Текст книги "Мадемуазель С."

Письмо 160

Среда, 5 часов утра

Шарль, неужели это конец, неужели мне нужно навсегда от тебя отказаться? Вычеркнуть тебя из моей жизни, тебя, которого я так нежно любила?

Вчера мы поссорились с тобой. Мы сказали друг другу грубые слова, и я вынуждена была уступить, чтобы не допустить громкого скандала, но можешь себе представить, каковы были мои мысли, когда я возвратилась домой!

Я спрашиваю себя, что все это значит, и я жду от тебя ясного и правдивого объяснения, потому что те, которые ты мне дал, не кажутся мне такими.

И что означает запрет отныне звонить тебе по телефону? Я никогда не называла своего имени у тебя в офисе, и я была очень удивлена, что там его знают. Но что это меняет, ведь на протяжении двух лет все уже привыкли к этой связи, как мне кажется. И письма, и пневматички тоже не могли остаться незамеченными.

Нет, подо всем этим скрывается какая-то причина. Я знаю, что ты человек переменчивого настроения, но наконец я хочу знать, что происходит и будет ли еще что-то из того, что было неделю назад.

Мой дорогой, возможно, ты нашел более опытную, чем я, любовницу или какую-то огромную палку, которой можешь сколько угодно пользоваться для траханья, но я еще достаточно тебя люблю, чтобы уступить место счастливчику, который меня сменит, для твоего большего удовольствия, как и для его, но я полагаю, что, поскольку на протяжении двух лет (или почти) расточаю тебе мои ласки, я имею право на твое внимание и что ты простишься со мной не в вагоне метро.

Ты странно вел себя со мной этим вечером, признайся. И я пришла совершенно расстроенная. Я была не слишком любезна, признаю, но это не повод делать мне больно.

Итак, подводя итог, я ожидаю ответ на это письмо, одно твое слово расставит все на свои места.

Я не могу поверить, что двумя годами таких воспоминаний, как наши, можно просто пренебречь. Я предпочла бы, чтобы мы забыли о нашей ссоре и я могла бы ласкать языком твой зад или твой член. Итак, Шарль, от тебя зависит наша любовь. Я не хочу пробудить в тебе тревогу, которая могла бы повлиять на твое решение. Лишь в одном твоем сердце следует искать ответ, который, я надеюсь, такой же, как и мой, так как, несмотря на мой недовольный вид, ты прекрасно чувствовал, что у меня одно желание: заключить тебя в объятия и запечатлеть поцелуй на твоих губах.

Мы глупы, что так мучаем друг друга, и все это из-за ненаписанного письма. Ах, я напишу тебе это письмо, если ты хочешь, пожалуйста, так как во мне все твои ласки поднимают волны желания, которое я хотела бы выразить, но этим вечером ты меня не слушал, потому что зол. Но пойми, я тебя люблю, Шарль, и я страдаю постоянно от назойливой мысли, что, возможно, все кончено и что в твоем сердце мое имя больше не находит отзвука. Однако мои губы еще не утратили своих навыков, и если бы ты был рядом со мной! Но нет, я не хочу этим вечером все это тебе говорить. Мне слишком грустно. Я больше не буду звонить, я подожду. Не задерживайся с ответом, мне необходимо знать, все знать.

Симона

Письмо 161

Пятница, 11 часов вечера

Мой такой дорогой и любимый.

Это будет грустное письмо, так как сейчас, когда пишу его, я в отчаянии. Это, конечно, не такое прощание, как то, на какое я рассчитывала накануне такой долгой разлуки, и этот быстрый и холодный поцелуй, которым мы обменялись на улице, ничем не напоминал те поцелуи, которые так нам знакомы.

Но я отдавала себе отчет в очевидной торопливости, с которой ты оставил меня: нам не нужно больше обманывать друг друга. Наша любовь дала трещину. Кто из нас двоих в том виноват? Мы никогда не узнаем, но какая разница.

Я не упрекаю тебя, мой дорогой, и я прошу от тебя лишь ясности. Во имя всего того, что было между нами, вспоминая наши прекрасные минуты, я заклинаю тебя сказать мне, что между нами происходит. И теперь я больше не знаю, увижу ли тебя еще, так как ты был таким неласковым и невнимательным в течение нескольких недель, что у меня возникла уверенность, что между нами все кончено. Я ожидала, уходя, какого-то слова от тебя, которое вернуло бы мне надежду, но ты не сказал ничего, только пожелал мне удачой поездки. Ты даже не спросил мой адрес.

Что ж, знаешь, что бы я ни делала, что бы я себе ни говорила, ничто меня не успокаивает, я уезжаю, а трещина остается. Но разве ты не считаешь, что такая любовь, как наша, стоит того, чтобы ее поддерживать? Не слишком ли поздно пытаться забыть страдания, которые ты мне причинил? Лишь от одного тебя зависит будущее, Шарль. Я спрашиваю твое сердце, подумай. Может, у тебя остались ко мне хоть капля нежности, хоть какое-то желание. Мне кажется, что нет, и поэтому я прошу тебя самому мне ответить.

Если ты решил поставить последнюю точку в нашем романе и если словами ты не мог со мной объясниться, имей великодушие написать мне. Если между нами все кончено, необходимо, чтобы я об этом узнала прямо сейчас. Это было бы жестоко – оставить меня надеяться, если у тебя в мыслях меня уже нет. Вдали от тебя я постараюсь исцелиться, забыть.

Рана будет болезненной, но я предпочитаю страдать, чем сомневаться. Избавь меня от болезненного испытания, Шарль, скажи мне правду. Не оставляй меня с маленькой мыслью, которая вертится у меня в голове без остановки, без остановки. Я предпочитаю знать, и знать сразу, без проволочек. Даже если у тебя впереди другие увлечения, мое божество, вспомни, что я страстно любила тебя и что я отдала тебе прекрасные годы моей жизни, самые безумные и самые искренние. Ради тебя я отдала для пыток мое тело, а ты позабыл уже испытания, которым я подверглась. Я была покорной твоим желаниям, какими бы они ни были, и я никогда ни перед чем не останавливалась, чтобы доставлять тебе все большее удовольствие. И хотя бы ради этого ты мог бы время от времени меня вспоминать.

Ах, как я все еще люблю тебя, мое драгоценное сокровище, и ужасная мысль потерять тебя лишает меня рассудка. Никогда больше не коснуться руками и губами твоей нежной плоти, любимая Лотта, никогда не целовать твоих теплых губ, никогда больше страстно не ласкать твое великолепное тело…

Неужели ты можешь так скоро отказаться от всех наших безумств, всех наших ласк? Помнишь ли ты нежное прикосновение моих губ к твоему телу, помнишь ли, с каким жаром я целовала твою твердую, отважную палку и до самой глубины твоих яиц вбирала в себя, как выпивала твою сперму до последней капли. Неужели никогда больше не сосать твой член, мое сокровище, и не ласкать твой зад, и никогда не отдавать тебе на растерзание мои ягодицы, и ты никогда больше дерзко не пронзишь мою плоть своей прекрасной палкой, отвердевшей от ласки моего языка, перемещавшегося от головки до яичек.

Я так и вижу твой член. У меня перед глазами один из рисунков, которые ты когда-то делал. Я вижу, как он ищет мои губы, как твоя рука направляет его мне в рот, и мне кажется, я как будто слышу твой голос, говорящий: «На, маленькая шлюха, соси, соси мою палку. Ах да, хорошо, дорогая, еще, еще». Ах, как он отвердевал у меня во рту, этот член, и какими потоками спермы ты орошал мою гортань! Но я не хочу напоминать твоему вероломному сердцу все эти образы, раз уж ты решил их забыть. Ты знаешь, что я никогда бы не перестала вспоминать наши состоявшиеся объятия или описывать новые. Прошло то время, когда ты услаждал себя этими яркими страницами. А может быть, ты уже теперь читаешь другие?

Ты хотел познать брутальную ласку самца, хотел сосать чей-то член и дать сосать свой мужчине. Я подарила тебе эти столь желанные ощущения. Неужели теперь ты упрекаешь меня за это, и из-за чего-то я вдруг разонравилась тебе? Если я сделала это, мой дорогой, ты знаешь, я сделала это для твоего удовольствия. Я была верна тебе на протяжении двух лет нашей связи, и я не переставала любить тебя ни на мгновение.

Но мне пора завершать. Я прошу тебя как о последней милости не оставлять меня в сомнениях. Ответь мне, когда захочешь и когда сможешь, и скажи то, что считаешь нужным. Я жду твоего решения, и я приму его, не дрогнув, если твое сердце перестало биться в унисон с моим.

Это письмо, мое дорогое божество, необходимо для нас обоих. Если я права, оно станет последним письмом, которое ты получишь от меня, и мы забудем друг друга. Если я ошиблась, все-таки ошиблась, ты скажешь, что мне делать.

До свидания, мое драгоценное сокровище. Прости меня, забудь о перепадах моего настроения. Помни только мои губы на твоем члене, мои губы на твоей заднице, о моем «члене» меж твоих ягодиц, моя шлюшка Лотта.

Неужели ты больше не моя Лотта? Неужели ты больше не мой Шарль? Неужели я больше не твоя прекрасная шлюха с крепким задом и умелыми губами, с помощью которых ты так прекрасно кончал? Как много я еще могла бы сказать, если бы ты еще хотел моей любви!

Я буду на почте в понедельник или во вторник. Надеюсь, ты это учтешь.

Целую в последний раз твои огромные темные глаза и твой обожаемый рот, потому что люблю тебя всей моей душой, которая полна тобой.

Твоя Симона

Эпилог

Как человек, дочитавший эту книгу, так и я, обнаруживший письма, – разделив муки Симоны и посочувствовав ее отчаянию, – конечно, задался вопросом о причинах внезапного исчезновения Шарля, который так резко положил конец переписке.

Как и она, я спрашивал себя, не уехал ли Шарль с «красивым подонком», на которого Симона, к своему несчастью, обратила его внимание, словно желая ускорить разрыв, неизбежность которого она сама на протяжении долгого времени ощущала.

Но не так прочитывается мной многоточие, которое в этой истории заменяет слово КОНЕЦ. Прожив почти целый год с Симоной в попытках привести в порядок переписку, соединить разбросанные листки, с терпением инвестиционного аналитика восстановить хронологию, я вступил с ней в связь почти через сто лет после окончания этой необычной и печальной истории любви. В самом деле, я так часто «видел» пролитые ею слезы, перечитывая ее письма и случайно выбирая из стопки один-другой листок. Кстати, в последних письмах целые строчки оказались полустерты, явно от капавших на них слез.

Это не наделило меня даром ретроспективного ясновидения, но работа по приведению писем в порядок, как мне кажется, сблизила меня с каждым из этих двух героев. И хотя образ Шарля предстает из переписки лишь благодаря перу Симоны, этого вполне достаточно, чтобы узнать его близко (что, впрочем, приводит меня к весьма нелестным заключениям). На протяжении месяцев он с трудом терпел эту связь; любовь Симоны тяготила его; ее ожидания, упреки, даже невысказанные, ее страстные признания, ее боль, ее жертвы, вплоть до влечения, которое тем не менее он испытывал, – все его угнетало. Но у него не хватало мужества порвать с ней, и он позволял себе предаваться новым удовольствиям, ненавидя любовницу за свои собственные слабости.

Впрочем, можно подумать, что ночь любви, которую он обещал ей в 1929 году, единственная ночь, о которой говорится во всей двухлетней переписке, была отмечена лишь мелкими и ничем не примечательными шалостями; если неотвратимость этой ночи упоминается в нескольких письмах, то ни в одном не встречаются комментарии о том, как она прошла, и я сомневаюсь, что обещание вообще было выполнено; на протяжении месяцев он общался с ней лишь на расстоянии, он ее избегал, и их ссоры часто возобновлялись уже на следующий день после новых забав. Итак, он длил отношения, которые вызывали у него скуку, временами прерываемую возрождавшимся желанием, так как Симона была не просто влюблена: страсть сделала ее хитроумной, и чем явственнее она чувствовала его стремление избавиться от нее, тем больше новых искушений ему предлагала, вплоть до того, что заставила его обнаружить в себе склонность к мужчинам.

Единственный момент, когда в этой книге начинается настоящая художественная часть, – это ее финал. Как и я, читатель свободен в том, чтобы трактовать его на свой собственный лад, заставив работать воображение.

Мое предположение заключается в том, что Шарль не смог вынести собственного образа, который продемонстрировала ему его отважная подруга, когда заставила до конца осуществить свое желание, и он предпочел убедить себя в том, что все эти безумства были порождением не его воображения, но воображения Симоны, а значит, они были обречены на забвение. Как мы видим из нескольких писем, он не раз упрекал ее за эту игру воображения. То есть он целиком отбросил перспективу, незавидную в 1930 году, признать собственные гомосексуальные наклонности, которые обнаружила в нем, несмотря на его сопротивление, безумно влюбленная женщина.

Главная героиня этой любовной истории – Симона, и Шарль здесь второстепенный персонаж. Почти век спустя, когда печаль Симоны вместе с ней самой давно уже сошла в могилу, когда и сам Шарль превратился в прах, этот последний воспринимается уже не более чем статистом, в то время как Симона осталась, и ее искреннее страдание по-прежнему присутствует в мире. Возможно, именно по этой причине я испытал столь странное волнение, обнаружив ящик, в котором под пустыми банками и никчемными газетами была сокрыта сумка: эмоциональный заряд этих писем не улетучился, они излучали его после десятилетий забвения. Мне захотелось ее утешить, заключить в объятия и сказать ей, что молодой любовник не стоит таких страданий и что все страдания любви не имеют значения, когда проходит время. Я могу лишь тщетно пытаться обнять бесплотную тень, но надеюсь, что эта история вызовет волнение у многих читателей, и тогда она продолжится, вызвав из небытия нашу героиню.

В сущности, причины, по которым Шарль внезапно исчез из жизни Симоны, не имеют значения. То, что остается и как раз имеет значение, – это прекрасный урок, который преподает нам Симона, урок вечной женственности и жертвенности, о которых, помимо желания обладать и наслаждаться, свидетельствуют эти письма, и этими непреходящими чувствами как раз и отмечена женская любовь – в прошлом, настоящем и будущем.