человека не нашей крови ждет смерть. Когда ты выйдешь за ворота храма, свободные люди лесов вправе сделать с тобой все, что захотят».

Иенг ушла. Я долго лежала на кровати в полубессознательном состоянии. Постепенно я пришла в себя. Когда наступил рассвет, а в окно моей комнаты заглянуло солнце, я встала с кровати и решила, взяв себя в руки, постепенно присмотреться к новому положению. Вспомнив слова Иенг, что в пределах храма мне предоставлена свобода, я вышла из комнаты. Действительно, меня никто не останавливал и, казалось, даже никто не интересовался мной. Встречавшиеся мне колдуньи равнодушно проходили мимо, и только за спиной у себя я чувствовала их насмешливые взгляды и шушуканье. Я прошлась по всем залам храма. Во время этой прогулки меня охватило тягостное чувство полнейшего одиночества. Я почему-то отчетливо, убийственно отчетливо поняла, что моя прежняя свободная жизнь окончена. Я вернулась в комнату, бросилась на кровать и опять долго пролежала в каком-то оцепенении, сменившимся сном, глубоким сном – потому что, не забывайте, я целую неделю шла пешком от поста до храма.

На этот раз меня разбудил чей-то голос. Я подняла голову и увидела в окне лицо того красного человека, один на один с которым я пережила в предшествующую ночь страшные минуты. Я встала с кровати и приготовилась бежать. Но увидев меня, человек ласково улыбнулся и поднял руку, стараясь показать мне, что он в них что-то держит. После этого он исчез. Выждав из осторожности несколько секунд, я осторожно подошла к окну. На выступе лежала оленья голова с рогами. А вдали, среди каменистых скал, виднелся удаляющийся красный человек.

Люрсак и отец Равен переглянулись: они сами видели этого красного человека. Они недоумевали по поводу его молитвенной позы и спрашивали себя, какому богу поклоняется этот человек, сам почитаемый за бога. Люрсак не углублялся в подобные мысли, но отец Равен подумал, что человеку первобытному и дикому так же, как человеку современному и утонченному, свойственно чувство любви, свойственно поклонение любимой женщине. Ванда продолжала рассказ:

– С тех пор каждое утро на заре и каждый вечер, когда наступают сумерки, он появляется у моего окна и стоит по несколько минут. А когда он уходит, я всегда нахожу новый трофей его охотничьих подвигов. Я знаю, что мне нечего бояться, но мне страшно от мысли, что почти беспрестанно ходит под моим окном и стережет меня этот получеловек-полузверь. И так продолжается целую неделю, всю неделю, которую я провела здесь. Ужас!

Из глаз Ванды снова потекли слезы. Пьер стал ее успокаивать, а отцу Равену чувство деликатности опять подсказало, что ему следует отойти в сторону.

Глава 22

День клонился к вечеру. Уже исчез последний косой луч солнца, освещавший крайние колонны. Голубоватый сумрак наполнял храм. Тихой поступью надвигалась ночь, и дальние залы одна за другой погружались в темноту. А издали все продолжало доноситься тихое женское пение, печальное и заунывное, похожее на погребальную песнь.

Колдуньи, как и прежде, беззвучно проходили мимо. Наблюдая за их передвижением, отец Равен заметил в отдаленной темнеющей зале группу людей, быстро приближающихся. Вот уже возможно различить в темноте восемь колдуний и человек пятнадцать воинов с копьями, идущих под предводительством Иенг.

Миссионер вспомнил ее слова: «Отведите их в восьмую галерею до заката солнца». Солнце зашло. Час настал.

– Люрсак! – позвал он. – Идут за нами.

И он подошел к двери, готовясь выйти.

– Нет, – остановил его голос Иенг. – Не торопитесь. Вас поведут туда через час.

Взглянув на Пьера, она сказала, иронически отвесив поклон:

– Я не забыла тебя. Ты приходил с этой женщиной ко мне в деревню. Вот теперь я пришла к тебе.

Ей никто не ответил. Ванда и Люрсак стояли рядом, тесно прижавшись друг к другу. Иенг сухо засмеялась. И вдруг, приведя в оторопелое изумление европейцев, она сказала по-французски:

– Что же, удовлетворено теперь ваше любопытство? Узнали вы тайны нашей религии?

Правда, она произнесла эти фразы медленно и не вполне уверенно, но с почти безукоризненным выговором.

– Да, я говорю на вашем языке. Вы не ожидали этого? Действительно, странно: в глуши азиатских лесов старая женщина, ведущая дикий полуживотный образ жизни, нищенка, и вдруг говорит по-французски. Понимаю ваше изумление. Вы, вероятно, хотите получить от меня разъяснение этой загадки? Извольте. Все произошло гораздо проще, чем вы предполагаете. Я думаю, вы слышали, что в Сайгоне существует сиротское училище, устроенное французами для детей местного населения. Так вот, я провела в этом училище восемь лет. Отдали меня туда совсем маленькой девочкой, на шестом году. Если бы вы жили в те времена в Сайгоне, то вы, конечно, слышали бы о случае таинственного исчезновения одной воспитанницы сиротского училища. Это была я. Мне едва минуло четырнадцать лет, когда нищенка выманила меня на улицу, а потом привела сюда, к народу моей расы, чтобы подготовить к моей теперешней роли. Тридцать лет продолжалась подготовка, и восемнадцать лет тому назад, когда мне было сорок четыре года, после смерти Биа Бо Жао, я стала великой колдуньей и хранительницей закона Гондваны. С тех пор по крайней мере раз в два года я бываю в Сайгоне. В последний раз я была там тогда, когда вы, – она показала на Люрсака, – приехали туда. Через четыре месяца я снова там буду. Я езжу туда для того, чтобы быть в курсе ваших дел, чтобы вовремя ознакомиться с вашими намерениями, чтобы знать, куда еще вы хотите двинуть свою разрушительную и пакостную силу… завоеватели.

Последнее слово она произнесла с язвительным сарказмом. Вначале она говорила с некоторым затруднением, видимо, отвыкнув от французского языка, но чем дальше, тем язык ее становился свободнее.

– О, вы могущественны, вы достигли блестящих успехов, вы дошли сюда, до подножия священной горы, до границы запретного леса. Но дальше вы не проникнете. Нет! Дальше я вас не пущу, а после моей смерти вас не пустит та, которая меня заменит. Не пустит! Никогда!.. Вы не верите? Улыбаетесь? Пожалуйста. Только ведь вы ничего не знаете. И я скажу вам сейчас всю правду. Мне нет смысла вас стесняться. Вы через несколько часов умрете, а она никогда не покинет храма. Слушайте!.. Вы знаете, что погибли офицеры Редецкий и Лонжер – да, знаете, потому что их трупы вы нашли в яме. Вы знаете, как неблагополучно закончилось пребывание здесь лейтенанта Дорселя, которому, правда, дали возможность вернуться в Сайгон, но только потому, что хотели этим способом рассеять подозрения, возникшие по поводу исчезновения Лонжера. И к тому же мы были уверены, что Дорсель никому ничего не сможет рассказать. Вы знаете об этих случаях?

Закашлявшись, она на момент прервала свою речь. Отец Равен спросил:

– Так это все сделала ты?

– Я!.. Да, я! И я горжусь тем, что сделала это. То, что вы знаете о Дорселе и Лонжере – это только незначительные эпизоды в той борьбе, которую я веду против вас. Повторяю, мне скрывать нечего, и я напомню вам еще про некоторые случаи. Вспомните про восстание племени боловенов, про нападение на пост Куми. Вспомните про Робера, который был осужден мною на смерть, потому что его любопытство начинало меня стеснять. Одендхаль тоже поплатился за то, что захотел узнать слишком много, больше, чем можно знать европейцу.

Иенг ударила себя кулаком в сухую грудь.

– Все это сделала я. Такова была моя воля, и ее исполняли все народы здешних мест. Погибло несколько европейцев, погибнет еще больше!

– Зачем? Чем мешаем тебе мы?.. Мы пришли в эту страну не для того, чтобы причинить вам зло? Мы хотим…

– Брось, старик! – прервала она отца Равена, топнув ногой и повышая голос до крика. – Не говори глупостей! «Причинить нам зло»?! А кто дал вам право считать себя здесь хозяевами? Эта земля – наша. Переройте всю историю, и вы увидите, что с самых давних времен наш народ, народ мои, живет на этой земле. Чужие люди завоевывали соседние земли. Кхмеры, шамы, лаосцы, камбоджийцы, вьетнамцы рассеялись вокруг, теснили нас, но сюда, в самое сердце нашей земли, не проникали и отсюда нас не вытесняли. И вы, французы, новые завоеватели, не проникнете сюда и не вытесните нас отсюда. Мы покинули плодородную землю, мы бежали с лучших мест на худшие, мы должны вести здесь жалкую неуютную жизнь, но зато мы остались независимыми, остались свободным народом. Вы хотите заставить нас жить по вашим законам, поклоняться вашему богу. А мы этого не хотим, и это вам не удастся. И поэтому я, Иенг, я – ваш враг, и я ненавижу вас. Я ненавижу вас за вашу силу, за вашу «цивилизацию», которая делает вас могущественными, но отвратительными. Я ненавижу вас за то, что вы хотите подчинить себе слабый народ, который живет у себя дома, не мешая вам. Я ненавижу вас за то, что вы хотите уничтожить наши законы, обычаи, религию. Ненавижу! Ненавижу!

Речь Иенг превратилась в исступленный крик. Новый приступ сильного кашля заставил ее сделать паузу. И опять отец Равен воспользовался паузой, чтобы вставить:

– На твою ненависть мы не отвечаем ненавистью. Наша религия велит нам поступать иначе. А ты служишь своей религии.

На губах Иенг появилась снисходительно-презрительная улыбка.

– Я служу своей религии?.. И это он говорит после всего того, что я сказала!.. Они совсем не поняли меня!.. Дорсель был гораздо сообразительнее вас. Моя религия? Вы так же простодушны и доверчивы, как люди моей расы. Им нужны боги, божественные существа, которых они никогда не видели и страх перед которыми заставляет их повиноваться нам, простым смертным. Красные боги? Да, для них, для всех – это боги. Но для меня это чистая порода крепких и сильных людей, кровь которых, вливаясь в кровь племени мои, делает ее здоровее, крепче. Красные боги – это исцеляющая живительная прививка к дереву мои. Разве же вы не помните слова прочитанного вам сегодня закона: «Все, что у вас будет взято, вам будет возвращено, потому что свободный народ лесов, народ мои, не умрет никогда. Он будет самым сильным народом, потому что бесплодные жены его племени будут приходить сюда и на одну ночь становиться супругами Живущих богов. И в чреве своем они отнесут лесному народу жизнь и силу Неизменной Расы».

– А как же, – спросил отец Равен, – относятся к этому сами «Красные боги»?

– Они? Они ничего не знают. Вся их жизнь, с глубокой древности, у тысячи поколений, протекла на дне этой равнины. Отцы их отцов жили здесь, и для них не существует другого мира. Они знают сроки, когда через дверь в стене храма, – как раз через одну из таких дверей вошли вы, – когда через дверь они могут войти в комнату и найти там женщину. Они знают только задний фасад храма, а здесь из них никто, кроме вождя, никогда не бывает. И они не подозревают, что здесь что-нибудь существует. Это вне их мира, вне их понимания.

Раздался удар гонга и своим звуком наполнил своды всех зал. Иенг выпрямилась и, сверкая своим единственным глазом, зловеще произнесла:

– Ваш час настал!

Ванда, упав на колени, зарыдала. Пьер, склонившись над ней, быстро шепнул:

– Иди за нами и постарайся оказаться возможно ближе к тому месту, куда нас отведут. Может быть, нам еще удастся…

Дверь открыли. Воины, окружив Люрсака и отца Равена, по команде замаршировали. Вереницей потянулись за ними колдуньи, которых собралось несколько десятков, пока Иенг разговаривала с пленниками. Ванда хотела присоединиться к толпе колдуний, но два воина остановили ее. Она пыталась вырваться, но они держали ее крепко. Один из них тоненьким голоском, почти женским, сказал ей:

– Смерть придет не сейчас. Те, за кем она придет, всю ночь проведут у статуи бога.

Ванда крикнула:

– Пьер!.. Пьер!..

Ответа не было. Пленники и их конвой уже были далеко. Где-то захлопнулась за ними тяжелая дверь.

Воины отпустили Ванду. Она бросилась бежать, а они, смеясь, глядя ей вслед, обменялись замечаниями:

– Женщины и самки одинаковы.

– Да, и те, и другие плачут о своем самце.

Глава 23

Ванда прибежала в свою комнату. Легла на кровать и стала обдумывать создавшееся положение. Она больше не плакала, напряжением воли заставляя себя успокоиться, чтобы привести в порядок разбегающиеся мысли и возбужденные нервы.

Наступала ночь. Последняя ночь в жизни Пьера и отца Равена. Завтра, с первыми проблесками зари, начнется их казнь «медленной смертью». Вчера вечером Иенг с язвительной любезностью, когда Ванда еще не знала о пленении Люрсака и миссионера, рассказала ей, что значит «медленная смерть».

Кусок за куском будут вырывать живое мясо, не спеша, с остановками на несколько часов, и так же не спеша, с остановками, тяжелыми ударами будут разбивать то одну кость, то другую, то на пальце левой руки, то на колене правой ноги. Представив себе эти подробности, Ванда содрогнулась от ужаса.

Чтобы избавиться от страшной темноты, рождающей кошмарные видения, она зажгла факел, прикрепленный над окном. Но и при свете ей чудился в разных углах комнаты Пьер, истекающий кровью, четвертованный, с отрубленной головой. Пьер, страдающий из-за нее, по ее вине.

Она вспомнила свое последнее посещение Иенг в деревне. Только теперь она поняла, почему на вопрос, можно ли предупредить Люрсака и Равена, Иенг не только ответила утвердительно, но еще прибавила: «Так даже будет лучше». Старая хитрая Иенг готовила приманку. Она хотела наверняка захватить ненавистных европейцев. И захватила!

Ни Пьеру, ни Равену теперь не выбраться из ее лап. Впрочем, Пьер на что-то надеется. Он сказал: «Может быть, нам удастся». Нет, ничего не удастся. Их только двое против множества колдуний и воинов. Не пойти ли к Иенг и не предложить ли себя на их место?.. Она не согласится. Ей нужна не я, а они. Но все-таки надо что-нибудь придумать. Что же? Неужели нет выхода?.. Неужели Пьер и священник обречены?

Сидя на кровати, склонив голову на подушку, Ванда рыдала. Вдруг за окном прозвучал тот дикий и нежный призыв, который раздавался каждый вечер и каждое утро. Ванда подняла голову и увидела красного человека. Он еще раз повторил свой призыв:

– О… о… йе… ап.

Почему-то сейчас варвар не был страшен Ванде, и она спокойно смотрела ему в лицо. Крутой и довольно высокий лоб, поднимающийся над необыкновенно густыми бровями; широко расставленные, беспрестанно мигающие глаза; острый и твердый взгляд, как у хищной птицы; сильные и очень красные губы, резко выделяющиеся, несмотря на красноту кожи всего лица; жесткий выдающийся подбородок, – все это показалось Ванде не лицом, а дикой, но красивой маской.

Положив на выступ перед окном огромную связку фруктов, красный человек улыбнулся такой же застенчивой и неловкой улыбкой, которой улыбаются маленькие дети, ожидающие одобрения от старших.

Одна мысль вдруг пришла в голову Ванде. Каков бы ни был этот человек, он все же человек. И главное, он человек сильный. Если бы его иметь своим сообщником и помощником, может быть, удалось бы добиться чего-нибудь для облегчения судьбы Люрсака и Равена. Даже не обдумав, как следует, своей мысли и решив, что самое важное сейчас – не упустить подходящего момента, Ванда решительно подошла к окну и открыла его.

Стремительным, мощным прыжком красный человек вскочил на подоконник. Ванда отступила к противоположной стене. Второй прыжок, и красный человек оказался вплотную к Ванде. Пальцы его коснулись ее плеча. Этого Ванда, несмотря на то, что готовилась и к большему, перенести не могла. Инстинктивно она подняла кулак и изо всей силы ударила красного человека по лицу. Первобытный дикарь, видимо, никогда не получавший от женщины такого отпора, удивился, оторопел и выпустил Ванду из объятий.

Воспользовавшись его замешательством, Ванда заговорила тихим и хриплым от волнения голосом:

– Ты приходил каждое утро и каждую ночь. Ты приносил мне дары. Я знаю. Я видела тебя. Я слышала тебя. И сегодня вечером я тебя пустила.

Она говорила по-бангарски, очень медленно, с трудом подыскивая слова и стараясь выговаривать их как можно отчетливее и правильнее, чтобы красный человек ее понял. А что если он не знает бангарского языка?.. Тогда все пропало, рухнет последняя надежда. Но нет, он слушал. Хотя нельзя было с уверенностью сказать, воспринимал ли он мысли или просто ловил звуки голоса Ванды.

– Я пустила потому, что хочу просить тебя.

Глаза красного человека налились кровью. Он тяжело и учащенно дышал, выражение лица стало жестоким. Увы! Он не понимает, что ему говорят – так решила Ванда. Когда она смотрела на него через окно, ей казалось, что перед ней был покорный и влюбленный мужчина; теперь перед ней стоял самец, возбужденный и взбешенный близостью самки. Вот-вот он набросится на нее.

Так и случилось. Красный человек рванулся к Ванде, но она проскользнула между стеной и его вытянутыми руками. Он успел ухватить ее за одежду, но материя треснула, и большой лоскут остался у него в руках. Единственным оружием защиты, попавшимся на глаза Ванде, был факел. Она схватила его и ткнула горящим пучком смолистых ветвей в лицо дикаря. Тот, застонав от боли, отступил. Ванда стояла на месте, ожидая нового натиска и готовясь к отпору.

Затушив руками свои загоревшиеся было длинные волосы, дикарь тоже остановился. Так стояли они друг напротив друга, как кровные враги перед смертельной схваткой, в течение нескольких минут. Красный человек, видимо, оставил мысль о новом нападении. По его глазам Ванда поняла, что он сражен, усмирен и подчинен. Не выпуская все-таки из рук факела, Ванда спросила по-бангарски:

– Ты понимаешь, что я тебе говорю?

– Понимаю, – ответил он. По глубокой складке между бровей на лбу было видно, что он изо всех сил напрягает свой слабый разум и старается понять слова Ванды.

«Будь, что будет»! – подумала про себя Ванда и решительно подошла к нему. Дикарь стоял в такой позе, что будь это культурный человек, можно было бы сказать, что он пристыжен и просит прощения.

– Я сказала, что у меня есть просьба. Выслушай меня, и если ты сделаешь, как я хочу, тогда…

Ванда запнулась, и через силу, пытаясь подавить рыдания, закончила:

– Тогда… я пойду с тобой… и буду с тобой всегда… везде.

Красный человек, тяжело дыша, повторил:

– Всегда, везде… со мной.

– Да. Я это сделаю, если ты освободишь моих братьев.

– Твоих братьев?

– Двух мужчин моего племени, моей крови. Они здесь. Их заперли на сегодняшнюю ночь в большой зале около красного бога и собираются убить, когда родится день. А я этого не хочу.

Красный человек молчал. Его недоразвитый, не привыкший думать мозг пытался оценить ситуацию.

– Со своими товарищами ты можешь взять их отсюда и унести в лес. Они уйдут оттуда, а я останусь с тобой.

Ванда дрожала. Решался вопрос о жизни или смерти Пьера. Если дикарь сейчас скажет «нет» – рухнет последняя надежда, и надо будет покорно ожидать смерти.

– Ну, отвечай. Ты согласен?

– Хорошо, – отвечал дикарь. – Завтра, прежде чем бог осветит мир, твои братья будут свободны.

Ванда облегченно вздохнула.

– Но много ли у тебя товарищей? И захотят ли они помочь?

Красный человек выпрямился и, сжав кулаки, твердо сказал:

– Нас сорок. И все сорок мужчин пойдут туда, куда пойдет Маа Ванг, Потому что Маа Ванг называется «Идущим впереди».

– А кто этот Маа Ванг?

– Маа Ванг – я. Когда твои братья будут свободны, то те, кто захватил их, захотят убить тебя.

– Мне все равно, лишь бы были освобождены они.

– Так не хочу я. Иди за мной.

Ванда сделала отрицательный жест.

– Иди. Маа Ванг спрячет тебя, и только после того, как твои братья уйдут в лес, он придет за тобой.

И дикарь потянул Ванду за собой к двери. Ванда не думала сопротивляться, но последние силы оставили ее и, не будучи способной держаться на ногах, она упала. Красный человек поднял ее на руки и понес. Почти потеряв сознание, Ванда не отдавала себе отчета, куда и какой дорогой несет он ее. Куда-то поднимались, куда-то спускались. Ощущался сырой запах подземелья, а потом пахнуло свежим воздухом. Ванда пришла в себя, когда дикарь, положив ее, сказал:

– Здесь тебя не найдет никто, кроме меня.

Она лежала на земле между громадными камнями, нагроможденными друг на друга так, что получалось нечто вроде пещеры или грота.

– Я приду за тобой, когда твои братья будут свободны.

Красный человек не уходил, словно ожидая чего-то от Ванды. Она догадалась, что он ждет подтверждения обещания.

– Хорошо. Иди. Я буду ждать тебя.

А когда дикарь, согнувшись, пролез через низкий выход из пещеры и скрылся, Ванда опять потеряла сознание.